Текст книги "Фернандо Магеллан. Книга 3"

Глава II
Сожжение «Консепсьона»

Шлюпки заскользили по морю, повезли с обреченной каравеллы товары и продовольствие. Застучали топоры на палубе «Консепсьона». Все, что могло пригодиться в пути, перетаскивали на соседние корабли. Разбирали мачты, выворачивали дубовые плахи настила, вырывали гвозди, расплетали паутины канатов, сворачивали паруса. Каждая доска и железка представляли большую ценность посреди первобытного архипелага.

Подгоняемые страхом погони и внезапного нападения туземцев, люди трудились, не замечая усталости и ранений. На «Консепсьон» прибыли плотники с «Тринидада», канониры с «Виктории». Взмокшие от пота матросы сменяли друг друга на веслах. Со стороны работа походила на пиратское разграбление, безжалостное уничтожение захваченного судна. На самом деле за разборкой внимательно следил Элькано. Он успокоился, подумал, согласился с предложением Альбо, сам вызвался руководить перевозкой вещей. Кормчий понял: уничтожение «Консепсьона» не злой умысел врагов, а необходимость, обусловленная человеческими потерями, нехваткой рук, способных управлять каравеллой. Сто пятнадцать человек, вместе с ранеными и увечными, – неполный состав команд для двух кораблей.

Бочки с порохом бережно вытаскивали из трюма, спускали в шлюпки. Позеленевшие от сырости пушки снимали с лафетов. Ганс Варг нежно поглаживал стволы рукою, провожал на новые корабли. Его помощник Ролдан де Арготе сворачивал тали.

– Куда мы теперь пойдем? – вздыхал главный канонир, глотал слюну и мечтал перекурить свалившееся на них горе, словно его выгоняли из родного дома.

– На «Викторию», – не задумываясь, решил Ролдан. – Туда боцман с цирюльником уходят. Я без них не смогу. Да и от тебя подальше, не будешь вонять табаком, – усмехнулся он, обнажив редкие зубы.

– А мы с Глухим на флагман, – то ли с гордостью, то ли с сожалением сказал Ганс. – Вот и расстаемся.

– Не на век, – устало возразил товарищ. – Мог с нами пойти.

– Я привязался к сыну Карвальо, учу его грамоте. Своих детей нет, так вожусь с Хуаном.

– Жуану сейчас не до сына, – осуждающе промолвил Ролдан.

– Буду вести божественные беседы с отцом Антонием, – добавил Ганс.

– Это ты любишь. Смотри, как бы не высек за ересь!

– Господь рассудит нас.

– Помнишь, как мы устанавливали их? – Ролдан кивнул на пушку.

– Еще бы, каждую по именам.

– По именам? – не понял канонир.

– Та – Берта, эта – Катрин.

– Развел гарем, как у Хумабона, – улыбнулся Ролдан.

– У каждой свой характер. Одна палит картечью, как слюной плюет, другая – словно сеет цветочки.

– Не замечал.

– Потому и бьешь неточно.

– Кто вчера зажег город? – обиделся канонир.

– В суматохе не разберешь, – уклонился от ответа Ганс.

– Давай в следующий раз на спор за годовое жалованье? – запальчиво предложил Ролдан.

– От него давно ничего не осталось, – повеселел немец.

– Я тебе и так докажу, – пообещал Ролдан.

– На «Виктории» Фелиберто де Торрес хорошо палит, – подзадорил Ганс. – Поспорь с ним!

– Дядя Анc, – подскочил юнга Педро, – старые щетки отправлять?

– Перетаскивай, выбросить успеем. Что еще лежит в погребе?

– Полно добра, – крикнул убегавший парнишка.

– Здорово подрос, – подметил Ролдан, – стал мужчиной.

– Вытянулся, – согласился командир. – Присмотри за пушками, я спущусь вниз.

Корабельный трюм гудел от работы. Сталкиваясь с ящиками, бухали бочки. Скрипели блоки, поднимавшие груз на палубу. Охали и визжали под топорами разбираемые перегородки. Литаврами звенели оцинкованные жестяные корыта, вытаскиваемые из-под клетей. Булькала под пайолами вода. Солнечные лучи проникали сквозь дыры, разгоняли полчища тараканов. Одуревшие от страха крысы кидались на людей. Их били, топтали ногами, топили в вонючей жиже. Медные королевские насосы непрерывно откачивали воду. Разоренная и облегченная каравелла на два фута поднялась из воды, пробоина оказалась на поверхности.

– М-м… – мычит глухой Родригес, размахивает руками, показывает на палубу.

– Чего? – не понял Ганс.

– М-м… – слышит в ответ.

– Тащи все наверх, – догадался канонир. – Боцман разберется, куда отправить.

Подмоченные тряпки, куски железа, полудохлых кур вытаскивают наружу, осматривают, перебирают, опускают в шлюпки. Старые прогнившие вещи вываливают за борт. В море плавают дырявые корзины, обломки досок, порченые фрукты. Шевелятся облепившие обшивку тонкие водоросли.

Звенят стекла, вынимаемые из кормовой надстройки вместе с рамами. Гулко вторит колокол, вздрагивает под ударами топора Фодиса, разбирающего настил дека корабля. Второй раз занят нормандец неприятным делом. Вслед за «Сант-Яго» остов корабля опустится на дно. Стражник Мартин, он же баталер, отвинчивает нактоуз. Рядом за работой следит Элькано.

Закачалась, нагнулась вперед вместе со стеньгой, марсом, фонарем грот-мачта, удержали ее за канаты два десятка рук.

– Эх, лодыри, надо было разобрать! – высовывается из утробы корабля с бочонком пороха немец. – Куда смотрит Акурио?

– Прикипело все, прижилось, – защищается португалец. – Хоть под корень руби. Бизань из гнезда так и не вышла.

– Неужто и впрямь топором? – канонир пожалел клееную мачту, перетянутую обручами.

– Не бросать же, – вздохнул матрос. – Эрнандо с парнями руль снять не может, а капитан велел забрать шарниры на «Викторию».

С треском обрывая канаты фок-мачты и ломая поручни, грот-мачта полетела за борт. Раздался всплеск воды, послышалась ругань.

– Кого-то чуть не прибили, – оживился португалец, – пойду-ка я погляжу.

Ганс поставил бочку на палубу, нырнул в трюм.

– Порка мадонна! – выругался итальянец. – Сдурели, олухи?

– Не удержали, – оправдывается боцман. – Был бы народ, мы бы мягонько ее…

– Был бы народ, ее б не трогали, – пробурчал под нос баск.

– Что, сеньор штурман? – не расслышал Фодис.

– Торопись, говорю, скоро солнце сядет.

– Завтра закончим, – заверил плотник.

– Нам бы за три дня управиться, – пробормотал баск, недовольно поглядывая за борт.

– Живы? – спросил Фодис.

– Лодка цела, даже воды не набрала, – сообщил Элькано.

– Со страха орали, – решил плотник.

– Кабы не тросы, их бы накрыло, – капитан смерил на глаз расстояние.

– Когда мы тонули у реки Святого Креста, то вязали плоты, чтобы управиться до темноты, – вспомнил нормандец.

– Страшно было? – заинтересовался баск.

– Чего боятся, когда четыре корабля ждали в Сан-Хулиане?

– Четыре не два, – согласился Хуан.

– Я не утону, – заявил Ричард. – Господь дважды несчастье не посылает.

– Надеюсь… – усмехнулся Элькано.

Мачту перевязали канатами, потянули за шлюпкой к флагману.

– Дядя Ане, – юнга наткнулся в трюме на немца, – мы не затонем? Слышишь, как плотники топорами стучат? Нас заберут отсюда? – испуганно спросил он.

– Не бойся, не забудут о тебе.

– Добро жалко. Вон сколько пропадает.

– Не волнуйся, увезем, – успокоил канонир. – Ты на какой корабль хочешь перейти?

– Мне все равно, я с вами пойду.

– У тебя есть табак? – обрадовался немец.

– Да.

– Тогда давай перекурим, – разомлел от счастья канонир.

* * *

Как ни старались взять с «Консепсьона» все, что могло пригодиться на островах и в океане, многое пришлось бросить. Трюмы и палубы кораблей не вмещали груза. На каравеллах длиною в тридцать метров размещались по шестьдесят человек. Кубрики забили до отказа канатами, парусами, обменным товаром. Люди спали вповалку под открытым небом.

Жаль терять добро, да делать нечего. На закате третьего дня Элькано в последний раз осмотрел останки корабля, спустился в лодку, отправился к Эспиносе на «Викторию», где ему предложили место главного штурмана. За спиной покачивался на волнах снятый с якоря развороченный корпус судна – без мачт, без окон офицерских кают, с раскрытыми люками портов. Матросы со второй шлюпки запалили изъеденное червями дерево. Легкая струйка дыма пригнулась к воде, потянулась к берегу.

Команды судов облепили борта, смотрели на похороны «Консепсьона». Корабль казненного Кесады – оплот мятежников в Сан-Хулиане, затем под руководством Серрана верный помощник адмирала – медленно дрейфовал вдоль острова, удалялся от разграбивших его товарищей.

Серый дымок потемнел, сгустился, показались желтые языки пламени. По флагману прокатился вздох боли и сожаления.

– М-м… – застонал Глухой, будто его жгли на костре.

– Гляди, горит… – удивленно произнес Леон.

Ганс Варг снял шапку, перекрестился.

– Конец мышам, – кто-то хихикнул. Его треснули по затылку, и остряк замолчал.

– Пальнуть бы на прощание, – глухо сказал сосед канонира.

Немец вздрогнул, заволновался, поискал глазами помощников. Подозвал юнгу, освободил от талей пушку, побежал за порохом. Карвальо наблюдал с дека корабля за приготовлениями. Рядом сын махал ручонкой удалявшемуся кораблю. Баррутиа что-то торопливо говорил Пунсоролю.

Пламя осмелело, поднялось, заплясало над корпусом. Послышался треск рушившихся перегородок. Черные клубы столбом взвились в небо. Грянула пушка «Тринидада», ей ответила «Виктория».

– Приспустить флаги! – приказал Карвальо.

Звонко ударил колокол.

– Благослови, святой отец! – Санчо толкнул в бок Антония. – У нее есть душа, как у человека.

Францисканец поднял худую длань, забормотал молитву.

– Громче, падре, – попросил солдат.

С раздувшимся от гноившейся раны лицом Пигафетта вцепился руками в поручни, смотрел на огонь. Ему казалось, вместе с кораблем они провожали погибших друзей, оплакивали по индейскому обычаю, сжигали останки.

– Прости, – повинился летописец неизвестно кому. – Жалкие трусы, мелкие душонки…

Пушки палили с траурными интервалами. Пожарище уплывало в море от застывших на якорях каравелл, увозило мертвых от живых.

Корпус «Консепсьона» застонал, развалился пополам. Пары воды с шипением смешались с дымом, взметнулись ввысь, растаяли в золотистом вечернем небе. Первая половина погрузилась на дно, оставила на поверхности посиневшего моря пену, черные обгоревшие доски. Вторая – перевернулась, выставила наружу покрытую водорослями обшивку. Издали она походила на тушу убитого кита, омываемую мелкими спокойными волнами.

Пушки перестали стрелять. Моряки смотрели в небо, где растаяла душа корабля.

– Мы все погибнем, как они, – мрачно предрек Пигафетта и отошел от борта.

Перед ним расступились, не проронив ни слова.

Глава III
Блуждание по морю Сулу

Утром с восходом солнца корабли взяли курс на юго-юго-запад, где по расчетам Карвальо лежали острова Пряностей.

Новый командующий оказался деспотичным и самолюбивым. Подобно Магеллану не советовался с кормчими, самостоятельно принимал решения. Второй капитан Эспиноса вследствие некомпетентности очутился в подчинении у Жуана, хотя тот выражал по отношению к нему знаки уважения как «равноправной персоне», а по существу на «Викторию» приходили приказы плыть за флагманом.

Авторитет Карвальо, основанный более на близости к Магеллану, чем на личных качествах, подкреплялся присутствием на «Тринидаде» опытных и уважаемых Франсиско Альбо и Хуана Баутиста де Пунсороля. С ними мог сравниться лишь Элькано, в прошлом колодник, капитан без корабля. На чужом судне под командой Эспиносы, он не играл значительной роли в экспедиции.

На горизонте появился остров Пангало (Негрос), населенный чернокожими людьми. Их голый воинственный вид, недружелюбное отношение к пришельцам, длинные копья с каменными наконечниками, первобытные дубинки, примитивные щиты напоминали воинство Силапулапу.

С каравелл трясли яркими тряпками, звенели колокольчиками, приглашали поменять их на свежие продукты. Дикари размахивали оружием, резко пронзительно кричали, подражали перепуганной обезьяне, отчаянно скалившей зубы перед пастью тигра. Дротики с костяными наконечниками полетели в сторону испанцев. Туземцев пугнули пушкой, после чего победоносно с достоинством повернули на юг. Вступать в сражение из-за десятка свиней не захотели.

Следуя почти перпендикулярно движению солнца, наткнулись на северное побережье крупного острова Минданао, обжитого малайскими племенами. Здесь путешественников встретили приветливо. Лодки с обнаженными индейцами без страха подплывали к кораблям, кружили вокруг, зазывали на берег. С бортов в баланги бросали бусы, осколки битых стекол. Взамен на палубы поднимали корзины с рыбой, связанных за ножки попарно кур, горшочки с рисом.

Поспешное бегство из гавани Себу помешало запастись достаточным количеством пресной воды. Пустые бочки сохли на жаре. Было бы неплохо выменять и продовольствие. Решили найти удобную гавань с рекой. Двигаясь в нескольких кабельтов вдоль побережья, вошли в прекрасную бухту Кипит, расположенную «на 8 градусах широты в направлении к северному полюсу и на 167 градусов долготы от демаркационной линии». По подсчетам кормчих «Тринидада», корабли проплыли от Себу 50 лиг.

Якоря упали на дно. Паруса подтянули к реям. В открытые люки портов высунулись жерла пушек, наблюдавшие за скользящими вокруг балангами. Запугивающего салюта не произвели, намеревались скорее убраться восвояси.

Под охраной солдат шлюпки отправились за водой. Испанцы изнывали от жары в раскаленных доспехах, гребли к устью реки. Навстречу попадались в маленьких лодчонках рыбаки, мелкие торговцы, женщины с детьми. На берегу виднелись хижины на высоких сваях, крытые пальмовыми листьями. Около них бродили козы, разгребали землю куры. Туземцы почтительно приветствовали гостей. Вскоре за шлюпками выстроилась флотилия любопытных малайцев. Матросы старались не обращать внимания на хозяев, ведрами заливали бочки, перевозили на корабли.

К вечеру из устья реки выплыла богато украшенная баланга, обошла кругом «Викторию», направилась к флагману. Обнаженные гребцы не кричали, не размахивали связками бананов, разглядывали каравеллы, переговаривались между собой.

Баланга вплотную приблизилась к «Тринидаду». Карвальо спустил с борта веревочную лестницу. Несколько мужчин поднялись с банок, вытащили из-под них куски материи, обмотали бедра, полезли наверх. Прочие с веслами в руках сидели на местах.

Первым на палубу взошел индеец средних лет, обильно украшенный цветной татуировкой. На руках и ногах туземца желтели золотые браслеты. По широкой груди рассыпались нанизанные на тонкую нить осколки раковин и цветных камешков. Моряки догадались, что перед ними правитель племени, ибо только царьку дозволено покрывать лицо узорами.

– Каланао, – ударяя себя в живот, представился касик.

Карвальо повторил жест и назвал свое имя.

На борт поднялись еще шесть аборигенов. Каланао важно представил каждого из них. Жуан подарил придворным по ножу. Когда наступила очередь командующему назвать ближайших советников, он указал на Пигафетту, приглашенного в качестве переводчика, и на попавшихся под руку матросов, глазевших на посольство. Соратников Карвальо тоже оказалось шесть человек. Каланао смерил их взглядом и остался доволен оборванным видом моряков. Царек взял раковину, расцарапал себе левую руку, обмакнул палец в кровь, помазал свое тело, лицо, кончик языка. Капитан вздохнул, сотворил проклятие и ножом пустил себе кровь.

– Теперь мы братья, – удовлетворенно провозгласил касик. – Отныне ты можешь ловить рыбу и торговать на моем острове.

Пигафетта, чей словарный запас достиг половины тысячи слов, объяснил капитану значение ритуала и важное позволение. Царька щедро одарили бусами, красным колпаком, костяным гребнем, прочей дрянью. Он зализывал расцарапанную руку, важно принимал подношения. Гость изъявил желание осмотреть корабль. Его провели по палубе, но в трюм и каюты не пустили. Вылезший на свет отец Антоний попытался окропить гостя святой водой. Жуан отстранил францисканца, заявил, что не собирается сеять Слово Господне. Для этого нет времени и капелланов. Однако повесил на вождя медный крестик, дабы воссияла на нем слава Спасителя. Польщенный князек пригласил на ужин властителя бородатых людей, чем поставил Карвальо в неловкое положение. Отказываться было нельзя, отправляться на остров – опасно.

– Я пошлю к тебе моего любимого пашу, – сообразил Жуан, – он один знает язык твоего народа.

Пигафетта поперхнулся словом, кисло улыбнулся.

– Они зовут вас, – растерянно пролепетал летописец.

– Я не веду дневник, не смогу описать королю царство Каланао, – ответил капитан. – Если ты боишься, я отправлю другого мандарина.

– Святой отец, – обратился он к монаху, – хотите окрестить придворных моего кровного брата?

– Я поеду, – согласился итальянец, заметив замешательство и страх францисканца.

– Уводи их скорее, – обрадовался Жуан. – Мы должны до темноты заполнить бочки водой. Узнай о дороге на острова, попроси лоцмана! Выведай, есть ли в земле золото и камни?

Каланао с начальниками спустился в балангу, снял набедренную повязку, сел на банку, начал грести наравне с простыми воинами. Один затянул заунывную песню, позволявшую работать ритмично и неторопливо. Соплеменники дружно помогали ему.

Встречавшиеся на реке подданные касика, прекращали дела, предлагали ему товары. Властитель придирчиво выбирал лучшую рыбу, клал на дно баланги. Собрав достаточно дани, князек более не обращал на них внимания. Судно тихо скользило по реке.

На низких берегах стояло много домов. Крытые циновками и сухими листьями, они походили на вышедших из леса воинов. Серо-желтые пятна далеко виднелись на фоне зелени. Каланао скалил белые зубы, подпорченные краской бетеля, считал подвластные деревни. Он загибал пальцы, тряс рукой, клялся, будто людей у него в каждой столько, сколько волос на голове. Берега выглядели густонаселенными. Пигафетта выражал удивление и восхищение богатством царька.

Прошел час, второй. Солнце низко повисло над джунглями, опалило рыжим цветом верхушки кокосовых пальм. Жара понемногу спала, дикие звери потянулись к воде. Монотонное, однообразное пение и мягкое покачивание баланги сморили летописца, он задремал. А когда очнулся ото сна, вокруг лежала темная ароматная ночь, наполненная посвистом и покрикиванием птиц, журчанием воды за кормой. Туземцы все еще поднимались по реке. Прохладный воздух стал влажным и вязким. Разноголосо трещали в траве цикады, зажгли фонарики светлячки. Крупные звезды повисли над деревьями. На востоке в туманной дымке всходила луна.

В селении касика, расположенном в двух лигах от устья реки, их встретили слуги со смоляными факелами из тростника и пальмовых листьев. Хозяину подали вино, появились жены. В ожидании ужина Каланао с двумя советниками, женщинами и послом потягивал вино, соблюдал ритуал, известный Пигафетте по Масаве. Перед тем как выпить из фарфоровой чашки вино, они совали друг другу под нос кулаки, желали благополучия. Ломбардийцу почудилось, будто вернулись счастливые дни, когда после сотни мытарств полуживая эскадра попала на райские острова.

Ужин состоял из риса с пересоленной рыбой, запеченной в листьях и поданной на фарфоровых тарелках. Антонио жевал твердые куски зерен, слушал рассказ о приготовлении пищи. В глиняный кувшин кладут лист, закрывающий внутренность сосуда, насыпают рис, наливают воду. Закрытый кувшин ставят на огонь и кипятят до тех пор, пока рис не станет твердым, как хлеб.

Утомленного гостя уложили спать на тростниковую циновку, под голову дали подушечку из пальмовых листьев. С ним оставили вельможу. Каланао ушел в соседнюю комнату с двумя женами.

С утра Пигафетта отправился на разведку. Он входил в дома, разговаривал с жителями. Видел обилие золота, мало еды, голодных ребятишек. Его уверяли, будто в долинах есть много драгоценного металла. Он лежит в земле, его трудно выкопать деревянной лопатой. Дороги к островам Пряностей они не знают. Все самое необходимое несколько раз в год им привозят сиамские купцы на джонках с парусами из дранки. Аборигены меняют у них на золото железо, ткани, оружие, дорогую посуду, которую Антонио видел в доме правителя.

Позавтракали рисом и рыбой, запили настойками из сахарного тростника. Перед прощанием с касиком, летописец получил разрешение посетить дом его жены, где она услаждала слух гостя игрой на четырех литаврах.

После полудня Пигафетта поплыл назад на корабль. Раджа с шестью сановниками провожал посла. Балангу спустили на воду, повезли Антонио к устью реки. Одно омрачило приятные воспоминания ломбардийца – вид казненных злоумышленников. Проплывая мимо высокого холма, он увидел у селения на дереве три висящих трупа. Срезанные с дерева ветки усиливали мрачную картину. Так на острове поступали с грабителями.

* * *

Запастись достаточным количеством продовольствия на бедном острове не удалось. Жители предложили испанцам фрукты, рыбу, кур. Каланао плохо разбирался в географии. На вопросы о расположении богатых земель показывал рукой в сторону заходящего солнца. Никто не знал, сколько дней или месяцев предстоит плыть до Молукк. Поэтому решили сначала наполнить трюмы солониной и рисом, чтобы избежать голода. Португальские агенты усиленно распространяли в Испании слухи, будто на островах Пряностей нельзя набрать пресной воды и запасти провизию.

Попрощавшись с гостеприимным касиком, не подарившим кровному брату даже пару свиней, Карвальо приказал взять курс на запад-юго-запад, где заметили остров Калаган, расположенный неподалеку от северо-западной оконечности Калимантана (Борнео). Вопреки обещаниям Каланао, он оказался почти необитаем. Жителями Калагана были мавры, вытесненные сюда с соседнего Калимантана. Они имели украшенное золотом и драгоценными камнями оружие, но жили впроголодь. Мавры радушно встретили пришельцев, приняли их за святых, однако не смогли в необходимых количествах снабдить мясом и рыбой. Запасы провизии на кораблях кончались, а высокие деревья, поразившие воображение моряков, не приносили плодов.

Потеряв дни, израсходовав последние остатки еды, подгоняемые голодом, европейцы, вместо того чтобы продолжать плавание прежним курсом и за день-два дойти до богатого Борнео, повернули на запад-северо-запад, поплыли наугад к острову Палаван. Непонятно, чем вызван неожиданный поворот в противоположную сторону от Молуккских островов? Наверное, хмельной князек «со щитом из рогов буйвола» ткнул пальцем в море Сулу в направлении, откуда приплывали джонки, или ураган – частый гость южных широт – отбросил корабли на север, где им пришлось искать бухту на Палаване.

Туземные лодки-катамараны

В первом селении на испанцев обрушился град стрел. Воинственное племя отважно выплыло навстречу чужакам с намерением захватить корабли. Переполненные баланги стремительно неслись к каравеллам, угрожали задранными носами проломить обшивку. Туземцы облепили борта, пытались подняться на палубы. На моряков сыпались камни, дротики, копья. Боевые топоры стучали по доскам, грозили сломать рули, сделать корабли неуправляемыми. Неподготовленные к обороне команды врукопашную отбивали натиск дикарей, пока канониры разжигали огонь. Фальконеты безмолвствовали. На выстрел самострела в ответ летела дюжина стрел с отравленными наконечниками.

Трудно пришлось бы флагману, если бы с «Виктории» пушка Ролдана не обожгла картечью спины аборигенов. Малайцы испугались грохота, потеряли десяток товарищей, бросили оружие и раненых, откатились назад, вплавь поспешили к берегу. Оставшиеся на лодках туземцы кружили на почтительном расстоянии от каравелл, потрясали копьями, воинственно кричали.

– Прекратите стрельбу, поднимите раненых на палубу! – скомандовал солдатам Пунсороль. – Мы возьмем за них выкуп.

– Нам не нужны пленные, – крикнул с бака разгоряченный Карвальо. – Добейте мерзавцев и осмотрите лодки. Нет ли в них еды?

– Стойте! – завопил не весть откуда появившийся францисканец. – Будьте милостивы к поверженному врагу! Господь не простит вам убийства.

– Не слушайте сумасшедшего! – прервал Жуан. – Делайте, как я велел! А ты, – подошел к Антонию, – трусливый монах, отправляйся в трюм и не вылезай, пока не кончится сражение.

– Это чудовищно, это бесчеловечно! – задохнулся гневом священник.

– Уведите его! – распорядился Карвальо.

Баррутиа бесцеремонно схватил в охапку капеллана и поволок к люку. Антоний жалко, беспомощно отбивался, но был сброшен по лестнице вниз на руки морякам.

Грубая выходка командующего не понравилась команде, солдаты стояли у бортов, не решались добить индейцев. Жуан выхватил у Санчо самострел.

– Дай-ка, я сам, – промолвил Карвальо, оттолкнул солдата, натянул тетиву. – Они бы не пожалели нас, – раздраженно пробормотал он.

Свистнула стрела, парень забился в судорогах.

– Не по-божески… – глухо осудил кто-то поступок капитана.

– Оставьте их в покое, они все равно помрут, – поддержал Ганс Варг.

– Не по-божески… – передразнил Жуан. – Разрази меня гром, если я не проткну еще одну сволочь!

И он выполнил обещание.

– Разве мы не христиане? – срывающимся голосом спросил Педро моряков.

– Ах ты, сопляк! – взъелся на юнгу капитан. – Перечишь мне? Я тебя…

– Расходитесь все! – сурово приказал Альбо, прогоняя с глаз Карвальо подростка. – Вахтенным занять места, иначе ветер выбросит нас на берег!

– Немецкий выкормыш… – шипел Жуан на юнгу. – Плетки не знаешь?

– Ваше место на юте, сеньор капитан, а не у борта с солдатами, – сухо указал Франсиско.

Командующий зло посмотрел на него, кинул на палубу самострел, ушел в каюту.

– Капитан-генерал повелел искать новый остров! – важно передал приказ писарь.

– Каков курс? – деловито осведомился Альбо.

– Забыл спросить, – смутился родственник. – А впрочем – туда! – махнул рукой подальше от берега, где их поджидали побитые, но не уничтоженные индейцы, готовые вновь напасть на корабли.

– Курс на северо-восток! – уточнил штурман и распорядился приготовиться к повороту.

Заскрипели тяжелые реи, упали прямые паруса. На бизани и между мачт натянули косые для встречных ветров. Флагман тяжело накренился, медленно развернулся, пошел в море. «Виктория» поплыла за ним.

* * *

Следующий день потратили на бесполезную изнурительную борьбу с ветром. Люди голодали. Доведенные до отчаяния моряки предлагали вернуться на Калаган или Минданао, бросить корабли, сойти на берег, лишь бы не умереть от истощения. Второй раз в пищу пошли опилки, вымоченная и поджаренная на огне кожа. В тщетных поисках земли, с каждым днем становившихся невыносимыми, несколько раз видели вдалеке квадратные пальмовые паруса крупных баланг с глубокой осадкой и множеством гребцов. Над ними на пальмовом настиле стояли воины и управляли ветрилом, натянутым на двух бамбуковых шестах. Баланги не имели палуб. Когда волны захлестывали лодку, широкие балансиры поддерживали ее на плаву, а гребцы вычерпывали воду. Под парусом и на веслах баланги ходили гораздо быстрее каравелл. Испанцы попытались захватить одну чтобы хоть чем-нибудь поживиться, но индейцы легко ушли от погони.

Бесславное кружение по морю Сулу закончилось опять у берегов Палавана. Встречные сильные ветры и противные течения отогнали корабль к острову напротив селения, напоминавшего предыдущее, где они чуть не стали добычей малайцев. Команды надежно заякорились, опустили паруса. Заряженные пушки ждали гостей.

Жители приплыли на маленьких лодках, выразили готовность к товарному обмену. Они отдали морякам скудные запасы продовольствия, знаками пригласили посетить дома, где обещали вдоволь накормить и напоить. Но не так-то легко было уговорить европейцев покинуть плавучие крепости. Голодные, изнуренные, они отказывались спуститься в лодки. Даже Пигафетта предпочел бы умереть с голоду на «Тринидаде», чем от яда на земле. И все же надо было послать кого-нибудь в селение, разодрать на себе кожу, вымазаться кровью, принести клятву верности союзническому договору, иначе вместо торговли палаванцы могли возобновить военные действия. Карвальо приказал искать добровольца, пообещал ему за спасение флотилии щедрую награду.

После длительного раздумья португальский солдат Жуан ди Кампуш согласился отправиться на остров. Он попрощался с друзьями, взял кучу подарков, спустился в лодку, приготовился к любым неприятностям. Лучше сразу испустить дух в поселке у жертвенного костра, чем мучительно долго умирать на корабле. Немногие надеялись увидеть его вновь.

Жуан уплыл, акватория опустела. Изголодавшиеся люди напряженно прислушивались к шуму в деревне. Стучали барабаны, звенели литавры, светились огни. Дети выбегали на берег поглазеть на крылатые дома, принесенные по воли богов порывистым ветром с середины необъятного моря Сулу которое нельзя пересечь на лодке, построенной их отцами.

Празднество длилось до утра, вдвойне усиливало муки голода. Когда из волн поднялось медно-розовое солнце, потянувшее на себя одеялом массы воды, обнажившие прибрежные отмели, показались баланги, сопровождавшие украшенного цветами и перьями Жуана ди Кампуша. Радости испанцев не было границ: в лодках хрюкали свиньи, кудахтали куры. Хмельной посол чинно восседал под пальмовым навесом рядом с касиком. Заплетающимся языком Жуан сообщил, что жители поселка отправились в соседние деревни для сбора продовольствия. Еще он поведал о доступности и страстности женщин, готовых даром услужить гостям. Смелого португальца уложили спать, начали готовиться к высадке на остров.

Несколько дней моряки ели свежее мясо, пили пальмовое и тростниковое вино, развлекались с женщинами. Если раньше адмирал строго следил за нравственностью команд, запрещал пускать туземок на каравеллы, то новый командующий подавал пример разврата. Дисциплина падала день ото дня, церковные службы исполнялись нерегулярно. Проповеди Антония собирали мало народу, Карвальо третировал его.

Близился сезон дождей, а до Молукк оставалось далеко, и никто не мог точно сказать, где их искать. Отъевшаяся и насытившаяся женщинами команда изъявила согласие плыть дальше. Кормчие посоветовали Жуану пройти берегом на юго-запад, не пытаться второй раз справиться со встречными ветрами.

Корабли спустились к Борнео на несколько лиг и застряли в мирном селении. Оно оказалось больше и богаче предыдущего. Свиньи, козы, куры, бананы, кокосовые орехи, пататы, сахарный тростник, корнеплоды перекочевали в трюмы кораблей в обмен на ткани, бусы, металлические изделия. Как можно покинуть остров, когда в домах угощают вином, а на площади развлекают друзей петушиными боями?

«Обитатели Палавана ходят нагишом, – записал внимательный летописец. – Почти все занимаются обработкой земли. Мужчины имеют луки с толстыми деревянными стрелами, длиною свыше локтя, с заостренными концами из рыбьих костей, отравленными соком травы, другие снабжены тоже ядовитыми бамбуковыми остриями. Вместо перьев на конце стрел прикреплен кусочек железа, похожий на головку дротика. Когда у туземцев кончаются стрелы, они сражаются при помощи лука. У индейцев в большой цене медные кольца, цепи, колокольчики, ножи; выше всего они ценят медную проволоку, для связывания рыболовных крючков».