Текст книги "Фернандо Магеллан. Книга 3"

Карвальо устало повалился в кресло. В глазах его было отчаяние, руки дрожали на коленях.

– Хуан, Хуан… – повторял он, раскачиваясь из стороны в сторону. – Боже, за что Ты наказываешь меня?

– Тебе виднее, – без жалости произнес Элькано.

Эспиноса с упреком поглядел на него.

– Позови сеньора Альбо, – велел солдату капитан «Виктории». – Скажи всем, что скоро мы покинем гавань.

* * *

Было темно, когда очумевший от горя отец вышел на палубу и с трудом поднялся на ют. Вцепившись руками в поручни, он смотрел на мерцающие желтые огоньки костров, на скрывшийся во мраке город. Из глаз по глубоким морщинам в бороду текли слезы. Ветер рвал жидкие волосы, змеями тянувшиеся к острову, хлеставшие по глазам. Жуана трясло. Хотелось броситься в разгулявшиеся черные волны и утонуть.

«Как чудовищно повторяется однажды содеянное зло!» – думал Карвальо, по памяти угадывая в непроглядной мгле очертания берега, где с Хуаном остались солдат Эрнандес и писарь Баррутиа, вошедшие в историю без имен, с одними фамилиями.

«Упокой души усопших рабов Твоих и всех благоверных христиан. Прости им вольные и невольные согрешения, даруй Царство Небесное, подай отпущение грехов отошедшим в вере, в надежде воскресения, сотвори им вечную память».

– Ты о них? – Карвальо обернулся к священнику. – Они ведь живы!

– За всех, – испугался францисканец вида португальца. – И за них тоже.

Жуан сжал кулаки, намереваясь ударить монаха, но сдержался, крепче стиснул беззубые десны.

– Не смей отпевать его! – сказал он, отворачиваясь от Антония, ища потухшие огоньки. – Я вернусь за ним, обязательно вернусь! – добавил срывающимся голосом.

Палуба была пуста, как затянутое облаками небо, как море, скрытое мраком.

Глава IX
Ремонт кораблей

Из Брунея эскадра двинулась назад вдоль северо-западного побережья Калимантана в поисках удобной гавани для конопачения судов. По дороге напали на джонку взяли в плен шестнадцать мужчин и трех женщин. Рабы предназначались в подарок королю и королеве, женщин Карвальо забрал себе, запер в каюте.

Обходя остров с севера с намерением выйти в море Сулу неподалеку от мыса Сампанманджио, наскочили на мель. «Тринидад» распорол брюхо, увяз в песке, прочно «заякорился» посреди пролива. Приливные волны грозили разбить корабль в щепы, как уничтожили в Патагонии каравеллу Серрана.

Вздрогнула под ногами палуба. Глухо хрустнуло сырое дерево. Флагман накренился и чуть не перевернулся на бок. Лопнули крепившие паруса канаты, полотнища заполоскались по ветру. Через пробоину в трюм хлынула вода. Матросы бросились убирать паруса, способные завалить судно, увеличить дыру в корпусе. Солдаты погнали туземцев к насосам откачивать воду, принялись разгружать носовой отсек. Из каюты выскочил капитан, расставил людей цепочкой, велел перекладывать груз на корму, полез осматривать днище. Звонко ударил колокол, предупредил «Викторию» об опасности, позвал на помощь. Каравелла осторожно обошла отмель, кинула якорь. Элькано прибыл на шлюпке с первыми добровольцами. Вскоре на «Трининдад» перешли все свободные от вахты моряки. Остались лишь те, кому поручили стеречь от ветра каравеллу.

Около сотни человек работали в трюме и на палубе флагмана. Вода прибывала, насосы не справлялись с мощным потоком. Ее вычерпывали ведрами, лоханями, жестяными отстойниками, взятыми из-под клетей животных и птиц. Поплыли пустые бочонки, ящики, доски, корзины, кокосовые орехи, перья, всякий мусор, вымытый из углов и поддонов, куда не забирались метлы моряков. Вода раскидала по трюму груды фруктов, промочила предназначенные для обмена безделушки.

Люди по пояс в воде поднимали на палубу отяжелевшие от влаги паруса, бухты пеньковых канатов, хранившуюся под кубриком утварь. Добро беспорядочно сваливали у бизани, торопились освободить пробоину, заткнуть ее. Вскоре выяснилось: корпус прочно засел почти до руля, надо облегчить всю каравеллу. Лишь полет стрелы отделял «Викторию» от флагмана, да много ли можно перевезти на двух шлюпках? Однако выбора нет. Не выкидывать же продовольствие! Кормчие схватились за головы – «Виктория» дала течь еще до Борнео! Как она выдержит увеличивающийся груз? Боже Праведный, помоги!

А вокруг необычайная красота. Сквозь прозрачную воду видны диковинные разноцветные рыбы. На желтом песке клубятся буро-зеленые водоросли. С правого борта вышла в море каменистая твердь, с левого – зеленой шляпой всплыл на поверхность остров. Ветер гонит его вместе с волнами на отмели, грозит раздавить корабли, одеть пенными кружевами. Никого вокруг. Тишина. Только птицы кричат, ныряют за серебристыми рыбками. Только волны шумят, да ветер свистит в ушах. Позади Южно-Китайское море, впереди море Сулу, слева за островами пролив Балабак.

Ходят шлюпки, перевозят товары. Внимательно следят боцманы «Виктории» за водой в трюме. На флагмане спешат очистить отсек, заткнуть пробоину. Волны опустились до рифа, обнажили гладкую блестящую поверхность. Пробоина вылезла наружу. Но вот беда: не заткнуть дыру пластырем, не сдвинуть каравеллу с камня. Часами длится утомительная однообразная работа с постоянным страхом перед морем и усиливающимся ветром. Страшнее всего – сухое обнаженное дно с ползающими крабами, обрывками водорослей. Корабль перевернет на бок, старые подгнившие переборки не выдержат нагрузки и… Не устоят они и против прибойной волны, мощной стеною идущей с моря.

Ветер и мелкие волны качают каравеллу, ломается о рифы обшивка, корпус вязнет в грунте. Нечего и думать, чтобы сдвинуть ее с отмели шлюпками, завести якоря, тянуть лебедками. Нужна большая вода, способная приподнять судно с командой и грузом. Надо ждать и работать.

Заканчивается день, начинается ночь. Вспыхивают звезды над головами. Внизу что-то светится, плещется вода. Нет покоя вахтенным, поскрипывают насосы. Храпят утомленные моряки. Горит свет в каюте капитана. Офицеры ищут способ снять с мели корабль, подсчитывают руки и весла, распределяют роли на завтра.

«Надо потянуть «Викторией», – предлагает Элькано, чертит на бумаге план, где должна встать каравелла, при каком ветре поднять паруса.

«Нужно перетащить часть груза на берег», – советует Альбо, считает, сколько уйдет времени, потребуется людей. Необходимо много времени и еще больше сил, чтобы облегчить корпус, всплыть с рифа поплавком. Нет, так не пойдет… Надо с прибоем уходить на большую воду.

Захват корабля с дикарями

На следующий день подводят «Викторию», тянут якорями, тащат шлюпками, делают все возможное, пока тяжелый корпус со скрежетом не сползает с камня и по песку уходит на глубину.

Сутки длилась борьба за корабль. Совместными усилиями эскадры удалось сдвинуть его с места, спасти от волн и ветра. Спасибо Господу, уберег от несчастья! Изнуренные и счастливые моряки падают на колени, славят Христа, святых угодников. Благодать Божия присутствует на каравелле.

Не успело солнце склониться к закату, как новое свидетельство Божьей милости явилось народу. Моряк, за прошедшие сутки утративший силы и разум, неосторожно сбросил нагар со свечи в бочку с порохом. И – о чудо! – успел выхватить его оттуда. Событие так потрясло команду, что Пигафетта, улучивший минуту и записавший две строчки о мели у Бибалона, дописывает еще три о последнем испытании.

Удача способствует испанцам и в пиратских набегах. Встретив четыре пироги, направлявшиеся в Борнео, европейцы мужественно сразились с ними. После грохота орудий, свиста пуль, визга моряков, три вражеские лодки скрылись за островами. Четвертая попала в плен. В качестве трофеев морякам достались три тысячи кокосовых орехов, кои матросы пересчитали и поделили поровну между командами каравелл.

15 августа, в день Марии Августовской, у оконечности Борнео корабли наткнулись на островок, назвали его именем святой, бросили в гавани якоря. Вероятно, это был остров Банги.

* * *

Тишина стояла в бухте острова Святой Марии Августовской. Из леса доносились крики птиц, клекот и треск попугаев. Сонные волны медленно накатывались на песок, лизали берег, таяли с легким шипением, словно исчезали в пустом бочонке. Крупные крабы грелись на солнце среди камней, шевелили клешнями, сталкивались, как боевые машины Леонардо да Винчи. Неуклюжие на земле, крабы с поразительной легкостью передвигались в воде, сливались панцирями с темными валунами. Чайки делили добычу, дрались, копошились в выброшенной прибоем траве. Подсохшие и подгнившие безобразные космы валялись вдоль кромки воды по всей окружности уютной гавани.

Навстречу солнцу из тени деревьев по каменистому руслу весело бежал ручей, журчал, перепрыгивал через булыжники. Звери выходили к нему, осторожно пили воду, поглядывали на каравеллы. Крупный крокодил бревном валялся у берега, слегка покачивался на волнах, заливавших его бугристую голову с выпяченными полузакрытыми глазами. Рядом на песке грелся второй, чуточку меньше и совсем неподвижный. Они да серые кабаны были хозяевами острова.

Солнце поднялось высоко, берег опустел, на судах проснулись люди. Запахло дымом печей, готовили завтрак. Уставшие за две недели странствий моряки не спешили приступить к работе, отдыхали, лежали на палубах, жевали фрукты. Впервые после Брунея представилась возможность безмятежно валяться на прогретых досках, глядеть в небо, следить за полетом птиц, болтать со случайным соседом.

Позвякивали помпы, откачивавшие воду из трюмов; покрикивали стражники на рабов, сменявшихся у коромысел. Расплескало брызги упавшее за борт на бечевке ведро, гулко ударилось в обшивку, потеряло воду, стукнуло о палубу. Поскрипывали половицы, шипели жаровни. С флагмана доносилось кудахтанье кур, крики петухов, не ужившихся в тесной клети. Жалобно взвизгивали дверные петли. Из кубрика доносился храп, бранились вахтенные. Офицеры выходили из кают, рассматривали берег, мечтали отправиться на охоту.

«Пресвятая Владычица, Матерь Божья, святыми, всесильными мольбами отгони от меня, смиренного, окаянного раба Твоего, уныние, забвение, неразумение, нерадение, лукавые помышления, всякую скверну от поганого сердца и помраченного ума; погаси пламя страстей, яко нищ есть и окаянен. Избавь от лютых воспоминаний, освободи от злых дел. Благословенна Ты в женах, славится пречистое имя Твое во веке веков. Аминь» – слышится молитва отца Антония.

Мирный покой разлился по гавани. Потянуло дымок к берегу, поползла над водой белая змейка. Утопая лапами в песке, крокодил спустился к морю, лег на мокрый песок и лежал, окатываемый волнами.

Прошел час, второй. Юнги прекратили отсчитывать склянки, вахты остановились. На судах позавтракали, пошумели и снова затихли. Только храп и редкие разговоры нарушали безмятежность, да птицы вдруг пронзительно скандалили, хватали сброшенные за борт объедки, вылавливали из ила рачков.

Карвальо в своем гареме наслаждался жизнью. Он тоже освободился от «лютых воспоминаний», желал покоя.

* * *

На следующий день с утра на разведку отправились одетые в латы босые солдаты – обувь уже износилась. Они не обнаружили следов туземцев, прокололи ноги об устилавшие землю шипы и колючки. Охотиться в таких условиях было нельзя.

На кораблях застучали молотки, запели пилы – начался долгожданный основательный ремонт корпусов. Пусть не успели закупить доски на Борнео: рядом шумят на ветру стройные деревья – выбирай любое! Фодис собрал плотников, взял шлюпку, отправился за лесом, после чего с берега донеслись богохульства, похлещи брани воинов. Изранив ноги и расцарапав лица, мастера застряли у воды. До дерева рукой подать, но пойди дотронься! И шли, и валили, обмотав ноги тряпками, сжав зубы, творя молитвы Господу за то, что хоть так дал возможность напилить стволы, натесать доски. Все занимались этой работой, в первую очередь – не имевшие судостроительного ремесла, не занятые на кораблях. Солдаты, матросы, чиновники, священники – трудились в лесу, истекали потом, отгоняли диких животных, со страхом поглядывали на крокодилов, встречавшихся в воде и на суше.

С раннего утра до позднего вечера мастера латали дыры, меняли балки и обшивку. Грохот стоял невероятный. Мыши носились по палубам, прыгали в воду. Пахло дымом и серой. От вони тараканы с клопами выползали из щелей, тучами бродили по кубрикам. Их давили, шпарили кипятком, но они лезли отовсюду, будто сырость и гниль рождали зловредных насекомых. Одуревшие от постоянных гонений, они падали по ночам на головы спящих, заползали под рубашки, в уши, раскрытые рты.

Конопатчики мешали в котлах адское варево для пропитки древесины, искали замену недостающему вару. От шпаклевки распространялся ужасный запах – хоть сам убегай с мышами в джунгли! Сера, деготь, прочие консерванты сохраняли корабли, давали надежду вернуться в Испанию.

Трюмы очищались от грязи, как от молитвы францисканца души моряков. Из-под пайолов вычерпывали зеленую смрадную жижу, скоблили от слизи доски, мыли, сушили, простукивали. Обнаружив трухлявую древесину, крошили ее, вытаскивали ржавые гвозди, расчищали гнездо, вставляли новую. Укрепляли подпорками балки, сверлили дыры, стягивали болтами, скобами, стальной проволокой. За каждой доской приходилось идти в лес, искать дерево, рубить, тащить. Даже на мелкий ремонт тратили массу времени.

Не хватало и крепежного материала. На берегу устроили походную кузницу. Зазвенели молоты, раскалилось на угольях железо, брызнули на песок огненные искры. Кузнецы надели на голые животы кожаные фартуки, обступили наковальню.

Прохудилась ткань парусов, расползлись по ней черные пятна цвели, как крабы по берегу. Мастера на песке развернули полотнища, залатали дыры толстыми нитками.

Боцманы с матросами центруют мачты, заваливают к корме, подтягивают ванты, меняют потертые выбленки. Канатчики расплетают толстые тросы, пропитывают пеньку противогнилостным раствором, изготавливают веревки, вяжут бензеля, соединяют в бегун – тали.

С корпусов кренгованием сняли зеленые водоросли, отскоблили моллюсков, очистили доски от слизи. На «Виктории» вырубили новое перо руля, заменили проржавевшие петли. На «Тринидаде» подправили пострадавший от столкновения с джонками водорез.

Трудятся люди, движется ремонт кораблей. Но медленно, очень медленно. Почти каждую деталь нужно изготовить заново, подогнать, установить на место.

* * *

Стучат топоры, визжат пилы. Сыплются на палубу пахучие опилки, летит стружка перьями по ветру. Чистая восковая доска напоминает о доме, о свежем хлебе. Лихо орудует долотом могучий Фодис, соскучились руки плотника по серьезной работе. Легко входит резец в дерево, оставляет позади широкие глубокие борозды. Коричневые от загара пальцы нормандца, бугристые от вздувшихся вен, осторожно и нежно прощупывают тело доски, заглаживают торчащие ворсинки. Он сам стал красно-коричневым под цвет мореного дерева. Рыжие волосы посветлели, легли на плечи, борода скрыла розовую шею.

– Вчера я с сеньором Пигафеттой и моряками плавал на охоту, – хвастается самый молодой юнга, сидя на доске и своим весом удерживая ее в устойчивом положении.

– Далеко? – стуча молотком и не поднимая глаз на Сибулету, интересуется Фодис.

– До соседнего острова, – уточняет Хуан. – Там у кабанов переправа по мелководью.

– Вы охотились на них? – мастер с удовольствием поддерживает разговор.

– Кабанов не догнать на берегу, – замечает парнишка. – У них ноги вот такие… – он разводит руками так, что чуть не валится с доски, – голова еще больше, а зубы… – Хуан зажмуривается, качает головой.

– Клыки, а не зубы, – поправляет плотник, сдувая в сторону стружку.

– Из пасти саблями торчат. Вот так! – парень оттягивает губу, подставляет к десне указательный палец. – Такого пуля не берет, его надо копьем… Да разве к кабану подступишься?

– Не подойдешь, – соглашается плотник, будто охотился на зверей.

– От кабана не убежишь… – признается юнга, но ему становится неловко, и он внимательно смотрит на плотника, не смеется ли над ним?

– Такой любого завалит, – серьезно добавляет нормандец. – Я бы не рискнул…

Хуан успокаивается, садится удобнее, продолжает рассказ.

– Мы подплыли на лодке к броду, начали ждать. Сидим час, второй… От скуки сеньор Пигафетта захотел порыбачить, распутал удочку.

Диего и Филиппе заснули, Эрнандо наблюдает за берегом, а я помогаю рыцарю…

– Удочку держишь? – не понял Фодис.

– Тихо сижу и смотрю.

– Серьезная помощь, – улыбается плотник.

– На закате хорошо клевало. Сначала он вытаскивал обычных рыб, – не заметил усмешки парнишка. – Мы бросали их под банки. Потом солнце опустилось в море, стало кровавым, аж мурашки по коже пошли. Эрнандо говорит: «Это не к добру. Пора возвращаться». Сеньор Пигафетта посмеялся над ним. Вдруг как дернет… А на крючке рыба не рыба, свинья не свинья… Одним словом – нечистая сила!

Глаза у мальчишки расширились, голос задрожал.

– Да ну? – не поверил плотник, прервал работу и всерьез заинтересовался.

– Сто чертей мне в зад, если вру! – выдохнул юнга. – Не видать мне берега как…

– Ты рассказывай! – прервал Фодис. – Как она выглядела?

– На вид вроде небольшая рыба, с головой свиньи и двумя рогами, а на спине седло, чтобы Дьяволу удобнее сиделось. И глаза… Ох, страшные!

– Не врешь? – сомневается нормандец и подозрительно смотрит на Хуана.

– Ей Богу, дядя Ричард, – клянется Сибулета, уязвленный неверием товарища. – Матросов спроси!

– Диего видал?

– Все видели.

– Что вы сделали с рыбой?

– Сеньор рыцарь случайно опустил ее в лодку. Эрнандо сразу закричал: «С нами Крестная сила! Уберите ее прочь!» Остальные перепугались со сна, вскочили на ноги, чуть в воду не упали. Вопят, машут руками, а я смирно сижу.

– Это со страху, – решает плотник. – Я бы тоже не пошевелился.

– Я не испугался, – оправдывается парнишка. – Бежать было некуда!

– Верно, – сочувствует нормандец.

– «Бросай, – кричат, – вместе с удочкой!» – продолжает Сибулета. – Но сеньор Пигафетта снял рыбу с крючка, отпустил на волю.

– Зря, – качает головой плотник, – надо было убить.

– Вдруг она заколдованная? – возражает Хуан. – Лучше не связываться с ней, а то наведет порчу на тебя.

– Наведет, – повторяет Ричард.

– Мы хором прочитали молитву, а мне велели трижды… Ох, страшно было!

– Ты же говорил, будто не испугался? – добродушно улыбается товарищ.

– Разве? – удивляется Хуан. – Я потом испугался, когда все прошло, а сразу не понял, кого мы поймали. Так часто случается. Сначала не успеешь испугаться, а затем становится страшно. У меня до сих пор руки дрожат при воспоминании о рыбине, – Сибулета растопырил пальцы, показал, как они подрагивают.

Ричард посмотрел на юнгу, покачал головою, принялся за работу. Доска пружинила под рубанком, тонкая стружка завивалась кольцами. Хуан сосредоточенно наблюдал за плотником, переживал встречу с неведомым существом.

С берега доносились возгласы кузнецов, звенели молоты по наковальне. Сизая струйка дыма тянулась к лесу, исчезала в густых зарослях. Над ними вздрагивало от ударов топора высокое стройное дерево, словно отряхивало от росы раскидистые ветви. В парусиновой палатке, натянутой у воды в тени кустарников, отец Антоний выхаживал раненых и больных. Там у белевшего тесаного креста по утрам и вечерам устраивались молебны, располагалась походная часовня.

По палубе «Виктории» на четвереньках ползали конопатчики. Тонкими широкими шпателями загоняли в щели паклю, заливали смолой. В трюме передвигали что-то тяжелое, нутро корабля гудело и стонало. Ругались уставшие моряки.

По соседству на флагмане скребли борта. Грязь падала в чистую воду, оседала на дно или подхватывалась волнами, разносилась по заливу.

– А как же охота на кабана? – вспомнил плотник обещанный рассказ.

– Охота? – встрепенулся юнга.

– Разве вы плавали на рыбалку?

– Я забыл о звере.

– Немудрено после встречи с нечистой силой, – поддержал Фодис.

– Мы хотели повернуть назад, но сеньор Пигафетта заметил в воде перебиравшегося на соседний остров кабана. Он был так огромен, что мы испугались: не дьявол ли всплыл вслед за рыбой? Сеньор рыцарь приказал грести к зверю, и мы налегли на весла.

– Представляю, что чувствовал Эрнандо, – усмехнулся нормандец. – Ему везде черти мерещатся.

– Не только ему… Мы все не хотели встретиться с ним, так как кабан отплыл далеко от берега. Сеньор Пигафетта бранился, говорил, будто дьявол не испугался бы нас. Мы не верили ему.

– Кабан мог заманивать вас в водогон или водоворот, – предположил Фодис.

– Поверхность пролива хорошо просматривалась, мы не заметили ничего подозрительного, – пояснил Сибулета. – Когда лодка догнала зверя, он находился между островами. Сеньор рыцарь взял в руки копье, встал впереди, а нам скомандовал идти прямо на кабана. Зверь заметил нас, попытался уклониться, поплыл вдоль острова, но мы разгадали маневр. Сеньор Пигафетта от нетерпения стучал в банку копьем. Тут и мы вошли в азарт. Кричим, шлепаем веслами по воде, гоним зверя, изматываем… Скоро подплыли почти вплотную. Рыцарь ударил кабана копьем, да так, что сам чуть не свалился на него. Спасибо Филиппе – успел схватить летописца за платье. Я слышал, он плавать не умеет.

– Однажды Антонио уже спасали, – вспомнил плотник.

– Пигафетта ударил его копьем, но зверь плывет, будто не почувствовал. Итальянец вцепился в древко, тянет на себя; тот норовит уйти в сторону. Филиппе держит рыцаря, а мы запутались в веслах – не знаем куда грести. Болтались несколько минут, пока кабан не ослабел. Перед этим он пытался перевернуть лодку. Тут опять страшно было. Голова у него в два локтя, клыки торчат… Как даст мордой в борт – сеньор Пигафетта с Филиппе полетели на колени, потеряли копье. Диего зверя со всего маха трах валиком весла по голове, аж кости затрещали! Эрнандо с перепугу вонзил второе копье зверю в спину. Тем и отогнали. Он с копьями поплыл от нас.

– Неужели ушел? – пожалел Фодис.

– Ушел бы, если бы не сеньор рыцарь… Пигафетта поднялся на ноги, приготовил веревки с топором, велел гнать кабана к берегу. Мы долго плутали по проливу. У кабана со спины льется кровь, а силы сохранились. Мы к нему – он в сторону… Только развернемся – он опять меняет курс. Чувствуем, начал слабеть, меньше обращает на нас внимания. Подошли вплотную, стали добивать. Он не сопротивляется, дергается, старается удержаться на поверхности. Диего ухватился за копье, не пускает кабана бежать. Рыцарь дубасит зверя топором по голове… Затих кабан, перевернулся, чуть не утонул. Мы вытянули его на берег, кое-как засунули в шлюпку. Вот это добыча! – радостно закончил Сибулета. – На всю каравеллу мяса хватит!

– Повезло вам, – вздохнул плотник, – а я лишь на крабов охотился.

– Мы тоже ловили крабов, – свысока заметил парнишка. – Вчера ребята с флагмана нашли на камнях великана. У него панцирь размером в два фута и мяса на сорок четыре фунта![4]4
  Это Триакна гигас, панцирь которого достигает 5–6 футов в длину и весит сотни фунтов.


[Закрыть] Сеньор Пигафетта записал о том в летописи.

– Мне большие не попадались, – сказал Фодис.

– Еще там устриц полно, – выдал секрет юнга. – Даже не надо нырять за ними. Дождись отлива и собирай сколько хочешь.

– Богатые края, – похвалил плотник острова, – дивная земля. Кругом чудеса… На днях нотариус живые листья показывал. Он нашел деревья, на которых листья двигаются. Они похожи на шелковицу, по обеим сторонам короткого заостренного черешка имеют две ножки. Стоит прикоснуться к ним, как листья тотчас уползают. У них нет крови, они питаются воздухом. Сеньор Мендес держит листья в коробочке. Когда крышку открывает, они двигаются. Сходи к нему, посмотри.

– Где сейчас нотариус? – заинтересовался Сибулета.

– Наверное, в кубрике.

– Тогда я скоро вернусь, – говорит Хуан и, забыв о доске, вскакивает на ноги.

– Беги, – отпускает его Фодис. – Без тебя управлюсь.

Стучат молотки, пахнет смолой. Легкий ветерок гонит по палубе стружки, как снег по черной земле. Ложатся в пазы струганные доски, словно желтые заплатки в поношенные одежды. Засверкали на солнце бронзовые орудия, оплелись новыми талями. В чистые подсушенные секции трюма факторы грузят товары, вносят урон в расходные книги. В сбитых бочонках на шлюпках возят свежую воду. Вахтенные зорко следят за входом в гавань. Канониры приготовили для гостей рубленый свинец; выветривают влагу, жарят у лафетов на плахах мешочки с порохом. Ни одна пирога не прошмыгнет мимо, не пройдет к палатке с кузницей. Там дежурит охрана с мушкетами и аркебузами, заряженными огненным боем. Лежит под деревом стальное оружие.

* * *

Дымят костры на берегу, почернели от копоти медные котлы. Аппетитный запах мяса дразнит голодные желудки. Бывшие слуги Мендосы – угрюмый Симон и ушастый Мартин, деревянными ложками снимают пенку сварившейся крови, пробуют навар.

– Крупы бы добавить, – облизывая черпак, мечтает Мартин, – да где ее взять?

– Вместо крупы положим траву. Вчера отец Антоний целые заросли показал. Он знает толк в них, – говорит Симон.

– Я нашел хлебное дерево, – хвастается Мартин.

– Разве это хлеб! У него мякиш безвкусный. Достать бы пшеничной муки да испечь пироги!

– Хорошо бы… – соглашается товарищ. – Мавры не знают настоящего хлеба, готовят все из риса.

– Темный народ, – замечает Симон. – Чернота.

– Водка у них чудная! – причмокивает губами Мартин. – Надо было больше выменять.

– Сам виноват, – корит стражник. – Пожалел барахло!

– Что же ты свою одежду не отдал? – обижается Мартин. – Сейчас бы потягивали араку. Теперь только у офицеров осталась.

– Попроси! – посмеивается Симон. – Карвальо каждый день пьет.

– Жуан сейчас злой, как черт, – не понял его приятель. – К нему не подступись! Кидается на матросов с кулаками, орет… К туземкам никого не пускает, будто в Испанию везет. Перепортил их, забрюхатил. Такие девки королеве не нужны. Офицеры недовольны капитаном. Карвальо не слушает их. Альбо ходит мрачным. Того и гляди, скинут Жуана!

– Тебе жалко португальца?

– Нет. Элькано заходит в кубрик, ест из общего котла, был в дружбе с нашим хозяином. Я встану за него!

– Я тоже, – поддержал Симон. – Только нас не спросят.

– Сейчас офицерам нужны простые люди.

– Почему?

– Переругаются меж собой, передерутся. Прежние друзья Магеллана не хотят новых начальников.

– Ты откуда знаешь?

– Смотрю вокруг, слушаю, что на палубе говорят. Ты мешай, чего уши развесил? – и он сам запускает в похлебку длинную ложку. – В самый раз. Пойдешь за травой или сыпать рис?

– Сейчас принесу, – обещает Симон.

Догорают дрова, угольки на ветру вспыхивают алыми кораллами. Седой пепел с дымом уносится к лесу. Срубленная под корень величавая красавица с треском теряет ветви, ломает деревья и кустарники, падает на землю. Васко Гальего утирает пот с лица, баск Педро де Толоса устало улыбается, юнга Аймонте увернулся в сторону. В джунглях поднялся шум и гам, раскричались перепуганные птицы. Солнечные лучи пробились сквозь образовавшуюся дыру, погнали прочь тенелюбивых зверьков, пауков и червей. Стало светлее вокруг, жарче, словно небо рухнуло на землю, вытеснило влажную духоту.

– Надо обрубить ветви и позвать на помощь солдат, – удовлетворенно говорит Васко. – Хорошо лесина легла, прямо вниз по склону. Я боялся, что завалим на соседние деревья, тогда бы пришлось повозиться!

– Эй, парень, – зовет юнгу Толоса, – куда сбежал?

– Я здесь, – отвечает из-за кустов Аймонте.

– Не придавило тебя? – смеется баск.

– Нет.

– Вылезай на работу.

– Разве мы не кончили?

– Ты думал, мы за тебя потащим ствол к воде?

– Втроем нам не справиться.

– Иди, руби ветви!

Из кустов вылез стройный невысокий юноша лет восемнадцати, женственный и мягкий, с черной полоской жиденьких усов на верхней губе. Серые штаны в заплатах стянуты веревкой, голубая рубашка покрылась желтыми пятнами. Он нехотя взял топор, направился к вершине покалеченной кроны, где сучки были тоньше.

Худощавый Педро заметил это, покачал головой.

– Не тронь его, – сказал Васко, шнурком по лбу перевязывая волосы. – Ему бы орешник рубить, а не деревья.

– От него и на палубе мало толку, – вздохнул Педро, – норовит увильнуть от работы. Сколько раз били за это, а что толку? Плеткой голову не исправить.

Застучали топоры, гулкое эхо полетело по лесу. Трещали, вздрагивали ветви, опадала листва. Моряки тяжело дышали, часто прерывались для отдыха. Оголенный ствол напоминал мачту или рею. Розоватые щепки обсыпали бревно с двух сторон, увязли в колючках.

– Прекрасная древесина! – Васко похлопал по стволу рукою. – Отличное дерево!

– Красивое, – согласился юнга. – Оно росло на других островах.

– Точно, – подтвердил Педро. – Только раньше не требовалось, а ныне совсем корабли прохудились.

– Послушай, Васко, – спросил Аймонте, утирая рубашкой пот, – неужели на таких каравеллах можно вернуться домой?

– По всему видно – ты в первый раз вышел в море! – усмехнулся сын кормчего. – Они еще десять лет прослужат.

– Год или два – точно! – добавил Педро. – Я видел хуже.

– Мне кажется, хуже не бывают, – сознался парень. – Везде гниль, вонь, теснота. Кормят один раз в день, и то не всегда.

– Привыкнешь, – успокоил Васко. – Мой отец всю жизнь плавал, не мог сидеть без моря.

– Не привыкну, – замотал головою Аймонте. – Я хочу на берег.

– Все хотят после плавания сойти на землю. Даже крысы уплывают с корабля на причал, но потом возвращаются.

– Не могу я так жить, – юнга напялил мокрую рубашку, расправил волосы. – В грязи, в постоянном страхе…

– Чего боишься? – не понял Васко.

– Шторма, голода, мавров… Если бы в городе жили мирные туземцы, я бы остался с ними.

– Что ты говоришь? – забеспокоился Васко. – За такие разговоры вздернут на рее!

– Ты не донесешь.

– Да.

– И он тоже, – юнга кивнул на Педро.

– Ты подписал контракт.

– Нацарапал крестик.

– Так терпи.

– За что? Мне в документе обещали иную жизнь!

– Часть жалованья получил?

– Я его давно отработал.

– Дурные мысли засели у тебя в голове, – предостерег Васко, – не доведут до добра. Кто-нибудь сообщит капитану, он выпорет плеткой!

– Знаю.

– Так чего болтаешь? Из-за тебя и нам попадет.

– Как? – не понял юнга.

– Растянут на клети, спросят: кому говорил? Ты укажешь на нас.

– Нет, – запротестовал Аймонте.

– Не клянись! Святой Петр от Спасителя отрекся, а ты и подавно…

– Это Солданьо дурно повлиял на парня, – решил Педро, – таскал его в город. Кто бы мог подумать, что у него возникнут такие мысли? Солдата следовало наказать! Он предлагал тебе сбежать? – матрос угрожающе повысил голос.

– Рыжий от радости, что вернулся из плена, всю ночь простоял на коленях.

– Давайте займемся делом! – Васко прервал опасный разговор. – Мы приготовим веревки, а ты сходи за подмогой! – велел юнге.

– Держи язык за зубами! – посоветовал ему вдогонку Толоса.

* * *

 
«Блажен, кому отпущены беззакония, чьи грехи покрыты!
Блажен человек, которому Господь не вменит греха,
в чьем духе нет лукавства!
Обветшали мои кости от постоянного стенания,
Ибо день и ночь Твоя рука тяготела надо мною;
Моя свежесть исчезла, как в летнюю засуху.
Но я открыл Тебе свой грех, не скрыл беззакония,
Сказал: „Исповедую Господу преступления",
И Ты снял с меня вину проступка моего.
За это помолится Тебе праведник в удобное время,
И разлитие многих вод не достигнет его.
Ты – покров мой; охраняешь меня от скорби,
Окружаешь радостями избавления»
 

(Пс. 31, 1–7).

Подогнутые стенки палатки, как подобранные полы халата, обнажили вбитые в густую сочную траву жерди каркаса. Посреди лазарета на обрезке бревна сидит отец Антоний и читает больным псалмы. Под навесом сквозит ветерок, гонит перламутровых бабочек, гудящих пчел, несет запах моря и водорослей, колышет примятую зелень в проходах между двумя рядами наспех сколоченных лежанок с изувеченными моряками. От лучей палящего солнца серый парусиновый навес светится желтоватым цветом, отчего высушенные внутренним жаром лица людей выглядят вылепленными из воска с грязной паклей вместо волос. Страдания, обреченность, надежда – в кровавых тряпках, на не стираных простынях, рваных тюфяках. Аромат цветов и дыхание океана не вытеснили запаха гниющих человеческих тел.