Текст книги "Преступления без наказания"

Леон Евстасьевич хорошо знал историю своей страны. То, что в России веками живёт и здравствует воровство, является темой литературных и прокурорских произведений со времён царя Гороха. Воровали и брали взятки и до царей, и при царях, и после царей. И все без устали охают и ахают, и интенсивно борются с этим, и казнят, и сажают, но, увы, меняются только формы и методы. Леон Евстасьевич читал и слышал о взятках и коррупции на Западе, но таких масштабов, как в России, мир не знал. Что отличало коррупцию в России – так это наглость и настолько глубокое проникновение в различные слои общества, что легче назвать ситуацию, где не было коррупции. Однако россияне вряд ли поверили бы в возможность подобного – слишком фантастичной казалась бы эта ситуация.

– Не берут только ленивые и те, кто просто не умеет, – посмеивался главный инженер, а на возмущения Леона Евстасьевича насмешливо говорил: – Ваше время просто не пришло. Любой чиновник, от которого хоть что-то зависит, не может не брать. Это вредно для здоровья, не говоря уже о бюджете. В советское время воровали и брали взятки потому, что государство делало вид, что платит своим гражданам, а те делали вид, что работали. Так как прожить на одно жалованье мало кому удавалось, самым жестоким проклятием было: «Да чтоб тебе жить на одну зарплату!» Забыли? Сейчас воруют ещё наглее, потому что не наказывают. И законов нет, чтобы наказывать. Кто пишет законы? Тот, кто знает, что хороший закон загонит их же за решётку, а они что, идиоты?! Вот в капстранах берут взятки, так аж дух захватывает, но если их взяли, то взяли, а простой работяга побоится брать или воровать, потому что много потеряет. И место, и приличный заработок, и репутацию, а нашим что терять? Да у нас тюрем и лагерей не хватит всех пересажать! Их-то и для настоящих бандитов не хватает. У нас если и сажают, то для острастки, какую-нибудь мелюзгу. А крупные пользуются полной безнаказанностью и продолжают воровать и брать в особо крупных размерах. Если и доберутся в кои-то веки до одного-двух, то только потому, что не делился вовремя! Да, хороша истина, гласящая «рыба гниёт с головы», но не имеет она былой силы и правды! Некому эту голову рубить-то! Да если и рубят, то новая быстро прирастает, уже с душком!

– Да бог с вами, – пугался Леон Евстасьевич. – Что-то далеко забрались! Как бы вам вот башку не оттяпали, даже в переносном смысле.

– Да ладно, Леон Евстасьевич! Прошло время Пугачёвых и Разиных. Вот это-то рыбья голова прекрасно понимает и не боится, поэтому и мне нечего бояться. Сейчас топориком-то ничего не добьёшься! Сейчас бы пять-шесть газетёнок взять под контроль да два-три канальчика на ТВ. Тогда хоть можно было заставить головку прямо держаться и не зарываться. Как это на Западе? Там тоже всё с гнилью, но опасаются всё же немного, а у нас хоть закричись на площади. Или публика за идиота посчитает, или посадят за хулиганство.

Леон Евстасьевич это всё прекрасно понимал. При советской власти ему всё популярно объясняли и под всё подводили неоспоримую научную основу. Хоть и не во всё все верили, но были революции, войны, природные катаклизмы и оправдания постоянной нищеты. Власть и её номенклатура прятались за высокими заборами, и об их бесчинствах говорили шёпотом, понаслышке. Была правда, но были и легенды. Всё это безропотно принималось. Сейчас же опять винили прежний строй и опять были обещания лучшей жизни. И не только перестали прятаться, а, наоборот, нагло афишируют свою мощь и богатство, и ярче контраст между ними и неимущими. Да, главный инженер прав! При советской власти боялись и шепчущих, и кричащих, и рухнула их гнилая основа, но не дала росту новому сильному дереву. Был раньше страх ареста, потери службы, страх армейской службы в ненужной войне. Был страх перед начальством, партийным боссом, чиновником и даже официантом. Сейчас этот страх от неизвестного. От непонятной финансовой системы, что вдруг рушилась, несмотря на несметные природные богатства. Страх от бандитизма на улице и – самое страшное – это страх от непонятной безнаказанности тех, кто отвечает за всё это.

Леон Евстасьевич не строил иллюзий насчёт власти. Он понимал её структуру и философию. Когда ребёнку больно, он бежит к матери. Когда взрослому плохо, он бежит к врачу. Обиженный – к адвокату, а потерпевший – в милицию. Народ якобы выбирает власть, чтобы она была и мамой, и врачом, и адвокатом, и милиционером, но власть – это кто? Такие же, как он, жаждущие именно её, желанную, – власть. От портье до президента! Получают её каждый по-своему, и получив, стараются удержать всеми способами, включая и обещания народу. Народ всегда жил надеждой и верой, и этот механизм высшей власти всегда срабатывает безотказно.

Вот и сейчас, столкнувшись впервые с возможностью использовать эту неожиданную долю власти, Леон Евстасьевич не испытывал угрызений совести. Именно сейчас он отчётливо понимал роль власти и всех, кто имел к ней доступ. Разница только в масштабе личной выгоды. Он тоже что-то должен пообещать, и взамен пополнится его копилка. Он не имел никакого представления, что он может получить, используя эту временную власть, но хорошо помнил и иномарки плановика и главного инженера, и поездки директора на заграничные курорты, и его новую дачу, и разодетую жену.

«Я попрошу десять тысяч», – подумал он, но вдруг испугался, что этого будет мало, хотя 10 тысяч казались ему баснословной суммой.

«Я попрошу десять тысяч с каждого», – пришла к нему новая мысль, и вновь он испугался: а вдруг они готовы на большее и посмеются над его запросом?

Зайдя в свой кабинет, Леон Евстасьевич не приблизился к решению этого вопроса. Он позвонил всем четверым покупателям и решил действовать по обстановке.

«Я задам им вопрос, и пусть каждый решает. Каждый подумает, что другой даст больше, и предложат больше, а я выберу».

Делая звонки, назначая встречи, Леон Евстасьевич приготовил одну версию на всех:

– Руководство уполномочило меня обговорить с вами условия купли участка земли. Предупреждаю вас, что заинтересованных несколько, и поэтому будет справедливо, если мы встретимся все одновременно и обсудим общие условия, а потом обсудим индивидуальные предложения индивидуально.

Он сделал ударение на «индивидуально». Леон Евстасьевич никогда не был алчным, но вдруг его стало знобить, его руки затряслись. Охваченный паникой, он всю ночь не сомкнул глаз.

– Десять процентов со сделки – ведь это нормально? – спрашивал он себя. – Постой, постой, десять процентов с чего? С формальной сделки или с долларовой? – Леон Евстасьевич вскочил с постели и забегал по комнате.

– Конечно, с долларовой! Ведь в официальной сделке нет пункта о взятке! Комиссионных, – поправил он себя.

– Доллары нигде не фигурируют, и наверняка взятка учитывается! Комиссионные, – опять поправил он себя. Слово «взятка» никак не приживалось в его лексиконе.

– Да, это просто комиссионные за правильный выбор. Весь мир практикует это.

Леон Евстасьевич смутно представлял, что именно и как это практикуется в мире, но ему просто стало легче. Несмотря на бессонную ночь, утром Леон Евстасьевич бодро побежал на завод.

Ближе к самой встрече он вовсе успокоился и даже насвистывал какой-то навязчивый мотивчик.

Ровно в 10.00 покупатели – все четверо – уже сидели в приёмной. Леон Евстасьевич вышел, посмотрел на каждого, как бы оценивая их по очереди, глубоко вздохнув, нагнул голову и произнёс: «Прошу!» В кабинете он предложил всем чаю и, не услышав ответа, вдруг опять заволновался и начал вертеть карандаш то в одной, то в другой руке. Посетители, ни слова не говоря, смотрели на него.

В прошлом Леон Евстасьевич встречался с таким большим начальством, что у простого смертного просто дух захватывало при упоминании их имён, но у него никогда не было ни чувства страха, ни даже волнения. Сейчас же перед ним сидели четверо вроде бы на вид простых работяг с ничего не выражавшими лицами, а Леон Евстасьевич просто трепетал.

– Я сейчас вернусь, – вдруг нервно вскочил он и побежал в туалет.

В зеркале, обрамлённом всё той же безвкусной рамой, он увидел бледное, словно чужое лицо с капельками пота на лбу. Плеснув холодной водой в ставшее вдруг чужим лицо, Леон Евстасьевич немного успокоился и, вытащив свою бессменную расчёску, причесал жиденькие волосы и направился в кабинет.

Покупатели сидели в тех же позах, и выражение их лиц было прежним, словно отсутствующим. Леон Евстасьевич вытащил из ящика стола 4 жёлтые папочки и положил по одной перед каждым покупателем.

– Здесь общий план и перечень недвижимости на участке, – промолвил он глухим голосом.

– Это у нас уже давно есть, – ответил за всех самый молодой. – Вы пригласили нас побеседовать об условиях, не так ли?

Леон Евстасьевич уловил в его тоне насмешку. Он в упор уставился на молодого. Выражение лица у того не менялось.

– Вы понимаете, что я уполномочен…

– Понимаем, – нестройно ответили все четверо.

– Так что, вы дадите нам эти условия? – вопрос молодого.

– Вы понимаете, – опять начал Леон Евстасьевич, – я уполномочен принять решение… я заинтересован… принять решение… я хочу быть заинтересован принять правильное решение… всё зависит… от каждого из нас…

– Сколько? – спросил молодой, изобразив скуку на лице.

– Вы понимаете, всё зависит от нас самих… – почему он не сказал «от вас самих», Леон Евстасьевич не сообразил. Во рту всё пересохло. Он сглотнул, слов уже просто не было.

Посетители переглянулись и, как по команде, встали из-за стола.

– До свидания, до свидания, – прокричал Леон Евстасьевич им вслед, оставаясь сидеть в кресле.

Ему было приказано решить вопрос с продажей срочно, и он знал, что Юра начнёт орать и материться, если кто-нибудь из посетителей позвонит ему лично… Леон Евстасьевич опять покрылся испариной.

К обеду он взял себя в руки и стал звонить покупателям. Почему-то первым он выбрал молодого.

– Вы извините, – начал он, пытаясь говорить как можно убедительней. – Я не хотел так прямо… Вы понимаете?

– Я всё понял, Леон Евстасьевич. Я обсудил это с шефом… Мы вас не обидим. Когда можно прийти к вам для конкретных обсуждений?

Леон Евстасьевич вдруг почувствовал облегчение – как гора с плеч!

– Да приходите хоть сейчас, – прокричал он. – Я рад, что вы меня правильно поняли… Я не буду звонить другим… Просто приходите…

– Я буду у вас через час, – молодой повесил трубку.

– Через час, через час, – бормотал Леон Евстасьевич, быстро и нервно шагая по кабинету.

– Через час, через час, – вдруг запел он, внезапно почувствовав полную умиротворённость, почти эйфорию.

– Через час, через час будут денежки у нас, будут денежки у нас через час…

Часы в зале пробили два раза. Вся остальная сцена с момента входа молодого в кабинет происходила молча. Молодой вытащил папку и немедля извлёк из неё толстый пакет, в котором обычно курьером отправляли документы из ведомства в ведомство. Леон Евстасьевич не отрывал от него глаз. Он вспомнил пачки долларов, увиденные у директора на столе, и опять во рту пересохло, и опять он сглотнул слюну.

Леон Евстасьевич открыл свою папку и написал на доске столбиком весь расчёт, включая налоги и регистрационные расходы в рублях. Потом внизу он написал цифру и взглянул молодому в глаза. Молодой кивнул. Леон Евстасьевич поставил знак доллара рядом с суммой внизу. Молодой кивнул. Леон Евстасьевич три раза подчеркнул долларовый знак. Молодой кивнул. Леон Евстасьевич написал сверху «документы подпишем, а официальный расчёт после проверки адвокатами?». Молодой кивнул. Леон Евстасьевич вопросительно посмотрел на пакет. Молодой жестом показал, что нужно подписать. Леон Евстасьевич подписал все 3 экземпляра и подвинул их молодому. Тот поставил свою подпись и подвинул пакет Леону Евстасьевичу, а он смахнул его в ящик таким же движением, как Юра сбросил пачки в ящик стола директора.

Немая сцена закончилась, когда Леон Евстасьевич позвонил бухгалтеру, ответственному за приходы.

– Юлия Петровна, зайдите, пожалуйста! – Бухгалтерша была в кабинете через минуту. – Юлия Петровна, тут подписанные контракты. Всё в порядке, можно передать адвокатам.

– Вы всё проверили, Леон Евстасьевич? Претензий нет?

– С моей стороны нет, а с вашей? – спросил он молодого. Тот отрицательно покачал головой: нет, мол.

Молодой и бухгалтерша вышли каждый со своей копией документа. Леон Евстасьевич медленно встал, подошёл к двери и запер её на ключ. Вернулся к столу, но на всякий случай вернулся и проверил, закрыта ли дверь. Дрожащими пальцами стал снимать с конверта металлические скрепки. Деньги побоялся вытаскивать на стол и вытряхнул их в ящик. В глазах его поочерёдно промелькнули недоумение, испуг и необыкновенная жалость к себе. В двух пачках находились сторублёвые купюры на сумму в 10 тысяч в каждой. Это Леон Евстасьевич мог определить безошибочно!

Совесть

«Ты знаешь, какие там женщины, и они так доступны?»

Иностранец, посетивший

Россию в конце 80-х гг.

Анжело в свои сорок пять не мог похвастаться большим опытом во взаимоотношениях с женщинами. И в этом зрелом возрасте, и намного позже он оставался неисправимым романтиком.

Если кто ему нравился с первого взгляда, он с рвением добивался её и не бросал сразу, даже если и наступало разочарование.

Он же редко кому нравился с первого взгляда, но, присмотревшись к нему, женщины влюблялись. Но ему всегда казалось, что их любовь была без страсти, и переживал от этого, и всё искал ту одну, что воспылает к нему и уже потом даст всё, что давали другие. Но этого не происходило, и года без жалости добавляли седины и морщин.

Анжело всегда считал себя без ложной скромности успешным во всём, за что бы он ни брался. Не то чтобы всё доставалось ему без труда, но и без гигантских усилий, с какими добивались равного успеха его знакомые сверстники. Русский он изучил в течение трёх лет, и только акцент выдавал его. Этот успех создавал определённую ауру, которая и способствовала его победам над женщинами. В этом случае над русскими женщинами. Они же ценили его ещё и за искреннюю щедрость и природное благородство. Он не наклеивал ярлыков и не разделял женщин на категории социальных ступеней. Идеал он тоже не создавал, но обычно задерживался на хорошеньких, придавая второстепенную важность уму и талантам. И за это его ценили и подруги, и подруги подруг, и им легко было с ним даже в формальной обстановке. Успех и достаток его не испортили!

Поэтому в большинстве случаев Анжело переживал не от потери подруги, а от очередного разочарования из-за несостоявшихся отношений и винил во всём свои нереальные запросы и требования к этим взаимоотношениям.

Когда он понял, что его идеалы нереальны, каждый его новый роман становился очередным экспериментом. Они были разные. Одну он проверял на верность. С другой он пытался установить, любила ли она его или его деньги. С третьей ему было интересно, сколько же выдержит затянувшийся роман без перспектив на брак и семью. С четвёртой был громадный возрастной разрыв, и Анжело ждал, когда же она, в конце концов, поймёт, что зрелость партнёра, деньги и положение – это прекрасно, но юность требует естественных порывов и юной же взаимности.

Первый длительный эксперимент закончился в её пользу. Анжело в течение пяти лет и не подозревал, что верности не было с первых встреч, несмотря на его бдительность и очень сосредоточенную подозрительность. Анита изменяла легко, с полным игнорированием риска быть пойманной почти с поличным. Потом были рыдания, просьбы всё вернуть на старое место и обещания измениться в корне.

Анжело не сожалел о потере Аниты. Он сожалел о своей уязвимости, будучи одураченным так явно и нагло. Он всё же оставался неисправимым романтиком, но не терял свой аналитический ум. Ни одна деталь не пропускалась, ни один жест не оставался незамеченным, ни одно слово не пропускалось мимо ушей. Это мешало ему просто жить, расслабляться и просто отдаваться своим романтическим порывам.

Анжело был аналитиком, но не циником. Он верил в порядочность, верность, любовь, сострадание и искреннюю отзывчивость. Всё это он внутренне глубоко жаждал испытать, и в каждый эксперимент он вкладывал всего себя, стараясь найти все эти качества в своей очередной жертве или воспитать её под свои требования.

Анита с первого взгляда была идеальным кандидатом для воспитания. До неё было много и женщин, и совсем молодых мотыльков, которые, быстро переступив порог детства, вступали на путь лёгкой сначала, порочной жизни.

Август был замечателен и оказался роковым, потому что именно в августе он познакомился с Олесей, потом жгучей южанкой Сандрой, затем сменившей её сибирячкой Светой, и тоже в августе, и тоже с сибирячкой Алёной и уже последней в этом году – Анитой.

Это был август 88-го. Через 3 года «подует» демократией, а в этот год никто об этом и не подозревал, несмотря на несколько изменений и послаблений, заметных только опытным аналитикам и иностранцам, посвятившим свою карьеру сотрудничеству с монолитом СССР.

Анжело на гребне своего первоначального коммерческого успеха приехал в Москву в очередную командировку. Гостиница «Союз-1» была компромиссом в выборе, который в те времена был небольшой для иностранцев. Вопрос был не в цене, а в наличии номеров. Здесь была налажена связь с директором, а это значит – приличная взятка в начале или регулярные подарки из заграницы. Иностранцам тогда, да и многим русским сейчас это уже трудно понять: как это за свои же деньги (и немалые) вам могут отказать в номере, даже если гостиница полупустая?! Тогда заявки делались телексом, и иностранец, приехавший с уверенностью, что подтверждённый телекс является гарантией, натыкался на следующую картину.

– Пожалуйста, одноместный, подальше от дороги, – и на стойку кладётся копия телекса.

Девушка за стойкой с кем-то мило беседует, явно не на деловые темы. Она берёт паспорт и заявку и, полистав какие-то листки, возвращает паспорт.

– Вашей заявки нет, и гостиница заполнена.

У себя на родине иностранец в такой ситуации услышал бы, по крайней мере, глубокие извинения и рекомендации попробовать другие гостиницы, но здесь – каменное лицо отворачивается и продолжает щебетать в трубку.

Иностранец не говорит по-русски. Он растерян. Он занимает высокий пост в своей фирме, и если бы себя так повела его сотрудница, она была бы уволена на месте, но девушку не уволят. Иностранец подождёт, когда она закончит лепетать, и попросит вызвать начальника. Вот сейчас ей врежут и разберутся с номером. Вежливый молодой начальник с хорошим английским исправляет ошибку девушки и извиняется за ситуацию. Иностранец в надежде.

– Извините, но вашей регистрации нет.

– Как нет? Вот же телекс, а телекс является международным подтверждением! – восклицает иностранец и покрывается потом. У него встреча через два часа. У него выгодные для страны коммерческие предложения, а здесь даже номера нет. Он кидается к телефонной будке в коридоре, но нужна 2-копеечная монета.

У иностранца нет местной валюты. Обменный пункт закрыт на обед. Он готов отдать 10 долларов за 2 копейки, но кому? Если бы он знал, как он бы в 5 минут мог получить 10 рублей за доллар вместо официальных шести, но мог и загудеть в участок за незаконный обмен. Находит другого иностранца, и тот выручает его, дав ему рубль.

– Копеек нет, – обрезает кассирша в приёмной.

Ветераны сочувственно улыбаются. Они прошли через всё это и знают, что делать. Но они не знают этого господина и боятся потерять свои с трудом достигнутые привилегии. К тому же им весело от того, что этот бедный господин проходит через те испытания, что они прошли в своё время.

Теперь давайте посмотрим на этого господина, скажем, через год, если он уже тогда не послал Россию «далеко и надолго» и видел её только в редких кошмарах ночного сна.

– Мне нужна комната подальше от дороги.

– Номеров нет и вашей заявки нет!

Иностранец забирает паспорт и вызывает начальника. Начальник открывает паспорт и ловко убирает в карман аккуратно сложенную зелёную 50-долларовую купюру.

– Дайте господину резервную комнату, – командует начальник девушке.

Господин сетует начальнику, что касса закрыта и нужны рубли. Касса открывается через минуту. В кассе появляются 2-копеечные монеты, и господин с радостью сообщает своим русским клиентам, что он прибыл и ждёт их на ланч. У него хороший номер, есть на что угостить, и есть гарантия, что в ресторане ему дадут столик, в которых отказывают другим неопытным бизнесменам, несмотря на то, что ресторан почти пустой.

Анжело знали все, от директора до швейцара. Ему уже не надо было совать знакомому швейцару десятку, чтобы тот не препятствовал посещению подруг. Швейцары – отставные офицеры КГБ высокого ранга. Им давали эту позицию как бы в компенсацию того маленького жалованья, что они получали на службе. Трояки и пятёрки, а от грузин и иностранцев – десятки составляли за неделю их официальную годовую зарплату. Все, кто жил в СССР, прекрасно помнят, что на официальную зарплату никто не мог прожить, и методы «подрабатывания» были разные.

Для Анжело даже выселяли тех гостей, кто поселился в его любимом привычном люксе на девятом этаже. Выселяли под предлогом ремонта или вообще без предлога. Русские привыкли не возмущаться и не задавать вопросов. Раз выселяют, значит, так нужно!

В этот приезд всё прошло как по маслу. Телекса уже не было нужно, и номер был заказан по телефону. Из окна открывался красивый вид на канал. Кондиционера в номере не было, но с открытым окном и приоткрытой входной дверью комната продувалась влажным речным воздухом. Ночью прохлада задерживалась, и дверь можно было замыкать. В те советские времена на каждом этаже сидела дежурная, следя за тем, чтобы на этаж попадали только официальные жильцы и гости с пропуском. Обслуживать советский персонал так и не научился, но следить за жильцами и посетителями умели хорошо. Чтобы оставить девушку в номере, нужно было пройти через унизительную процедуру. Девушка или женщина была обязана получить пропуск, оставив детали паспорта. Это, может быть, было и не страшно, но КГБ не любило несанкционированных отношений с иностранцами, и девушки боялись неприятностей на службе. Проститутки попадали в комнаты по налаженной системе взяток, начиная со швейцара и заканчивая дежурной по этажу.

У Анжело уже была налажена своя система, в которую входили и управляющий, и меняющиеся сотрудники в приёмной, и швейцар, и дежурные. Это было почти безболезненно для его бюджета. Он менял доллары по чёрному курсу и за 100 долларов получал не 60 рублей по официальному курсу, а 80, а то и 100. При средней советской зарплате в 100 рублей в месяц это были большие деньги. Ужин в хорошем ресторане на четверых с выпивкой обходился в 25–50 рублей. Правда, в хороший ресторан ещё нужно было попасть, но эти трудности уже давно были для него позади.

Анжело принял душ, сделал пару звонков и готовился к встрече со своим обычным «неделовым кругом». Это была пара молодых ребят, которые отвечали за валютный обмен и знакомства с девушками. Один – узбек и второй – коренной москвич. В их обязанности тоже входили организация закрытых бань, поездки на природу с шашлыками и посещение театров, билеты в которые были недосягаемой мечтой обыкновенных «неноменклатурных» граждан. Сейчас таких молодых людей называют работниками центров услуг, а тогда это были просто фарцовщики, часто преследуемые законом. Услуги, которые нельзя было получить просто за деньги, называли «блатом». По блату Анжело стригся, получал дефицитные продукты, лечился у медицинских светил, доставал билеты на любые рейсы Аэрофлота, заказывал столики в популярных ресторанах, посещал любые театры и даже попадал на юбилеи знаменитостей. Деньги шли в ход чисто символично. Чтобы иметь доступ ко всем нужным услугам, Анжело приходилось набивать чемоданы бижутерией, джинсами, косметикой, электроникой и специальными заказами от медикаментов до сексуальных аксессуаров. Всё равно это было очень выгодно. Чем ближе страна приближалась к рыночной экономике, тем быстрее повышались качество и требования посредников. Дешёвая косметика и парфюмерия заменялись известными торговыми марками, и в бытовую технику стали включаться компьютеры. Анжело просто не успевал следить за развивающейся тенденцией.

В августе темнеет поздно. Близко к полуночи ещё совсем светло, и день тянется бесконечно долго, особенно после длительного перелёта. Ребята обещали прийти вечером, а это могло быть и в 7, и в 11. Мобильных телефонов ещё не было, и Анжело был вынужден ждать звонка в номере. Около семи он не выдержал, позвонил телефонистке и попросил вызвать его из бара, если будут звонки. И эта услуга будет охотно исполнена для него. Нередки случаи, когда телефонистки упорно забывали это делать, но Анжело всегда привозил флакончик духов или коробку шоколада во избежание потери памяти. Со спокойной душой он спустился с девятого этажа.

В баре можно было заказать рюмку водки или коньяка и кофе. Было и пиво, но всегда тёплое, и Анжело, как обычно, заказал кофе и коньяк. Предстоял ужин, новые встречи, и перелёт заставлял себя чувствовать лёгкой усталостью.

Ребята позвонили при входе в гостиницу. Узнали, что Анжело внизу, и подошли к нему, заставив его вздрогнуть от неожиданности. Правил входа в гостиницу для таких ребят явно не существовало. Их было двое. Обнялись, потрясли руки.

– Ну как, живой после перелёта?

– Да вроде выдержал!

– Ну, молодец. Соскучился по русской ласке?

– Похоже, у вас всё как всегда? Всё готово, всё на месте?

– Ну, а как же? Такие дорогие гости приехали. Все девки Москвы томятся в ожидании!

– Насчёт всех я, конечно, не знаю! Сил не хватит. А вот одну-две, как обычно, приму как положено!

– Стареешь, приятель! В прошлую поездку ты аж со счёту сбился!

– Да ладно. Это было количество, а качество страдало. Что, всех красавиц уже вывезли наши иностранцы?

– И это имеет место, но и здесь спрос увеличивается. Да и кампания советской моральности что-то усилилась, и органы совсем озверели.

– Но мы же не связываемся с проститутками! Разве у нас не просто по любви?

– По любви-то по любви, но в их понятии по любви в гостиницу не будут ходить. Менты даже в ресторанах и кафе к девчонкам пристают, кто сидит с иностранцами.

– Так у вас вроде перестройка и гласность, а не 37-й год!

– Умом Россию не понять, – ухмыльнулся посетитель.

В восемь солнце ещё жарило, но уже щадящей жарой. В гостинице было душно, и вентиляторы в баре только гоняли тёплый воздух. После выпитого кофе и коньяка сначала потянуло на сон, но ещё пара заходов, и вернулось второе дыхание.

– Девочки будут в девять, – доложил один из приятелей, позвонив из «автомата».

Анжело не испытывал нетерпения. За эти годы он привык к процедурам знакомства и лёгкости общения. Совесть его не мучила за аморальность, и он считал, что помогает девочкам скрасить советский быт. Его щедрость не имела границ, да и было чем поддерживать эту щедрость. Обычные его жертвы были студентками, получавшие стипендию максимум в 25 рублей в месяц. Анжело бросался деньгами и за определённую услугу, и просто за общение, если девушка приходила в компании других, но не особенно прельщала его. Командировка обычно длилась 7–8 дней, и Анжело улетал с пустым чемоданом, похудев на пару килограммов от интенсивных гулянок и деловых встреч, хотя ему казалось, что за неделю в России он съедал и выпивал больше за неделю, чем за месяц дома.

Три девушки не были неописуемыми красавицами, но очень симпатичными и вели себя спокойно, уверенные в протекции друзей Анжело.

– Ещё две придут попозже, – опять доложил приятель после очередного звонка.

– Пойдём в номер, – предложил Анжело и подошёл к стойке бара.

– Принесите, пожалуйста, в номер бутылку коньяка, пять шампанского и закуски с икрой. Соку какого-нибудь и побольше льда.

Бармены с охотой исполняли его заказы, с чаевыми, часто превышающими сам счёт. По пути в номер прошли дежурную без вопросов, и Анжело ей просто заговорщицки улыбнулся. Дежурных он тоже не забывал. Входную дверь оставили открытой, разрешая тихому ветерку продуть затхлость в комнатах.

Снизу позвонили. Пришла одна девушка, и Анжело вызвался её встретить.

– К вам гостья, – швейцар дружелюбно показал на сидящую на диване в фойе стройную блондинку.

– Спасибо, Алексей Петрович! – Анжело пожал ему руку, заранее свернув в свою ладонь красную десятку. Швейцар просто кивнул. Все предосторожности, свёртывания денег в кубик были здесь напрасны. Чаевые в гостинице делились по принципу, которого Анжело не понимал и не спешил в него вникать. В делёжке участвовали все: и часто приходившие участковые, и уборщики, и сам директор гостиницы.

Анжело познакомился с девушкой и, взяв её под руку, повёл к лифту.

– Жарко? – спросил он её, чтобы начать разговор.

– Очень! – ответила она и украдкой рассматривала Анжело до самого номера.

Только они вошли, раздался звонок, и это был швейцар.

– Ну вот, пришла последняя, – сообщил приятель. Компания уже удобно расселась вокруг стола с обильной закуской и выпивкой.

– Ладно, сидите уже, я сам сбегаю.

Анжело опять свернул десятку, но швейцар отказался её принять.

– Да ладно вам, лучше привезите сыну хорошую шариковую ручку в следующий раз. Он у меня в институт поступил.

– Сделаю это с удовольствием, – рассмеялся Анжело.

Девушка сидела на том же диване и, как ему показалось, нервно оглядывалась по сторонам.

– Анжело, – представился он девушке. – Вы что, первый раз здесь?

– Анита. Да, я здесь не бывала.

– Не нервничайте, здесь все мои друзья.

– Хорошо, не буду, просто непривычно!

Анжело заметил, что она была очень бледна и выглядела устало. В номере он познакомил Аниту с другими девушками. Приятели его как-то безразлично встретили её. Девушки набросились с вопросами, и Анита легко вошла в круг.

Новенькая не пила крепких напитков и часто бегала в ванную. Через час она попросила Анжело вывести её на улицу.

– Мне плохо.

– Ты больна?

– Я перенесла небольшую операцию, но вы знаете нашу медицину?

– Что-то серьёзное?

– Аборт.

Анжело был чуточку шокирован откровенностью и не знал, как прореагировать на неё. Они молча шли по аллее вдоль гостиницы и вышли к каналу под мост.

– Давай я отправлю тебя домой, – Анжело сам заметил, что обращается на «ты».

– Спасибо, так будет лучше. Я вам очень благодарна. Извините, что нарушила ваши планы, какие бы они ни были.

– Зачем вообще согласилась в таком состоянии?

– Меня попросили за две недели до вашего прилёта, и я не предполагала неожиданностей. Я хотела повеселиться в компании иностранца. Ещё раз извините.