Текст книги "Таричетай"

30

Экватор сидел и думал о словах Консерватора. Он чувствовал его правоту, но в сознании никак не могла улечься мысль, что для человечества всё закончилось. Да, людей на Земле осталось очень мало, причем, непредсказуемо и необратимо мало, но мысль, что ты и окружающие тебя безумцы последние на планете, была невыносима. Он ушел из умирающих пещер, чтобы найти агонирующий в безумии бункер. Он хотел найти возрождающееся человечество, а нашел практически пустые вырытые человеком в земле и упакованные в бетон подземелья.

Дверь открылась и через порог перешагнула Марта. Задумчиво посмотрев на съежившегося парня, она сказала:

– Я думала, что жизнь наверху лишила тебя мужской силы, но к счастью, я ошибалась. То, что у тебя между ног, выше всяких похвал.

Она прошла к стенке и уселась прямо на пол, слегка приподняв подол своего балахона и приспособив ноги под себя.

– Консерватор тебя покормил?

– Да. Человечиной.

– Согласись, что вкусно и сытно.

Экватор вздохнул и промолчал. Не согласиться было невозможно, потому что организм пребывал в блаженном состоянии насыщения.

Марта улыбнулась и сказала:

– Все запреты из прошлой жизни сейчас кажутся такими наивными и пустыми. Хорошо рассуждать о моральных принципах человеческого бытия, когда пища доступна, и ночью не просыпаешься от нестерпимого голода. Можно спокойно говорить о совести и нравственности, когда ты уверен в завтрашнем дне. И, когда не надо думать о том, как выжить сегодня. Общечеловеческие ценности и религиозные заповеди остались там, где им и место, – в прошлом. Настоящее диктует нам совсем другое поведение, другие правила и мировоззрение.

– Убей человека, живущего рядом с тобой, чтобы утолить голод и выжить?

– Можно сказать и так, – кивнула Марта, – а лучше вот так. Убей человека, который здесь и сейчас не нужен, чтобы выжил тот, чья жизнь для тебя важнее.

– Для вас важнее сын?

– Нам нужна твоя мужская сила, Экватор, – сказала Марта, проигнорировав вопрос собеседника, – Кэт еще способна к деторождению, а ни Генерал, ни Консерватор не имеют того, что можешь дать ты.

Экватор не смог удержаться от удивленной ухмылки.

– Зачем вам это? Чтобы съесть ребенка, который родится?

Марта помотала головой.

– У меня еще сохраняется надежда на то, что мы сможем выжить. Как бы то ни было, пройдет время, и условия жизни на планете будут улучшаться. Они уже сейчас довольно не плохи для выживания на поверхности. Если не мы, то хотя бы наши дети смогут снова жить там. Порой я думаю, что мои надежды пусты и наивны, но ничего не могу с собой поделать. Почему-то мне хочется верить, что еще не всё потеряно.

Она посмотрела на собеседника вполне разумным и грустным взглядом, медленно встала с пола и, направившись к выходу, сказала:

– Иди за мной.

Экватор послушно и даже несколько поспешно встал со стула и двинулся следом. Он и не собирался отказываться от предложения Марты, – с тех пор, как увидел белокурую девушку Кэт, он частенько возвращался мыслями к ней. И если при первом взгляде он просто восхищался ею, то после он думал о ней с желанием. Особенно, когда она смотрела на него, и он видел в её глазах ответное желание.

Экватор шел по коридорам бункера за Мартой и восторженно-замеревшим сознанием представлял себе то, что должно произойти. Фантазия рисовала феерические картины, от которых захватывало дух, хотя Экватор в своей жизни никогда не был с женщиной. Даже появилась дрожь в руках, и легкая слабость в коленях, когда он увидел, что цель близка.

Перед одной из дверей Марта остановилась и повернулась к нему. Посмотрев на лицо, она опустила взгляд и хмыкнула – детородный орган Экватора торчал вперед.

– Вот это очень хорошо. Это мне нравиться. Зайди и сделай то, что должен делать мужчина.

Марта толкнула дверь и отошла в сторону.

Экватор вошел.

В пустом ярко освещенном помещении на полу лежало несколько сложенных друг на друга ковров, на которых лежала абсолютно голая Кэт. Её нестерпимо белая кожа на фоне верхнего ярко-красного ковра обжигала взгляд, поэтому Экватор инстинктивно прищурился. Девушка лежала на спине и смотрела на него, держа правую руку между раздвинутых бедер.

– Заходи, боец, – сказала она с улыбкой.

Экватор сделал первый нерешительный шаг и чуть не упал. В ногах усилилась слабость. В сознании образовалась пустота, когда он на некоторое время забыл о своем прошлом и будущем, погрузившись в настоящее.

– Давай, сделай мне приятно, – сказала Кэт и убрала руку.

Экватор упал коленями на край ковра и подполз к вожделенной цели. Не задумываясь, следуя за своими инстинктами, он вошел в лоно Кэт, и чуть было не закричал. От накатывающего счастья и от внезапной боли. Девушка, притянув его левой рукой за голову к своему лицу, правую руку завела в его промежность и что-то там сделала.

– Сначала мне приятно, солдатик, а потом всё остальное, – сказала она угрожающим шепотом прямо в расширившиеся глаза Экватора.

Он кивнул, и боль ослабела. Сосредоточившись на движениях, Экватор старательно не замечал наслаждение, прерываемое болью, до тех пор, пока Кэт не перестала контролировать его. Отпустив его шею, она откинулась назад и, выгнув спину, закричала. Экватор, как эхо, закричал вслед за ней через секунду, погрузившись в подвешенное состояние, перестав чувствовать своё тело, осознав себя летящим с высочайшей скалы к заманчиво далекой земле, став на бесконечно-мимолетное мгновение птицей, камнем устремившейся вниз.

Когда он снова смог осознавать себя, он лежал на боку, и кто-то наносил ему несильные удары в живот.

– Эй, боец, хватит валяться. Давай продолжим.

Экватор повернул голову. Кэт стояла на коленях и локтях, призывно приподняв заднюю часть тела. Судорожно сглотнув, он встал на колени и посмотрел на свой торчащий орган. Улыбнувшись, он впервые в своей жизни подумал о том, насколько порой бывают замечательными взаимоотношения людей, и двинулся к покачивающимся полушариям Кэт.

Он забыл о времени и месте.

Он перестал думать о своем зависимом положении в этом бункере.

Он отодвинул на второй план проблему невозможности утоления голода человечиной.

Он просто забыл, что существует весь этот поганый и мерзкий мир, где его с раннего детства называли Быдлом, где голод был важнее любви, где смерть казалась благом, а жизнь непрерывной чередой страданий.

И самое главное, он забыл о том, что больше не хочет быть человеком.

Экватор лежал на ковре опустошенно-счастливый, и бездумно улыбался ярким лапам потолка. Где-то рядом лежала Кэт, которая охрипла от крика и которая больше ни разу не сделала ему больно. У Экватора вдруг созрело нестерпимое желание прикоснуться к ней, – и чтобы убедиться, что это не сон, и чтобы поблагодарить, и чтобы просто увидеть ту, которую именно сейчас нестерпимо любишь всем своим существом.

Он повернулся на бок и, когда его взгляд упал на входную дверь, увидел, что в дверном проеме стоят Марта, Генерал и Консерватор.

Они с непроницаемыми лицами смотрели на него и спящую Кэт.

И эта троица вернула Экватора в настоящее.

В бункер, где сумасшедшие люди едят себе подобных и безумствуют в ограниченном пространстве, где всегда светло и тепло, где столько всего необычного, что даже жизни не хватит, чтобы понять предназначение многих вещей, где женщина приносит боль и наслаждение, и где еще существует наивность.

Экватор вернулся в настоящее, где его жизнь ничего не стоила, а желание быть человеком снова пропало.

Экватор повернул голову и посмотрел на Кэт. Она спала в той же позе, в какой он в последний раз входил в неё. Лежа на спине, колени максимально разведены в стороны, руки раскинуты. Она слегка похрапывала полуоткрытым ртом, и грудь мерно вздымалась при каждом вдохе.

– Мама, можно я теперь убью его? – услышал он голос Генерала, и снова вернулся взглядом к двери.

– Нет. Сначала нужно убедиться в том, что всё получилось.

– Да ничего у него не получится, – раздражение в голосе Генерала выдавало его нетерпеливое желание убить голого человека, лежащего рядом с его женщиной, – это выродок прошел через зараженное пространство, и, наверняка, радиация сделала своё дело.

– Кира, пока мы этого не знаем. Во всяком случае, у него хотя бы член стоит, – сказала Марта спокойным голосом.

Генерал, переменившись в лице, недовольно хмыкнул и ушел.

– Консерватор, уведи его и дай отдохнуть, – сказала Марта и вошла в отсек.

Экватор по знаку лысого человека встал и пошел за ним.

Когда дверь закрылась, Марта подошла к спящей девушке и наклонилась к её промежности. Легким движением указательного пальца Марта прикоснулась к белой жидкости, размазанной по наружным половым органам Кэт, и поднесла палец к носу. Глубоко вдохнув, она ощутила терпкий и приятный запах, который она так хорошо помнила.

Марта улыбнулась. Почему-то она была уверена, что всё получится.

Консерватор шел по коридору быстрым шагом. Экватор, чувствуя в ногах некоторую вялость, с трудом поспевал за ним. Он вообще сейчас хотел только одного – чтобы его оставили в покое.

– А, ты молодец, – сказал Консерватор безжизненным голосом, – мы наблюдали за вами с самого начала, и мне понравилось, как ты её имел.

– Я так понимаю, здесь это в порядке вещей? – спросил Экватор.

– Что?

– Наблюдать за всем, что происходит.

– Да. Здесь практически везде установлены камеры наблюдения, и всё, что происходит, записывается. Я вот сейчас отведу тебя в твой отсек, и посмотрю еще раз в подробностях эту запись.

Консерватор остановился у двери и, толкнув её, показал рукой – входи.

– Генерал меня все равно убьет!? – то ли спросил, то ли сказал утвердительно Экватор, прежде чем войти. Он смотрел прямо в глаза Лысому, пытаясь найти там ответ на свое утверждение.

– Пока Марта ему это не позволит, а потом – возможно. Заходи, ложись и спи. Я приду через три часа и принесу тебе мясо.

– Опять человечину?

Консерватор кивнул и ушел.

Экватор посмотрел ему вслед и заглянул в свой отсек.

Небольшое квадратное помещение с узкой кроватью, пустым столиком и стулом. Ничего лишнего. Даже нет вентиляционной решетки. Взглянув на кровать, застеленную чистой белой простынею, Экватор понял, что смертельно устал и хочет спать. Он вошел, закрыл за собой дверь и упал на кровать, моментально провалившись в сон.

31

В Храме сгустился полумрак. Ахтин посмотрел на парня и внезапно охрипшим голосом сказал:

– Я видел будущее.

– Ну и что, я тоже много что вижу, но это не значит, что этого надо бояться. Когда ты знаешь, что тебя ждет, ты можешь подготовиться к этому. Ты лучше скажи, можешь ты ему помочь или нет?

– Кто бы мне помог, – задумчиво ответил Ахтин и посмотрел на гаснущие свечи. Одна за другой горящие огоньки исчезали, поглощенные тьмой, и Храм медленно, но верно, стал скрывать свои тайны.

– Жаль, что мы не смогли помочь ему, – сказал парень, – когда хочется сделать доброе дело, надо его делать.

Он повернулся и пошел к выходу. Три шага и небольшая фигур стала расплываться в темноте.

– Кто ты?

– Ты знаешь. Вспомни пропавшие два дня в твоем детстве.

Доктор Ахтин, осознав, кто был его собеседником, ошеломленно смотрел во тьму.

– Я тебя еще увижу!? – крикнул он, уже не надеясь на ответ.

– Если знаешь будущее, зачем спрашиваешь, – послышался тонкий голос издалека и Ахтин остался один. Он повернулся к человеку, распятому на кресте, и попытался увидеть снова его глаза, но – голова опущена и глаза закрыты, а мрак скрывает черты лица. Осталось всего пять свечей. Надо торопиться. Вновь взобравшись то ли на кафедру, то ли на лестницу, Ахтин прижался к ослабленному страданием телу и начал отделять его от креста. Руки делали дело, а сознание, падающее в пропасть, кричало от безграничного ужаса.

Когда последняя свеча гаснет, невесомое тело Иисуса освободилось из деревянного плена. Ноги не держали, поэтому Ахтин просто упал назад, прижимая к себе больного человека и инстинктивно защищая его от удара.

Удар спиной о землю оказался сильнее, чем он думал. Забыв, как вдохнуть, Ахтин корчился от боли. Руки инстинктивно сжимали тело страдальца, снятого с креста. Наконец-то, боль ослабла. Он вздохнул. И выдохнул.

Переместив легкое тело больного человека на землю, Ахтин отдышался и только тогда прижал пальцы к его лицу.

Чтобы понять, что он сможет сделать.

Чтобы поставить диагноз и начать лечить.

Чтобы осознать, что он только что разорвал единственную нить, питающую изможденное тело.

Крест пророс корнями, и, хоть и с трудом, но поддерживал жизнедеятельность Иисуса. Как же он сразу этого не заметил.

Может, и заметил, но не принял на веру, потому что это показалось нереальным.

Человек, снятый с креста, умирал. И Ахтин никак это не мог изменить. Он сжимал руками его лицо и смотрел в бездну открытых глаз. Света от луны вполне хватало, чтобы увидеть его жизнь до креста.

Йешуа Ха-Ноцри. Рожденный в еврейской семье, он до тринадцати лет был тихим, послушным мальчиком. А когда пришло время в соответствии с традициями взять себе жену, привести её в дом и быть, как все, Йешуа ушел из дома. Это произошло не так уж неожиданно, как кажется.

Один добрый человек рассказал ему о том, что через две недели после его рождения несколько десятков детей до двух лет от роду были убиты в Вифлееме, и объяснил, какое отношение это имеет к нему. Йешуа поверил сразу, еще и потому, что знал, что у него есть Дар. Он так много слышал и видел, что порой сам пугался того, что знал. Чувство вины – младенцы были убиты по приказу царя, но они были бы живы, если бы родители не убежали в Египет – давило на сознание, мешая Йешуа спокойно спать. Даже мысль, что ему придется вести обычный образ жизни, претила ему. Так же заставляли морщиться слова отца, когда тот говорил ему, что традиции семьи непоколебимы.

Йешуа ушел из дома, никому ничего не сказав, – так же тихо, как жил.

Он ушел на восток, и дни на его пути текли медленно и неторопливо, как спокойная река.

На Ближнем Востоке и в Персии он слушал умных людей и внимал мудрецам.

В Индии он задержался, познавая знания браминов. Там он научился лечить людей, и хотя Йешуа никогда не считал себя лекарем, он стал настоящим врачевателем.

Он освоил искусство йоги, и научился владеть своим телом.

Он читал Веды, и учился проповедовать.

Он познавал истину, принесенную Буддой, в горах Тибета.

Он погружался в нирвану, создавая в своем сознании будущий храм веры.

Йешуа странствовал около двадцати лет, и когда вернулся на родину, он уже давно шел своим путем. Однажды выбранным, и с которого свернуть невозможно.

Будучи евреем, он полностью нарушил вековые традиции своего народа. Отец его проклял перед смертью, а мать простила.

Йешуа вернулся в Иерусалим, неся людям ту истину, которую выстрадал на долгом пути через горы и долины, через реки и пустыни. Он делал то, что мог, а люди видели в этих действиях чудеса. Он избавлял людей от болезней – телесных и душевных – и многие из тех, кто был исцелен, со страхом смотрели на того, кого не могли постичь своим скудным умом. Он говорил то, что думал, и что хотел сказать людям, а те слышали только то, что хотели услышать – Йешуа предлагал им отказаться от тех богов, которым они поклонялись всю жизнь.

Ахтин смотрел в глаза страдальца и видел бездну, которая развернулась перед ним, – бескрайняя и мутная вечность, где боль и обреченность соседствует с ужасным знанием: жертва, которую Йешуа принес во имя людей, напрасна и бессмысленна.

32

Жизнь. Если она на самом деле, или этот призрачный мир бункера, всего лишь последнее мгновение перед смертью?

Порой я думаю, что жизнь – это выдумка некоего мудака, который осознал себя Богом. Он посадил нас в ограниченное пространство, как жуков, и с удовольствием наблюдает, как мы один за другим умираем. На кого из нас он сделал ставку? Надеюсь, не на меня, потому что не хотелось остаться последним в этих опротивевших стенах.

Жизнь – это призраки прошлого, идущие за нами толпой, словно они рассчитывают быть здесь всегда.

Смерть – это, когда, неожиданно обернувшись, ты понимаешь, что остался один.

Я пока живу. Мне приходится готовить мясо к употреблению в пищу, и советчиков за спиной хоть отбавляй. Конечно, в первую очередь я прислушиваюсь к словам Полковника Якова. Кроме подробных инструкций, оставленных в компьютере, он частенько подсказывает мне, что нужно сделать, чтобы мясо было более нежным, сочным и не сильно острым.

Я достаю конечность из ванны и даю ей обтечь. Затем отделяю кость и откладываю в сторону. Их я отдаю Марте, которая не ленится извлекать из трубчатых костей костный мозг. Затем мясо надо долго вымачивать, несколько раз меняя воду в большой кастрюле.

Полковник Яков указывает мне на то, что небольшая часть куска мяса торчит над водой – надо долить воду, чтобы было полное погружение. Я киваю – как всегда Полковник прав.

Процесс вымачивания достаточно длительный, поэтому у меня есть время думать.

Мораль. Есть ли она у кого-нибудь из нас? Зачем мы живем здесь и какими принципами руководствуемся?

Я много читал о становлении цивилизации и о религиозных заповедях. Была ли мораль у людей, которые убивали человека, который принес им слово божье? Наверняка, ответ – да. Почему они должны были поверить такому же, как они, пусть даже он и мог творить чудеса? Они поклонялись другим богам, они верили в другую истину и другие жизненные ценности. Человек принес им совсем другую мораль. Принять её сразу означало бы предать прежних богов, а любое предательство аморально.

Была ли мораль у тех людей, которые с именем Господа на устах, изощренно умерщвляли тысячи человек, называя их ведьмами и колдунами? Или у тех людей, которые под религиозными стягами отправляли на смерть свою паству. И здесь ответ положительный. Любой пастух сделает всё, чтобы загнать стадо в стойло, сделав из свободных животных овец, покорно идущих на убой.

Сменив в последний раз воду, я тщательно промываю мясо и выкладываю его на разделочный стол. Теперь его надо правильно нарезать – строго поперек волокон и мелкими кусочками. Я режу острым ножом мясо, терпеливо отделяя фасции и сухожилия, отмахиваясь от указаний Полковника Якова, стоящего за спиной – да, уж не в первый раз, сколько можно повторять одно и тоже. Он обиженно замолкает, но ненадолго. Через минуту он начинает мне рассказывать древнеегипетские байки.

Я слушаю и не слышу. Периодически поднимая взгляд от разделываемого куска мяса, я вижу мамины глаза. Она стоит напротив и молчит. Я уже давно не слышал от неё ни единого слова и это меня несколько беспокоит. Все-таки она моя мама, и мне не все равно, почему она не хочет со мной говорить.

Голос Полковника вторгается в мое сознание. Он говорит о том, что в Древнем Египте были жрецы, которые занимались только тем, что готовили мумии фараонов к загробной жизни. Были жрецы парашистаи и таричетаи, так вот, именно последние занимались тем, что вымачивали будущую мумию в специальном растворе. Полковник Яков практически прямо в ухо говорит мне, что я и есть таричетай, потому что спустя тысячелетия делаю то же самое, что делали те жрецы.

Я возражаю ему, говоря, что древнеегипетские жрецы вымачивали трупы для того, чтобы сохранить тело и с почестями похоронить фараона, а я сохраняю труп, чтобы его потом употребить в пищу.

Полковник Яков, суетливо оббежав стол, встал рядом с мамой и посмотрел мне в глаза. А потом сказал, что тут важен принцип сохранения тела, а цель не играет никакой роли.

– Ты – Таричетай, – чуть ли не кричит мне в лицо Полковник.

Я смотрю на маму. Я хочу, чтобы она сказала мне, кто я есть.

И она говорит. Тихо и обречено.

Я заканчиваю резать мясо и обеими руками сваливаю его в кастрюлю. Залив водой мясо, бросив соль, я ставлю металлический сосуд на электрическую плиту.

Мама права. Я, действительно, Таричетай. Хотя, если вдуматься, я еще и парашистай, потому что мне пришлось разделывать трупы, пусть даже это и было достаточно давно. Но быть парашистаем мне сильно не понравилось, а вот таричетай – это совсем другое дело. Сохранять и готовить мясо мне нравиться.

Запасы человечины скоро закончатся, – подойдя к ваннам, я осматриваю остатки мяса в растворе. В одной ванне три нижних конечности, а в другой – почти целое туловище. Совсем не много, даже учитывая, что едоков очень мало. Хорошо, что Генерал добыл свежее мясо гиен и привел живого человека. И разнообразие в питании, и интересный разговор.

Вода в кастрюле закипела. Я вернулся к плите и включил таймер.

Жизнь – это давно сломавшийся счетчик времени, хаотично отсчитывающий секунды от старости к рождению.

Смерть – это когда сломанный таймер наконец-то останавливается, моментально вернув нас в состояние эмбриона.