Текст книги "Фернандо Магеллан. Книга 2"

Широко расставляя ноги, переваливаясь с боку на бок, утопая по щиколотку в мягкой поросли, Серран бродил по буро-зеленому ковру прошлогодней травы, мхов, опавших листьев. Он отдыхал душой вдали от суеты Сан-Хулиана со зловещим лобным местом на кровавом берегу. Вдыхал полной грудью запах хвои и прели, слушал пение земных птиц, барабанную дробь дятлов, крошивших клювами столетние сосны, любовался вездесущими белками, спускавшимися с верхушек и поблескивавшими коричневыми глазками. На тонких прутиках низкорослого кустарника покачивались крупные горькие красные ягоды. Серый ежик выставил рыльце навстречу гостю, испугался треска хворостины, заспешил прочь, лавируя среди кочек, как корабль на отмелях. Усеянная обломками коры игольчатая спинка долго виднелась между лапчатых веточек мхов.

Капитан гостил на земле. В такие редкие минуты он непрестанно думал о ветре, поднимал голову и прислушивался к шуму в кронах деревьев, определял направление воздушных потоков, подсчитывал скорость. Следил, не сгущается ли мрак, не исчезло ли солнце. С какой стороны наползают тучи, высоко ли они. Ловил взглядом птиц, но не любовался опереньем, а по высоте полета предсказывал шторм.

Ровный восточный ветер гнал с океана моросившие дождем тучи, изнемогал от усталости, засыпал до рассвета. Иногда резкий порывистый памперо, сильный ветер из пампы – аргентинской степи – гнул деревья в сторону моря, раздирал облака, освобождал солнце. «Сант-Яго», как щепку, болтало на растяжках, грозило сорвать с якорей, швырнуть на скалистый берег. Неистовый памперо быстро слабел, уступал небо и землю дыханию океана. По поверью моряков, он дул из Клейкого моря, существовавшего в необозримых просторах Атлантики. Монах-мореплаватель, святой Брендан, поместил его на севере, а испанцы и португальцы искали на юге.

Тяжело дыша, раздувая впалые бока, Амадис выскочил на капитана. Пес радостно заскулил, ткнулся мордой в живот, завилял хвостом.

– Доброго здравия, сеньор Серран! – приветствовал боцман.

– Охотишься, Бартоломео? – Жуан потрепал собаку по ушам.

– Ягоду собирал, – боцман протянул командиру шапку из тюленьей шкуры. – Тут много ее, хоть бочонок засыпай! Севильское варенье из айвы и два кинталя[5]5
  Кастильский кинталь – 46 кг. Либра – 460 г. Арроба – 25 либр.


[Закрыть] изюма давно съели, мед капитан-генерал приберег для больных, сохранился только четвертной бочонок инжира.

– Свари варенье, – посоветовал капитан, пробуя на вкус прихваченную морозом черную кисловатую веточку. – У нас припасено три арробы сахара.

– Завтра наберем, – согласился Бартоломео.

Неподалеку хрустнула ветка. Амадис ощетинился, зарычал.

– Кто там? – боцман подзадорил собаку, пес воинственно помчался вперед.

– Подожди меня у лодки! – велел Серран, выплевывая мелкую косточку.

Эхо разносило отрывистый собачий лай. Капитан лежал на спине, глядел сквозь стволы на небо, на паучка, спустившегося по серебристой ниточке вниз; прислушивался к шороху в траве. Холод остывающей земли проник под одежду, защекотал поясницу. Жуан молодцевато вскочил, отряхнулся, пошел догонять боцмана.

Долгими темными вечерами свободные от вахты моряки грелись у печки, где в теплом уголке Фодис резал святого Антония. Постепенно покровитель приобретал торчащие ушки и большую бороду, чем сильно напоминал Санчо, но, к сожалению солдата, получил остренький носик штурмана и раскосые глаза Окасио. Зато фигура, судя по деревяшке, должна была быть капитанской, либо как у Санчо. Парчовый плащ способен вытянуть туловище и ноги, как у Баскито, сделать плечи уже, как у Леона, но все равно родное тело святого сохранится солдатским. Отношение моряков к незаконченной скульптуре представляло смесь религиозного поклонения и отцовского чувства к рождающемуся на глазах ребенку. Оторванные от семей люди видели в скульптуре своих детей.

Ручейком текли разговоры о доме, о жизни на родине, вспоминали прошедший день. Привычные к работе руки плели корзины из прутьев, делали из камышей коврики для кубрика. Толстыми суровыми нитками зашивали куртки. Надевали на голову специальный медный таз, подстригали ножницами торчащие из-под него волосы. Подравнивали усы, чтобы не мокли в супе, не мешали есть. Но упаси Боже прикоснуться к бороде! Ее нельзя трогать до возвращения в Испанию. Иначе жди неприятностей, прощайся с женой. Это суеверие существовало вплоть до XX столетия. Часто мыть лицо не полагалось. Сальная кожа меньше обветривалась, лучше переносила раздражения от соленой воды. Это объяснялось и постоянным дефицитом пресной воды. Зачем лишний раз плескаться в морской, разъедавшей кожу до гноившихся язв?

– Расскажи нам, Санчо, как ты воевал с великанами! – просят товарищи.

Обласканный вниманием, Наварре вспоминает обросшую домыслами легенду об индейцах с красными от крови лицами и огромными мохнатыми ногами.

– Мне на «Виктории» говорили о морском змее, – вступает Окасио, когда умолкает упоенный подвигом солдат. – Они вырастают в океане такими огромными, что сжимают кольцами корабли и пожирают людей.

Кто-нибудь подхватывает, будто слышал нечто подобное или даже видел. Змей обретает чешую, ядовитые зубы, двойной хвост.

– Мальстрем – гигантский водоворот в океане, – поучает Маэстро Педро, – засасывающий целые флотилии под воду. Лишь одно спасет моряка от неминуемой смерти – если успеет пятьдесят раз прочитать «Отче наш».

– Магнитные горы страшнее водоворотов! – дополняет Бартоломео. – Они притягивают железные вещи с корабля. Гвозди выскакивают из досок, корабль рассыпается…

Дни летели быстро, чайкой кружились над водой, с утра до вечера, от солнца до луны. Сидеть бы на реке до весны, поджидать тепло и флотилию, да надо идти дальше. Приказ гласит: «Плыть на юг, пока не обнаружите пролив или не упретесь во льды!» На это дано два месяца.

После указанного срока адмирал обещал предпринять поиски пропавшего корабля силами двух каравелл, к тому сроку подготовленных для похода. Прочие корабли должны были килевать в Сан-Хулиане на стапеле.

* * *

С полным трюмом продовольствия «Сант-Яго» готовился покинуть реку Святого Креста. Стояла переменная погода с враждебными друг другу ветрами, рвавшими каравеллу то с кормы, то с носа. Облака наползали на солнце, кропили палубу дождем с мокрым снегом. Вскоре показывалось солнце, приходила весна или ясная зима – кто их тут разберет? Звери вылезали из нор, звонко голосили птицы. В прозрачном небе появлялся знакомый дьявол-кондор. Он раскидывал крылья, широкими кругами плавал над «Сант-Яго», словно выискивал добычу, намеревался утащить кого-нибудь с палубы.

– Гляди, Санчо, на тебя целит, – придерживая смешок, говорит Окасио.

– У, гад! – грозит кулаком Наварре. – Не довелось найти гнездо.

– Поднять якоря! – командует Серран, и десяток ног топает по палубе. – С якоря сниматься, по местам стоять!

Заскрипели лебедки, зазвенели цепи. Корабль мягко качнуло и, медленно разворачивая, понесло бесшумно вниз по течению реки.

– Бартоломео, ставь фок на ветер! – приказал капитан. – Выровняй ход, Баскито!

Парус на передней мачте заплясал, повиновался оттяжкам, изогнулся, расправился. Булинь на наветренной стороне натянулся тетивой.

– Выходи на ветер! – велел Серран рулевому.

Баскито с товарищем грудью навалились на румпель. Каравелла повернула на два румба к северу, поймала ветер, ускорила ход. Бакштов за кормой вынырнул из воды, потянул шлюпку вслед за судном.

– Так держать! – прогремел довольный голос капитана.

– Грот крепить? – спросил боцман с бака.

– Погоди, выйдем на большую воду, тогда поднимем, – ответил осторожный Жуан.

– Эй, на марсе, что впереди? – спросил штурман.

– Чисто, – нараспев доложил вахтенный.

Слабый западный ветер погнал «Сант-Яго» к устью Рио-де-Санта-Крус чуть выше скорости течения.

– Пойдем в полветра с берега, – определил Бальтасар, наблюдавший за распустившимися вымпелами.

– Нормально, – кивнул Серран, – лишь бы не шквалил!

– Бизань скрипит, – прислушался штурман, – к хорошей погоде!

– Птицы высоко, – как заклинание подхватил Серран, мельком взглянул на крикливых чаек.

– Капеллан на правую ногу вылез на палубу, – доверительно сообщил штурман и перекрестился на восток.

– Это хорошо, – согласился капитан, – восточный ветер нам сподручнее.

Каравелла миновала лесистые берега и скалы, спускавшиеся омочить подножия в воде, вышла из устья, повернула на юг к полюсу. Матросы побежали по вантам, расправили паруса, закрепили на кнехтах десятки тросов, настроили судно на порывистый коварный ветер с аргентинских степей и плоскогорий. Солнце светило в затылки, согревало спины, загоралось впереди слепящими бликами, прятало под зеркало камни и песчаные отмели. Дозорные распознавали их с марса по меняющемуся цвету воды, начинающей светлеть или угрожающе чернеть. Целясь рукоятью в углы юта, Окасио с парнями двигал румпель вправо или влево. Каравелла плавно кренилась, обходила ловушки. Полюбовавшись океанской ширью, огороженной с правого борта каменистым берегом, Серран передал управление штурману, отправился в каюту.

Скрылся из виду кондор, не съевший солдата и не пристреленный им из мушкета; потерялись сопровождавшие царя птиц черные вороны. Белокрылые чайки стремительно проносились над мачтами, пронзительно кричали, ныряли под бушприт у золоченой фигуры Георгия, грозящего морскому дракону кастильским копьем. Алое знамя святого развевалось на стеньге фок-мачты.

* * *

Несчастье пришло неожиданно, как гром среди ясного неба, как взрыв пороховой бочки от искры с матросских башмаков, стукнувших подковой о шляпку гвоздя. Налетевший северо-западный шквал памперо, круто накренил корабль, потащил на прибрежные скалы. Стараясь удержать судно, Окасио с рулевыми налегли на румпель. Подобно мыльному пузырю, оно легко скользило по поверхности к камням, где неминуемо должно было лопнуть.

– Руби канаты, якоря за борт! – закричал Бальтасар, пытаясь зацепиться за грунт, ослабить паруса.

При крене, когда ноки реев резали воду и палубная команда отчаянно цеплялась за ванты, леера, снасти, лишь бы не вывалиться за борт, было невозможно выполнить приказание. Шквал усилился, грозил перевернуть судно.

– Господи, помоги, пронеси десницу Свою! – закричал в небо штурман, падая на палубу и хватаясь за поручни юта. Рулевые горохом рассыпались от румпеля, каравелла потеряла управление.

Разбились стекла нактоуза, повалились с полок незакрепленные навигационные инструменты. В теле корабля что-то бухнуло, застонало. Послышались скрежет, отчаянные крики. Скатились за борт оставленные на палубе корзины, сложенные поленницей дрова у грот-мачты, плохо принайтованный строевой лес, обрывки старого паруса, куртки, прочая рухлядь, на которой отдыхали моряки, – все, что не было прибито или привязано к доскам. Перепугано визжа, будто его били палкой, Амадис заскользил вниз на брюхе с растопыренными лапами. В последний момент пес случайно наткнулся на бомбарду, зацепился за нее.

С треском парадного салюта лопнули ванты грот-мачты. Рангоутное дерево ушло под воду, поволокло бьющийся крыльями парус, накрывший цеплявшегося за переплет «вороньего гнезда» юнгу. Порвав паутину снастей, грот-мачта ослабила крепеж, и сразу, как по команде, затрещала бизань, сулившая хорошую погоду. Судно чиркнуло бортом о дно, разбросало палубное снаряжение, подмяло под себя паруса с мачтами, слегка развернулось носом к берегу, погрузилось в воду. Волна подхватила, швырнула раненую каравеллу на камни, торчащие в сотне метров от берега. Глухой звук проломленной обшивки смешался с шелестом убегавшей волны. Так гулко и страшно трещат при шторме набитые камнями деревянные волноломы, прикрывающие вход в тихую гавань.

Жуткий страх резкой судорогой сковал тело штурмана. Он очутился в воде и, не пытаясь сопротивляться, мешком пошел ко дну, дико закричал, выдохнул из легких воздух. Не соображая, где он и что с ним, вдохнул. Боль до рези в глазах и выворачивающий наизнанку кашель с булькающими мерзкими звуками вернули сознание. Бальтазар инстинктивно заработал руками, вынырнул наружу, когда вторая волна накрыла застрявшую на скалах каравеллу, перевалила через нее, покатилась к берегу. Штурмана вырвало. Очнувшись от обморока, он с сильной колющей болью в легких изо всех сил погреб к берегу, не оглядываясь на разбитый корабль, не ища головы товарищей, лишь бы скорее ступить на твердую землю. Он греб отчаянно, завывал, кричал, будто за ним гнались акулы, будто от того, как быстро достигнет суши, зависела его жизнь. К рези в груди прибавилась боль изможденных рук. Страх вернулся, человек боялся утонуть в нескольких метрах от берега.

Волна подхватила, вынесла итальянца на песок, утащила в океан камешки с ракушками. Штурман пополз, не в силах подняться, встать на ноги. Слева тащилась тень, приближалась и удалялась, будто кто-то второй выбрался из воды. Он видел темное пятно, спешил доползти первым. Почувствовав теплый сухой песок, Бальтасар уткнулся в него лицом, сгреб ладонями на голову и так лежал, тяжело хрипел, по-собачьи скулил от боли.

Скоро дыхание выровнялось, он успокоился. Резко болела грудь. Стараясь облегчить дыхание, штурман перевернулся на спину. Ему почудилось, будто его зовут. Бальтасар приподнялся на локтях, мутными, засоренными илом глазами отыскал воющего у воды Амадиса. Собака лезла в волны, но боялась плыть назад к искореженной каравелле. Пес выбрался по прямой, а он, растерявшийся моряк, чуть не поплыл вдоль берега.

– Амадис! – позвал штурман и закашлял.

Пес радостно бросился к итальянцу, обдал брызгами со шкуры, повалил передними лапами, облизал лицо.

– Амадис, дорогой… – шептал Бальтасар, прикрывая глаза и не сопротивляясь. – Амадис…

Собака убежала на старое место, вновь страшно по-волчьи завыла.

– Амадис… – кормчий разлепил глаза, посмотрел туда, куда рвался к хозяину пес.

Блестящая поверхность притихшего после шквала океана слепила глаза, в расплывающейся дали чернела туша каравеллы. Как ни силился штурман разглядеть людей, никого не видел. «Они не могли все утонуть рядом с берегом», – решил он, поднялся на ноги, направился к собаке.

* * *

Оказавшись в воде, Окасио вынырнул на поверхность, уцепился за плавающую бизань. Вырванная из тела корабля задняя мачта болталась у борта на обрывках тросов. Над водой замелькали головы моряков, цеплявшихся за плавучее дерево. Люди боялись плыть к берегу, сбились в кучу, хватали друг друга за руки, орали, звали на помощь. Крепкие рвались из толчеи, били слабых по лицу, кусались, тянулись к обломкам мачт, лезли на серые пузыри парусины, будто они могли спасти человека. Промокшая ткань медленно опускалась на дно. Зияя черными дырами трюмных люков, изуродованный корпус каравеллы лежал на боку. Боцман откинул вентиляционную решетку, высунулся наружу.

– Где лодка? Ищите лодку! – закричал Бартоломео барахтавшимся в паутине снастей морякам.

Окасио огляделся по сторонам, заметил в двадцати метрах к берегу темное днище. Волна перекинула легкую шлюпку через гряду камней, но бакштов удержал ее поблизости. Окасио подплыл к перевернутой лодке, уцепился за край, погреб к судну. Однако скоро понял бесполезность усилий.

– Баскито, помоги! – попросил уцепившегося за полено приятеля.

Я не умею плавать, – отплевываясь, пробубнил матрос.

– Переверните лодку! – приказал боцман из люка. – Все вместе скопом на один борт!

Скованные страхом люди не хотели выпускать из рук спасительные предметы. Один Окасио пытался подогнать втрое отяжелевшую шлюпку.

– Потонете! Волна разнесет в стороны! – убеждал их Бартоломео. – Погибнете в одиночку! Где капитан? Кто видел Серрана? Чего медлите, чего ждете? А ну, все к лодке! Вот так… Давай, греби! Молодец, Фодис, так плавать научишься! – подбадривал боцман. – Баскито, брось бревно! Цепляйся руками за борт, не трусь! Я сказал – все вместе на один борт, а вы как щенята суку облепили! Ногами в доску, руками за киль… Навалитесь дружнее!

С полдюжины собравшихся вокруг шлюпки моряков с трудом перевернули ее на себя, вынырнули из-под днища, уцепились руками в планширь. Окасио залез внутрь, шапкой вычерпывал воду.

– Молодцы ребята! – похвалил боцман. – Теперь не суетитесь, подберите слабых.

За работой люди не заметили, как шквал прошел, и волна спала. Океан ровно заблестел, вздымаясь валами, слегка покачивающими проломленное днище. О спасении корабля не могло быть и речи. Вода хлестала отовсюду, лишь по случайности корпус не развалился пополам. Промокшие покалеченные моряки вылезали наружу по пологой палубе, карабкались выше на кромку борта либо прыгали вниз, пускались вплавь за переполненной шлюпкой. В лодке уместилась половина команды. Матросы гребли досками, поленьями, руками, спешили к земле на лай и вой собаки.

Убедившись, что две трети экипажа живы, Бартоломео отправился разыскивать капитана. Вместе с канониром перелез через кучу грузов в трюм, осмотрел свалку, поискал трупы. К счастью, мертвецов не было, хотя, возможно, кто-нибудь лежал внизу, раздавленный ящиками, захлебнувшийся соленой водой. Волны били по корпусу, спасшиеся моряки кричали на поручнях борта, стучали ногами по доскам. Одни неистово молились, другие вытаскивали из кубрика вещи, свои и чужие, без разбора, лишь бы спасти деньги, одежду, оружие. О провизии не думали, о навигационных приборах забыли. Шум, гам, суета, ожидание помощи и возвращения лодки – не то грабят, не то спасают друг друга. И все время стук, треск ломающихся переборок, деревянной обшивки. Крысы плавают в отсеках, вылезают на бочки, тюки, рвутся на воздух, не боятся людей.

– Утоп Жуан, – канонир снял шапку и перекрестился. Бартоломео потянулся к своей, нащупал мокрые волосы. – Смыло капитана за борт вместе со штурманом.

– Окасио сказал, он спустился к себе.

– Надо проникнуть в каюту, – предложил оружейник, – пробить стену.

– Чем? – развел руками Бартоломео. – Проще через окно.

– Пошли наверх, – согласился Педро, – здесь нет живых. Царствие им небесное! – перекрестил полузатопленный трюм. – Упокой души рабов Твоих, Господи! Эх, Санчо, не к добру дьявол летал…

– Нотариус пропал, – подсказал боцман. – Сколько их тут?

– Вечером узнаем.

– Мне кажется, Наварре уплыл на берег с Окасио, – вспомнил Бартоломео.

– Дай Бог, – вздохнул канонир.

Промокнув до нитки и вымазавшись в муке, они выбрались из трюма на палубу. Там около двух десятков человек ждали помощи. Боцман с канониром перебрались на корму, заглянули в окно капитанской каюты. Через мутное стекло в темноте ничего не заметили. Позвали Серрана по имени – тишина.

– Выбивай стекла! – приказал Бартоломео.

Педро стянул башмак, высадил зеленоватые пластины. Засунул голову внутрь.

– Мертв! – выдохнул, разгибая спину.

– Пусти! – оттолкнул боцман.

В сухой каюте – корма приподнялась на камнях – придавленный сундуком, недвижно лежал капитан с окровавленной головой.

– Может, жив еще? – с надеждой спросил боцман.

Канонир понюхал резковатый воздух, нащупал замок, открыл раму.

– Попробую спуститься, поищите веревки! – велел он.

– Веревок полно, веревок куча, веревок хватит на всех… – нервно пробормотал Бартоломео.

Педро спрыгнул вниз, долго разгребал вещи, гремел сундуком. Трещало под ногами битое стекло, скрипели доски.

– Он теплый! – обрадовался канонир.

– Живой? – встрепенулся боцман.

– Не знаю.

– Поднимай осторожно!

– Как же я вытащу его, он не войдет в проем?

– Стену разворотим! – воспрянул духом боцман. – Поищи оружие.

Через минуту на веревке подняли меч, боевой топор на длинной ручке с металлическими накладками, кортик в локоть величиной для абордажных драк. Бартоломео подозвал солдат, жавшихся воробышками на поручнях задранного в небо борта, приказал рубить доски.

– Дышит, ей-богу, дышит, – послышался тихий голос Педро, словно канонир боялся вспугнуть возвращавшуюся жизнь.

– Обвяжи Серрана под мышками, – велел боцман. – Придвинь что-нибудь к окну, поможешь поднять!

Рама затрещала, подалась под ударами топора, повисла на гвоздях. Ее отодрали, кинули в волны.

– Борта рубить? – устало спросил солдат и, не дождавшись ответа, добавил: – А топор у капитана заржавел, не такой, как у Фодиса!

– Пройдет! – примерил на глаз отверстие Бартоломео. – Как думаешь, Педро?

– Я бы расширил, – ответил оружейник, – вдруг застрянет?

– Круши! – боцман уступил место солдату.

Раненого капитана осторожно подняли на палубу, смочили водой разбитую голову. Португалец замычал, открыл глаза, зашевелил губами. Ему влили вино. Он поперхнулся, проглотил, попросил еще.

– Кто погиб? – слабо промолвил Жуан, стараясь не шевелить ноющей от боли головой. – Сколько спаслось?

– Если утонули, то немногие, – пояснил Бартоломео. – Полная шлюпка людей ушла к берегу.

– Хорошо, – Серран и прикрыл глаза. – Продукты, оружие, порох, теплая одежда, товары для обмена… – заволновался капитан. – Надо строить плоты, не ждать лодку! Бартоломео, немедленно руби и связывай бревна! Необходимо спасти хотя бы часть продовольствия, иначе умрем с голоду. Нет, постой… Какая тут глубина?

– С лихвой хватит! – усмехнулся боцман.

– Промерь дно! Возможно, камни обнажаются при отливе. Впрочем, нет… – рассуждал Серран. – Приливная волна разобьет корпус. У нас мало времени, торопитесь!

– Окасио возвращается! – радостно доложил солдат.

– Протяните канат и гоняйте по нему шлюпку, – посоветовал капитан. – Так будет быстрее. Пусть Бальтасар соберет карты и приборы.

– Его не видели, – тактично заметил боцман.

– Жаль, хороший был штурман… Такого поискать! Не забудь о соли, – вспомнил он. – Сухари размокли?

– В трюме вода.

– Представляю, что там творится. И все же каждый мешок, каждую доску, любой обрывок веревки – все на берег! Обрежьте канаты, тяните мачты с парусами за лодкой! Что-то плывет перед глазами… Круги, пятна, тошнит… О, Боже, как больно!

– Я отправлю вас на берег, – Бартоломео наклонился над ним. – Я все сделаю, как вы велели. Вы слышите меня?

– Я останусь, я проверю… Это пройдет. Меня несет, я падаю вниз… Держи меня, Бартоломео! Скользко, я качусь…

– У вас проломлена голова, вы потеряли много крови.

– Прогони пса, он лижет меня… Мне больно! Фернандо, гони его!

– Сеньор капитан, – молил боцман, – посмотрите на меня!

Серран открыл глаза, но не узнал моряков, продолжал бредить, жалостно и беззащитно. Бартоломео снял мокрую куртку, положил ему под голову.

– Никто не покинет судно, пока не отправим на берег последнюю доску! – жестко приказал он размахивающим руками матросам, радостно приветствующим подходящую лодку– Я размозжу головы трусам вот этим топором, – поднял оружие Жуана, – либо повешу их на берегу! Пока капитан болен, а штурман пропал, я буду вершить суд и расправу, данной мне капитан-генералом властью! Упаси вас Бог противиться моей воле! – сказал маленький человек, взваливший на плечи в диком пустынном краю судьбу трех дюжин моряков.