Текст книги "Таричетай"

59

Солнце стало основательно припекать, когда мы, поднявшись на небольшой холм, увидели людей. Я пересчитываю их – мужчина, подросток и две женщины. Также можно заметить ровные ряды возделанной земли, зелень растений и неказистый дом среди невысоких сосен.

– Ишь, как засуетились, – хмыкает Парашистай, – не иначе, как они готовят нам торжественную встречу.

– Homo homini – lupus.

– Что? – переспрашивает Парашистай.

– Человек человеку – волк, – перевожу я свои слова, – эти четверо явно не в первый раз сталкиваются с людьми, и ничего хорошего от нас не ждут. Поэтому можно понять, почему у мужика такое недовольное лицо и топор в руках. Он готов оборонять себя и своих близких.

– Если бы только недовольное, да он готов нас убить, – говорит Парашистай тихо, потому что мы уже достаточно близко подошли к дому.

Он медленно выходит вперед. Расстояние между ним и мужиком совсем небольшое – шагов пять, не больше. Глядя на человека напротив – лицо в морщинах, в глазах отсутствие страха, на теле старая давно выцветшая рубаха, большие натруженные руки, сжимающие топорище, короткие в заплатах штаны и босые ступни, твердо стоящие на земле, – Парашистай подумал, что если такие мужики выжили, то для человечества еще не всё потеряно. Именно они вытащат человека из объятий голодной смерти. Именно эти работяги вернут жизнь на планету.

– Мир дому твоему, человек, – спокойно говорит он, чуть склонив голову, – мир и благополучие тебе и твоей семье. И да пребудет Бог с тобой, и да защитит он тебя и твою семью на долгие времена, ибо, живя с Богом в согласии, всегда можешь рассчитывать на его помощь в трудную минуту. Ибо тогда Бог с тобой, когда ты с ним.

Услышав сказанные пришельцем слова, мужик чуть расслабился, но топор не опустил.

– И вам добра и мира, путники мимо проходящие. И вам божьей помощи в вашей долгой дороге. Ибо сказано: человек человеку – прохожий.

– Кем сказано? – улыбнувшись, спрашивает Парашистай, понимая, что мужик перефразировал только что сказанные Таричетаем слова.

– Мною.

Мужик отвечает резким голосом, словно хочет сказать, что он нам не рад, – и в этот момент из-за его спины выскакивает подросток.

– Тимофей! – кричит мужик, дернувшись всем телом и занеся топор над головой.

Юноша, глаза которого смотрят мимо собеседника, протягивает правую руку и говорит, растягивая слова:

– Боженька мне сказал, что ты придешь. Да, так и сказал. Меня зовут Тимофей, а как твое имя?

Сделав вращательное движение головой, он все-таки смог посмотреть в глаза собеседнику. И улыбка украшает его лицо, вернув разум в глаза.

Парашистай, улыбнувшись в ответ и легко сжав протянутую руку, говорит:

– А я – доктор Ахтин. Мой друг зовет меня Парашистаем, но ты можешь называть меня Михаилом.

– Да, Боженька так и сказал, – придет доктор и поможет нам.

– Тимофей, отойди от него! – снова выкрикивает мужик. Он топчется на месте с поднятым над головой топором, не решаясь напасть первым, и не собираясь оставлять сына без защиты.

– Это мой папа по имени Трифон, – Тимофей тянет меня за руку. Когда мы подходим ближе к Трифону, Тимофей протягивает ему левую руку и говорит:

– Папа, возлюби ближнего своего, ибо он есть Бог.

Мужик, сжав губы и побледнев, медленно опускает топор и делает первый шаг вперед.

– Папа, пожалуйста, возлюби ближнего своего, ибо он есть Бог, – настойчиво повторяет Тимофей.

– Уж прямо-таки Бог, скажешь тоже, – недоверчиво бормочет тот в последний раз и берет сына за руку, – обычный человек, а ты кощунствуешь.

Мы стоим, держась за руки, совсем недолго, но этого вполне хватает, чтобы недоверие ушло. И еще, перед тем, как руки подростка разжались, я через их тепло вижу достаточно много, в том числе, и то, чем могу быть полезным этим людям.

– Вы правы, я, конечно же, не Бог, – сказал Парашистай.

– Мой сын порой много чего придумывает, – кивает Трифон, – не надо верить его словам.

Тимофей, широко улыбаясь, стоит и совершает вращательные движения головой, хаотично перемещая взгляд в пространстве. Он явно доволен тем, что люди нашли общий язык, и это легко читается по его лицу.

– Тимофей, что тебе говорил Боженька обо мне? – спросил Парашистай, присев рядом с юношей, чтобы глаза были на одном уровне.

Подросток, услышав обращение к себе, на миг замер, а потом тихо пробормотал:

– Он сказал, что придет доктор и вылечит нас. Я так много вижу и слышу, что мне порой становится грустно и хочется плакать, – совсем тихо говорит Тимофей, приблизив губы к моему уху, – но мне совсем не хочется огорчать папу и маму.

– Давно я не видел, чтобы мой сын так был рад чужим людям и так говорил, – качает головой Трифон.

– Трифон, ты не будешь возражать, если мы останемся здесь ненадолго.

– Отчего же нет, конечно, будьте, как дома, – пожимает плечами Трифон, опустив глаза и пряча за спину топор, – и, кстати, извините, если что не так.

60

Парашистай сидел и смотрел на течение. Река медленно несет свои воды, день близится к закату. Умиротворение заставляет смотреть на окружающий меня мир с удовольствием.

Мы только что пообедали, и этот прием пищи для нас был пиршеством. Вареный картофель, грибы, репа, травяной чай. Вкусно и обильно.

Таричетай с Полковником о чем-то говорят с Тимофеем, сидя у дома, и, судя по жестам Якова, он чрезвычайно доволен, что подросток его видит и слышит.

Трифон подошел и сел на траву.

– Замечательно тут у вас, – сказал Парашистай.

– Да. Хорошее место. Тимофей его нашел.

– Твой сын держит Бога за руку. Ты знаешь об этом?

Трифон мотает головой.

– Он просто не такой, как мы. И я его люблю.

Трифон не верит тому, что сказал Парашистай.

– Ладно. Давай поговорим о тебе.

– А что я? – удивился Трифон.

– У тебя есть проблемы. Может, ты не заметил, но твой сын сказал, что тебе нужна помощь.

– Ты имеешь в виду фразу моего сына о том, что ты вылечишь его и меня?

– Да.

– Я здоров, – недоуменно пожал плечами Трифон.

– Скажи мне, что там плывет по реке? – неожиданно спросил Парашистай, показав рукой на воду. Солнце практически ушло за горизонт, и в сумерках с трудом можно заметить сосновую ветку, плывущую по волнам. Трифон прищуривается, вглядываясь в указанном направлении, и через секунду отвечает:

– Нет там ничего. Вода и вода.

– Только вода, и ничего больше?

– Да.

Трифон, нахмурившись, посмотрел на меня:

– Ты думаешь, что у меня проблемы с глазами?

– Не думаю, а уверен. Может, стоит признаться самому себе, что в последнее время ты плохо видишь в сумерках и совсем ничего не видишь ночью. Днем, при солнечном свете, ты еще более или менее способен видеть, но скоро и дневное зрение будет ухудшаться. Если позволишь, я посмотрю, в чем твоя проблема.

– Ну, что же, посмотри, – недоверчиво сказал Трифон.

Парашистай протягивает руки и прижимает большие пальцы к глазам пациента, закрыв их. Остальными пальцами рук обхватывает голову.

Руки помнят всё, а вот сознание не желает создавать образы. Парашистай закрывает глаза и задерживает дыхание, – на долгие секунды, когда кажется, что не вздохнуть невозможно. На бесконечные минуты, когда время застывает в своем непрерывном течении.

И оно приходит. Это пугающее чувство того, что он может всё, что невозможного нет, что сознание способно распахнуться и увидеть невидимое, узреть неведомое, создать внутри слепок чужого сознания и, именно там, в зеркальном отражении, вылечить, избавить от страдания и сохранить. Помочь в сознании другого человека, исцелить от болезни, справиться с болью, сделать вместе с пациентом шаг вперед и вверх на пути к Богу.

Парашистай шумно выдыхает, словно только что вынырнул из смертельных глубин. Опустив руки, он смотрит на Трифона, в глазах которого застыл испуг и удивление.

– Что? – спросил Трифон.

– У тебя проблема с кровоснабжением глаз, думал, что будет хуже, но, в целом, всё не так уж и плохо. Завтра я избавлю тебя от небольшого нарушения кровообращения в венах глаз, и достаточно быстро зрение станет прежним.

Трифон кивнул, словно понял. Сглатывает слюну.

– Как-то это всё странно. И вроде хочется верить твоим словам, и страшновато. А вдруг ты не прав? Я уже достаточно давно понимаю, что со зрением плохо, но гоню от себя страшные мысли. Вся семья на мне держится, если я ослепну, они, – Трифон показал рукой на дом, – не выживут.

Трифон молчал пару минут и затем сказал:

– Знаешь, доктор, я теперь часто думаю о том, правильно ли я делаю, что не пытаюсь найти других людей. Мы с Аграфеной всегда жили отшельниками. Еще до того, как землю стало трясти, и начались пожары, мы ушли в тайгу. Не знаю, откуда, но я был уверен, что надо уйти как можно дальше от людей. Затаиться в тайге и пережить эти годы. Я сам принимал первые роды у жены. Нам было трудно, голодно, страшно, но – мы верили, что Бог не оставит нас. И, я думаю, только благодаря вере в Бога, мы выжили. У меня до последнего времени даже мысли не возникало о том, что нам надо к людям. И вот теперь, когда я понял, что могу ослепнуть, что Аграфена тоже стареет, что Маланья может остаться старой девой, а мой сын с его этим то ли даром, то ли наказаньем Божьим, я вдруг осознал, что мы сгинем без следа здесь. Растворимся в этих пустых пространствах, не оставив после себя ничего. И всё это может произойти в одночасье – сегодня мы живы, а завтра…

– Не о том думаешь, Трифон, – спокойно сказал Парашистай, – сгинуть без следа можно и среди людей. И сын твой – дар Божий. В этом даже сомнений быть не должно. И жизнь твоя сейчас только для него, – поднять на ноги, вырастить, выкормить. Остальное приложится, тем более что сын твой уже отмечен Богом, а, значит, его путь предопределен. И в тайгу подальше от человеческого общества тебя потянуло тоже не просто так.

Посмотрев на Тимофея, сидящего рядом с Полковником Яковом, Парашистай добавил:

– Завтра я еще посмотрю на твоего сына. Может, смогу что-то увидеть и понять, в чем его проблема и есть ли она вообще. Хотя, в любом случае, я уверен, что твой сын – избран. Не знаю для чего и зачем, но – у него свой путь и своя ноша. Впрочем, как у каждого из нас.

61

Ранним утром все собрались на завтрак.

Трифон встает и берет в руки распятье.

– Господи, смилуйся над нами и нашими гостями, и, смиренно принимая твои дары, мы молимся и просим дать нам здоровье, чтобы могли мы трудится во имя Твоё и во славу Твою. Веруем, что видишь наши страданья, что знаешь, как тяжело нам нести нашу ношу, так же как и Ты нес свой крест. Благодарим Тебя за милость Твою, за дары Твои, за возможность верить в Тебя, и, когда предстанем перед Тобою, то возрадуемся, ибо примем свет.

Трифон протягивает распятье к жене, затем к дочери. Таричетай отворачивается и делает вид, что не понимает для чего к нему протянуто распятье. Тимофей, поцеловав крест, тихо бормочет:

– Спасибо, Боженька.

Услышав эти слова, Парашистай улыбнулся и спокойно выполнил ритуал.

Поели молча. Незаданные вопросы повисли над столом. Невысказанные мысли отражались на лицах Трифона и Аграфены. И только Тимофей нарушал тишину, изредка отрываясь от еды и говоря всё те же слова благодарности в пространство дома:

– Спасибо, Боженька.

– До жары я бы поработал, – предложил Парашистай, глядя на хозяина, – а потом в тени мы бы сделали то, о чем вчера говорили.

Трифон пожимает плечами, соглашаясь. Затем, перекрестившись, говорит стандартную фразу благодарности Богу, встает и выходит из дома.

Посмотрев пару минут на то, как работает Трифон, Парашистай стал старательно окучивать картофель, и это занятие понравилось ему. Однообразные движения, физическая нагрузка, свежий речной ветерок и мысли о размеренности бытия. Никуда не надо торопиться, не надо представлять своё будущее и вспоминать о прошлом. Просто работай, и всё. Простые движения, суть которых – жизнь.

– Ну, вот с божьей помощью и управились, – сказал Трифон, когда закончился последний ряд картофеля.

– И это всё, больше нет посадок?

– Есть, но там я уже сделал эту работу.

Трифон неопределенно махает рукой, словно не хочет показывать, где еще есть картофельные поля.

Солнце припекает. В тени невысоких сосен, куда идет Трифон, прохладно.

– Больно будет? – спрашивает он настороженно.

– Нет, больно не будет, хотя, честно говоря, я и сам не знаю, как будет. Надеюсь, что не больно. Садись, Трифон.

Дождавшись, когда пациент устроится удобно на траве, Парашистай берет в руки его лицо, – большие пальцы на глаза, ладони обхватывают голову. Закрывает глаза. И это моментально приходит, словно руки и не забыли того, что было вчера. В сознании возникает картина – сосудистая сеть вокруг глазных яблок, и застой крови в венах. Мелкие тромбы с обеих сторон, которые мешают току крови. Вроде пустяк, а проблемы создают большие.

Чуть надавив пальцами рук, и, главное, сознанием, Парашистай заставляет подвинуться мелкие тромбы. Затем еще раз, и, придавая им ускорение, вижу, как мелкие темно-красные сгустки смещаются и уходят в достаточно крупный венозный сосуд.

– Ну, вот и всё.

Трифон, сморщенное лицо которого говорит о том, что он всё еще ждет боль, открыл глаза и посмотрел.

– Ничего не изменилось, хотя, может и изменилось. Пока сам понять не могу.

– Правильно, – согласился Парашистай, – надо подождать вечера и убедиться в том, что ты стал хорошо видеть в сумерках. Да и глаза должны восстановиться после длительного нарушения кровообращения.

Встав с травы, он идет к дому, сказав на ходу:

– Пойду, посмотрю на Тимофея.

Трифон, сразу забыв о себе, вскакивает и идет следом.

Тимофей сидит под сосной и, обхватив руками тонкий ствол, прижимается лбом и носом к коричневой коре дерева. Его губы чуть шевелятся. Расплющенный нос, прижатый к коре дерева, и глаза, глядящие прямо перед собой.

Трифон хочет что-то сказать, но Парашистай останавливает его. Неразборчивое бормотание Тимофея.

– Тимофей, можно я прерву твой разговор с деревом? Я думаю, что тебе сейчас интереснее говорить с ним, но мне бы хотелось посмотреть на тебя.

Подросток поворачивает голову ко мне, сделав это не спеша. Его глаза совершают вращательное движение и замирают на лице отца.

– Можно.

– Как ты помнишь, Бог обещал тебе, что я вылечу тебя.

– Да, Боженька сказал, что ты вылечишь меня, – задумчиво бормочет Тимофей, – но потом он еще добавил, что, может быть, этого и не надо делать, но я так и не понял, что не надо делать.

– Вот я и посмотрю.

Парашистай садится рядом на траву. Обхватив голову подростка руками, он закрывает глаза. Проходит минута, которая кажется Трифону вечностью.

– Да, похоже, Бог правильно предполагал, что лучше бы этого не делать. Я не буду изменять твое сознание.

Парашистай отпустил голову Тимофея и сказал:

– Я могу попробовать повлиять на его сознание, но не уверен, что в этом есть необходимость. Тимофей здоров, и с головой у него всё в порядке. Ты прав, Трифон, он просто другой, не такой, как ты или я. Он видит мир по-другому, он чувствует то, что неведомо тебе, он может услышать неслышимые звуки. Он – другой, и я вряд ли смогу что-то сделать. Навредить могу, а сделать его таким, как ты – никогда. Он родился таким, и он таким нужен Богу.

– И что теперь?

– Ничего. Просто живи и принимай его таким, каков он есть.

– Я думал, что он заменит меня, когда я уже не смогу работать. Я думал, он станет опорой и защитой для нас с Аграфеной в старости.

– Он – другой, – еще раз терпеливо повторил Парашистай, – он не будет так, как ты всю жизнь пахать. Он не будет так, как ты всю жизнь прятаться и бороться за жизнь. Этот парень – будущее планеты Земля, с него и с таких, как он, начнутся новые поколения землян. И он, в отличие от тебя, напрямую говорит с Богом.

– Как это? – удивляется Трифон, словно услышал только последнюю фразу.

– Ты обращаешь свои молитвы к распятию, на котором изображен Иисус Христос, а твой сын, Тимофей, когда хочет о чем-то попросить Бога, обходится без посредников. Он просто говорит Богу о том, что его беспокоит, и что бы он хотел изменить, чтобы всем стало лучше. Может, Бог не всегда его слышит и не сразу отвечает на его молитвы-просьбы, но, в любом случае, Тимофей рано или поздно добивается своего.

Трифон хочет задать следующий вопрос, и, постояв мгновение с задумчивым лицом, не делает это. Вопрос умирает у него в сознании.

– Трифон, не пытайся изменить своего сына, не надо заставлять его делать то, что для него бессмысленно. Просто принимай его таким, каков он есть. И слушай, да, именно так, – слушай, что он говорит. Слушай, даже если тебе кажется, что он говорит глупости. Слушай, когда он что-то бессмысленно бормочет. Потому что довольно часто через него к тебе обращается Бог.

62

Шли быстрым шагом. Три дня назад, когда мы уходили из жилища Трифона, Тимофей на прощание сказал, что если мы пойдем строго вдоль реки, то через пять дней и ночей придем в Храм. Парашистай не удивился, словно что-то подобное и ожидал от подростка.

– Боженька сказал, – спокойно промолвил Тимофей, глядя в сторону и вверх, когда Трифон спросил его, откуда он знает, что там впереди, – он меня предупредил, что я должен это сказать доктору.

– Что еще сказал Бог? – невозмутимо спросил Парашистай.

Тимофей отрицательно помотал головой и отвернулся.

Можно было бы не торопиться, но Парашистай задавал темп, а мы с Полковником шли за ним. Утром на четвертый день пути, после того, как мы доели последний вареный картофель, я спросил:

– А куда пропала крокута? Мне кажется, она убежала, когда мы подходили к жилищу Трифона.

– Я так понял, что Крокута нашла своих собратьев, и я её отпустил. Ну, или может быть, она отпустила меня, – ответил Парашистай.

Мы идем вдоль реки, берег которой постепенно завоевывался сосновым лесом. Чистый лесной воздух, напоенный речной влагой, и зелень хвойных деревьев создают ощущение того, что мы приближаемся к раю, или, как минимум, к местности, которая окружает райские кущи.

Я знаю, что всё только начинается. Подходящая к концу дорога – это самое простое в моей резко изменившейся жизни. Просто иди вперед и надейся на то, что всё получится.

Я иду, созерцая свежую траву под ногами. И думаю о том, что меня ждет. Прошлое осталось позади – мой Бог навсегда погребен под землей, я не привык к людскому обществу, и так мало знаю о реальной жизни людей. Я привык выживать в подземелье, а теперь вокруг огромный красивый и непонятный мир, в котором много интересного и необычного. И я так далек от всего этого. Парашистай сказал, что впереди Храм, через который они придут к людям. В человеческие поселения, где живет много людей. Что значит много? Для меня пятьдесят человек, это уже много. В бункере я привык выживать в одиночку, когда люди вокруг становились угрозой для жизни. Я даже представить себе не могу, как и чем живут люди на поверхности земли, когда их много. Да, я читал истории, сохраненные в компьютере Полковника, где рассказывалось о городах и о жизни людей в этих местах, но это всё теоретические размышления и довольно часто фантастические истории.

Таричетай поднял голову и посмотрел в сторону реки. Она стала значительно шире. Наверное, метров двадцать в ширину. Напротив него по воде шел Полковник Яков. Он старательно топал по воде, пытаясь погрузить ногу в речные волны, но у него ничего не получалось. Недовольно взмахнув руками, он подпрыгнул и обеими ногами ударил по воде. И снова ничего не произошло. Казалось, что Полковник, как воздушный шарик, летит над речным течением. Обреченно вздохнув, он повернул к берегу и подошел к Таричетаю.

– Надоела мне такая жизнь, – сказал Полковник Яков, – в такую жару искупаться нельзя. Хотя, по правде говоря, я знаю, что жарко, но не чувствую испепеляющего зноя.

Поднимающееся к зениту солнце действительно стало припекать. Таричетай, впервые подумав о том, что можно залезть в воду, чтобы остудить тело, остановился. Затем сделал первый шаг к реке и вошел в воду. Быстрое течение, которое пыталось сбить его, и обжигающе-холодная вода, которая заставила его довольно улыбнуться.

– Слушай, Полковник, а почему ты мне раньше не говорил о том, что это так хорошо.

– А ты не спрашивал.

Таричетай споткнулся о камень на дне реки, и упал, погрузившись с головой в воду. Вынырнув и встав на ноги, он неожиданно для самого себя, закричал. А потом снова упал в воду. И снова, когда его голова показалась над водой, жизнерадостно заорал.

– Что это с ним? – спросил Парашистай.

– Как я ему завидую, – сказал Полковник Яков, – всё бы сейчас отдал, чтобы снова почувствовать прелесть погружения в холодную речную воду.

– Время теряем.

– Время – это река, текущая всегда мимо нас, – крикнул Таричетай, – мы можем войти в неё и поплыть по течению, или мы можем всегда идти рядом, изнуряя своё тело бессмысленной ходьбой. Сами мы дойдем, или река нас принесет – конец пути всё равно одинаков.

– И, знаешь, он прав, – поддержал его Полковник Яков, – я бы, если смог отыграть время назад, прожил бы жизнь совсем по-другому.

– Ладно, будем считать, что водные процедуры необходимы нам перед тем, как мы придем в Храм. Устроим сегодня день гигиены. Нам действительно надо помыться, чтобы не вонять.

Таричетай посмотрел на худое жилистое тело Парашистая и снова подумал о том, что тот не так стар, как выглядит. Да, усталые глаза, сломанный нос, седые волосы на голове, но крепкие мышцы, плоский живот и гладкая кожа.

– Если абстрагироваться от лица, то у него тело здорового мужчины лет сорока, – тихо подтвердил его мысли Полковник Яков, который сидел на воде рядом с Таричетаем, – и если ты будешь так на него смотреть, то я могу подумать, что у тебя есть некие гомосексуальные наклонности.

– Тьфу на тебя, – поморщился Таричетай.

Полковник довольно захохотал и упал спиной на воду.

Вечером у костра мы неторопливо говорим о будущем. Я задаю наивный вопрос – что будет, когда мы придем к людям? Полковник Яков еле слышно бормочет об окончании того бесконечного бытия, что так долго вело его по земной поверхности.

– Что будет? Ничего. Мы будем жить так, как умеем. Мне бы хотелось, чтобы ты запомнил то, что я сейчас скажу.

Парашистай смотрит на огонь и говорит так, словно говорит самому себе:

– Первое. Не пытайся искать Бога. Ни того, что у тебя был, ни какого-нибудь другого. Лучше загляни в своё сознание, – там ты найдешь всё, что тебе надо.

– Второе. Не бойся умереть. Смерть обязательно придет за тобой, поэтому забудь о её существовании. Она сама напомнит о себе.

– Третье. Можно вынести любую боль и любое страдание. Можно пережить самую страшную и сильную боль, зная, что это всего лишь реакция твоего тела на внешний раздражитель. Отключи рецепторы и отпусти сознание, чтобы твое тело не чувствовало боль.

– И четвертое. В конце пути обязательно будет счастье. Даже если ты полагаешь, что его не существует.

Таричетай смотрел на огонь так, словно не слышал этих слов. Или настолько внимательно слушал, что не реагировал на внимательный взгляд Парашистая.

Полковник Яков загадочно улыбался.

Костер взметнулся последними язычками пламени, оставив после себя яркие горячие угли.