Текст книги "Психотерапия как путь формирования и трансформации реальности"

И.А. Погодин
Психотерапия как путь формирования и трансформации реальности

© Погодин И.А., 2015

© Издательство «ФЛИНТА», 2015

Диалогово-феноменологическая терапия: процесс развития
(предисловие научного редактора)

С каждым годом человечество все дальше и дальше продвигается по пути глобальных изменений. Появляются все новые и новые способы облегчения физического труда, возможности для передвижения по миру и связи друг с другом. Все более плотный информационный поток обрушивается на нас с экранов телевизора и мониторов компьютера. Все большее количество людей может отказаться от неинтересной и непродуктивной работы за счет автоматизации и компьютеризации производства. Кажется, мы идем «верной дорогой».

Однако возникает закономерный вопрос: почему тогда Всемирная организация здравоохранения бьет тревогу? Почему с каждым годом растет число негрубых психических патологий? Почему, несмотря на целую армию психологов, психиатров, психотерапевтов, человечество в целом не становится более здоровым и счастливым?

Очевидно, что ускоренное развитие технологий несет много позитивных моментов. Однако существует то, что достаточно медленно меняется – это наше сознание. Конечно, сегодняшний житель Земли отличается от своего ровесника, скажем версии середины прошлого века. Конечно, он так же бывает растерян, так же страдает, плачет, испытывает отчаянье и радость, любовь и гнев… Но если в середине прошлого века у человека были ясные «опоры»: соответствующие времени ценности, религия, семья, работа, то наш современник зачастую мечется, пытаясь определиться: что же на самом деле важно? Социальные достижения? Деньги? Карьера? Все сразу?

Однако Интернет пестрит статьями о том, что «богатые тоже плачут». Ни деньги, ни власть, ни слава – ничто не вечно, и человек, как и сотни лет назад, обречен задавать себе вечные вопросы: кто Я? Чего Я хочу? Для чего Я живу? Что для меня действительно важно? Вот только ответы, которые он находит, зачастую являются расхожими штампами и не «подходят» именно ему.

Диалогово-феноменологическая терапия, разрабатываемая Игорем Погодиным, возвращает нас к простым истинам. Наши чувства, эмоции и переживания, наши ценности, выборы и отношения – похоже, это то, что все еще позволяет нам оставаться людьми в этом безумном, куда-то спешащем мире.

Данная работа Игоря Погодина, посвященная основаниям психотерапии, делает акцент как раз на нашем первичном опыте. В мире, где скорости все возрастают, где абстрактные идеи превалируют над здравым смыслом, где многие люди давно забыли о том, для чего они так много работают, где слово «любовь» стало анахронизмом, все более важным становится способность человека возвращаться к себе, к тому, что доконцептуально, не «загрязнено» идеями и оценками типа «хорошо – плохо», «важно – не важно», «разумно – безрассудно». Возвращаться к тому, что просто происходит.

В своей работе автор обращается к таким философским категориям, как субъект, объект, пространство, время. Кажется, это очень сложные темы. Нужны ли они тем, кто занимается практикой оказания психологической помощи? Будет ли этим специалистам интересно остановиться и задуматься: а какие допущения лично я использую для описания собственной жизни и жизни клиента? Живу ли я сам во время терапевтической сессии и позволяю ли жить другому? Или, возможно, я загоняю и себя, и другого в рамки дихотомий «прошлое – будущее», «далеко – близко», «правильно – неправильно»? Могу ли я использовать в своей психотерапевтической практике принципы квантовой механики и современной физики?

Настоящая работа «взрывает» устоявшиеся представления о терапии, направленные на структурирование опыта клиента, помещение его в определенные рамки, классифицирование и приклеивание ярлычка. Конечно, придание структуры хаосу – один из древнейших, архаичных методов психологической помощи. Однако вспомним о том, что важнейшим из механизмов, лежащих в основе многих восточных практик, является остановка внутреннего диалога и дискурсивно-логического мышления. Именно это происходит с читателем, впервые открывающим не только данный текст, да и многие другие статьи и книги Игоря Погодина, посвященные диалогово-феноменологической терапии. Важная задача, которую пытается решить Игорь, – это раскрытие ресурсов первичного опыта для психотерапии и для человеческой жизни в целом.

Эта работа далека от милых сердцу обывателя текстов из серии «поп-психологии», похожих на глянцевый журнал с советами, какой наряд лучше надеть и как лучше нанести новомодный макияж на VIP-вечеринку. Читая эту работу, вы будете не просто листать страницы, но, возможно, задумаетесь по-настоящему о простых и важных вещах. О том, живете вы своей жизнью или продолжаете отравлять себя набором чужих мнений и идей. О том, живете ли вы в этой реальности, или, как в старой песне Андрея Макаревича, все ждете и ждете светлого будущего:

 
Как верили, что главное придет,
Себя считали кем-то из немногих,
И ждали, что вот-вот произойдет
Счастливый поворот в твоей дороге,
Судьбы твоей счастливый поворот.
 

Вы задумаетесь о том, есть ли в вас то самое зерно безумия, которое отличает не только гения от обывателя, но и человека творческого от чеховского «Человека в футляре». Задумаетесь о своей уникальности и уникальности Другого. О мужестве жить своей жизнью и проживать ее, рискуя, страдая, радуясь, ошибаясь. О том, как быть собой.

Если вы знакомы с предыдущими работами Игоря Погодина, вам будет легче заметить, как его идеи складываются в достаточно стройную концепцию. Возникнув в русле гештальт-терапии, которая сейчас, как и все психотерапевтическое поле, подвергается процессам дифференциации и интеграции, диалоговая модель в свое время решала важную проблему. Так, Андре Шемен, французский гештальт-терапевт, в своей статье «К вопросу о гештальт-терапии семейной системы» говорит о «белых пятнах», неразрешимых гештальт-терапией в рамках теории поля. По сути, в школьной модели гештальт-терапии «организм-среда» нет места такому понятию, как коммуникация. Работы Игоря, посвященные диалогу, позволяют заполнить эту лакуну. Глубокое и многогранное описание контакта и его свойств позволяют качественно менять терапевтическое взаимодействие, переходя на другой логический уровень, и существенно обогащают современную гештальт-терапию.

Но сегодня диалогово-феноменологическая модель трансформируется и превращается в целостный, самостоятельный подход со своей методологией, теорией развития и методами работы. У нее есть как свои последователи, так и противники, свидетельство чему – жаркие интернет-дискуссии и споры в психотерапевтическом сообществе между первыми и вторыми.

Все течет, все меняется – и мы, и мир вокруг, и психотерапия. И эта идея, при помощи которой Игорь конфронтирует миф о стабильности психического, по-новому «подсвечивает» терапевтическую практику. Мы не можем контролировать мир, других и даже себя. Это та данность, которую нужно принять.

Поэтому сегодня актуальны слова Гераклита: «В одну и ту же реку нельзя войти дважды и нельзя дважды застигнуть смертную природу в одном и том же состоянии, но быстрота и скорость обмена рассеивает и снова собирает. Рождение, происхождение никогда не прекращается».

И пускай диалогово-феноменологическая терапия тоже не останавливается в своем развитии, а ее основатель Игорь Погодин радует нас очередными сложными, «взрывающими сознание» текстами, позволяющими по-новому взглянуть на поле современной психотерапии и задуматься о себе, о других и о нашей непростой, но очень важной профессии, которая всегда будет находиться в поле, которое принадлежит и науке, и искусству, и одновременно не принадлежит ничему…

Наталья Олифирович, Директор по организационному развитию Института Гештальта, кандидат психологических наук, доцент, гештальт-терапевт, супервизор

Первичный опыт в психотерапии переживанием: на перекрестке философии и физики

Что такое первичный опыт?

Первичный опыт апеллирует исключительно к феноменам. При этом вопрос о принадлежности любого из элементов первичного опыта кому бы то ни было не имеет ровным счетом никакого смысла, поскольку поле еще не дифференцировано на субъекта и объекты. Их попросту не существует. Разумеется, такого рода «хаос»[1]1
  Слово «хаос» заключено мною в кавычки постольку, поскольку не предполагает беспорядка. Наоборот, все элементы поля взаимно обуславливают друг друга, находясь в некотором взаимодействии, называемом нами процессом переживания.


[Закрыть] не может существовать в сознании долгое время ввиду чрезвычайно высокой интенсивности контроля, характеризующего человеческую культуру. В обыденном сознании мы привыкли в большей степени апеллировать к абстрагированному опыту, в который трансформируется первичный при выделении в нем базовых абстракций, каковыми являются, например, субъект и объект, а также пространство и время. На первый взгляд, эти абстракции поля являются необходимым его свойством. Но только на первый взгляд. Далее я попытаюсь несколько развернуть свою позицию относительно роли абстракций для формирования реальности.

Нам кажется, что без представлений о Я, Ты, Он(а/и/о), это и другое мышление перестанет существовать, за ним исчезнет речь, как следствие, исчезнут правила, нормы и ответственность, и в мире воцарится хаос, чреватый разрушением. Хотя справедливости ради стоит отметить, что до воображения себе такой картины дело просто не доходит, поскольку современного конвенционального мышления без рассматриваемых абстракций просто нет. Мы не умеем думать в терминах первичного опыта. Представьте себе на минутку, что вы осознаете нечто, чему невозможно приписать источник и ответственность. Например, чувствуете страх или радость, которым не можете дать никакой точки отсчета в пространстве и во времени. Как следствие, уже невозможно определить вы ли радуетесь или нет, сейчас это происходит или завтра. Не почувствовать панику при этом просто невозможно. Когда феномены и их непрекращающаяся динамика принадлежат полю, то ими оказывается совершенно невозможно управлять. Представление о том, что вы существуете, тут же утрачивается, поскольку больше нет ни субъекта, ни пространства, ни времени[2]2
  Описываемая ситуация моделирует феноменологию, которую в нашей культуре принято именовать «сумасшествием». Именно ориентация человека в пространстве, времени и собственной личности служит наиболее очевидным и важнейшим критерием отграничения психической нормы от патологии.


[Закрыть]. К счастью для участников этого эксперимента, привычка западного человека переживать опыт абстракциями, мгновенно восстанавливает статус-кво. При этом реальность приобретает свои устойчивые контуры – ощущения и чувства принадлежат тому или иному субъекту, а источником их является тот или иной объект.

Повторю, абстракции поля на первый взгляд представляются нам само собой разумеющимися и совершенно незаменимыми. Однако очевидность такого мнения лишь призрачна. Реальность существует также и до принудительного разделения поля на субъект и объект. Более того, эта реальность (реальность первичного опыта) зачастую оказывается гораздо более богатой и яркой, поскольку значительная часть феноменологии переживания просто-напросто отчуждается или ограничивается в силе проявления и витальности ввиду того, что совершенно не вписывается в представления о Я/Он/Это. Поэтому именно восстановление чувствительности к элементам первичного опыта и легло в основание диалогово-феноменологической психотерапии в качестве базового ее принципа.

Так, с этой позиции вопрос о принадлежности феномена, появившегося в терапевтическом контакте, утрачивает какой бы то ни было смысл. Имеет значение лишь то, каким образом этот феномен встраивается в текущую терапевтическую ситуацию и может ли он быть размещен в процессе переживания. При этом неважно, кому «принадлежит» этот феномен. Но принципиально – размещение его в свободном процессе переживания в терапевтическом контакте. Любые попытки приписать принадлежность феномена тому или иному субъекту терапевтического процесса носят исключительно волюнтаристский характер и уже производны от «невроза». Такое атрибутирование всегда предполагает централизацию власти[3]3
  Что входит в противоречие с базовым принципом децентрализации власти, постулируемым в методологии диалогово-феноменологической психотерапии.


[Закрыть], что уже само по себе деформирует контакт. Так, для того, чтобы приписать ответственность тому или иному участнику терапевтического процесса, необходимо локализовать власть у одного из его субъектов – терапевта или клиента. Искажающий вопрос всего один – кому принадлежит ответственность за динамику терапевтических отношений? При этом зачастую в погоне за «терапевтической правдой» утрачивается ценность самого феномена.

Если терапевт приписывает тот или иной феномен «неврозу» клиента, то вне зависимости от поведения последнего – он либо конфронтирует по этому поводу с терапевтом, либо соглашается с ним – феномен остается вне зоны переживания. При этом он скорее замораживает терапевтическую динамику, нежели поддерживает ее. Если же терапевт атрибутирует актуальный феномен сессии своему «неврозу», то снова терапевтический диалог и процесс переживания, который привязан к нему, должен будет приостановиться или деформироваться, поскольку в этой ситуации принято «не отягощать терапию личными проблемами терапевта». В результате терапевтический контакт оказывается лишен части его ценного содержания и динамики.

На мой взгляд, было бы в высшей степени высокомерным полагать, что мы как терапевты можем избавить терапию от влияния своего психологического своеобразия и уникальности. Даже более того, не просто высокомерным, но и в некотором смысле суицидальным, поскольку таким образом мы пытались бы уничтожить в актуальном контакте часть своей жизни. У нас нет другого инструмента терапии, кроме «своего невроза». Более честным было бы признать это и относиться к терапии как к пути совместного с клиентом развития – порой нелегкого и опасного, по крайней мере, для самооценки терапевта. Итак, любой феномен, появившийся в терапевтическом контакте, принадлежит этому контакту и больше ничему и никому. Или, если хотите, обоим его участникам. Причем степень претензий на собственность для того или иного феномена установить достоверно уже не удастся или будет лишь умозрительно-волюнтаристским.

Развитие клиента в терапии происходит зачастую через развитие терапевта. «Клиенты приходят к нам, жалуясь на проблемы, схожие с нашими собственными; как говорится, рыбак рыбака видит издалека» – таково распространенное мнение среди практикующих психотерапевтов. По всей видимости, такой способ интерпретации терапевтических феноменов менее болезненен для самолюбия специалиста. Другой, более очевидный, но менее приятный, способ объяснения заключается в том, что мы индуцируем терапевтическую тематику клиента «своим собственным[4]4
  Использование слова «собственным» нам представляется не совсем корректным с точки зрения используемой методологии диалоговой модели психотерапии. Однако мы используем его для усиления акцента на выдвигаемом тезисе.


[Закрыть] базовым дефектом», проявляющимся в способе организации контакта. Сказанное, однако, не имеет выраженных негативных коннотаций. Очевидным является факт, что клиент приходит именно к данному терапевту, а не к другому. А у терапевта все равно не будет другой «личности» (self-парадигмы), кроме той, что он обладает. Иначе говоря, мы лечим своим собственным «базовым дефектом». Процесс психотерапии представляет собой процесс попутного совместного развития клиента и терапевта. Причем развитие последнего является основной движущей силой развития первого.

Еще одним основанием для рассматриваемой позиции служит базовый для феноменологии тезис о том, что любой психический акт интенционален по своей сути[5]5
  Данный тезис принадлежит Ф. Брентано и развит в феноменологии Э. Гуссерлем [2005].


[Закрыть] [Э. Гуссерль, 2005]. В процессе психотерапии совершенно невозможно элиминировать личную интенцию, лежащую в основе любой интервенции терапевта. Более того, в дополнение к предыдущему тезису о развитии стоит добавить, что именно интенции терапевта являются основанием терапевтического инструментария. Базовый тезис феноменологии «Я такой потому, что ты есть» не оставляет нам иного выхода, как отпустить эти бесплодные и зачастую деструктивные попытки контроля терапевтического процесса. Повторю, важно лишь то, каким образом мы с клиентом обойдемся в нашем контакте с тем или иным феноменом, станет ли он элементом переживания или канет в Лету.

На этом этапе изложения своей позиции я могу столкнуться с возражениями сторонников феноменологического подхода, которые заключаются в лишении права на жизнь словосочетания «феномен первичного опыта». Поскольку феномен является по определению фактом сознания [М. Хайдеггер, 2002; Э. Гуссерль, 2005], а сознание выступает неотъемлемым атрибутом субъекта, постольку категория «феномен» отсылает нас к уже дифференцированному абстракциями полю, т. е. вторичному опыту. Однако этот аргумент имеет значение лишь до тех пор, пока не подвергается сомнению необходимость атрибутировать сознание субъекту. Принцип децентрализации власти [Е. Калитеевская, 2001] позволяет нам вывести сознание из-под юрисдикции субъекта. Сознание, равно как, следовательно, и любой феномен принадлежит не субъекту, но полю.

Схожие с данными размышлениями идеи мы можем найти также и в естественных науках – физике, астрономии, математике. Так, например, квантовая физика основана на гипотезе о процессуальной природе реальности. Однако корни этой методологической позиции движутся еще далее в прошлое. Еще в позапрошлом столетии Э. Мах выдвинул свой вариант позитивизма. К.Ф. Вайцзеккер пишет об этом: «В любом случае надо попытаться выяснить, существует ли философия, которая объединяла бы субъект и объект в одну концептуальную структуру. Начав изучение физики, я был глубоко поражен в этом отношении философией Эрнста Маха. Поэтому перейду теперь к позитивизму, ибо Мах справедливо считается одним из величайших его представителей. Мне хотелось бы подчеркнуть, что меня поразила философия Маха больше, чем любой другой вариант позитивизма. Замысел Маха состоял в том, что можно обойтись без понятия субъекта (“Я”) и без понятия вещи (или объекта), если говорить об “ощущениях” как единственной фундаментальной реальности. Он назвал их “элементами”, ответив, что их можно называть и ощущениями, если кому-то нравится это обозначение, но в таком случае необходимо быть очень внимательным, чтобы понимать, что элементы – не опущения субъекта, которые вызываются объектами; наоборот, они – первичная реальность» [К.Ф. Вайцзекер, 1993, с. 117]. Далее он продолжает: «Используя более современный язык, можно назвать положительный источник ощущений вещью, а отрицательный источник – субъектом. Ощущения сходятся в некую единую точку? Тогда “Я”, или что-то подобное и будет точкой единства ощущений» [К.Ф. Вайцзекер, 1993, с. 117].

Итак, надеюсь, мне удалось обосновать необходимость реабилитировать значение первичного опыта для переживания человека. Разумеется, это пока не означает смены парадигмы в методологии психологических наук и психотерапии. Рассматривая значение первичного опыта как источника психических актов, я не пытаюсь нивелировать ценность вторичного, абстрагированного, опыта. Построение отношений людьми друг с другом, процесс концептуализации практической и теоретической деятельности человека и другое невозможны без оперирования абстракциями субъекта и объекта. Однако важно понимать, что это абстракции, и быть внимательнее к тем процессам, которые происходят на «первом этаже психического».

Одним из следствий анализа соотношения первичного и абстрагированного опыта является возникающее сомнение в существовании базовой до сих пор категории психологии и психотерапии – внутреннего мира индивида. Словосочетания «внутренний мир», «внутренний ребенок», «внутренний цензор» и множество других теряют свое значение на фоне утраты определяющего положения абстрагированного опыта в сфере психического. Концепция полярностей, одна из самых популярных идей в различных направлениях психотерапии, также теряет смысл, равно как и любые представления о психических инстанциях. Соответственно не могут остаться недеконструированными представления о структуре психического. В реальности нет ничего внутреннего или внешнего, есть лишь поле и процесс переживания в нем. Переживание – это также процесс, принадлежащий полю, как и осознавание, на котором он основан. Это и есть базовая первичная реальность существования человека. Осваивая этот взгляд, у человека неизбежно постепенно стирается грань между внутренним и внешним. То, что раньше было внешним, становится внутренним, и наоборот – то, что мы в уверенности относили к внутренней жизни, становится внешней реальностью.

В процессе переживания и, следовательно, в существовании психической реальности комбинированы и первичный, и вторичный, абстрагированный, опыт. Акцент на первом мы ставим лишь по причине его привычной репрессии в структуре западного мышления. Для нас даже методологически они имеют равное значение ввиду соприродности их обоих сфере психологического. Привычным образом мы отвергаем возможность смешения внутреннего и внешнего. Но так ли уж это невозможно. Может быть, мы просто создали реальность, основанную на расщеплении внутреннего и внешнего, в которой и живем? При отказе от этой привычки (что возможно при возвращении власти творческому вектору переживания) гипотетически внутреннее может стать внешним и наоборот. Вспоминается увиденный недавно фильм «персонаж», в котором жизнь писательницы, автора романа о жизни налогового инспектора, смешалась с жизнью этого самого главного героя. Им даже удалось встретиться в конце фильма и изменить финал романа. Отсюда возникает закономерный вопрос – является ли персонаж внутренней реальностью автора или принадлежностью поля?! Так ли уж нереально, чтобы персонажи наших грез и фантазий, жили в нашей жизни?! Если кто-то из нас сейчас пишет «свой роман», то стоит ли выбрасывать его за пределы реальности, заталкивая его в рамки «внутреннего мира»?

Мир, в котором мы живем, есть некоторое отражение романа жизни. Иногда в большем или меньшем приближении, иногда с точностью до каждой сцены и диалогов. Что я имею в виду? Попробую пояснить этот тезис на нескольких примерах, имеющих различные аспекты его природы. Во-первых, сказанное имеет отношение к категориям судьбы, смысла жизни, своего предназначения. Традиционно, говоря о смысле жизни, мы подразумеваем под ним то, что мы можем открыть или обрести. Звучит это так, как если бы смысл и предназначение были фиксированы в рамках одной человеческой жизни. При этом жизнь человека рассматривается как развивающаяся в рамках той или иной внешней реальности, более или менее стабильной и объективной по своей сути. Так ли это на самом деле? Полагаем, что предназначение и судьба – это не нечто заданное, что можно обнаружить или открыть, ответив на вопрос «В чем моя миссия, в чем смысл жизни, какова моя судьба и мое предназначение?». Скорее, это нечто, что создается ежесекундно. Собственно говоря, это и есть процесс переживания, категория которого находится в фокусе внимания диалоговой модели психотерапии. Каждое мгновение своей жизни мы участвуем в ее создании, творя и миссию, и судьбу. Возможно, Бог создал Землю и человека не за 6 дней, а продолжает делать это все время в процессе переживания каждого из нас. Творение мира – это не некая историческая точка, а перманентный процесс. Нам же остается оставаться чувствительными к этому процессу, точнее, к полю, в котором он происходит. Собственно говоря, обретение своего смысла и предназначения суть процесс восстановления чувствительности к полю и переживания в нем.

Во-вторых, уже общим местом даже в обыденном сознании стало представление о том, что мы сами хозяева своей судьбы и можем конструировать ее самостоятельно: «Если очень чего-то хотеть, то оно обязательно сбудется». Психологические технологии, например НЛП, уже давно взяли на вооружение этот тезис, получивший, кстати сказать, и научное обоснование со стороны квантовой физики[6]6
  В популярном виде это обоснование представлено в документальном фильме «Кроличья нора» (производство Lord of the Wind Films, L.L.C.).


[Закрыть]. Если как можно более подробно субмодально собрать содержание той или иной мечты или фантазии о будущем, то она осуществится с большей степенью вероятности[7]7
  К слову сказать, сказанное справедливо не только в отношении желаний и мечтаний, но также, например, и в отношении страхов, катастрофических ожиданий и фантазий. При детальном представлении в процессе переживания страхов они зачастую становятся также реальностью. Яркое свободное в своей витальности переживание актуализирует его творческий вектор. «Будущее» нам чаще всего мстит за попытки его контролировать исполнением наших желаний или реализацией фантазий.


[Закрыть]. Усилить этот эффект, оказывается, можно еще за счет субмодальной репрезентации в настоящем некоторых промежуточных этапов на пути к поставленной цели. Так, «внутренний» мир становится «внешним». При «воспоминаниях» же происходит обратная трансформация «внешнего» мира во «внутренний». Таким образом, некоторой искусственностью обладает не только разделение реальности на «внутреннюю» и «внешнюю», но также и традиционное деление опыта на воспоминания (прошлое), переживание (настоящее) и мечты (будущее). Об этом и поговорим далее.