Текст книги "Психотерапия как путь формирования и трансформации реальности"

До сих пор в качестве признака вторичного опыта я рассматривал наличие субъекта и объекта. Однако поле обладает не только этими атрибутами. В качестве неотъемлемых свойств нашей жизни выступают также, например, пространство и время. Обсуждения этих категорий мы пока коснулись лишь немного. Поэтому, опираясь на методологию диалогово-феноменологической психотерапии, нам следует каким-либо образом отнестись и к этим атрибутам поля. Анализ базовых категорий поля представляется мне не очень простым занятием, особенно учитывая множество стереотипов мышления, как бытового, так и научного, многие из которых в своей истории насчитывают тысячелетия. Всерьез ни одно из традиционных представлений о базовых атрибутах поля не подвергалось ревизии. Сказанное характерно даже для самых передовых и прогрессивных научных взглядов. Так, например, теория поля К. Левина, осуществив радикальный прорыв в психологии в сторону от парадигмы индивидуализма, описывая динамику полевых процессов, все же в полной мере оперировала категориями субъекта и объекта. То же касается и революционного прорыва в психотерапии в виде теории self, осуществленного авторами гештальт-терапии. Так, Ф. Перлз и П. Гудмен, говоря о self как процессе в поле, через несколько страниц описывают поле «организм/среда» [Ф. Перлз, по. Гудмен, 2001]. Под сомнение базовые конструкты субъекта/объекта, несмотря на смещение внимания с них на собственную динамику поля, никогда не ставились. Еще более это справедливо для категорий пространства и времени. Ревизия их, нужно сказать, даже в рамках самых смелых философских и психологических концепций была лишь очень умеренной.

Мы считаем такое положение дел совершенно естественным. На представления о субъекте/объекте, пространстве и времени опирается наш мир, в котором мы живем. Мы создали его сами и разрушить не имеем права. Учитывая необычность этого тезиса, поясним его. Что значит, что мы создали мир сами? Прежде чем пояснить это утверждение, напомним читателю положение о двойственной природе переживания, принятое в диалогово-феноменологической психотерапии [И.А. Погодин, 2009]. В обыденном сознании, равно как и в психологической науке [Ф.Е. Василюк, 1984], переживание представляет собой некоторую деятельность, направленную на ассимиляцию комплекса феноменов, вызванных тем или иным событием реальности и тем самым на приспособление к этой реальности. Диалогово-феноменологическая же психотерапия, основываясь на полевой и феноменологической парадигме, обращает внимание на тот факт, что переживание не только и не столько выполняет функцию адаптации к существующей реальности, сколько ежесекундно создает ее заново. Такое свойство переживания я связываю с творческим вектором адаптации, который является первичным по отношению к вектору приспособительному. Разумеется, что создание реальности ввиду фиксирования или блокирования self-парадигмой процесса переживания зачастую идет по замкнутому кругу, создавая одну и ту же феноменологическую картину. Так появляются представления об объективно наличествующей и стабильной во времени реальности. Эта стабильность может носить индивидуальный характер, в этом случае принимая множество названий – идентичность, самость, мировоззрение, характер и пр. Вместе с тем те же процессы диалектики творчества и адаптации внутри процесса переживания участвуют в создании более глобального продукта – представлений о мире в целом, которые разделяются большинством людей. Именно большинством, поскольку в противном случае реальность нашей жизни была бы значительно менее предсказуемой. Оставшееся меньшинство, не разделяющее принятые представления о реальности, либо подвергается сегрегации по причине их «безумия» [М. Фуко, 1997, 2005], либо осмеивается и преследуется в связи с инакомыслием, либо основывает новые парадигмы, школы и учения. Хотя зачастую все эти категории меньшинства отличаются между собой лишь наличием или отсутствием счастливого случая в их жизни.

Итак, заслуга в принятии устойчивых представлений о реальности принадлежит адаптационному вектору переживания. Он предполагает согласование людьми тех положений и убеждений относительно реальности, которые образуют концепции мира современного взрослого человека. Например, о природе смерти и рождения. Впрочем, так же, как и миллионы других концепций. Действительно, рождение и смерть являются лишь составляющими тех или иных концепций о мире. Проще говоря, как бы ни прозвучало это странно, рождение и смерть – это факты сознания, но не объективной реальности. Так, например, уже давно биологи находятся в недоумении, отчего человек умирает, если все клетки организма обновляются бесконечно. Я полагаю, люди умирают, соблюдая договоренности. Концепция гласит, что человек живет не более 80—120 лет. Средняя продолжительность жизни, варьирующаяся от региона к региону, колеблется где-нибудь от 32,2 лет (Свазиленд) до 82,75 лет (Андорра). И люди таки умирают в этом возрасте. Наша жизнь положена на алтарь негласных конвенциональных договоренностей. Есть и внутрисемейные негласные контракты на смерть. Так, многие люди умирают в раннем возрасте, соблюдая точно таким же образом контракт с семьей. Полагаю, что если бы этих договоренностей не было (это чисто теоретическое предположение), люди могли бы жить, лишь апеллируя к процессу переживания. Иначе говоря, бесконечно долго. Сказанное в полной мере относится также и к рождению. Никаких свидетельств тому, что у нас были или есть родители, не существует. Разве что кроме собственно фактов сознания человека. Люди просто договорились о том, что каждый из нас появляется в результате, например, совокупления двух разнополых людей. В это и верим, создавая в своем сознании как самих родителей, так и доказательства их существования в виде фотографий и видеозаписей. Итак, именно концепции поддерживают мир в стабильном виде. И распространяются они по аналогии с вирусом, заполняя гипотетическое пространство «внутреннего мира человека» [И.А. Погодин, 2011].

Творческий же вектор переживания вносит инновации в концепции мира. Эти новообразования могут носить относительный характер, не затрагивая основ мировосприятия, либо быть более или менее революционными. В последнем случае коллективное сознание реагирует так, как любой организм реагирует на угрозу вторжения инородного тела, а именно отвержением или, в некоторых случаях, уничтожением. Говоря об основах мировосприятия, справедливости ради стоит отметить, что представления о реальности, разумеется, не являются идентичными у разных взрослых людей на планете. Они, очевидно, варьируются от культуры к культуре, от одной субкультуры – к другой, от одного индивида – к другому. Конечно, степень ригидности и тоталитарности культуры той или иной страны или региона накладывают свой отпечаток в виде уменьшения степени отличия между взрослыми гражданами.

Я неслучайно использую словосочетание взрослый человек, поскольку именно в процессе социализации представления о мире у нас становятся значительно более стабильными и порой даже ригидными. Дети же по причине приоритета в процессе переживания творческого вектора обладают менее устойчивыми представлениями о мире, создавая его ежедневно и ежеминутно заново. И лишь выдвигаемые для них «миром взрослых» условия социализации стимулируют развитие активности приспособительного вектора переживания, что происходит, разумеется, в ущерб творчеству. В среднем концепция мира ребенка приближается к мировоззрению взрослого человека к 8—12 годам. В это время адаптационный вектор переживания, выросший в своем значении «в полный рост», начинает свое стабилизирующее и в некотором смысле хронифицирующее влияние. Таким образом, концепция мира ретранслируется от поколения к поколению, представляя собой некую форму культурального вируса.

Вернемся же к обсуждению категорий времени и пространства как базовых абстракций поля. Отметим с самого начала, что сам по себе первичный опыт совершенно не предполагает апеллирования к этим абстракциям. В зоне первичного опыта нет представлений о «там» или «тогда». Конечно же, скажут мне, в психотерапии имеет значение только «здесь и сейчас». Но и это не совсем верно. «Здесь и сейчас» является не в меньшей степени абстракцией, чем «там и тогда»[8]8
  Более того, «здесь и сейчас» и «там и тогда» являются комплементарными друг другу. Метафорически выражаясь, оба этих сегмента опыта имеют общую границу. Таким образом, они не могут существовать по раздельности. Если предположить, что исчезает один из элементов этой пары, то одновременно с ним исчезает и второй.


[Закрыть], поскольку также предполагает сегментирование опыта, часть из которого вытесняется за пределы переживания. Так, например, будущее и прошлое, а также отдаленные в пространстве события переживать невозможно. Разве что только через призму размещения их репрезентации в «здесь и сейчас». Например, важным постулатом гештальт-подхода в психотерапии является рекомендация размещения рассказов о событиях прошлого или фантазий о будущем в актуальном контакте. Так, как это актуально именно сегодня. В некотором смысле это движение вперед по сравнению с использованием сегментов поля под названием «прошлое» и «будущее» лишь в качестве фона, объясняющего актуальные проблемы и симптомы клиента. Тем не менее сегменты поля, не вписывающиеся в «здесь и сейчас», оказываются как будто изгнанными из переживания. Как правило, воспоминания о прошлых событиях и фантазии воспринимаются с поправкой на их несвоевременность, что проявляется, например, в качестве переживания.

Повторю, что собственно первичный опыт не предполагает существования абстракций. В динамике возникающих феноменов нет значения, к какому сегменту поля они относятся. Нет вовсе пока никаких сегментов. В реальности, однако, такое положение вещей не случается сколько-нибудь продолжительное время. Мы привыкли мыслить и переживать, используя абстракции. Категории времени и пространства немедленно сегментируют осознавание и переживание. Часть абстрагированного опыта помещается в «здесь и сейчас», другая же транспортируется в «там и тогда». Психотерапевтический процесс, как правило, фокусируется в большей степени на первой части, тогда как вторая, подчиняясь принципу прегнантности, наделяет смыслом первую. Такое положение вещей представляется мне максимально привычным для человека современной цивилизации.

Причем договоренности об абстрагировании и сегментировании поля являются столь неоспоримыми и устойчивыми, что человек, вольно или невольно их нарушивший, рискует подвергнуться сегрегации на основании его безумия. И действительно, если кто-либо из нас вдруг начнет переживать феномены «прошлого», «будущего» или «отдаленного» так же ярко, как относящиеся к «здесь и сейчас», то, скорее всего, это вызовет подозрения со стороны окружающих людей в его душевной сохранности. Понятия «бред» и «галлюцинации» окажутся здесь как нельзя кстати. Тем не менее науке и общественному сознанию, разумеется, известны случаи, когда одаренные[9]9
  Одаренными в данном контексте мы называем тех, кто при прочих равных условиях не был отнесен к сумасшедшим. Иногда это лишь дело случая.


[Закрыть] люди переживали происходящее в «прошлом» и «будущем», а также далеко от места их нахождения так отчетливо, что позволяло им маркировать это как реальность. Я уж не говорю о тысячелетних традициях разных народов, проявляющихся в ритуалах и носящих схожий характер, а также многочисленные кинофильмы и книги, в центре внимания которых находится способность людей актуально переживать «там и тогда».

Игнорировать эти факты, естественно, невозможно. Хотя по-прежнему западная цивилизация, нагружает особой ценностью абстракции поля – время, пространство, субъект/объект. Таким образом, первичный опыт время от времени «прорывается» сквозь сегментированное абстракциями поле в виде произведений искусства, сверхспособностей, различных психологических аномалий, древних ритуалов, снов и пр. Человек западной цивилизации постоянно ищет все новые способы доступа к первичному опыту, по возможности избегая сегрегации. Диалогово-феноменологическая психотерапия также акцентирует свое внимание на первичном опыте, позволяя в терапевтическом контакте Жить всем феноменам, в том числе и до трансформации их в абстрагированный опыт. При этом не имеет регулирующего для терапевтического процесса значения, к какому сегменту феноменологического поля относится тот или иной феномен.

Итак, время и пространство выступают в качестве абстракций поля. Первичный опыт, лежащий в основе переживания, не предполагает необходимости в них. Вторичный же опыт корригирует процесс переживания, адаптируя его под концепцию мира западного человека и отчуждая некоторые составляющие за пределы «здесь и сейчас». Поскольку именно в «настоящем», согласно традиционной модели мира, живет человек. Именно на этой идее и основан процесс психотерапии, которая является продуктом западной культуры[10]10
  Надеюсь, утверждение о том, что психотерапия является продуктом западной культуры, не унижает достоинства культуры восточной, в которой на сегодняшний день психотерапия также довольно развита.


[Закрыть]. Вне зависимости от направления и школы любая психотерапия ставит своей целью адаптацию человека в настоящем, поскольку Жизнь имеет отношение только к настоящему. Кстати говоря, развитие человека в онтогенезе от детства – к взрослости предполагает также смещение процесса переживания в зону настоящего. При этом прошлое и будущее тускнеют, будучи выведенными за рамки процесса Жизни и тем самым в некотором смысле девальвируются[11]11
  Вспоминается в связи со сказанным фраза Андрея Макаревича, прозвучавшая в художественном фильме «О чем говорят мужчины»: «Не стало будущего. Раньше в детстве впереди было что-то яркое, неизвестное, а сейчас я точно знаю, что будет потом – то же, что и сегодня – заниматься буду тем же, в рестораны ходить те же, на машине ездить примерно такой же. Вместо будущего стало настоящее. Просто есть настоящее, которое есть сейчас, и настоящее, которое будет потом. И главное, что мне мое настоящее нравится – машина хорошая, рестораны вкусные. Только будущего жалко!»


[Закрыть]. Но так ли уж оправдано расщепление переживания на временные зоны, одной из которых придается статус актуальной жизни, другой приписывается источник объяснения в виде причин настоящих психических явлений, а третья выполняет функцию прогнозирования, планирования и грез? Является ли необходимым принцип психического детерминизма для психотерапии? В достаточной ли степени мы используем ресурсы «прошлого» и «будущего» в рамках процесса переживания? Полагаю, что нет.

Переживая апокалипсис

Базовые атрибуты концепций мира взрослого человека, например, представления о субъекте/объекте, пространстве и времени являются их фундаментом. Полагаю, именно поэтому концепции, описывающие относительность этих конструктов, воспринимаются обычным человеком как научная фантастика или попросту бред, выносясь тем самым за пределы его переживания. К таким концепциям относятся представления об относительности времени И. Канта, теория относительности А. Эйнштейна, а также теория Большого Взрыва.

Астрономы и физики говорят, что категории пространства и времени очень относительны. Пространство все время расширяется, причем чем дальше от нас, тем быстрее. Отдаленные точки Вселенной ускользают от нас со скоростью, большей, чем скорость света, поэтому увидеть их не представляется возможным. Но самое интересное, что до Большого Взрыва ни пространства, ни времени не существовало вовсе. Так, Вернер Карл Гейзенберг в своей работе «Физика и философия» пишет: «Что касается времени, то здесь, кажется, что-то вроде “начала” имело место. Многие наблюдения указывают на то, что вселенная около 4 миллиардов лет назад имела “начало” или, во всяком случае, что в то время материя вселенной была сконцентрирована в значительно меньшем объеме пространства, чем сейчас, и что с того времени вселенная все еще продолжает расширяться из этого небольшого объема с различными скоростями. Это одно и то же время в 4 миллиарда лет все снова и снова появляется во многих различных наблюдениях, например возраста метеоритов, минералов на Земле и т. д., и поэтому было бы, вероятно, затруднительно найти этому объяснение, совершенно отличное от идеи возникновения мира 4 миллиарда лет назад. Если идея “возникновения” в этой форме окажется правильной, то это будет означать, что по ту сторону указанного момента времени – то есть ранее, чем 4 миллиарда лет назад – понятие времени должно претерпеть существенные изменения» [В. Гейзенберг, 1989, с. 75].

Схожую позицию на эту проблему, но с другой стороны, мы обнаруживаем у Августина Блаженного. В исповеди Августина, например, вопрос поставлен в следующей форме: «Что делал бог до того, как он создал мир?» Августин не был удовлетворен известным ответом: «Бог был занят тем, что создавал ад для людей, задающих глупые вопросы». Это был бы слишком дешевый ответ, полагает Августин; и он пытается рационально проанализировать проблему: только для нас время течет, только мы ожидаем его как будущее, оно протекает для нас как настоящее мгновение, и мы вспоминаем о нем, как о прошлом. Но бог не находится во времени. Тысяча лет для него – что один день, и один день – что тысяча лет. Время было создано вместе с миром, оно, стало быть, принадлежит миру, и поэтому в то время, когда не существовало вселенной, не было и никакого времени. Для бога весь ход событий во вселенной был дан сразу. Значит, не было никакого времени до того, как мир был создан богом [В. Гейзенберг, 1989].

Возможно, именно идея разрушения стабильности времени, пространства, субъекта/объекта способствовала также появлению представлений о конце света, который, кстати говоря, иногда и называют «окончанием времен». Но может быть, Жан Бодрийяр прав, утверждая, что мы живем уже после конца Света? Я бы, однако, уточнил, что мы живем не после конца Света, а одновременно с ним. Апокалипсис в некотором смысле присутствует всегда, в каждой минуте нашей жизни. Равно как и создание Вселенной принизывает каждый момент нашего переживания. Мы как бы сосуществуем со своей смертью. Но не только со смертью, но и с рождением. И рождение, и смерть как бы присутствуют одновременно, хотя слово «одновременно» очевидно не совсем корректно в настоящем контексте. Полагаю, страх смерти как популярнейшая тема психологических и философских исследований появился как способ отказа от ее переживания в рамках первичного опыта. Она была изолирована внутри абстрагированного опыта в разделе «будущее» и управляет нашей «сегодняшней психической жизнью» на расстоянии.

Итак, мы живем не после Апокалипсиса и не после множества прошлых «исторических» событий, а вместе с ними. Процесс рождения и смерти, как нашей собственной, так и всей Вселенной разворачивается в едином процессе переживания, который первичен по отношению к процессу сегментирования его категориями времени, пространства, субъекта/объекта. Нивелирование значения времени ставит под сомнение наши представления об истории. Если для переживания все уголки «времени» доступны, то историческая динамика должна претерпеть некоторые довольно значительные изменения. Или история утрачивает свой смысл вовсе, или имеет право на существование, но с учетом фактора переживания. Иначе говоря (знаю, насколько это звучит безумно), мы всегда остаемся современниками Ивана Грозного и Перта первого. Более того, история, собственного говоря, перманентно создается переживанием. И лишь отчуждение множества соответствующих элементов поля не дает нам возможности это осознать. И хотя некоторым людям и удается актуально переживать исторические и пространственно отдаленные события, никакого влияния на культуру и мышление это не оказывает ввиду сегрегации этих людей на основании их «безумия» и изоляции этого нового и опасного культурального вируса внутри института психиатрии.

Сказанное верно также и в отношении концепций Рая и Ада. Рай и Ад, будучи вынесенными за пределы актуального переживания и известного нам жизненного пространства, выступают лишь в качестве некоторых ориентиров в «будущем». Но поскольку в едином процессе переживания значение времени нивелируется, то можно предположить, что ад и рай являются реальностью каждого человека. В этот момент моих рассуждений пришла пора напомнить, что с рассматриваемой методологической позиции примата первичного опыта над базовыми атрибутами реальности нивелируется значение не только времени, но и пространства. Это означает, что рай и ад присутствуют потенциально или актуально (чаще, разумеется, потенциально) в самом переживании. Поле переживания, таким образом, оказывается значительно шире любых конструктов, которыми оно сегментируется.

Настоящее стремится к нулю или в сторону отрезка времени, именуемого ничто[12]12
  Хотя справедливости ради стоит отметить, что с позиции, например, теории относительности это не так. Так, В. Гейзенберг пишет по этому поводу: «Но здесь возникает существенное различие: в классической теории мы принимаем, что будущее и прошлое отделены друг от друга бесконечно малым интервалом времени, который можно назвать настоящим мгновением. В теории же относительности мы видели, что дело обстоит несколько иначе. Будущее отделено от прошлого конечным интервалом времени, длительность которого зависит от расстояния до наблюдателя. Какое угодно воздействие может распространяться только со скоростью, которая меньше или равна скорости распространения света. Поэтому наблюдатель в данное мгновение не может ни знать, ни оказать влияние на событие, происшедшее в некоторой удаленной точке в промежутке между двумя характеристическими моментами времени. Первый момент – мгновение, в которое должен быть послан из места события световой сигнал, который достигнет наблюдателя в момент наблюдения. Другой момент – мгновение, в которое световой сигнал, посланный наблюдателем в момент наблюдения, достигает места события. Весь конечный интервал времени между обоими этими мгновениями может быть назван для наблюдателя в данный момент наблюдения “настоящим”. Ибо любое событие, происшедшее в этот интервал времени, не может в момент выполнения наблюдения ни стать известным наблюдателю, ни испытать какое-либо воздействие последнего, и именно так было определено понятие “настоящее”. Всякое событие, имеющее место между обоими характеристическими моментами времени, может быть названо “одновременным с актом наблюдения”» [В. Гейзенберг, 1989, с. 67–68]. Ввиду того факта, что скорость расширения Вселенной на ее отдаленных участках значительно превышает скорость распространения света, можно предположить, что настоящее на самом деле стремится к бесконечности.


[Закрыть]. Это лишь мгновение между «прошлым» и «будущим». А жизнь – это попытка продлить настоящее до бесконечности путем его тиражирования, поскольку мы живем лишь в настоящем – в будущем нас еще нет, а в прошлом еще нет. Таким образом, процесс переживания, который может происходить лишь в настоящем, описывает единственную реальность. «прошлое» же и «будущее» существуют за пределами бесконечности.

Представления о прошлом, настоящем и будущем, равно как категории здесь и там, а также Я/Ты/Они являются лишь инструментами ориентирования в переживании. Что-то в нем мы замыкаем в рамки воспоминаний, при этом неизбежно острота и витальность переживания снижается, то же происходит и с феноменами «будущего». Поэтому и способ обращения с феноменами, релевантными воспоминаниям и проектам, ограничивается нашими представлениями о времени. Например, переживать будущее как актуальное настоящее невозможно, феномены прошлого, разумеется, также блокируются в своей витальности. Таким образом, творческий вектор переживания парализован, власть в полной мере принадлежит концепции мира. Нарушение этих правил приводит к тем или иным психическим нарушениям – депрессии как результату отчаянной и безнадежной попытки изменить прошлое, фобиям как чрезмерно интенсивному переживанию «возможного», шизофрении и пр.

То же можно сказать и относительно категории пространства. Представления о «там» и «здесь» структурируют в значительной мере процесс переживания. Именно так – структурируют, т. е. трансформируют природу переживания, превращая его из процесса в структуру. Например, я могу переживать в полной мере только то, что происходит «здесь» и совсем не могу психологически присутствовать в «там». С точки зрения традиционной концепции переживания это совершенно оправдано – я не могу переживать то, что находится за пределами моего «присутствия». Предыдущее предложение в полной мере демонстрирует зависимость переживания пространства от категорий времени и субъекта. Иначе говоря, «там» всегда предполагает отсутствие субъекта и то, что присутствие в нем возможно лишь в прошлом (в этом случае я вспоминаю о нем) либо в будущем (тогда я фантазирую об этом или отсрочиваю переживание «там» на некоторое время, когда, возможно, в нем окажусь). Таким образом, «там», «потом», «он(а/и)», «раньше» и пр. выступают в некотором роде сегментами переживания, «местные законы» каждого из которых обусловливают динамику переживания. Если некто начинает переживать в полной мере феномены, относящиеся к «там», то это является достаточным основанием для того, чтобы засомневаться в его душевном здоровье.

И наконец, как мы уже отмечали ранее, представления о субъекте (личности), определяя «здоровый» процесс переживания, также обусловливают статус психическое здоровье/патология. Человек может в полной мере переживать лишь только часть поля, которая связана с «Я». Доступ к феноменам поля, релевантным «Другому», рассматривается как эмпатия, если находится в пределах сегмента «Я», либо как дереализация или расстройство множественной личности при смещении переживания в сегмент поля «не-Я».

Можно сказать, что современная клиническая теория базируется на коллизиях переживания поля, дифференцированного фундаментальными категориями времени, пространства и субъекта (личности). Говоря клиническим языком, одним из основных критериев дифференциации психической нормы и патологии выступает способность тестировать «реальность». В случае сохранности этой способности, что, разумеется, предполагает принятие «реальности адаптационного вектора переживания», человек считается нормальным. Если адаптационный вектор «выбивается» из конвенциональных рамок договоренностей о времени, месте и личности, современная психиатрия диагностирует наличие психопатологии.