Текст книги "Таричетай"

22

Звездное небо бездонным куполом нависало над ним. Там, среди этих блестящих точек, царило согласие. Ковш Большой Медведицы находился на своём месте, и мерцающие звезды других знакомых созвездий находились там, где положено. Старая Луна полуковшиком плыла по темному небу. Поразительная неизменность бытия, когда время не властно и пространство безразмерно.

Ахтин опустил глаза и стал смотреть на огонь, где вместе с пламенем плясали его воспоминания.

Он совсем не ожидал, что сможет найти Храм. После битвы в пещере, когда он убил или принес в жертву около трех десятков прихожан отца Федора, он шагнул в бездну. И почти сразу пришел к Храму. Но это было там, в бездонных глубинах пропасти.

После того, как Виктор с Анной ушли, он остался один на один с реальностью, в которой отсутствовала Богиня. Приходилось надеяться только на себя. И на свою удачу. Не было той, что ведет за руку, но – казалось, что ноги сами идут туда, куда ему надо.

Он просто шел по лесу, пока не наткнулся на заболоченный заросший травой участок тайги. Идти дальше было опасно, не идти вперед для него – невозможно. Он понял это сразу, как только увидел далеко впереди над верхушками далеких елей, белое зарево, словно там за лесом находился большой город.

Этот небесный огонь стал для него маяком, – он шел по болоту бесстрашно, не задумываясь о возможной смерти в трясине. У него даже мысли не возникло попытаться обойти опасное болото стороной, чтобы подойти к божьему месту без риска для жизни. Болото, естественная преграда для инакомыслящих и неверующих, как живое существо дышало в вечернем сумраке, когда он, проваливаясь в податливый травяной покров, шел вперед. Укусы комаров казались очищающим благом, забирающим из него дурную кровь.

Уже в темноте он выбрался на твердую поверхность и, упав на спину, посмотрел на звездное небо.

И не узнал его.

Закрыв глаза, он сказал себе – что, Ахтин, пришло время отвечать за всё то, что сделал – и снова открыл глаза. Там, где должна быть Большая Медведица, находился овал с ручкой, внутри которого сверкали четыре звезды, образуя крест. Малая Медведица исчезла. Абсолютно незнакомые созвездия перекроили карту звездного неба до неузнаваемости. И последним образованием на этом полотне безумия сияла планета, которую с большой натяжкой можно было назвать Луной. Огромный блестящий выпуклый круг, висящий в небе настолько близко, что казалось можно дотянуться рукой, плавно менял свои очертания, словно какая-то внешняя сила пыталась смять это образование в бесформенный комок.

Он услышал звон колоколов. Негромкий перезвон, который органично вплелся в сознание, довершив картину. Неясный звук в ночной тиши, как мелодичное откровение, которого ждешь всю жизнь.

В костре треснул уголек, и Ахтин вздрогнул, вынырнув из воспоминаний.

Щенок проснулся и поднял морду. В блестящих глазках отразились языки пламени, полукруглые уши поднялись.

– Спи, Крокута, это всего лишь огонь. Я скажу, когда поблизости появятся бесы или когда за тобой придет Бог.

Если в первом Ахтин сильно сомневался, зная, что самый страшный бес, это обычный смертный человек с его стремлением убивать себе подобных, то в последнем был полностью уверен.

23

Музыка. Я открыл для себя эту прекрасную часть человеческой жизни в детстве, когда мама напевала мне свои любимые песни перед сном. Потом был долгий период, когда я мог слышать только мелодию гимна и военные марши. И вот сейчас я работаю, включив на полную громкость компьютерный проигрыватель, – каждая песня открывает для меня целые пласты человеческого бытия в прошлом. Там, где слова песни отложились в памяти, я подпеваю:

 
Жизнь ползет, как змея в траве,
Пока мы водим хоровод у фонтана.
Сейчас ты в дамках,
Но что ты запляшешь,
Когда из-за гор
Начнет дуть трамонтана.
 

Руки делают привычную работу, глаза смотрят и оценивают состояние раствора, а вокруг звучит музыка, создавая в мыслях такую желанную пустоту, когда слова песни становятся откровением:

 
Одна женщина преподавала язык Атлантиды,
Сидя на крыше.
Соседи видели, как каждую ночь
К ней слетаются йоги и летучие мыши.
Один священник вступил с ней в спор;
Он втайне всегда желал ее тела;
Когда он вытащил свой аргумент,
Она засмеялась, она улетела…
 
 
Жизнь ползет, как змея в траве,
Пока мы водим хоровод у фонтана.
Сейчас ты в дамках,
Но что ты запляшешь,
Когда из-за гор
Начнет дуть трамонтана.
 

Я задаю себе вопрос – ценили люди прошлого то, что они жили в одно время с создателями музыки? Понимали они своё счастье, когда каждый человек мог просто взять и, нажав на кнопку, погрузиться в мир, созданный автором песни? Почему-то я уверен, что ответ – нет. То, что привычно и ежедневно, быстро надоедает, особенно, когда знаешь, что твой кумир может создать песню еще лучше, чем та, которая нравится сейчас. Значимость и величина Создателя видится на расстоянии. Через время создатели песен кажутся почти Богами. Произносимые ими нараспев слова – молитвы, которые повторяешь, забыв о времени и месте. Лики Небожителей с экрана монитора, как живые иконы.

Прости, Господи, но разве Ты когда-нибудь пытался спеть что-то подобное:

 
Я люблю всей душой
Я хочу любить тебя руками…
Я люблю тебя во все глаза
Я хочу любить тебя руками
Улетаешь, улетаешь…
 

Музыка вернула меня обратно.

Разделав последний труп, я посмотрел на груду сваленных конечностей, на головы с вывернутыми лицами, на зияющие пустыми животами туловища. Смех умер во мне. Сознание, ухватившись за тонкий божий волосок, висело над бездонной пропастью. Мама что-то пыталась сказать мне, губы шевелились, но я не слышал ничего.

Остался еще один труп, который ждал своей очереди. Тефтеф толкал мою правую руку с ножом к животу – надо довести дело до конца. Толпа, стиснув меня со всех сторон, смотрела на меня одним нетерпеливо ждущим продолжения лицом. Я и сам через дрожащую руку смотрел на свой живот.

«Давай, вонзи нож в живот и затем уже ставшее привычным движение вверх».

Я смотрел на руку, испачканную красной грязью, и ржавого цвета большой нож, который острием завис у моего живота. То, что это правильно, я не сомневался. Никак по-другому и быть не может. Все трупы должны быть разделаны и погружены в раствор.

Мама, стоящая на коленях передо мной, уже кричала, с ужасом заглядывая мне в глаза.

Я хотел сказать ей, что не слышу, что она говорит.

Я хотел сказать ей о своей любви, которая все эти годы была со мной.

Я хотел сказать о том, что мне так не хватало её все эти годы.

Я хотел прижаться к её груди, вдохнуть мамин запах.

Я хотел сказать, что именно сейчас я так близок к ней, что тефтеф так прекрасен, что я с радостью приду к тебе, мама, и мы разделим это вместе.

Я сказал:

– Прости, мама.

Возможно, она увидела в моих глазах все невысказанные слова. Возможно, она поняла, что кто сейчас ведет меня за руку. Возможно, мама понимала то, чего я даже сам не осознавал.

Она встала с колен. Неожиданно быстро оказалась у компьютера, стоящего в дальнем углу помещения. И через секунду в медицинский отсек, залитый кровью и заваленный разделанными трупами, пришла песня:

 
Белая как выпавший снег
Белая как темная ночь
Белая как сакура весной
Милосердная, но не может помочь
Белая как сибирский мел
Белая как нетронутый лист
Я отдал тебе все что имел
Теперь я черный как трубочист
 
 
Без имени как меч кузнеца
Невиданная без прикрас
Без начала и без конца
Бывшая здесь прежде всех нас
Я искал тебя, не мог понять как;
Писал тебе, но не было слов;
Я был слепой, но я вижу твой знак
Мой палец на курке, я всегда готов.
 
 
Половина соловьиная падь
Половина алеет восток
Ты знаешь сама – с меня нечего взять
Но все что есть – у твоих ног
Я проснулся после долгого сна
Небритый без имени совсем ничей
Моя кровь говорит, что скоро весна
Может быть, в одну из этих ночей.
 

Сейчас я понимаю, что это невозможно, но тогда мама и музыка спасла меня. Нож выпал из руки. В глазах прояснилось. Толпа, сотканная из сотен лиц, растворилась, вывернувшись в пространстве. Улыбка мамы, которая радовалась, что её усилия достигли цели, унеслась вместе с ускользающей мелодией.

Музыка стихла, а я, как заведенный, повторял слова:

 
Я проснулся после долгого сна
Небритый без имени совсем ничей
Моя кровь говорит, что скоро весна
Может быть, в одну из этих ночей.
 

В компьютере Полковника Якова оказалось много песен. Я слушал их, когда тефтеф возвращался, создавая в моем сознании настолько смертельно-приятную ситуацию, что без музыки я просто не захотел бы выходить из неё. Я включал проигрыватель, когда работал, – присутствующие Создатели Прошлого помогали мне жить. Они, как верные друзья. Я рассказывал им о том, что мир, о котором они пели, свернул не на ту дорогу и заблудился. Я говорил о том, что если бы они сейчас были здесь, то их песни разбудили бы мертвое человечество – и, поднявшись на ноги, мы вместе вошли бы в весну. Я пел их песни, понимая, что для человечества пришла осень, когда впереди бесконечно-долгая зима, несущая смерть.

 
Осень – мертвые дожди
Осень – юные морозы
Задубевшие березы
Ковыляют по Руси…
 

Жизнь – это когда из порезанных пальцев Ильи Кормильцева перестает течь кровь. Смерть – это когда я вижу на экране монитора, как в далеком прошлом, в две тысячи двенадцатом году, об этом с кровавыми слезами на глазах поет Вячеслав Бутусов.

24

Экватор вздрогнул. Сморщившись лицом, он хотел снова крикнуть о том, что все люди умерли, но смог только открыть рот. Боль в висящем теле была настолько сильна, что говорить или кричать означало погрузить сознание в смерть. Как бы Экватор не хотел этого, полумертвое тело сопротивлялось, пребывая в полуживом состоянии. Муть в глазах изменяла восприятие действительности – когда в помещение кто-то вошел, Экватор увидел Шамана. Лохматый бородатый мужик с горящими глазами. Когда жил в пещерах, он боялся этого человека, поэтому решил, что это продолжение пыток. Только теперь он вернулся в прошлое, и Шаман, наконец-то, сделает то, о чем только говорил. А говорил Шаман о смерти, которая сейчас не есть наказание, а наказание – это жизнь с ежесекундной болью. И это единственная возможность заставить человека подчиняться.

– Нет, – пробормотал Экватор.

– Да, – сказал Шаман голосом Консерватора.

Экватор заставил себя посмотреть в глаза человека, которого не узнал. Увиденное ничуть не изменило его отношения к очередному мучителю.

– Я не хочу быть человеком!

– Правильное и своевременное желание, – кивнул Консерватор, – если бы ты был человеком, ты бы уже давно стал субстратом.

Плавным движением правой руки он извлек из кармана штанов небольшой плоский предмет, из которого неожиданно выскочило лезвие. Свет от лампы на потолке отскочил зайчиком от блестящей поверхности. Экватор непроизвольно зажмурился, ожидая резкой боли от рассекающего плоть ножа, и уже почувствовал её. Он даже увидел, как из живота вываливаются внутренности, и, представив это, стал ждать неминуемую смерть.

Но ничего не произошло.

Экватор открыл глаза. Консерватор задумчиво смотрел на него.

– Ты когда-нибудь задумывался о том, что такое жизнь и что такое смерть?

– Нет, – ответил Экватор и, глупо улыбнувшись, продолжил, – когда стоишь на самом краю и смотришь в бездонную глубину, бессмысленно думать о том, чего нет. Сделаешь шаг вперед – жизни не будет, останешься на месте – не будет смерти, отступишь на шаг назад, а там, в прошлом нет ни того, ни другого.

– Значит, задумывался, – кивнул Консерватор, – молодец.

Он протянул руку и перерезал веревку, стягивающую кисти рук.

Экватор мешком упал на бетонный пол и не почувствовал боли. Лежа на бетонном полу, глядя снизу на кажущегося гигантским человека, он вдруг подумал, что этот худой высокий человек нравится ему.

– Вставай, – сказал Консерватор.

– Не могу, – сказал Экватор.

Мужчина пожал плечами и, крепко ухватившись за лодыжку голого человека, потащил его. У Экватора не было сил сопротивляться, поэтому он позволил себя тащить, периодически вздрагивая от боли, когда неровности бетонного пола царапали кожу. Порог дверного проема оказался достаточно высок, поэтому, когда тело Экватора застряло по эту сторону двери, он крикнул.

– Я говорил тебе, чтобы ты встал, – без каких-либо эмоций в голосе сказал Консерватор.

– Я встану.

Мужчина практически сразу отпустил его ногу и выжидающе повернулся к нему. Экватор переместил тело на бок, затем медленно подтянул колени к животу и, помогая себе руками, встал в коленно-локтевое положение. Затем мучительно болезненное напряжение мышц ног и он оказался на ногах. Покачнувшись, он почти упал, если бы Консерватор не поддержал его.

– Сейчас ты жив или мертв?

– А разве это имеет значение? – вопросом на вопрос ответил Экватор.

– Для тебя – нет, а для меня – да.

– Какое?

– Если ты жив, то мне бы хотелось поговорить с тобой. Здесь так не хватает общения. Если же ты мертв, то мне надо идти готовить раствор. В последние годы у меня не было субстратов.

– В последние годы со мной никто не хотел поговорить, – задумчиво сказал Экватор, – поэтому мне бы хотелось быть живым. К тому же, я пока не хочу стать субстратом, потому что мне не нравится это слово.

– Тогда перестань врать Генералу, что ты английский диверсант. Скажи ему, что из-за своего любопытства ты сунул нос не туда, куда надо, а потом испугался и спрятался в вентиляции.

– Так и было, – сказал Экватор.

– Что ж, тогда ты действительно жив.

Консерватор, поддерживая его, довел до следующей двери и подтолкнул голого пленника вперед. Экватор сделал шаг и чуть снова не упал. Удержавшись на негнущихся ногах, он перешагнул через порог и поднял глаза.

Снова центральный зал. За столом всё те же люди, которые повернулись к нему. Почувствовав себя неловко под взглядами женщин, Экватор инстинктивно закрыл рукой низ живота и натянуто улыбнулся. Вообще-то, ему неожиданно понравилось, как на него смотрели две женщины. Кэт с явным одобрением и со странным блеском в глазах, а Марта с усталым интересом.

– Подойди ближе, солдат! – приказал сухим голосом Генерал.

– Да, господин генерал-полковник, сейчас, ваш приказ будет незамедлительно исполнен, – пробормотал Экватор и, суетливо семеня ногами и прикрывая рукой промежность, приблизился к столу. Не дожидаясь вопросов, он стал быстро говорить:

– Я обманул вас, господин генерал-полковник, никакой я не английский диверсант, я даже не знаю смысла этих двух слов. Мне просто было интересно заглянуть на склад, там же я нашел нож, который валялся на полу. А потом появились вы с оружием, и я испугался, что вы, господин генерал-полковник, убьёте меня, поэтому я спрятался в вентиляционных ходах.

– Если ты не знаешь смысла слов «английский диверсант», то ты их не мог выдумать, – резонно сказал Генерал, – поэтому я спрашиваю тебя, откуда ты взял эти слова, особенно про агента 007?

Экватор помотал головой и трагическим тоном ответил:

– Не знаю. Они вдруг образовались в моей голове, как будто чьи-то мысли проникли в мою голову.

Услышав эти слова, Генерал быстро повернул лицо к матери. Кэт исподлобья глянула на непроницаемое лицо Консерватора. И в наступившей тишине Экватору стало ясно, что он чего-то недопонимает. Или не знает то, что знают все.

– Ладно, с этим понятно. Теперь, солдат, перестань прятать свой член.

Генерал смотрел так, что Экватор понял – он прекрасно слышал слова Кэт о том, что у него меньше размеры находящегося между ног органа. Убрав руку от промежности, он посмотрел вниз. Набухший член висел между ног солидной сосиской, что было совсем не удивительно. У Экватора, который со времен детства не стоял абсолютно голый в присутствии женщин, в сознании непроизвольно созрело приятное томление от взглядов Марты и Кэт. Точнее, от взгляда Кэт. Судорожно сглотнув, он заметался в мыслях от ужаса и от приятного ощущения внизу – его член неумолимо прямо на глазах у всех увеличивался в размерах.

– Да, ты у нас самец, парень, – усмехнувшись, сказала Марта.

Побледневший Генерал сжал губы и резко встал со стула. Экватор, увидев в его злых глазах всё, что тот собирался сейчас сделать, отступил на два шага назад и снова закрыл руками промежность.

– Кира, не трогай его! – неожиданно сильным и решительным голосом сказала Марта.

Услышав голос матери, Генерал остановился. Его рука наполовину вытащила пистолет из кобуры. Со злостью выдохнув-выкрикнув ругательство, он вернул оружие на место и повернулся к матери.

– Мама, я просил не называть меня этим именем!

– Я помню, сын.

Пока они смотрели друг на друга, причем Марта с мудрым материнским выражением лица, а Генерал со злостью обиженного ребенка, Экватор заметил, с каким удовольствием смотрела на него Кэт.

Она смотрела с похотливым интересом самки, встретившей настоящего самца.

25

Костер медленно умирал. Дрова закончились, а идти за ними Ахтин не хотел. Через пару часов рассвет, и необходимость в огне отпадет. Он закрыл глаза и снова вернулся на островок посреди болот.

Сочная трава под ногами шелестела. Слабый ветерок нес запахи болота, леса и ладана. Кроны раскидистых елей скрыли от него небо, что было даже хорошо, – он нестерпимо хотел посмотреть вверх, чтобы еще раз убедиться в месторасположении звезд. Отодвинув ветку ели, Ахтин вышел на поляну и увидел.

Большой Храм. Сверху огромный купол, увенчанный крестом. С четырех сторон купола значительно меньших размеров. Белоснежные стены церкви на фоне опустившихся сумерек ночного леса казались светящимися изнутри, хотя ни одного окна не видно. Всё это уже было в его сознании. Замерев в почтительном удивлении, он долго не решался подойти к зданию, в котором был совсем недавно.

Или не был никогда.

Бездна могла играть с ним, показывая разные картинки.

Наконец, с благоговением в глазах и страхом в сознании, он пошел вперед. Вход в храм нашел быстро – практически напротив того места, где он вышел из леса, была открытая железная дверь. Запах ладана усилился, и появился аромат горящих восковых свечей. Он осторожно вошел внутрь и, пройдя пару шагов, попал в большой зал. Справа и слева от него горели свечи, давая слабый колеблющийся свет. Прямо перед ним блестел золотом иконостас, в центре которого висел прибитый к кресту человек. Длинные белые волосы ниспадали вниз, закрывая часть опущенного лица. Худое изможденное тело с выпирающими ребрами и впалым животом безжизненно висело на тонких руках.

Подняв голову, он посмотрел вверх и не увидел крышу над головой. И не удивился этому. Нереально звездное небо куполом закрывало Храм.

В центре зала он увидел человеческую фигуру маленького роста. Когда Ахтин подошел ближе, он понял, что это подросток. С легким разочарованием, – он был уверен, что найдет здесь Богиню. Со странным облегчением, – если бы это снова была она, то это означало лишь то, что он всё еще блуждает в глубинах бездны.

Короткие русые волосы, на теле – рубашка с длинными рукавами. Джинсы и кеды на ногах.

– Ты – Бог? – спросил его парень, не поворачивая головы.

– Нет.

Подросток повернул голову и посмотрел оценивающе. В спокойных глазах отразились сотни свечей.

– Это храм Бога. Никто другой сюда войти не может.

– Из этого следует, что мы с тобой Боги? – спросил Ахтин.

Парень промолчал.

Ахтин встал на колени рядом и стал смотреть на то, что не заметить было невозможно, – как очень медленно набухает темная капля на большом пальце правой ноги человека, висящего на кресте. Набрав вес, капля оторвалась и стала медленно падать. Он следил за ней взглядом, пока она не упала на залитый кровью пол, разбросав десятки мелких красных брызг. Подняв взгляд, Ахтин более внимательно осмотрел тело. Из многочисленных ран, оставленных забитыми гвоздями и колючим венком на голове, из множества порезов на теле, сочилась кровь, кажущаяся на бледном фоне кожи пятнами смертельной болезни, разъедающей плоть.

– Я всегда был уверен в том, что этот человек воскрес и вознесся на небеса, – пробормотал задумчиво он, – а сейчас мне кажется, что он смертельно болен.

– Да, и уже давно.

– Почему Бог ничего не делает для того, чтобы остановить его мучения?

– Он думает, что страдания укрепляют веру. Чем дольше и мучительнее агония Человека, тем ближе к Отцу, – парень говорил с такой уверенностью в голосе, что Ахтин неожиданно для себя вздрогнул.

– Ты – Бог!

– Нет, – сказал подросток и, повернув голову к собеседнику, продолжил, – я был уверен, что ты – Бог.

– Значит, мы оба здесь случайно, – констатировал Ахтин.

– Ты знаешь, что это не так.

Парень поднял руку и показал на лицо страдальца:

– Вот, смотри, сейчас он…

Ахтин поднял глаза и увидел, как опущенная голова приподнялась. Хрипло вдохнув воздух, он снова уронил её на грудь. Еле заметное движение, как свидетельство жизни. Кровавая пена на губах и тишина.

– Он дышит, но редко.

– Ты давно здесь находишься? – спросил Ахтин, не сводя глаз с лица Иисуса.

Парень пожал плечами.

– Не знаю. Я нахожусь здесь в течение шестисот Его вдохов, и на пол упало около ста двадцати капель Его крови.

Подросток замолчал, пристально глядя на фигуру, висящую на кресте. Ахтин, который тоже в этот момент смотрел на окровавленное лицо, увидел, как левый глаз стал открываться. Может, открывался и правый, но они этого увидеть не могли – засохшая кровь и длинные волосы скрывали правую часть лица Сына Бога. Верхнее веко приподнялось совсем немного, но вполне достаточно, чтобы висящий на кресте человек увидел их. Он пристально посмотрел и… глаз снова закрылся.

– Я могу его вылечить, – спокойно сказал доктор Ахтин, и добавил менее решительно, – ну, или попробовать его вылечить.

– А говорил, что ты не Бог, – с легкой укоризной в голосе сказал парень.

– Он выглядит обычным человеком. У него красная кровь. Ему больно. Даже если у меня не получится, я должен попытаться помочь, – Ахтин говорил так, словно хотел убедить себя. Хотя ему казалось, что всё уже было, и он уверен в том, что у него не получится.

Слабый свет свечей отбрасывал тени на иконостас. Лики Святых, казалось, смеялись над теми, кто, придя в храм, хотел изменить волю Бога. Святой Петр, сморщив лицо в ухмылке, поднял очи вверх, – посмотри, Господи, эти смертные, возомнив себя Богами, пришли в твой Храм и, не помолившись и не вкусив святого причастия, имеют смелость пойти против Твоего решения. Святой Николай, на лике которого было пугающее отсутствие каких-либо эмоций, смотрел на них с правой части иконостаса, и только в глазах можно было заметить веселые искорки, – я буду следить за вами, и смеяться над вашими бесплодными попытками пойти против Бога. Богоматерь с укоризной бросала на них взгляды, словно знала, что пустые надежды рождают долго не утихающую боль. А мальчик на её коленях смотрел с недетским удивлением на тех, кто возомнил себя богами. Задумчивые ангелы с рипидами в руках, на которых шестикрылые Серафимы расправили крылья, готовы были взлететь, чтобы сверху узреть кощунственные действия пришельцев.

– Помоги ему, – твердым голосом сказал подросток.

Ахтин встал и сделал неуверенный шаг к кресту.

– Я знаю, ты сможешь, потому что ты – Бог.

Раздался гулкий хохот Святого Петра, поддержанный изображениями других Святых, Великомучеников и Страдальцев за Веру, которые всю свою жизнь шли к этому месту рядом со Спасителем.