Текст книги "Потусторонний батальон. Том 1. Рота нечисти"

– Мы умрём? – заскулила какая-то баба за дальним столиком, готовая вот-вот разрыдаться.

– Тихо, тихо. Я в МЧС работаю. Я их часто видел. Не всегда они к смерти. Может, обойдётся, – успокаивал её мужик.

Яробор вздохнул и глянул туда, куда убежала трактирщица. А та выскочила обратно очень быстро, неся поднос с яствами. Поставив дрожащими руками его на стол, она быстро спряталась, не взяв серебра.

Наконец, гостьи шагнули внутрь. В кабаке окончательно стихло. Тощие девушки прошли прямо сквозь стекло, не разбив его, а потом подняли руку в знак приветствия.

– Здрав буди, Яробор Двулесович, Велесов внук, – произнесла старшая, у ней ещё на лице одет был странный намордник из тонкой голубой ткани. Словно тряпица от кашля.

– И ты здравствуй, – ответил тот, пододвинув себе поднос с угощением, – Чума, племянница Мары Моревны.

Лугоша ловко подхватила два кубка с едой и маленькую ложечку, заставив дядьку сжать губы от недовольства, так как ложка была одна. Видать, дурёха трактирщица забыла вторую положить со страху.

– Присоединяйтесь, – показал Яробор рукой на пустующее место на лавке, разглядывая гостий.

– Мы в служебном обличии. Не хочу карточку светить, – ответила одна из них.

– Понахватались слов новодельных, аки псы блох, – усмехнулся лесной бог, подняв чашку с жидким киселём, который трактирщица обозвала мисо супом, и отхлебнул через край. Пустой он, этот кисель, непривычный, но как диковинку можно отведать.

– Ты серебром платить хотел? – спросила Чума, увидев монеты на столе.

– Ну не златом же, – огрызнулся Яробор.

– Сейчас не так платят.

– Ты мне остальных не представила, а уже поучаешь. Я ж могу и взашей прогнать, – выдавил Яробор, заставив народ в трактире ахнуть.

Ещё бы, неведомый мужчина саму смерть поучает.

– Ну что же, справедливо, – согласилась мора Чума, указав на девушку в обляпанном кровью длинном платье. – Это новенькие наши. Старые не успевают счёт смертям вести, так людей много стало. Это Травма. А это наша младшенькая, Искорка.

Девчонка вытащила из ушей тонкие верёвочки с камешками на концах, от которых шла тихая музыка, и достала палицу небольшую. Конец палицы затрещал крохотной молнией.

– Чума павшим от всякой заразы счёт ведёт, это я помню, – вздохнул Яробор. – Вот эта – смерти кровавой. А ты чем, юница, занимаешься? Али теперь за побитых молнией не Перун ответствует?

– Я гроза электриков, – произнесла та.

– Ну, раз знаешь теперь кто мы, – продолжила Чума, – буду тебя поучать. Сейчас деньги не золотые и не серебряные, а бумажные.

– Деревянные? – изумился Яробор. – Так у меня в лесу дерева столько, что княжество купить могу, вместе с князем.

Моры одновременно засмеялись.

– Нет, всё сложнее. Злато в казне хранится, а бумажки – лишь написанное о них обещание оплаты.

– Все долговыми расписками платят, – пробормотал Яробор. – И бунта нет? Ведь казначеи и обмануть могут. Злато у них, что хотят, то и сделают.

– Ну, обманывают порой. Как без этого, на то они и казначеи. Но это чуть-чуть. Потому и бунтуют одиночки. Не страшно.

Чума поглядела на Искорку и достала из небольшой котомки бумажный свёрток. Пока разговаривали, Лугоша уплетала ложечкой пахнущую молоком и ягодами снедь, время от времени облизывая испачканные губы. Ручейница переводила любопытный взгляд то на дядьку, то на помощниц богини смерти.

– Платят ныне и вовсе без бумажек, – продолжила Чума, раскрыв свёрток.

Она достала оттуда небольшую тонкую вещицу с буковками и цифирями и протянула лесному богу.

– Честным словом? – усмехнулся тот, взяв вещицу.

– Почти. Это банковская карточка. Она помнит, сколько злата-серебра у тебя в казне лежит. Расплатишься, там деньги из кучки в кучку перекрадут. Пин-код четыре нуля. Это чтоб не забыл. Украсть-то у тебя не украдут.

– И сколько у меня злата-серебра?

– Четыре фунта червонных задатка. Это много. Это две тьмы по великому счёту деревянных рублей, то бишь два миллиона. Ещё по полфунта златом ежемесячно будут тебе в кучку подкладывать.

– Забавно, – ответил Яробор, покрутив карточку в пальцах, – токмо непонятно.

– Дьяк тебе срочно нужен, – пробормотала Чума.

Лесовик кивнул и взял пальцами комочки белого зерна с красной рыбой, отправив их рот. Забавная снедь. Роллы, кажется, называются. Он поднял ещё одну как раз в то время, когда Лугоша вскочила с места и схватила стеклянный кувшин с квасом. Девочка сделала несколько больших глотков, и давясь питием, выдавила из себя слова, словно обожглась кипятком изнутри.

– Горькая зелёная гадость. Хуже редьки с чесноком.

Яробор усмехнулся, а потом отпил из маленькой чеплашки чёрной жижи, приятно прокатившейся по горлу.

– Кофе, – подсказала Чума. – Что с дьяком решил?

– Нужен, – согласился Яробор, ещё раз отхлебнув кофия, – только они в ряд не стоят, готовые в лес податься.

– Есть у меня на примете один, – подала голос Травма, – не помер пока. Если поспешим, то будет у тебя и дьяк, и хакер.

– В пекло его, подождёт, – ответил лесной бог, выискивая глазами трактирщицу, – Кофия ещё!

Глава 10. Яробор и дьяк-хороняка

Пятая чарочка кофия закончилась, и Яробор под недовольными от ожидания взглядами мор вышел на улицу из трактира, оглядываясь по сторонам, а следом выбежала Лугоша, зажав в руке яркую рисованную книжицу со снедью из трактира. Мимоходные зеваки таращились на них, как на некое непристойное диво. Они не знали, кто это, но видя в окружении трёх смертей, перешёптывались и гадали. Больше всего они лесному богу, привыкшему к отшельничеству, не по нраву были, эти лбы бездельные, зенки свои распахнувшие.

Люди всё время поднимали свои чудные зеркальца, так, что казалось, будто оные есть у всякого, от мала до велика. И так любили они свои зеркальца, что все сии зеркала в разной оправе изваяли и всяко разно разукрашивали.

Моры вместо того, чтоб провести через туман, посадили Яробора с Лугошей в жёлтую самоходную крытую повозку с красной полосой повдоль. Повозка завизжала на разный лад громче лося в вешний гон, да волка по зиме, и помчалась по дороге вперёд. Сверху словно кто сидел и на верёвке привязанным ярким факелом размахивать начал. Токмо факел был цвета ярко-синего. И все пред нею расступались, да телеги в стороны убирали, как чернь перед князем.

Лугоша опять вцепилась в руку дядьке, всё поглядывая через оконце вперёд кареты. А меж тем моры обличие сменили. Платья на них укоротились, превратившись в рубахи по колено с портками мужскими, похожие на исподнее, да на спинах появились большие багряные кресты и надпись, которую не сразу прочесть можно.

«Ре-а-ни-ма-ци-я». Чудное было слово, но сквозило от него чем-то суровым, словно судьбы людские оно вершило.

Яробор опустил взор на свою одёжку, поглядел на Лугошу, задумался. Не пристало так ходить, чтоб белой вороной выделяться средь остальных. Нужно лик сменить. Вспомнил он того мужика, что горделивым боярином их разглядывал. Вспомнил, как другие на него поглядывали. У того одёжа не может быть плоха.

Шкура медвежья тут же белесым пламенем вспыхнула, растаяв без следа, а всё остальное превратилась в тёмно-серую одёжу, что увидено было на том наглеце.

Чума слегка улыбнулась, оглядывая лесного бога, и кивнула, одобряя выбор.

– Галстук можно расслабить, – произнесла племянница Мары Моревны.

– Это что ты галстуком называешь? – спросил лесной бог, поведя бровью.

Вместо ответа дева подалась ближе и шейную тряпицу немного покрутила, сделав петлю послабже.

– Я-то думал, затянешь, – усмехнулся Яробор, – чтоб насмерть.

– Ну, во-первых, тебя этим не убьёшь, а во-вторых, мы теперь только и успеваем, что статистику погибших вести. Убивать руки не доходят. Целый учётный отдел завели. А помнится, пройдёшь по селению встарь, всех от мала до велика моровым поветрием пометишь. И нет села, зато те, кто живы остались, ещё крепче прежнего будут.

– Помню, заходила ты в гости. Нет деревни более, ни крепких, ни хилых, но да былое всё это. Что такое учётный отдел, что такое статистика?

– Чёрные средство новое изыскали, – продолжила мора, взявшись рукой за поручень, что у потолка был. – Человеку тайком мозги заменяют на свою колдовскую жижу. Человек походит-походит, а потом дохнет. Но не так, как мертвяк обычный. Он дальше ходить и разговаривать может, и даже мозг вроде бы жив, а душа в Навь уходит. Вот и выискиваем таких. Сверяем живых и мёртвых по счёту, да в книги запись ведём.

– Чудно-о-о, – пробормотал Яробор, решив оставить загадку на другой случай, а после стал для Лугоши наряд продумывать.

Сия девка прилипла к оконцу, с замиранием рассматривая град стольный. Даже не дышала. А Яробор думал. С баб рожалых ей одёжа не пойдёт, это завсегда так было, молодь дерзость любит. Но ту блудницу, на высоких каблуках и с сарафаном, едва срам прикрывающим, в пример ставить тоже не надобно. Надобно нечто посерёдке.

Яробор закрыл глаза и стал мир колдовским взором осматривать. Людские души стали сиянием, которое и сквозь стены узреть можно. Они ворвались в чутьё лесного бога подобно, и снова думалось ему, что люди всегда те же.

Вон, баба с торговкой бранится в лавке мясной. Не угодила одна другой свежестью, да отступать ни одна не желает. Эти завсегда дерутся до хрипу, готовые космы друг другу повыдергать.

Вон, молодка дитё грудью кормит, вся усталая с недосыпу. У дитяти зубы режутся, орёт оно, мать мучает.

Вон дети с собакою резвятся, все чумазые, но счастливые. И пусть у всех зеркальца колдовские, дети есть дети.

А вон мужик бабу тискает, да тайком, дабы жена не узнала. Прямо как кузнец Тимоха с соседкой на сеновале, что было пять сотен лет тому назад. Ох и напужал он тогда их, явившись ночью в лике чёрного волка. Глаза блестят, с клыков слюна капает. Они тогда полдеревни нагишом бежали с криками: «Бешеный, бешеный!»

Усмехнулся Яробор думам своим, а потом вздохнул. Люди всегда те же.

Наконец, узрел Яробор что хотел. По улице шла молодуха, ликом и телом похожая на ручейницу. Не ху́хря-нечо́са, но и не спесивица. Конечно, можно было бы и сарафанчик, но дабы приучить свою непоседу к новому бытию, в непотребство одеть надо.

Яробор перевёл взгляд на Лугошу и прикоснулся своей силой, и на той стала одёжка меняться, но девчонка была так увлечена созерцанием чудес, что даже не заметила. А тем временем сарафан из мятого некрашеного льна совсем укоротился, став ниспадавшей до ягодиц рубахой, подобной зрелкам малины по цвету. Из-под той синие портки хлопковые показались, до середины бедра длиной. Портки надобны были, чтоб из-под рубахи срам не мелькал, не стыдил девку. На ноги вместо лаптей – как вишней крашеные обутки с белой бечёвкой. Белые короткие обмотки-ону́чи без бечёвок-обо́р торчали из обуток, чуть прикрывая лодыжки.

Младшая из мор, та, которая Искорка, даже подняла брови от удивления.

– Прикид клёвый, – начала она, – Кроссовки полюбас ловчее, чем допотопные лапти с обмотками. Футболка так се, а шорты отпадные. Впритык по её заднице.

Яробор покачал головой, не одобряя искривления речи родной, но ничего не поделаешь, придётся самому учиться, дабы разуметь, а то порой без толмача, что иные языки толковать может, не обойдёшься. Все по-другому молвят, а старые слова забыли да исковеркали.

Тем временем карета остановилась.

Яробор поглядел в не прикрытое ставнями и занавесом окошко. Люду разного столпилось множество, все куда-то вверх смотрели да перстами тыкали. Опять же, не обошлось без зеркал этих странных, что все повытаскивали и пред собой выставили. Тут же были и огромные самоходные возы-бочки алые, с цифирями нуль да один. Синие кареты со стражей. И все с фонарями блескучими разного цвета, словно ярмарка какая. Мужики лестницу возводили.

Из кареты выскочил возница, у которого был неприметный значок серебряный особливый, означающий, что он Мары Моревны служитель, и открыл дверь, едва заметно склонив голову, чтоб это и уважительно казалось, и со стороны незаметно было. Моры выскочили наружу в один момент, встав в рядок.

– Жив ещё мой клиент, – донеслось от средней, которой Травмой кличут.

Яробор вышел вслед за ними, услышав сзади крик Лугоши.

– Дядька, ты пошто меня позоришь?! Что я, басурманка что ли, в мужском платье щеголять?! Да ещё в исподнем!

– Обвыкнешься, – ответил лесной бог.

– В исподнем?

– Все ныне так ходят, и ты ходить станешь, – бросил он не оборачиваясь.

– Не буду!

– Будешь! – резво развернувшись и встав нос к носу с ручейницей, громко сказал Яробор, – Покуда в городе этом ходишь, будешь как они! Дома как вздумается бегай! Я сказал своё слово.

– Дядька, – захныкала Лугоша.

Яробор вздохнул и подал ей руку, помогая вылезти из кареты.

– Не серчай, золотце моё, но так надо для дела. Обещаешь слушаться?

– Угу, – понуро кивнула девчушка, натягивая рубаху-футболку как можно ниже, но это у неё не очень получалось, да и глупо выглядело.

Впрочем, неважно. Все, кто был тут, смотрели куда-то вверх, не замечая ничего остального. Яробор поднял лицо к небу. Там, на шестом, ежели от земли считать, подоконнике стоял пухлый юнец, готовый прыгнуть, но никак не решившись до конца это свершить.

– Это его ты мне в дьяки пророчишь? – хмуро спросил лесной бог, глядя на это несуразное толстое чудо.

– А чем плох? – спросила Травма, начав разминать кулаки, на одном из которых был надет кастет. Она противно хрустнула шеей, и шмыгнула носом. – Либо он твой, либо мой, тут третьего мало вероятностей.

В рукав дядьке вцепилась Лугоша, забыв про своё короткое платье и обрезанные «шорты». Девчушка затаила дыхание, наблюдая за замершим с гримасой страха и отчаяния парнем.

– Он же убьётся, – прошептала она, – насмерть.

– Знамо дело, насмерть. А ты ещё хотела людей с летучей ладьи вместе с товарами на лету высаживать. Там повыше будет.

– Дядь, помоги. Дядь, я буду носить всё, что скажешь. Дядь, ты же можешь. Я даже в тереме твоём прибираться буду, – взмолилась девчурка, глядя неотрывно на бледного отрока.

– А что в нём прибираться? Он завсегда сам себя чистит.

– Дядь, – совсем дрогнувшим голосом, прошептала ручейница, а потом провела ладонью по мокрому лицу, вытирая слёзы.

– Эх, – вздохнул Яробор и осторожно отцепил Лугошины персты от своего рукава, а потом шагнул в сени.

Души людские издали чуялись, стены каменные не преградой были. Яробор быстро взобрался по высокой, уходящей выше деревьев лестнице, и остановился перед железной серой дверью, за которой тот прятался. Там трое мужиков ломали замок.

– Разойдись, – зычно сказал лесной бог, заставляя разбежаться работяг в стороны, и потянулся силой к двери.

Железо было в тягость. Вот ежели дубовые али сосновые доски, тогда сами бы отворились, впуская в избу. Но, всё же, любопытство, толкающее разузнать об этом толстяке, и чем может отрок пригодиться, придало мощей. Дверь сначала заскрипела, а потом выгнулась, выламывая добротные замки и засовы. Уронив на каменную плитку пару звеньев, оторвалась цепочка, которую нерадивый самоубийца повесил на створ.

Яробор шагнул, не сильно всматриваясь в убор избы, мимо тонкой склеенной из опилок двери, ведущей в кладовую с зеркалом, большой чугунной кадкой и странным фарфоровым стулом, журчащим, как вешний ручей. Шагнул прямик окну и сел на подоконник, глядя на парня снизу вверх.

– Я сейчас прыгну! – истошно закричал бледный темноволосый отрок, топчась на узком подоконнике, и держась пальцами за короб окна. – Я прыгну!

Яробор слегка перегнулся и посмотрел вниз. Да, далече.

– Прыгай, – пожав плечами, произнёс Яробор, начиная разговор-беседу. – Там тебя ужо заждались. Видишь вон ту особу в синей рубахе и красным крестом? То мора, племянница самой богини смерти.

– Всё равно! – надрывным голосом произнёс парень, высматривая глазами Травму. – Всё равно, все в конце концов сдохнут.

Яробор перевёл взгляд на стены и пол в избе. Чистые, метёные. Посуда вымыта и блестит. Значит, не грязнуля-замарашка, али не один живёт? Так и есть, с матерью, но и сам помогает. В глаза бросилось большое зеркало чёрного стекла в тонкой оправе во всю стену, ухоженно протёртое от пыли, а снизу у него тихо тлел рыжий огонёк. Паутины по углам тоже нет.

– Как есть, подохнут. Жизнь людская скоротечна, уж я-то знаю не понаслышке, – вздохнул Яробор. – Жизнь – это вечная битва, вечная страда́. Но ведь и человечишка может обрести бессмертие.

– Не надо мне о смысле жизни. Плевал я на всю эту хрень.

– Всё куда проще, – снова вздохнул лесной бог. – Жизнь имеет лишь один смысл – жить дальше, а вот то, как эту жизнь прожить, уже решает человек. Бессмертие может прийти, ежели твоя кровь продолжит жить после тебя. Ежели ты поможешь встать на ноги своим детям, внукам, правнукам. Ежели ты деяниями своими позволишь им жить лучше, или просто жить, вот для этого можно даже хоть в бой не на жизнь, а насмерть, хоть в пламя, хоть на край света.

– Я не могу дальше жить, – взвизгнул парень.

– А пошто так? Неужели из-за девки? – почти тепло заговорил Яробор, узнавая старую как мир историю.

– Я… я… а это…

– Не слышу.

– Я с ней в сети три месяца назад познакомился. Я как дурак влюбился. Потом в реале три раза ходили в кафе. Я всем хвастался, какая у меня классная девчонка. Мы даже целовались. А это такой пацан оказался. С грудью. Трап. Надо мной теперь все смеются, они мои вещи в универе выкидывают в сортир. Клей-момент на стул льют и за шиворот. Я так больше не могу.

– Парень? С сиськами? – опешил древний бог, не представляя такого зрелища, – Ну, тогда да, позора не оберёшься. Но ведь от позора можно и схорониться.

– Где? Там всем расскажут, и будет всё по новой.

– Где-где. Да хоть в лесу.

– Ты издеваешься?

Яробор поглядел на этого недоросля, а потом встал. Надоело его уговаривать. Дьяк нужен, с новшествами разобраться и совладать, да другого недосуг искать.

– Ты обдумай всё, пока падаешь, – произнёс Яробор, делая шаг ближе к отроку.

– Что? – не понимая, переспросил тот.

Яробор вздохнул в очередной раз и хлопнул парня по спине. Тот с истошным криком сорвался вниз, так что оставалось его только взглядом спровадить. А стоящая под окнами берёза послушно подставила под падающее тело ветви, смягчая полёт, да трава вспучилась не хуже толстой овечьей шкуры, принимая удар.

– Жив, хороняка, – усмехнулся Яробор, – целёхонек.

Позади кто-то захлебнулся стоном навзрыд. Яробор повернул голову, а там, в окружении мужиков стояла немолодая уже баба. Она прижала ладони ко рту и замерла в застывшем плаче, словно не веря, что её сын упал с такой высоты.

– Ты убил его, – наконец выдавила она из себя, – ты убил моего мальчика.

– Что ему сделается, – буркнул Яробор, а потом глянул в окно, где Травма осматривала горемыку. – Он ещё многих обидчиков переживёт. А нет, так поможет уйти раньше. Научу.

– Ты убил его, – всё шептала мать.

– Да жив он. Но если хочешь, можешь молиться за его здравие, – произнёс Яробор во весь голос. – Жизнью не дорожат те, кто смерти никогда не видел. Со мной у него не будет времени на эту дурь. Там он не о смерти будет думать, а о том, как выжить.

– Кому молиться? – тихо спросила женщина трясущимися губами.

– Мне, – ответил лесной бог и спрыгнул вниз.

Глава 11. Яробор и цифровая оказия

Яробор сидел на лавке в красном углу на своём хозяйском месте, наблюдая, как при свете лучины возится за столом, особливо для этого дела поставленным, новоявленный дьяк Андрюша. Пухлый парень был весь исцарапан после своего падения с высоты восьми с небольшим саженей, что не прошло для него даром. Он и сейчас ёрзал на лавочке, потирая временами ушибленное гузно-ягодицы. Парень боязливо озирался на хозяина терема, протягивая к хитрому коробу медные жилы, обёрнутые той же самой шкурой, из которой были сделаны те яркие наручи. Он называл их проводами.

Андрюша долго и придирчиво вглядывался в этот короб, наполненный непонятным медным литьём и ветряными колёсами. Он назвал это цифровыми технологиями. Яробор с его слов не сразу понял, что сие значит, а потом взаправду нашёл на зелёной дощечке, в омеднённых щелях-прорезях которой крепились всякие премудрости, множество разных цифр и заморских закорючек.

На столе поставили большое чернёное зеркало, то бишь мо-ни-тор, и доску с буквицами. Там же валялась полукруглая вещица, обозванная почему-то крысой.

На чудо новоявленное глазела Лугоша. Она отодвинула ку́тную занавесь и, поджав ноги, сидела на лавке, распираемая любопытством в бабьем ку́те, в коем часто ночевала. Ручейница надела на себя сарафан синий, как цвет незабудки, и белоснежную рубаху. На шее висели малахитовые бусы, а в длинную косу она вплела алую шёлковую ленту. Но что примечательно, кроссовки она не сняла. По ноге впору пришлись они ей, да по сердцу.

Из поддувала печи вынырнули три мордочки анчуток, непрестанно шевелящие усами. На пороге терема в двери сидел старый бер, медленно шевеля челюстью и пережёвывая ревень, который очень любил.

Яробор же разбирал выданные ему грамоты, вполглаза посматривая на увальня. А грамоты прелюбопытнейшие. Пасы-порт был багряной книжицей, где написали имя и прикрепили на хитрый клей рисунок с личиной. То называлось фото-графи-яй. Рисунок смастерили весьма шустро, посадив тогда Яробора на скамью перед большим стеклянным глазом и сверкнув ярким светом. Но та книжица для людей, а вот второй грамотой был свиток с колдовской печатью и писаный как на кириллице, так и на глаголице. С этим свитком лесной бог мог входить под колпак города беспрепятственно, равно как и покидать его. Карточка со златом-серебром лежала на самом краю столешницы. Вместе со свёртками грамот от купленных в кампутерной лавке диковин.

Яробор не преминул утолить своё любопытство и приобрёл и себе и Лугоше по хитрому зеркальцу. Себе в чёрной оправе, думая потом хохломой украсить. А Лугоша выпросила даже два зеркальца, одно махонькое, цвета одуванчика по весне, второе белоснежное, большое, планшеть называется. Она сейчас сидела и водила зеркальцем перед собой, а то запоминало узретое. Девка по дороге всё встречное поперечное заставила зеркальце запечатлеть. Андрюша бурчал, что так она посадит бутырею в нуль, токмо как это, непонятно.

– А где у вас розетка? – вдруг спросил увалень, выглядывая что-то по стенам и под столом. В руке он держал конец провода с двумя торчащими железными стебельками.

– Это что и для чего? – хмуро уточнил Яробор, сгребя грамоты и карточку в ларец с золотом и самоцветами.

– Электричество нужно для работы, – как-то печально он произнёс.

– Лугоша, – позвал хозяин терема девку, – ты искричество не видела? А то станется от тебя всяк покупки поиграться умыкнуть. Оно, мож, тебе и без надобности вовсе, а разобьёшь нужную вещь.

– Вот, – сказала непо́седа и протянула малую корзинку с тонкими как персты обрубками.

Андрюша закрыл глаза и тихо засмеялся.

– Это батарейки.

– Ты не скаль зубы! – рявкнул Яробор и ударил кулаком по столу, заставив парня вздрогнуть и замолчать. – Объясни толком.

– Ну, электрическое питание, – заикнувшись, промолвил он, показав двузубую вилку, – питание воткнуть нужно.

– Этой вилкой только в свином рыле ковыряться, – хихикнула Лугоша. – Сопли мотать.

– Ну, электричество, – совсем тоскливо протянул Андрюша.

Яробор встал и подошёл к парню, заставив того поёжиться и втянуть голову в плечи.

– Что ж ты, дурья башка, сразу не сказал, что ещё искричество купить нужно?

– Я думал, у вас есть.

– Как оно выглядит?

– Это как молния, только маленькая и в розетке. У нас в доме всё от электричества работает, – сжавшись на свой скамье, ответил парень.

– Что ж ты сразу не сказал, что молния нужна. Я хоть и не Перун, но молнию попроще сваять смогу.

С такими словами Яробор взял со стола Андрюшино зеркальце, так что оно осталось лежать на раскрытой ладони. Вторую ладонь поднял, а указующий перст направил на вещицу. В тереме сверкнула ручная молния. Вот только, вместо работы зеркальце сначала задымилось чёрной удушливой гарью, а потом грохотнуло. Стекло разлетелось осколками, заставив хозяина терема поморщиться, а Лугошу взвизгнуть.

– Дурная безделушка, – процедил Яробор.

– В печь её, эту оказию дурную. Что она пугает? – полным обиды голосом произнесла Лугоша, замершая, как изваяние.

– Нет. Дурно провоняется, пироги потом несъедобные печься будут, – ответил лесной бог, кинув вещицу в корыто с золой.

– Мой айфон, – простонал Андрюша так, словно у него последние сапоги отняли. – Вы… вы… вы варвар, – дрожащим голосом произнёс он потом.

– Где взять электричество? – повысив голос, спросил Яробор.

Он уже совсем запутался в этой оказии и готов был схватить парня за шкирку и встряхнуть.

– Электростанция нужна. Но её не купить. Разве что бензиновую.

– Добро. Купим. Прямо сейчас на ночь глядя пойдём и купим. А ты сделаешь.

– Я не умею, – проканючил Андрюша, – но там ещё сеть нужна.

– Силки на пе́репела сгодятся?

Парень мелко-мелко затряс головой, мол, нет.

– Интернет, – проблеял он, наконец.

Яробор зло схватил ларец с ценностями в одну руку, схватил за ворот второй недотёпу и прямо в избе поднял туман. Тут же и шагнули прото́ренной дорогой.

Колпак пустил беспрепятственно, словно запомнил. И посему очутились они прямо посреди той оживлённой улицы, где в трактир ходили.

Тут Яробор и ахнул. Он же думал, мол, вынырну во тьме ночной, никто и не узрит, но город весь утопал в огнях самых разных, светло как днём было. Всяко окошко полыхает, всяк столб солнышко своё имеет. Кареты, и те огнями сияют.

– Лепота-то какая, – послышался сзади голос Лугоши.

Яробор вздохнул и обернулся. Тут всей честной толпой были. И ручейница, и По́седень. Даже анчутки прятались под ногами Лугоши, которая уже стыдливо краснела, оттягивая вниз футболку к шортам. Разве что футболка была такая же, как и сарафан – незабудковая.

Народ, что шёл по своим делам, ахнул и разом отпрянул, но шибче всего от седого медведя. Яробору даже обидно стало. Он-то поопаснее дикого зверя будет.

– Дурные, – пробасил бер.

– Это вы дурные. Пошто за мной увязались? – громогласно спросил лесной бог.

– А пошто нам взаперти сидеть, дядька? – упёрла руки в боки Лугоша, – Где хотим, там и ходим. Ты лучше ответь, где этого мастера будем искать, что искричество наладит?

Яробор подумал немного, не желая в грязь лицом упасть, а потом достал из мошны своё зеркальце-фон и протянул Андрюше, который согнулся в три погибели и тяжело дышал. Изо рта тянулась тонкая струйка слюны, словно он ягодой отравился, и его выворачивать тянуло. Слаб желудком парень через туман ходить.

Парень затравленно уставился на лесного бога и сглотнул тягучую слюну.

– Позови на помощь Искорку. Она сказала, что можно её так найти, через моё зеркало, – приказал лесовик, сверля взглядом своего новоявленного дьяка.

Парень ещё раз сглотнул и взял вещицу, несколько раз ткнув в посветлевшее стекло.

– Ало, – раздалось оттуда.

– Я на громкую связь поставил, – с тошнотой в голосе произнёс дьяк-горемыка.

– Эй, живодёрка, – позвал Яробор племянницу Мары Моревны, – помощь нужна.

– А повежливее никак? – язвительно донеслось из зеркальца.

– Сестрица милая, – вздохнув начал бог, – приди на мой зов. Окажи милость.

Зеркальце несколько раз пикнуло и погасло. Казалось, ничего и не случится больше, но пару мгновений спустя по ближайшему столбу пробежалась быстрее белки витая бело-голубая лоза, бросающая резкие тени на стены и дорогу, да мечущая яркие искры. Огненная лоза взметнулась до самого верха, заставив вспыхнуть и лопнуть бутыль со светом. На мостовую рухнула молния, обернувшись девчонкой, одетой в синие одёжи с шитым на спине черепом человечьим, который пронзает угловатая стрела, и надписью «Не влезай, убью». От девочки несло палёным мясом.

Она шмыгнула носом и бросила в сторону быстро остывающий кусок медной жилы.

– Я на работе, – произнесла она недовольным тоном. – Сегодня пятница, всякие придурки по пьяни в трансформатор лезут.

– Чудные слова, – улыбнулся Яробор, – нам бы, как его там, електрика потолковее.

– Толковых нет. Мои клиенты – идиоты, забывшие о технике безопасности.

– А если подумать хорошенько? – сделал шаг вперёд Яробор, глядя на девочку сверху вниз.

Он ни капельки ту не боялся. Он и так не принадлежал миру людей. Искорка наклонила голову сначала в одну сторону, а потом в другую, соображая, что можно придумать.

– Я маячок на навигатор кину, там поищите, – наконец произнесла она, а потом взметнулась белым пламенем и исчезла. Зато зеркальце чирикнуло, как воробей.

Яробор испытующе поглядел на выпрямившегося, но ещё бледного Андрюшу.

– Что скажешь?

– Тут через дом, метка показывает, – вяло ответил тот и показал пальцем вдоль улицы.

Намереваясь продолжить свой поиск, Яробор толкнул парня, и тот чуть не упал, но удержался и пошёл по неведомому указателю. Все остальные последовали за ним, распугивая своей разношёрстной ватагой встречных мещан, чернорабочий и служивый люд, а иные даже останавливали свои кареты и блестели зеркальцами, запоминая лик.

Слышался людской шёпот, смешанный с шумом колёс, утробным рычанием карет, телег и прочего воза, топотом множества ног.

Люди показывали вслед пальцем, более всего дивясь бе́ру. Но было и такое, что выскочит мужик из сеней или подворотни и столкнётся с Яробором взглядом. Тогда пятится человек и немеет, чуя силу дикую. Хотя Лугоша, ежели вздумает, тоже могла бы своим взором мужика остановить, стоит ей повести крутой смоляной бровью, да прищурить живые, как её ручей, серые очи. Да только мала она ещё, лишь следом подбегала и сверкала памяткой, показав язык.

Идти в самом деле было недалече. Нужный мастер жил в трёхэтажном доме. Андрюша сверился с пометками и привёл прямиком к небогатой деревянной двери. Он назвал ряд окон чудным словом этаж, так вот на первом тот жил.

Все замерли, стоя в общих для всего дома сенях, прислушались. Из избы доносились режущая ухо женская ругань и невнятные бормотания мужика. И сдаётся, что пьян был хозяин, и не зря жена его бранила.

Яробор ухмыльнулся и провёл ладонью по бороде. Нужно мастера в чувство привести, дабы слова он смог уразуметь. Рука легла на кошель с деньгами, а глаза обвели попутчиков. Наконец он решил, как быть.

Одёжа на лесном хозяине вновь сменилась, обретя привычный вид подбитой пунцовым шёлком медвежьей шкуры, накинутой поверх красного кафтана с расшитым золотыми нитями и жемчугом воротом-ко́зырем и златыми пуговицами. Порты черничного окраса были заправлены в багряные сапоги с загнутыми носами и высокими подкованными каблуками. Алый пояс свисал концами почти до самой земли. В руке возник знатный резной посох на навершии с яхонтом величиной с куриное яйцо. На руках перстни златые с самоцветами. Зеркальце волшебное на цепочку да к петельке на груди подвешено на манер часов карманных.

Яробор легонько постучал обитой железом пято́й посоха в дверь, причём делать пришлось это дважды, не услышали с первого разу. Наконец дверь отворилась. На пороге стояла всклокоченная простоволосая женщина, чьи пряди были подрезаны очень сильно, а наряд беден. Даже передник видал виды, хотя и зашит заботливо.