Текст книги "Хомомахия"

11

Егор не повернул назад через полчаса, как обещал. Интуитивно он чувствовал, что должен найти что-то, поэтому, посмотрев на часы и мысленно отметив прошедшие тридцать минут, пошел дальше. И возблагодарил Бога, свою интуицию и упрямство, когда еще через полчаса увидел за следующим поворотом тело.

Высохший труп мотоциклиста, лежащий рядом с дверью.

Дверь Егор увидел не сразу – сначала тело, лежащее на животе, а когда он стал приближаться к нему, и дверь.

Широкая и невысокая дверь из толстого листового железа с мощными петлями, вмурованными в стену. И без какого-либо намека на дверную ручку. На ровной металлической поверхности нет ничего, кроме маленького круглого отверстия в области предполагаемого замка и множества незначительных вмятин. Рядом с дверью лежал молоток со сломанной рукоятью, которым эти вмятины и были оставлены.

Егор осмотрел труп – мужчина в кожаной куртке и джинсах. Длинные волосы на обтянутом кожей черепе. Серьга в ухе. Он, перевернув труп, осмотрел карманы и не нашел документы, зато обнаружил причину смерти: с левой стороны из груди торчала рукоятка перочинного ножа.

Еще пятнадцать минут Егор потратил на то, что осматривал дверь, заглядывал в маленькое отверстие, пытался нащупать пальцами щель по всему периметру двери. Убедившись, что дверь он так просто не откроет, Егор, глупо улыбнулся и сказал:

– Сезам, откройся.

Ничего не произошло. Егор вздохнул и, посмотрев на мертвое тело, сказал:

– Как я тебя понимаю, мужик.

Еще раз посмотрев на дверь, он пошел назад. Голод, жажда и усталость сегодняшнего дня сказывались, поэтому обратно он шел больше часа, вернувшись к месту, где он всех оставил, часа через три.

За это время многое изменилось.

Когда Егор, еле передвигая ноги и мечтая только об одном – вытянуть ноги и получить несколько глотков воды, дошел до своих товарищей, то нашел их сидящими общей группой недалеко от лежащей в странной позе Аделаиды Павловны. Ему хватило одного взгляда, чтобы все понять.

Женщина была мертва.

– Я защищался, – как бы оправдываясь, сказал Василий. На нем не было очков, поэтому он чуть прищуривался, когда смотрел на собеседника. – Она дождалась, пока я уснул, и попыталась задушить меня. Навалилась всем телом и сдавила шею. Мне ничего другого не оставалось, как скинуть её. Она ударилась головой о стену, и – все. Вот, очки мне сломала. – Василий, закончив говорить, показал на разбитые очки, лежащие на асфальте рядом с ним.

Егор, посмотрев на окровавленную стену и разбитое лицо Аделаиды Павловны, подумал о том, что женщина головой о стену ударилась минимум пять раз. Он перевел взгляд на своего друга, который кивнул, подтверждая слова Василия. Маша, замороженными глазами, тупо смотрела перед собой, а Саша отвела взгляд в сторону.

Егор сел, вытянув ноги и привалившись спиной к стене, и сказал:

– Дайте мне воды, в горле все пересохло.

И он не удивился, когда после минутного замешательства, Василий сказал, что вода у них кончилась.

«Как за эти двенадцать часов все стремительно изменилось, – подумал Егор, – утром я был доволен жизнью и уверен в своем друге. Днем, шагнув в другую реальность, я был преисполнен надежд на счастливый исход самого необычного путешествия в моей жизни, встретил девушку, которая мне понравилась, и – я был уверен в своем друге. Сейчас вечером я уже ни в чем не уверен – ни в своем друге, к которому с этого момента нельзя поворачиваться спиной, ни в девушке, которая боится за свою жизнь, и её можно понять, ни в счастливом исходе этого проклятого приключения. Я достаточно спокойно смотрю на чужую смерть, и постепенно привыкаю к тому, что и моя уже близка. Если мы не откроем дверь, то следующей будет Маша. И, если труп Аделаиды останется нетронутым, то об останках Маши я такого сказать не могу. И об этом я уже могу думать спокойно, как об обычном событии в этом тоннеле».

И, словно ничего не произошло, он сказал:

– Я нашел дверь.

12

В первую минуту никто не понял, что сказал Егор. Только Саша переспросила, будто не расслышала:

– Что ты нашел?

– Я нашел дверь, – повторил Егор, и добавил, – рядом с высохшим мотоциклистом. Он не смог её открыть, и убил себя.

Егор меланхолично смотрел на своих товарищей, которые моментально забыли об убитой женщине. Они даже не смотрели в её сторону, словно труп с обезображенным лицом перестал существовать. Быстро обдумав новую информацию, они практически сразу повеселели и стали проявлять определенную активность.

– Ты нашел дверь, через которую мы покинем этот проклятый тоннель! – громко и восторженно сказала Маша. Её лицо осветилось улыбкой – бессмысленное выражение лица исчезло, как по мановению волшебной палочки. Она бы пустилась в пляс, если бы в этот момент зазвучала музыка. Она бы бросилась к Егору и расцеловала его, но ограничилась тем, что послала ему воздушный поцелуй, сложив губы бантиком.

– Ты попытался её открыть? – задал свой вопрос Влад.

Саша в это раз промолчала, по-прежнему, глядя в сторону, а Василий, подобрав с асфальта свои сломанные очки, всем своим видом демонстрировал желание идти к двери прямо сейчас – сложил останки очков в передний карман кофра и закинул его на плечо. Он встал и отряхнул брюки от несуществующей пыли.

– Я боюсь, что мы тоже не сможем её открыть, – сказал Егор, думая о том, как он хочет пить. Когда он шел обратно, его грела мысль, что он получит хотя бы два глотка воды. Он волочил ноги и представлял, как пьет воду, и только это помогало ему делать следующий шаг.

Сейчас, лежа на спине, Егор представлял себя уже высохшим трупом, – еще, конечно, не обтянутый кожей скелет, но до этого состояния совсем близко. Еще прошло мало времени, чтобы умереть от жажды, но жизнь без воды сейчас казалась нестерпимой мукой. Он мечтал хотя бы смочить пересохшие потрескавшиеся губы.

Именно сейчас он понял, что отсутствие воды для него смертельно опасно.

– А ты не бойся, – сказал Василий, – была бы дверь, а отмычка всегда найдется. Вставай, веди нас к двери.

– Не могу, я очень устал и смертельно хочу пить. Вы идите, часа полтора по тоннелю, никуда из него не выходя, – сказал Егор, позволив себе пошутить, – и найдете дверь. А я немного отдохну и вас догоню. Как раз к тому моменту, как ты, Василий, откроешь дверь, я и подойду.

– Что, неужели все так плохо? – спросила Саша.

– Со мной или с дверью? – спросил Егор, бросив на девушку взгляд.

– Конечно, с дверью.

– Мне она показалась неприступной, – ответил Егор и закрыл глаза.

Спокойное равнодушие и умиротворение воцарилось в его сознании: теперь, когда он понял, что товарищей у него нет, и каждый думает только о своем собственном выживании, можно не волноваться. Воды нет, и не будет, надо смириться с этой мыслью и попытаться выжить, не смотря ни на что. Надо отдохнуть и набраться сил, потому что надеяться можно только на себя. Нет необходимости заботиться о ком-либо, ибо никто не позаботиться о нем. Не надо никуда идти, преодолевая смертельную усталость и жажду, пытаясь стать спасителем для тех, кто никогда не оценит этой жертвы.

Надо просто стать самим собой.

И для себя.

Егор слышал, как, шепотом обсудив его состояние, ушли его товарищи. Затихли шаги уходящих людей, и в наступившей тишине он стал думать.

О человеке, с которым общался около десяти лет и которого считал своим самым близким другом.

И который очень быстро сделал свой выбор.

О девушке, которая впервые в жизни понравилась ему, о своей наивности и растаявших мечтах.

И которая ушла вместе со всеми, хотя он был бы рад, если бы она осталась с ним.

Об интеллигентной внешности Василия и о несоответствующих этой внешности поступках. О человеке, который достаточно легко убивает. С холодным взглядом умных глаз.

Еще Егор думал о том, что он хочет жить.

Жить, чтобы увидеть то, что находится там, за дверью.

Жить, чтобы пройти путь и увидеть другую реальность.

Жить, чтобы вернуться домой к маме, которая ждет и любит его.

А потом он перестал думать.

13

Медленно поднимаю руки вверх, словно трудно преодолеть тяжесть земной поверхности. Просачиваюсь сквозь толщу к солнцу. К теплу. Даже не задумываясь, зачем. Наверное, это инстинкт. Так задумано природой. Тело – ствол, пока еще робко стремящийся к свету. Кости пластичны, изменяясь под действием тяжести бетона и камня. Мышцы – каркас, сохраняющий целостность. Кровь, как сок, течет по тканям, питая и насыщая силой. Выбора нет. Если не выбраться наверх, то жизнь прекратиться. А это совершенно немыслимая ситуация.

Поэтому – я танцую.

Танец цветка.

Время утратило смысл. Да и был ли когда-либо смысл в постоянном течении реки по имени Время? Неумолимое движение, понять которое нельзя. Принять, как данность, невозможно. Согласиться – да, можно, но так сильно хочется крикнуть, подняв голову вверх: Какого хрена!

Так и плыву по реке Время, стиснув губы, чтобы не закричать, сжав кулаки, чтобы наносить удары в пустоту, зажмурившись, чтобы не видеть лик Бога.

Кончики пальцев соединились. Где-то там, в другой реальности. Между небом и землей. Соприкоснулись горячими поверхностями, словно ожог, – так языки пламени облизывают руки, когда поднесешь их к огню. Боль, как радость. Пусть через вечность, но это произошло. Теперь медленно. Спешка здесь не нужна. Река по имени Время не терпит суеты – её воды темны и глубоки, бездонны и гипнотически заманчивы.

Делаю все так, как подсказывает сердце.

Ладонь к ладони.

И вверх.

Ощутить кожей тепло солнца. Это ли счастье!

Но – не тороплюсь. Еще медленнее, ибо уже попираю Пространство. Совершаю невозможное, ибо – я танцую.

Танец цветка.

В пространстве, где нет места растительной жизни. В царстве белковых субстанций робкий цветок обречен. Или, что значительно хуже, его появление сродни яркому лучу во мраке ночи – всякий житель этой тьмы стремится растоптать обжигающий свет. И во тьме невозможно спрятаться, потому что – здесь нет места для цветка.

Но вопреки всему, – я танцую.

Танец цветка.

Лицо поднято вверх и сжато между рук. Сейчас это одно целое – росток, устремленный к солнцу. Рот закрыт, ибо не хочу звуком привлечь что-либо. Или кого-либо. Тишина – мой союзник. Мой верный друг, который рядом всегда и везде. Даже река по имени Время приняла его благосклонно. Глаза пока закрыты, хотя даже сквозь веки чувствую, как во тьме сияет солнце. Чувствую, насколько силен теплый ветер в Пространстве. Невозможно, но – знаю, что там ждет чудо. Нереально, но – вижу, как робкий росток накрывает солнечный ветер, защищая от неминуемой смерти. Абсурдно, но – вот оно, рождение новой жизни там, где её не может быть. Смертельно, но – я танцую.

Танец цветка.

Крылья носа, как паруса – первый вдох. Сладость животворного воздуха обжигает легкие. Сгораю в пламени желания не делать выдох. И вспоминаю, что за выдохом возможен снова вдох. Смеюсь, выгоняя воздух из легких. Не могу сдержаться – верный друг отвернулся, чтобы не видеть созданий тьмы, подкрадывающихся на свет и звук. Снова столь же сладостный вдох. Открываю глаза.

И смех умирает, ибо – я танцую.

Танец цветка.

Солнца нет. Так же, как и отсутствуют создания тьмы. Река о имени Время застыла, скованная мраком. Пространство скорчилось в пароксизме агонии. Почва вокруг меня, как зловонное болото, в котором царствует гниение и тлен. И даже ветер несет мертвенный холод далеких безвоздушных миров. И следующий вдох объясняет – это сладость мертвечины.

Здесь нет ничего, но – я танцую.

Танец цветка.

Слабые ноги дрожат. Мышцы так давно не работали, что даже мысль о шаге заставляет вздрогнуть. Да и куда шагать? Вокруг трясина, бездонная топь. Балансируя на малюсеньком островке, встаю. Поднимаюсь во весь рост.

Чтобы посмотреть вдаль.

Снова, как и в былые времена, ощутить размах и ширь просторов. Чтобы понять, что просто изменилось Пространство, а место все тоже.

Чтобы понять – я танцую.

Танец цветка.

В Пространстве, где нет ничего и никого.

На волнах реки по имени Время, что закружилась на одном месте в водовороте.

В сером шершавом бетоне. И в нависающем потолке. В безумстве вечных ламп. Ограниченное стенами Пространство с застывшей рекой по имени Время. Практически мертвое тело с закрытыми глазами. До безумия живое тело с распахнутым сознанием, которое не способно сообщить о том, что – я танцую.

Танец цветка.

Абсолютная неподвижность. Жизнь только в биении сердца. И даже мой верный друг согласен с этим звуком. Тишина вновь повернулась лицом – и лик этот безобразен. И выкрикнув все, что думаю, разозлившись на этот мир с мерзким лицом, проклиная себя, делаю первый шаг. Даже зная, что некуда идти. Даже не сомневаясь, что ничего не выйдет.

Пусть маленький, но первый шаг.

Пусть ничтожный и бессмысленный, но – лишь бы что-то.

Пусть в никуда, но это лучше, чем знать, что ничего и никогда.

Нога проваливается в податливую почву. Какое неловкое танцевальное па! Надеюсь никто не заметит этой нелепости, ибо красота – это то единственное, что заставляет закричать во весь голос – я танцую.

Танец цветка.

Никто не слышит. Мысли отскакивают от бетонных стен. Потолок давит. Непослушные ноги дрожат, и следующее движение так не похоже на танец. Падаю лицом вниз. Серый асфальт летит навстречу. Настолько быстро, что не успеваю понять, как это вышло. Боль – внезапная и всепоглощающая – взрывается в сознании, разрушая так долго и терпеливо выстроенный танец.

Забываю, что – я танцую.

Танец цветка.

Растекаюсь по поверхности, занимая малейшие неровности своим телом. Аморфное и податливое – оно сейчас стремиться избавиться от боли. Изменяя форму, подстраиваюсь под пространство. И это тоже инстинкт. Если не сейчас, то и никогда. Вязкое и текучее – тело растекается по серой поверхности, формируя лужу. Пока бесформенную и бесцельную. Но – это пока. В луже есть информация. Это сознание и мысли. Это будущая жизнь.

Я снова танцую.

Танец цветка.

Где-то рядом река по имени Время. Вспоминаю, что в последний раз она была скована мраком. Разбудить реку по имени Время – вот цель, которая формирует тело. Руки вновь ищут друг друга, зная, что в соприкосновении жизнь. Лицо – утерянное в пространстве – нахожу там, где и не ожидал. Где-то за спиной. Но не удивляюсь. Знание того, что все изменилось, пришло так же естественно, как приходит сон – уставшее сознание просто выключает свет.

Перетекаю по поверхности к реке. Выбирая направление интуитивно. Это все, что у меня есть – интуиция и желание танцевать. Не смотря ни на что. Все, что у меня есть – сознание и желание жить.

Поэтому – я танцую.

Танец цветка.

Формирую из воды руки и поднимаю их вверх. Медленно, словно мне трудно преодолеть силу тяжести. Или сопротивление воздуха. Просачиваюсь сквозь густой вязкий воздух ограниченного стенами Пространства. Лицо снова между рук и рот открыт в крике. Не боюсь – просто кричу от боли и ненависти.

Почему никто не видит, что – я танцую.

Танец цветка.

Снова поднимаюсь на ноги. Трудно, тяжело, но другого пути нет. Снова первый шаг со стопудовой гирей на правой ноге. А левая, похоже, срослась с асфальтом. Так и стою: руки – ветви, тело – ствол, ноги – корни. А лицо – прекрасный цветок, красоту которого никто не видит. Или не замечает. Как эта девушка, которая прошла мимо. Настолько быстро, что когда закричал, было уже поздно. В сером Пространстве никого. Словно мое видение – бред умалишенного. Мой крик – бессмысленное сотрясение вселенной. А танец абсурден.

И, тем не менее, – я танцую.

Танец цветка.

Потому что именно здесь и сейчас я живу. В этом танце. В этом Пространстве на берегу мертвой реки по имени Время. Я не помню, что было и не знаю, что будет. Я просто живу Настоящим.

Я танцую.

Танец цветка.

Вечный танец жизни на берегу всегда живой реки по имени Время в Пространстве, где жизнь не заканчивается никогда.

В какой-то момент Егор почувствовал, как тело стало легким: он перестал ощущать его, и, – воспарив, увидел лежащего человека со стороны, точнее, сверху. Он очень сильно опечалился – со стороны тело выглядело, если еще не мертвым, то уже смертельно больным. Черты лица заострились, на губах трещины, тело в джинсах и футболке выглядело очень худым.

Он посмотрел в сторону Аделаиды Павловны. Полная женщина. Куча жировой и белковой массы. Засохшая кровь на разбитом лице.

Он увидел, как тело Егора медленно перемещается – сначала на бок, потом на руки и колени, и вперед, – к выживанию.

В пустом тоннеле под равнодушным немигающим светом ламп неподвижно лежали два тела. Одно – необратимо мертвое. Другое тело – усталое, изможденное, то ли думало о выживании, то ли грезило в полудреме.

Инстинкт самосохранения второго тела сделал правильный выбор.

14

Они сидели вокруг мотоциклиста. Егор, увидев это издалека, подумал, что у Василия ничего не получилось. Он не смог открыть дверь. Когда он дошел до них, Влад со злобой в голосе сказал:

– Ты на счет двери прикололся или как?

Они смотрели на него, ожидая ответа, а Егор смотрел на стену тоннеля.

Двери не было.

Молоток со сломанной рукоятью и высохший труп были.

А дверь отсутствовала.

Егор подошел к бетонной стене, пощупал обеими руками и сказал с неподдельным недоумением в голосе:

– Она была здесь. Железная дверь без ручки с маленьким отверстием в области замка. Я прекрасно помню, как осмотрел её со всех сторон.

– Знаешь, Егор, а я тебе не верю, – сказал Василий. Он встал и подошел к нему.

– Я вот думаю, зачем ты нас обрадовал, отправил вперед, а сам остался? – Василий говорил так, словно рассуждал, задавая вопросы, ответы на которые он уже знал. Или думал, что знает. – Мы ушли, а ты остался рядом с трупом. Может, стоит вернуться назад и посмотреть, как там труп Аделаиды Павловны? А, Егор, надо нам вернуться и посмотреть? – задал он вопрос, сделав акцент на последних словах.

– Вернись и посмотри, – ответил Егор, пожав плечами и глядя прямо в глаза собеседнику.

Через минуту, которая показалась вечностью, Василий отвел глаза и сказал:

– Так все-таки, дверь была или нет?

– Дверь была, и это самое хреновое – если дверь мигрирует в тоннеле, нам её не найти и не открыть. Или еще один вариант – дверь может найти только одиночка: мотоциклист, как и я, был один, когда нашел её.

– Опять предположения и домыслы, – сказал Влад, – в этом гребаном месте когда-нибудь будет какая-либо определенность?

Никто ему не ответил. В молчании они расположились на асфальте: кто лежал, как Егор и Влад, кто сидел, привалившись к стене, как девушки. И только Василий, который сначала сел, затем быстро встал и перед тем, как уйти, сказал:

– Пойду вперед, посмотрю, может Егор прав.

Ребята молча проводили его глазами, и, когда шаги стихли вдали, Саша спросила, обращаясь к Егору:

– Ты, действительно, не притронулся к телу Аделаиды?

– Почему тебя это волнует? – ответил вопросом на вопрос Егор.

– Меня это нисколько не волнует, – сказала Саша, – но, тем не менее, ответь на мой вопрос.

Егор переместил свое тело в сидячее положение, повернулся лицом к Саше и, задумчиво глядя на неё, сказал:

– Труп Аделаиды Павловны я не тронул, но что было бы, если бы я сделал это? Что ты бы сделала или подумала обо мне? Что изменилось бы вообще, если бы я откусил от неё кусок?

Не услышав ответа, он кивнул. Все так, как он и думал. Они все были бы рады, если бы он отведал мясо убитой женщины. Тогда бы они со спокойной совестью, – не мы первые это сделали, не мы это начали, – могли для себя решить проблему.

Проблему столкновения человеческой морали и голода, которую каждый для себя решает сам, потому что универсального решения нет, и не будет. Нравственные принципы или инстинкт самосохранения? Заложенный природой запрет или смертельный голод? Добро или зло, хотя стоит ли так ставить вопрос? Может, правильно – жизнь или смерть?

Извечная бессмысленная борьба, ибо победителя нет, и никогда не будет.

Егор проснулся и посмотрел на часы. Девять часов утра. Или вечера. Хотя это неважно – он утратил чувство времени, как ненужный атавизм. Гораздо важнее то, что во сне он сидел в воде и, погрузив лицо в её прохладу, утолял жажду. Пил и не мог напиться. Довольно фыркал, радовался и снова пил.

Пробуждение, как самое большое разочарование в его жизни: проснувшись с ощущением сухой корки во рту, он проклял ту реальность, в которую попал.

Влад спал, свернувшись, как эмбрион. Маша спала, привалившись на плечо Саши, которая сидела с закрытыми глазами. Может, спала, а, может, нет.

Он смотрел на девушку, пытаясь вспомнить те ощущения, которые у него возникли при первой встрече. Какое-то волнение, необычная радость и душевный подъем. Ничего этого уже не было, впрочем, и девушка уже другая. В той далекой жизни, спокойной и сытой, предопределенной на несколько дней вперед, она была жизнерадостна и привлекательна. Легкий поворот головы в аэропорту навстречу его взгляду – незабываемое событие в его жизни. И понял он это только сейчас.

Егор сидел, смотрел на Сашу и вспоминал те мелочи, из которых состоит жизнь. Обычная человеческая жизнь от рождения до смерти. Пустяшные происшествия, которые остаются в памяти навсегда. И поворотные события жизни, ложащиеся в основу провалов в памяти. Случайные встречи и судьбоносные решения. Еле заметные прикосновения счастья и ежедневная муть бытия.

– Что смотришь?

Егор стряхнул с себя оцепенение и увидел, что Саша смотрит на него.

– Да, так, вспоминал, – неопределенно ответил он.

– Вспоминал нашу первую встречу? – словно прочитав его мысли, спросила Саша. И, не дожидаясь ответа, продолжила:

– Я только что думала об этом. Там в аэропорту, когда я тебя увидела, мне показалось, что, если я не обернусь посмотреть на тебя, то не смогу избавится от ощущения утраты. Знаешь, как нестерпимый зуд – пока не почешешь зудящее место, не пройдет. И вот теперь я думаю, что надо было перетерпеть. Перетерпеть из последних сил. Если бы мы с Машей тогда не обернулись, ничего этого бы не было. Мы разошлись бы, как в море корабли, и прежняя жизнь шла бы своим чередом – от маленьких повседневных радостей к большим счастливым событиям, в которых ты бы отсутствовал.

Все время, пока она говорила, её лицо не менялось. Она равнодушно смотрела на Егора, словно на пустое место. Затем отвела взгляд в сторону.

– Если бы, да кабы, – сказал Егор, – человеческая жизнь не знает сослагательного наклонения.

– Я вот думаю, что ты во всем виноват, – продолжила говорить Саша, глядя перед собой, словно не слыша слов Егора, – это из-за тебя все случилось. Если бы тебя не было в автобусе, может, мы не въехали бы в этот проклятый тоннель. Или, уже оказавшись в нем, надо было сидеть в автобусе и не слушать твои бредни. Я ведь знала, что все, кто любит читать Стивена Кинга, Лафкравта и других подобных безумных писателей, – больные на голову люди, которые не могут реально оценивать обстановку. Они в любой ситуации увидят или смертельный ужас, или другой мир, или неминуемую смерть, хотя ничего подобного быть не может. Они увидят то, что хотят увидеть. Эти моральные уроды живут в своем больном сознании, и заражают все вокруг себя этим безумием.

Замолчав на минуту, она негромко, но со злостью в голосе, закончила:

– Я ненавижу тебя!

Влад, который все это время с закрытыми глазами слушал Сашу, не меняя положения тела, выпрямился и, потянувшись, сказал:

– Она права, Егор. Все проблемы из-за таких упертых придурков, как ты. Сколько себя помню, ты, как помешанный, гонялся за новой книгой Кинга, а, купив, выпадал из жизни, пока не дочитывал её до конца.

Егор слушал с непробиваемым выражением лица – удивляться тут не чему. Что-то подобное он и предполагал. Отвечать на тираду Саши, а тем более Влада, он и не собирался. Если они считают его уродом и придурком, который завел их в эту реальность, что ж, пусть так и будет.

Егор встал. Теперь, когда он знал их мнение, он не мог находиться рядом с ними. Он отвернулся от бывшего друга, собравшись уйти, и понял, – что-то изменилось. Что-то произошло, но что, он не сразу понял. Егор вздохнул, выдохнул и попытался расслабиться. Это у него получилось, и он сразу понял причину своего интуитивного беспокойства.

В серой бетонной стене появилась дверь.

Железная дверь с маленьким круглым отверстием на месте замочной скважины. Вмятины от молотка на поверхности.

Все так, как было, когда он пришел сюда один.

– Она снова здесь, – удивленно сказал Егор.

Влад вскочил и подбежал к двери. Саша, толкнув спящую Машу, разбудила её. И они обе тоже подошли ближе.

– Хорошо сделали, проклятые уроды, – пробормотал Влад ругательства в адрес непонятно кого, исследуя прямоугольную металлическую поверхность со всех сторон, – действительно, так просто её не откроешь. Хоть бы ручка какая-нибудь или крюк или хоть небольшая щель.

– У любой двери всегда есть замок и есть ключ, – мудро изрекла Саша.

– Жаль, что ключ не торчит из замочной скважины, – ухмыльнулся Егор, – тогда было бы все так просто.

– Надо просто понять, что является ключом для этой двери, – продолжила Саша, словно не слышала насмешки.

Влад осмотрел отверстие, затем заглянул в него правым глазом, после поднес к нему нос и вдохнул.

– Ну?

– Ничего не видно, и ничем не пахнет. Так, давайте посмотрим, чем можно попытаться открыть?

– А что это может быть? – наивно поинтересовалась Маша.

– Не знаю, – помотал головой Влад.

– У мотоциклиста из груди торчит перочинный нож, – сказал Егор, – можно попробовать им открыть дверь.

Влад подошел к трупу и вытащил нож. Грудная клетка мотоциклиста развалилась, словно нож только и держал её. Ржавое лезвие длиной около десяти сантиметров. Повертев в руках нож, Влад попытался извлечь утопленные в рукоятке дополнительные лезвия. Не вышло – ржавчина (или засохшая кровь) не позволили ему это сделать.

– Попробуй так, – сказала Саша.

Влад хмыкнул, словно сомневался в том, что у него что-то получится, и подошел к двери.

– Лезвие больше, чем отверстие, – сказал он, безуспешно пытаясь сунуть лезвие ножа в замочную скважину. Только острие чуть-чуть входило.

Егор, все это время стоящий рядом молча, внезапно подумал о том, что если кто и откроет дверь, то только он. Не важно, – вход или выход в другую реальность, – эта дверь, как камень на развилке дорог, как указатель, который определяет все дальнейшие события. Как поступишь, так и будет. Какой путь выберешь, так и сложится твоя судьба. Да, именно так.

И что самое важное, это дверь для него.

Это его выбор.

И его путь.

– Давай, я попробую открыть, – сказал Егор.

– Ага. Так и скажи, что я дебил недоделанный и руки у меня под хрен заточены, – зло пробормотал Влад, но, тем не менее, нож отдал.

– Нет, я так не думаю, просто мне кажется, что здесь в этом тоннеле именно эта дверь возникает только для меня, и, соответственно, только я и могу её открыть.

Егор подошел к металлическому прямоугольнику и поднес лезвие ножа к замочной скважине. Круглое отверстие медленно вытянулось вверх и вниз, став овалом, после чего нож легко вошел внутрь практически на всю длину лезвия.

Егор забыл, что надо вдохнуть. Так и стоял, затаив дыхание, дрожащей рукой держа нож в руке. Ничего не происходило, но он боялся пошевелиться, не зная, чего ждать дальше.

– Нехрена себе! – выдохнул Влад сзади.

– Что такое? Что случилось? – девушки из-за спины Влада не увидели изменений с замочной скважиной.

Егор вдохнул.

И решительно повернул лезвие по часовой стрелке. Всего на половину оборота, но этого хватило. Внутри что-то скрипнуло. Железная дверь вздрогнула. Егор потянул нож на себя и – дверь приоткрылась. Совсем не много, но вполне достаточно, чтобы понять – дверь больше не закрыта.

Егор задумчиво посмотрел на ржавый перочинный нож, который ни коим образом не походил на ключ, и сунул его в карман. Даже не подумав, зачем он это сделал. Затем взял за железный край и открыл дверь.

Темно. Свет из тоннеля освещал совсем немного с краю, а все остальное терялось во мраке непонятных размеров помещения.

– Эх, сейчас бы фонарь, – сказал Влад.

– Я думаю, он мне не понадобится, – сказал Егор и быстро шагнул внутрь, словно бросался в омут с головой.