Текст книги "Таричетай"

26

Земля. Живая планета, которую Полковник Яков оставил на фотографиях в компьютере. Я смотрю на изображения с чувством восхищения и сожаления, – я пришел в этот мир слишком поздно. Многого уже нет, а то, что еще осталось, недоступно для меня. Я могу только созерцать картинки из прошлого.

И я это делаю.

Ажурная башня, широко опираясь на четыре точки, погруженные в воды реки, словно протыкает серое небо, теряясь верхней частью в низких облаках. Прекрасное сооружение, созданное из металла в эпоху, когда казалось, что нет предела для техники и человеческой мысли. В тот момент, когда Полковник нашел фотографию в агонирующем Интернете, Башня пребывала в печальном состоянии. Пятна ржавчины окрасили часть конструкций в красноватый цвет, металлические части торчали в неположенных местах, мертвый лифт завис на среднем уровне башни. Для сравнения рядом находилась фотография начала века, где башня парила в голубом небе, своей воздушностью создавая ощущение легкости и непередаваемой радости.

Водопад. Огромная масса воды, низвергающаяся с высоты. Широкая река, текущая в пропасть. Есть в этом застывшем во времени изображении нечто завораживающее, – неподвижный снимок по-прежнему находится в движении. Река течет все быстрее и быстрее, вода с высоты падает, туман из водной пыли застилает обзор, вечная радуга застыла на переднем плане. Почему-то я уверен, что этот природный феномен не исчез, – и сейчас водопад живет своей жизнью.

Полуразрушенный мост через обмелевшую реку с заболоченными берегами. Черное от копоти здание с пустыми глазницами окон и нелепо торчащими башенками. Остов Башни, на которой когда-то были часы, отсчитывающие время вечной монархии. Один из европейских Городов, который самоуничтожился, переполнившись людьми со всех концов планеты. Из исторических хроник, зафиксированных Полковником весной две тысячи двенадцатого года, я знаю, что религиозный фанатик отомстил Городу за то, что тот приютил его.

Я смотрю на фотографии. Жизнь под землей без надежды на то, что я могу увидеть живую планету, бессмысленна.

Я хочу выйти наверх и пойти туда, где мощные океанские волны разбиваются о береговые камни, создавая из них причудливые фигуры. Где безбрежный простор и запах моря, о которых я ничего не знаю, несут ощущение жизни для человека, который уже отчаялся и готов к смерти.

Я хочу увидеть гигантские скалы, подпирающие небо своими белыми вершинами и спускающиеся в воду длинными зелеными языками предгорий.

Я хочу услышать ласковый шепот морских волн, набегающих на белоснежный песок.

Я хочу узнать вкус красивых плодов, что свисают гроздьями с больших пальм, стоящих на морском берегу.

Я много чего хочу. И от осознания того, что мои желания не выполнимы, я хочу кричать.

И я делаю это в тиши медицинского отсека. Свидетелей моего безумия нет рядом, – мама, одна из немногих, кто приходит ко мне, чаще всего молча сидит в дальнем углу, словно я ей чужой. Полковник Яков появляется только, когда у меня есть работа. После того, как я разделал несколько десятков трупов и погрузил их в ванны с раствором, он исчез надолго. Пара молодых женщин, за которыми я наблюдал из вентиляции в давние времена, приходят ко мне в минуты яростного одиночества, когда мама с укоризной смотрит на мои однообразные движения правой рукой.

Кэт заглянула ко мне через два месяца. Она молча вошла и встала за моей спиной, глядя на фотографии. Её рука на моем плече, как нож, рассекающий живую плоть.

Я боялся повернуться.

Я перестал дышать.

Я нестерпимо хотел увидеть её глаза.

Я чувствовал кожей жар женского тела.

Руки сжались в кулаки.

Моя плоть моментально изменилась в размерах.

Она сказала, что Генерал спит.

Она обошла меня и села на стол. И, наконец-то, я увидел её глаза.

Жизнь – это взгляд женщины, в котором я вижу всё, что будет дальше, и с нетерпением подгоняю секунды.

Смерть – это семь минут безумия, после которых будущего в глазах женщины я уже не вижу.

Белое тело Кэт, как восхитительное откровение, как нестерпимая боль обладания, как запретный плод, вкус которого приторно сладок. Я даже не успел до конца понять, какой подарок я получил. Когда она ушла, я услышал тихий голос мамы, которая сказала мне о том, что я сделал первый шаг на пути к жизни.

Я ей не поверил.

Белый купол, отражающийся в воде. Тонкие башни с четырех сторон от храма любви. Здание парит над землей, создавая у зрителя ощущение того, что любовь на Земле искоренить невозможно. Тадж Махал, творение индийского правителя из тьмы веков, навсегда исчезло, разрушенное чудовищным землетрясением.

Любовь – это миф, придуманный человеком, чтобы создать какой-то смысл в жизни.

Любовь – это возведенное человеком прекрасное белое здание, которое должно было царить на планете вечно.

Поэтому я не поверил маме, – узнав Кэт, я сделал первый шаг к смерти.

Пирамиды. Когда я смотрю на них, я не верю, что это сделал человек. Я восхищаюсь теми великими строителями, что создали эти сооружения. Они оставили свой след, который записан на теле Земли несмываемыми вечными письменами.

Что останется после нас, кроме пустых бункеров и ржавых металлических конструкций? Что останется на планете, когда тысячелетия сотрут с лица земли слабые человеческие следы? Что планета оставит на своем теле после того, как мы уйдем?

Ничего.

Вскоре после визита Кэт я на себе прочувствовал все последствия, как выразилась мама, моего первого шага к жизни.

Жизнь – это когда в отхожем месте невозможно сдержать крик от боли.

Смерть – это когда знаешь, что эту ужасную боль ты получил, как приложение к любви.

27

– Консерватор, убери его обратно в камеру, – сказал Генерал, сев рядом с матерью, – видеть его больше не хочу.

Экватор почувствовал, что его тянут за плечо, и, когда повернулся, увидел в глазах Консерватора усмешку, хотя лицо оставалось абсолютно непроницаемым.

– Накорми его, – добавила Марта вслед уходящим людям.

Экватор, повернувшись спиной к женщинам, убрал руку и посмотрел вниз. В том, что произошло, самое удивительное для него было то, как он среагировал на взгляды Кэт и Марты. Изменения, произошедшие с его естеством, показали ему, что он хочет жить. И хочет оставаться человеком.

– Молодец, – сказал идущий рядом Консерватор, искоса глядя на достоинство Экватора, – я думаю, теперь мы с тобой найдем время поговорить.

Открыв дверь в камеру, Консерватор махнул головой, дескать, заходи. И перед тем, как закрыть её, он сказал:

– Жди. Сейчас принесу еду.

Экватор сел на стул и посмотрел на столик. Инструменты, предназначенные для его мучений, лежали в прежнем порядке. Нож. Инструмент, похожий на кусачки, название которого он забыл. И тонкая спиралевидная проволока с деревянной ручкой.

Его одежда отсутствовала. Неопределенность давила на сознание, замкнутое пространство – на весь организм. Задумчиво почесав затылок, Экватор задумался о том, что не сразу понял, кто есть кто в бункере. Теперь он знал наверняка, что главный человек здесь – Марта. Мать Генерала. И это стало настолько очевидно, что Экватор засмеялся. Как бы ни пыжился парень, называющий себя Генерал, как бы ни выпячивал грудь, увешанную блестящими предметами, он остается всего лишь мальчиком-переростком по имени Кира.

Дверь открылась, и в камеру вошел Консерватор. Протянув голому узнику тарелку, он привалился к стене и стал смотреть, как тот ест. Экватор, быстро управившись с консервированным мясом, облизал пальцы и, подняв глаза на Консерватора, спросил:

– Из какого животного это мясо?

Консерватор улыбнулся и спокойно сказал:

– Ты ведь уже давно понял, что это человечина.

Экватор сглотнул слюну, сморщился и на мгновение забыл, что надо дышать. В желудке, где с удовольствием съеденная пища уже улеглась, как-то нехорошо булькнуло и перевернулось.

– Вот только не вздумай блевать, – покачал головой Консерватор, – я заставлю тебя сожрать всё, что исторгнешь из себя.

Экватор глубоко вздохнул и посмотрел на свои пальцы, которыми брал куски мяса.

– Вкусно, – сказал он задумчиво.

– Да, но нам это уже надоело. Изо дня в день одно и тоже.

– Но ведь это же невозможно, – сказал Экватор, – это противоестественно для человеческого существа.

– Почему? – удивленно поднял брови Консерватор. – Чем отличается мясо животного по имени Человек от мяса животного по имени Гиена. Я бы сказал, что только тем, что второе более жесткое и слегка попахивает гнильцой, а первое – нежное и сладковатое.

– Я не про это.

– Если ты имеешь в виду, что это противоречит человеческим и божьим законам, то и тут ты не прав. Законы Бога и Человека придуманы самим человеком, и они всегда и во все времена нарушались человеком. Когда приходит Голод, Бог отходит на второй план.

Консерватор подошел ближе, сел прямо на стол и посмотрел на собеседника сверху.

– Да, заповедь гласит – не убий, но, тем не менее, человечество на протяжении всей своей истории убивало и продолжает убивать себе подобных. Люди через века проносили память о самых кровавых убийцах, вознося их хвалу и воздвигая им памятники. Если бы Бог был последователен, то он бы покарал всех тех, кто покушается на жизнь человеческую. Однако Он никак и никогда не вмешивался в процессы человекоубийства. Значит, Богу все равно, исполняем мы эти законы или нет.

– Так ведь покарал, – обреченно сказал Экватор, – Его терпение лопнуло, и ответили все, невинные дети и порочные взрослые, мужчины и женщины.

Консерватор поднял брови и уставился на собеседника. Потом провел правой рукой по лысине и улыбнулся.

– Тут ты прав. Но уж очень долго Бог думал. Хотя, может для него время течет по-другому. Ладно, давай попробуем с другой стороны, – чем отличается человек о любого населяющего Землю животного, кроме разума?

– Не знаю, наверное, ни чем, – ответил Экватор, пожав плечами.

– Правильно. Почему же мы без какой-либо брезгливости можем кушать мясо гиены, и воротим нос от человечины? В обоих случаях это полноценный белок, который нужен нам для еды.

– Но если мы будем убивать себе подобных, чтобы прокормиться, то человечество уничтожит себя полностью! Мы исчезнем с лица Земли навсегда! – Экватор эмоционально взмахнул руками.

– Так нас же Бог покарал, ты сам только что это сказал. А, значит, бессмысленно пытаться выжить. Мы уже исчезли. Нас нет на планете Земля. Бог стер нас практически подчистую. Мы – выродки, доживающие последние дни. Мы сдохли, освободив место на планете.

Консерватор встал, задумчиво посмотрел на голого человека, сидящего на стуле, и, подняв указательный палец и ткнув им вверх, спросил:

– Ты много видел наверху людей, когда шел сюда?

Экватор помотал головой. Никаких признаков человеческого присутствия он не видел. И в пещерах осталось так мало людей, что он был уверен, что их дни сочтены.

– Может, ты знаешь, где есть большие поселения людей, в которых количество обитателей неуклонно растет?

– Нет, не знаю.

– Агония человечества несколько растянулась, но конец неизбежен. Через пару-тройку десятилетий на планете Земля исчезнет человеческая форма жизни. Через тысячу лет планета залечит раны, которые нанес ей человек, и – Бог создаст новую форму жизни. Надеюсь, это будет более разумная жизнь, чем та, что сама себя похоронила.

Консерватор грустно улыбнулся.

– Нет, этого не будет, – сжав губы и помотав головой, сказал Экватор, – планета большая, я уверен, что где-то на Земле сохранились условия для жизни, и оттуда человечество возродится, пусть даже для этого понадобятся сотни лет.

Консерватор пожал плечами и задумчиво сказал:

– Может, и так, но мы этого никогда не узнаем. Однако пойду я, скоро к тебе придут. Позже я к тебе еще загляну, и мы еще поговорим.

Он повернулся и пошел к двери.

– Консерватор, – позвал его Экватор.

– Да.

– Как твое настоящее имя?

– Зачем тебе это? – Консерватор повернул голову к нему.

Экватор открыто посмотрел в его глаза и сказал:

– Мне кажется, что тебе не нравится то имя, которое для тебя придумал Генерал.

– Да, мне тоже не нравиться, но другого имени у меня нет.

Дверь закрылась, и Экватор остался один.

28

Восток окрасился слабым светом. Костер давно погас. Приближающийся рассвет стал постепенно возвращать окружающую действительность из темноты.

Ахтин смотрел на щенка, который, проснувшись, первым делом вернулся к останкам и принялся есть. Он неуверенно стоял на широко расставленных лапах, круглые уши торчали, хвост мелко дрожал, – маленькая гиена с удовольствием насыщалась мясом своей мертвой матери.

Ахтин улыбнулся.

Словно почувствовав, что за ней наблюдают, Крокута повернула окровавленную морду и посмотрела на человека. Оскалившись, она тихо тявкнула.

– И тебе доброе утро.

Закончив прием пищи, Крокута, облизываясь, подошла к человеку и, устроившись у его ног, снова уснула.

Ахтин погладил её по спине и снова вернулся в Храм.

Сначала ему показалось, что снять тело с креста невозможно. Большие ржавые гвозди, торчащие из ступней, вросли в человеческую плоть, став одним целым. Деревянный крест, пропитанный кровью и временем, стал камнем. А к истощенному телу было страшно прикасаться, – кощунственно будить того, кто вечно пребывает во мраке своего страдания.

Ахтин положил руку на левую стопу висящего на кресте человека. Смертельный холод. Невозможна жизнь в теле, которое имеет такую температуру и, может быть, именно эта температура тела сохраняет слабую жизнедеятельность в этом истекающем кровью организме. Пока в мыслях хаос, рука привычно попыталась найти пульсацию сосудов. Безуспешно. И это было хорошо. Он повернулся к парню и, встретив его глаза, сказал:

– Централизация кровообращения. Организм перестает снабжать кровью те части тела, которые не имеют значения для сохранения жизни.

– Ты сможешь ему помочь?

– Да, – кивнул доктор. Прикоснувшись к ледяной конечности, он почувствовал желание жить в почти мертвом теле.

Ахтин положил обе руки на пробитую гвоздем стопу и закрыл глаза. Представил в сознании смешанный в одно целое конгломерат из человеческой плоти, железа и дерева, и стал медленно разделять их. Боль возникла сразу, – человек не смог бы выдержать её, не человек не почувствовал бы эту боль. Железо, интимно сроднившееся с костями стопы, сосуды, питающие каменистой плотности дерево, плоть, ставшая деревянной. Это было невозможно, нереально и безумно.

– Ему больно, – услышал он голос за спиной. – Он открыл глаз и смотрит на меня.

– Значит, он – человек, и он жив.

Там, где произошло полное сращение, доктор рвал ткань, отделяя от дерева и железа. Там, где только пустые сосуды проникали в дерево, отодвигал в сторону. Там, где железо становилось костью, ломал.

Когда понял, что все три составляющие конгломерата больше не соединены, он взял гвоздь и отбросил его. Ржавый металлический предмет со звоном упал на пол в полной тишине, – лики святых на иконостасе больше не смеялись, ангелы вернулись на свои места, мальчик на коленях Богоматери улыбался.

Дальше пошло быстрее. Ахтин знал, что надо делать, поэтому второй гвоздь из правой стопы упал на пол практически сразу. До прибитых рук было далеко, поэтому, оглядевшись в полумраке Храма, освещаемого сотнями свечей, он с помощью мальчика подтащил какое-то покосившееся от старости деревянное сооружение, которое при ближайшем рассмотрении оказалось то ли кафедрой для чтения проповедей, то ли лестницей, ведущей в небо, и залез на него. Лицом к лицу с Сыном Бога, глаз которого неотрывно наблюдал за ним, доктор извлек гвоздь из правой руки. А затем – из левой. Обе руки безжизненно повисли вдоль тела.

Ничего не произошло. Человек больше не был прибит к кресту, однако он по-прежнему висел на нем.

– Почему? – спросил подросток.

Ахтин, глядя в глаз человека, взял его за бока. Услышав руками очень редкие удары сердца, он улыбнулся – приветствую тебя, человек, несущий свой крест вечно. И прочитал в глубине глаза ответ – здравствуй, человек, получивший дар божий в безумное время.

– Он несет крест на себе.

– Как это?

– Дерево деревянного столба стало частью его позвоночника.

Он говорил, а руки в это время сдвинули в сторону длинные волосы и начали стирать кровь. Когда открылся правый глаз, он вздрогнул. Не хотелось верить в то, что он и так знал. Страшно заглянуть в пропасть снова.

Неловко спрыгнув вниз, Ахтин повернулся и посмотрел на мальчика.

– Ну, и что дальше?

– Сейчас я попробую снять его с креста, – пробормотал Ахтин хрипловатым голосом. Заглянув в очередной раз в бездну, он ощутил легкое головокружение и страх. Хотя – уже ничего страшнее того, что было, не будет.

29

Бритье. Таинство избавление тела от волос. Дело, которому я посвящаю часть своего времени ежедневно. На моем теле не должно быть ни одного волоска. Это обязательное условие для погружения в раствор, без которого бытие невозможно.

Блестящее лезвие. Наточив его, я смотрю в большое зеркало. Сегодня надо убрать волосы на голове, груди и на голенях. Вчера был лобок и бедра. И каждый день лицо. Волосы на мне растут с пугающей интенсивностью, словно я чем-то способствую этому процессу. Так сказать, удобряю почву. На голове щетина появляется через тридцать шесть часов – я провожу ладонью по ней, чтобы убедиться в необходимости процедуры. Подбородок щетинится через восемнадцать часов – я специально засекал время от бритья до бритья. Все остальные участки тела надо брить через сорок восемь-семьдесят два часа, и это действо стало настолько привычным, что, проснувшись, я первым делом смотрю на своё обнаженное тело. И находя лишнюю растительность, приступаю к её удалению.

Когда я не мог помочиться из-за сильной боли, то первым делом подумал о Кэт. Именно после того, как я провел время с Кэт и вводил свой член в её отверстие, боль при мочеиспускании и появилась. Я нашел ответы на свои вопросы в компьютере медицинского отсека. Найденные тексты, сохраненные на жестком диске, содержали всю информацию о венерических заболеваниях. Примерив симптомы к себе и к своим ощущениям, я пришел к выводу, что, скорее всего, это трихомониаз.

Я смотрю на изображения мелких хвостатых тварей и ненавижу маму, которая стоит за спиной и говорит мне о любви.

Узнав, что избавится от трихомонад достаточно легко, я стал искать необходимые лекарства, но нашел только пустые упаковки.

Я говорю маме, показывая на них:

– Это смятые фантики любви.

И мама молчит. Ей нечего сказать, потому что я прав. Все, кто вкусил сладкий плод любви, приходил к Полковнику за этими пилюлями. Думаю, что хозяин медицинского отсека Полковник Яков тоже их употреблял. И почему-то я уверен в том, что знаю, кто не выпил ни одной таблетки.

Жизнь – это поставленный доктором диагноз.

Смерть – это невыполненные назначения доктора, из-за которых излечение от болезни невозможно.

– И что мне делать? – спрашиваю я пустоту отсека. Мама ушла, оставив меня одного, но зато появился Полковник. На его лице снисходительная улыбка – что, попал, парень. Вот такие они, проклятые бабы. Но я с тобой. Я тебе помогу.

И Полковник Яков мне помог. Он объяснил, что нужно делать. Я очень внимательно слушал и сделал всё по его инструкциям. Наполнил чистую ванну свежим раствором, строго соблюдая продиктованные Полковником пропорции. Разделся и залез в ванну.

Сначала обжигающий холод по всей коже. Я слегка испугался, но Полковник, стоя рядом с ванной, говорил мне о том, что нужно перетерпеть. Соберись, сказал он мне, и оказался прав. Появилось приятное тепло. Я с удовольствием погрузился в раствор по самую шею и, глядя в глаза Полковника Якова, сказал, что мне нравится это. Мне очень нравится то, что я сейчас делаю.

Он был доволен. Сияющая улыбка на лице и слова о том, что его раствор помогает всем – и мертвым, и живым. Он ушел, и я закрыл глаза, наслаждаясь ласковым теплом остро пахнущей жидкости.

Наверное, я уснул. А, может, это было наяву. Сон или явь – неважно, потому что когда Бог явился ко мне, я принял его всей душой. Жидкость в ванне напротив меня поднялась и сформировалась в лицо. Прекрасный переливающийся и зыбкий от этих движений лик, глаза которого смотрели прямо в мои глаза. В них – обещание и просьба, приказ и облегчение.

Я прочитал в бездонных глазах Бога свою участь, своё прошлое, настоящее и будущее.

Я видел свое отражение, сидящее в ванне напротив, осознавая, что я помечен Богом навсегда.

Я осознал свою сущность.

Я очнулся с острым желанием помочиться. Выбравшись из ванны, я, как был голый и мокрый, пошел в туалет и замер в ожидании боли. Её не было. Довольный и счастливый, я вернулся к ванне с раствором и, слегка поклонившись, поблагодарил Бога.

Единственный недостаток от погружения в раствор – сильный зуд по всему телу из-за того, что все волоски слиплись друг с другом и с кожей. Но с этим я легко справился, превратив процесс бритья в ежедневный ритуал.

Жизнь – это хаотичное течение дней, когда не знаешь, что делать с утра и чем закончить вечер.

Смерть – это обязательный ритуал, расписанный по минутам, из которых складываются дни, выстроенные по ранжиру.