Текст книги "Автограф президента. Роман-воспоминание"

Я не учился актерскому мастерству, смутно представлял себе тонкости «системы Станиславского», но это ничего не значило: сегодня от моих скромных актерских способностей будет зависеть все!

Как-то представители творческой интеллигенции на встрече с одним из моих наставников Вильямом Генриховичем Фишером, более известным советской общественности под именем Рудольфа Ивановича Абеля, высказали предположение, что из него, сменившего за свою карьеру много самых невероятных, совершенно непохожих одно на другое обличий, мог бы получиться великолепный актер.

Мудрый Вильям Генрихович, за плечами которого была более чем сорокалетняя жизнь в разведке, не согласился с подобным мнением. Он ответил, что актер из него не получится, потому что актер всегда изображает чужую жизнь и при этом ничем не рискует, если сыграет плохо, фальшиво. Актер должен уметь перевоплощаться, а ему всегда приходилось играть только свою жизнь. Перевоплощаться ему было никак нельзя, потому что полное перевоплощение в другого человека может вызвать серьезное психическое расстройство и даже привести к разрушению личности разведчика, к его перерождению (как, кстати, и произошло с Рейно Хейханеном, выдавшим полковника Абеля). И при всем этом жизнь разведчика должна до мельчайших деталей подчиняться требованиям, которые предъявляет его работа, а требования эти весьма жесткие, и малейшая ошибка может стоить разведчику свободы, а иногда и жизни.

Я полностью согласен с моим бывшим наставником. Я тоже не смогу сыграть принца датского Гамлета или русского князя Мышкина (хотя, кто знает, я же никогда не пробовал!), но зато я неплохо научился, как мне кажется, изображать любое состояние моей собственной души и делаю это настолько достоверно, что меня еще ни разу не освистали мои зрители.

Вот и сегодня я уповал на то, что мне удастся войти в образ, хоть это и будет очень неприятно. Не знаю, как актерам, но мне очень не нравится изображать подлецов…

Пока я предавался своим размышлениям, я проехал значительную часть маршрута и приблизился к тому месту, где дорога раздваивалась: одна вела в сторону аэропорта, и ее я изучил до каждой царапины на металлических профилях разделительной полосы, потому что регулярно ездил по ней к рейсам Аэрофлота, другая сворачивала к Олимпик-парку.

На этой развилке те, кто следил за мной, обязательно должны были зафиксировать, что я не обманул их, а действительно еду туда, куда и собирался. На этой развилке всегда торчал патруль дорожной полиции на радиофицированных мотоциклах, он и должен был сообщить о том, что «вольво» DPL-026-148 свернул в сторону Олимпик-парка.

Патруль, как всегда, был на месте. Мне даже показалось, что один из полицейских проводил внимательным взглядом мою машину и что-то сказал своему напарнику. Брал ли кто-нибудь из них микрофон, чтобы доложить по инстанции, я не видел, потому что дорога сворачивала вправо, и я потерял их из поля зрения.

Еще через несколько минут я въехал в район Олимпик-парка. Я хорошо знал этот район, кроме того, у нас был план самого парка, что и позволило заранее определить место, во всех отношениях удобное для интимных бесед. Подбирая будущую стоянку для своей автомашины, я руководствовался также искренним желанием помочь моим коллегам из местной контрразведки создать «зону безопасности», чтобы никто из посторонних не стал случайным свидетелем нашей встречи и не помешал высоким договаривающимся сторонам прийти к обоюдоприемлемому соглашению.

Проезжая сейчас точки, в которых удобнее всего было перекрыть район нашей будущей встречи, я представлял себе, как за моей спиной сотрудники дорожной полиции, привлеченные контрразведкой к этому мероприятию, но никоим образом не посвященные в его суть, перекрывают проезд по дорогам, идущим в направлении автостоянки в южной части Олимпик-парка, на которой я и наметил припарковать свою машину.

Наконец я въехал на стоянку, где, как мы и предполагали, в это время не было ни одной машины, развернулся, встал багажником к окружавшим стоянку зеленым насаждениям и заглушил мотор. Но я не вынул ключ из замка зажигания, а оставил его в промежуточном положении, чтобы не отключать кассетного магнитофона и дослушать до конца прекрасную музыку в исполнении знаменитого саксофониста Макса Грегора. Одновременно это обеспечивало электропитание датчика и таким образом давало контрразведке возможность без лишних хлопот определить мое местонахождение.

Я вышел из машины и огляделся. Вокруг все было спокойно, ничто не нарушало идиллии этого прекрасного уголка живой природы.

Где же мои партнеры по переговорам? Я уже был на месте, а они, похоже, продолжали нежиться в постелях! И это в такой день, когда не кто-нибудь, не какой-то там жалкий проходимец, а полный сил советский разведчик созрел для предательства и был готов отдаться тому, кто предъявит соответствующий мандат, а заодно проявит настойчивость и высокое профессиональное мастерство!

«Ну же, господа, к барьеру!» – хотелось крикнуть мне на весь Олимпик-парк.

Прошла минута, вторая, я уже успел обойти вокруг машины, пнуть поочередно ногой все четыре колеса, а моих партнеров все не было.

Но не мог же я ждать их до бесконечности! Ну, похожу вокруг машины еще пару минут, а затем побегу в лес, и отловить меня там будет сложно. Конечно, они могут ждать моего возвращения, но чтобы пробежать десяток километров, а это была моя обычная норма, мне потребуется минут тридцать пять, и тогда на всю беседу со мной у них останется десять, ну от силы двадцать минут. Маловато, прямо скажем. Да и какой разговор может быть с человеком после того, как он выложился на десятке и весь аж дымится после этого? Нет, или сейчас, или…

Неужели наши расчеты не оправдались и они сегодня не приедут? А может, в их планы вообще не входит меня вербовать? Это мы так считаем, это нам хочется, чтобы они осуществили вербовочный подход, а им, может быть, это совсем ни к чему, у них другая задумка? Какая?!

От одной мысли о том, что все было зря, вся моя подготовка, весь мой настрой, банка сгущенки – все напрасно, что мы ошиблись, мне стало очень скверно. «Идиот, возомнил себя великим стратегом, тоже мне супершпион!» – это только самые лестные слова, которыми я себя наградил.

Прошло уже семь минут, однако никаких вербовщиков и в помине не было! Я был готов сделать себе харакири – мелодия, которую выдувал на своем саксофоне Макс Грегор, толкала меня на самоубийство…

Глава 12

Хорошая все же машина «мерседес»! Ее главные достоинства – это надежность, комфорт и престижность, но есть еще одно очень важное качество: плавность и бесшумность хода!

Я всего на какие-то полминуты наклонился, чтобы перешнуровать кроссовки, а когда поднял голову, то увидел, что почти вплотную к моей машине уже стоит шикарный белый «Мерседес-380» последней модели. Он подъехал так близко, что когда высокий седовласый господин, похожий на английского актера Лоуренса Оливье, открыл дверцу, чтобы выйти, она уперлась в бампер моей машины.

С другой стороны «мерседеса» вышел еще один тип, примерно моего возраста, моего роста, только несколько тяжеловеснее, чем я. Видимо, он не любил бег на длинные дистанции, а предпочитал силовые виды спорта.

Это, несомненно, были те, на встречу с которыми я так рассчитывал! Они поставили «мерседес» так технично, что, если бы я захотел уехать, у меня бы ничего не получилось. И хотя уезжать я не собирался и сразу догадался, кто они такие, я изобразил на лице как можно более искреннее недоумение и настороженно спросил:

– В чем дело, господа?

Седовласый господин не сразу ответил на мой вопрос. Сначала он посмотрел на своего напарника, словно спрашивая у него разрешения начать беседу. Тот сделал едва уловимый кивок головой, и седовласый господин предельно корректно произнес:

– Здравствуйте, господин Вдовин! Мы давно искали возможности поговорить с вами.

Значит, мы не ошиблись в своих расчетах: наша встреча была предопределена судьбой, и вот наконец она состоялась, к нашему обоюдному удовлетворению. Тем не менее я продолжал делать вид, будто до сих пор не понимаю что к чему.

– Кто вы такие? – спросил я сугубо деловым тоном.

Седовласый господин был, видимо, в прекрасном настроении. Он мило улыбнулся и пожурил меня:

– Вы должны меня знать. Я – заместитель начальника Управления национальной безопасности Эрик Боден.

Это был тот самый Боден, которому Рольф звонил из телефона-автомата. Заочно я был с ним давно знаком, но встречаться пока не доводилось. Теперь, когда он так любезно представился, можно было и поговорить.

– Чем обязан? – сухо спросил я.

– У нас есть к вам дело! – вступил в разговор начавший рано полнеть атлет.

Я сразу обратил внимание, что он говорит по-английски в типично американской манере, и в данный момент для меня это было самое главное. Но нахальство, с которым он вступил в беседу, мне очень не понравилось, и я решил несколько охладить его пыл.

– По делам я принимаю в посольстве в рабочие дни, – напомнил я ему. – А сегодня у меня выходной. Я приехал отдыхать!

Мой тон явно подействовал на атлета. Он переключил регистр и уже более миролюбиво произнес:

– Не горячитесь, мистер Вдовин. Вы должны выслушать нас.

Я отфиксировал про себя и то, что он употребил слово «мистер», и, хотя в душе у меня уже распускались цветы от общения с моим американским коллегой, решил из педагогических соображений ни в чем ему не уступать.

– Должен?! – довольно эмоционально воскликнул я. – На каком основании? Я ничего вам не должен!

Боден был явно смущен моей неуступчивостью. Атлет, надо отдать ему должное, держался намного увереннее. Заметив это, я решил полностью пренебречь Боденом и продолжать полемику исключительно с американцем:

– По какому праву вы мне указываете? Кто вы?

– Я тоже из У-Эн-Бэ, – неуклюже соврал он.

Для профессионала, а атлет, несомненно, был настоящим профессионалом, потому что кого попало на вербовку не посылают, это было наивно и глупо. Да у него на роже (пардон!) было написано, кто он такой!

…За свою многолетнюю зарубежную карьеру я достаточно нагляделся на таких, как он, и мне, как и многим моим товарищам, иногда даже не требовалось запрашивать Центр, чтобы определить их ведомственную принадлежность.

И в самом деле, стоило иногда на любом дипломатическом приеме обвести внимательным взглядом всех собравшихся, выпить за счет его организаторов и поболтать о таких пустяках, как разоружение или ограничение стратегических вооружений, как сразу можно было обратить внимание на нескольких чрезвычайно уверенных в себе мужчин, поджарых и спортивных независимо от возраста, неустанно снующих в толпе и, подобно О. Бендеру, задирающих прохожих, то бишь граждан социалистических государств.

А если вам крупно повезло и вы встретились с кем-то из них глазами, то одного этого наглого, цепкого, оценивающего вас с точностью до одного доллара взгляда бывало достаточно, чтобы обойтись без предъявления служебного удостоверения.

Однако, если быть объективным, в этом взгляде просматривалось и нечто другое, что пусть не духовно, но профессионально объединяет всех представителей бессмертного племени разведчиков, независимо от того, какой стране они служат. Я имею в виду отблеск той особой уверенности в себе и, скажем прямо, осознания некоторой исключительности своего положения в обществе, своего рода «комплекса полноценности», который и выделяет их среди представителей самых разных профессий, болтающихся за рубежами собственной страны.

И в самом деле, разведчики всех стран пользуются особым, иногда воистину безграничным доверием своих правительств, а потому им предоставляются особые полномочия, в том числе и в отношении контактов с представителями противоборствующего лагеря. И если «чистый» дипломат, строго выполняя предписания своего руководства, никогда не позволит себе общаться с дипломатом враждебной или недружественной державы, особенно в периоды острой конфронтации, то разведчики, наоборот, именно в такие периоды чаще всего ищут возможности для такого общения, потому что в периоды конфронтаций более всего нужна информация о том, что происходит в противоположном стане.

И эта уверенность в себе, этот «комплекс полноценности» во многом определяют все поведение разведчика и придают его действиям особую направленность и целеустремленность, накладывают на лицо выражение какой-то специфической агрессивности, которая и выдает его ведомственную принадлежность.

Вот так однажды на дипломатическом приеме в столице одной развивающейся страны я случайно перехватил один такой взгляд, излучавший целеустремленность опытного профессионала. Его обладатель был мне совершенно незнаком, но уже через несколько минут я узнал, что это новый сотрудник постоянного представительства ООН. То, что американский разведчик мог обосноваться в стране под прикрытием должности международного чиновника, не вызвало особого удивления ни у меня, ни у моих коллег, но мне пришлось серьезно усомниться в моих первоначальных предположениях, потому что по паспорту он оказался совсем не американцем, а датчанином.

Но я никак не мог забыть его взгляд, да и наблюдение за его поведением на дипломатическом приеме давало достаточно пищи для аналогичных выводов. Поэтому мы не пожалели времени и сил, чтобы разобраться с его датским происхождением.

Для начала я обратился к помощи опытного консультанта – переводчика одной из групп советских специалистов, который до выезда в загранкомандировку преподавал английский язык в Ленинградском университете и считался там крупным знатоком фонетики. Мы помогли переводчику пообщаться с «датчанином», и он составил для нас специальную таблицу, по которой на основании употребляемых «датчанином» в своей речи «американизмов» весьма убедительно доказал, что никакой он не датчанин, а самый настоящий американец.

Вскоре нам стало известно, что «датчанин» намеревается провести свой отпуск не у себя в Дании и даже не в Европе, а в одной из африканских стран. Мы сообщили об этом нашим коллегам, и они выяснили, что «датчанин» был гостем американского посла и, что самое удивительное, оказался его сыном. Круг замкнулся, наши предположения подтвердились!

…Вот и сейчас я мог дать голову на отсечение, что мой новый знакомый был сотрудником ЦРУ. Мне порядком надоело его вранье, и я решил показать ему, что меня тоже кое-чему учили:

– Это вы из У-Эн-Бэ? В таком случае предъявите ваше удостоверение.

– Ну хорошо, – неожиданно быстро сдался атлет, и я понял, что и в его планы не входит долго играть со мной в детские игры. Не за тем он приехал вместе с Боденом. – Меня зовут Ричард Палмер, я сотрудник Центрального разведывательного управления Соединенных Штатов!

Я и так вычислил его и поэтому был готов поверить ему на слово, но мое положение, а вернее, выполняемое задание обязывало проверить, не обманывает ли он меня и на этот раз. Да и атлет, как настоящий американец, видимо, привык доводить каждое дело до конца, а поэтому полез во внутренний карман пиджака, достал оттуда симпатичную синенькую книжицу и раскрыл ее у меня перед глазами.

Раз уж он был так любезен, я с интересом (если честно, впервые в жизни!) и основательно рассмотрел удостоверение сотрудника ЦРУ. Мне сразу бросились в глаза эмблема этого авторитетного учреждения, а также цветная фотография и фамилия его владельца. На этот раз он не соврал, во всяком случае, удостоверение действительно было оформлено на имя Ричарда Палмера.

Теперь, если руководствоваться только интересами моего ведомства, можно было спокойно продолжить разговор, но я не имел права забывать и о Министерстве иностранных дел, сотрудникам которого в подобных случаях предписывается вести себя несколько иначе, а поэтому как можно решительнее сказал:

– В таком случае я не желаю с вами разговаривать!

Видимо, Бодену надоело быть статистом, а может, он вспомнил, что в отличие от меня и Палмера находится на своей национальной территории, и он снова вступил в разговор.

– Вы ведете себя неразумно, господин Вдовин.

Но я не обратил никакого внимания на его реплику, чем, наверное, нанес ему душевную травму. Теперь, когда я со всей достоверностью знал, кто такой Палмер, я тем более был обязан вести разговор только с ним.

– Это провокация! – сказал я стандартную фразу, которую произносил любой мало-мальски проинструктированный советский гражданин, когда к нему за границей обращались незнакомые люди.

Но Палмер только улыбнулся в ответ. Нет, у этого янки определенно были на мой счет самые серьезные намерения!

Тогда я вспомнил про Бодена и подумал, что зря так рано выключил его из беседы. Как заместитель начальника Управления национальной безопасности, он скорее поймет всю глубину моего возмущения их бесцеремонным поведением. Я повернулся к нему и напомнил:

– Не забывайте, я советский дипломат, и вам об этом известно! Я заявляю решительный протест и буду жаловаться на вас!

Действительно, не на Палмера же мне жаловаться! После этого я сел в машину и захлопнул дверцу.

Боден, видимо, понял, что в его положении лучше не лезть на рожон, и окончательно уступил Палмеру всю ответственность за успех дальнейших переговоров. А тот продолжал гнуть свою линию.

– Не спешите жаловаться, мистер Вдовин! В ваших интересах выслушать нас!

Он был прав, конечно, это действительно было в моих интересах, и не только в моих, но и в интересах представляемого мной ведомства, но я, как говорится, впал в амбицию и решил немного поиграть у него на нервах, чтобы в дальнейшем, когда наступит мой звездный час, он был посговорчивее.

Я повернул ключ в замке зажигания, запустил двигатель и довольно грубовато сказал:

– Позвольте мне самому решать, что в моих интересах, а что нет! Уберите машину с дороги!

Мне показалось, что я хорошо сыграл этот эпизод. И голос, и жесты, и этот взгляд исподлобья и снизу вверх – все, как мне показалось, выглядело весьма убедительно и должно было произвести на Палмера необходимое впечатление…

Странная все-таки это штука – жизнь, а жизнь разведчика странная вдвойне! Только что я был почти в отчаянии оттого, что никто не едет ко мне на свидание, и страшно горевал, вместо того чтобы радоваться, а когда два, пусть не очень милых, но, во всяком случае, достаточно интеллигентных человека наконец-то приехали и умоляют меня поговорить с ними «за жизнь», я делаю вид, будто ужасно возмущен их беспардонным поведением, отказываюсь разговаривать и даже обвиняю их в провокации. Где же логика, черт подери эту окаянную профессию?!

Но даже моя грубость не вывела Палмера из равновесия. Он не спеша подошел к машине с моей стороны, наклонился к открытому окну и довольно спокойно, как мне показалось, даже с легкой иронией сказал:

– Если вы не выслушаете нас, мы сумеем сделать так, чтобы ваши шефы узнали, как вы присваиваете часть денег, которые выплачиваете своим агентам! А заодно и многое другое!

Наконец-то он начал выкладывать свои козыри, вернее, наши козыри, которые мы вложили ему в руки!

В молодости Палмер, видимо, прошел неплохую школу бизнеса или увлекался азартными играми, а может, и то и другое. Во всяком случае, он умел блефовать. Но тут он явно оплошал, потому что никакого «другого» не было и быть не могло! А вот с деньгами – это было верно. И хотя он был явно больше меня искушен в некоторых тонкостях азартных игр, я решил сразу прояснить ситуацию, чтобы у него не было на этот счет никаких иллюзий.

– Так вот в чем дело? – произнес я подавленным голосом и на мгновение задумался. – Значит, это Хансен!

В упоминании этой фамилии и был главный смысл того, что я сказал: я сразу давал понять Палмеру, что ему не удастся подцепить меня на крючок и заставить гадать, кто из моих агентов меня продал. Назвав Рольфа, я ограничивал круг моих неофициальных контактов одним человеком и тем самым решительно отводил угрозу от других агентов.

– Ну хорошо, пусть будет Хансен, – согласился Палмер.

Похоже, он принял мои условия, хотя не исключалось, что он просто мог отложить обсуждение этой проблемы на тот момент, когда я сломаюсь и сам назову ему остальные свои связи.

Говорят, хороший актер не тот, кто умеет произносить монологи, а тот, кто умеет «держать паузу». И сейчас я держал паузу в лучших традициях отечественной театральной школы. Я держал ее столько, сколько, как мне казалось, было необходимо, чтобы мои настырные собеседники поверили, что я действительно глубокомысленно просчитываю варианты и обдумываю все возможные для меня последствия от высказанной Палмером угрозы.

Обдумав все хорошенько, я решил пожалеть Бодена. Он был в предпенсионном возрасте, и неприятности в случае неудачного исхода нашей беседы были ему совершенно ни к чему. К тому же серьезные беседы вообще лучше вести с глазу на глаз.

Приняв такое решение, я снова поднял глаза на Палмера и упавшим голосом сказал:

– Я хочу говорить с вами наедине.

Теперь задумался Палмер. Он тоже, видимо, просчитал кое-какие варианты, а затем спросил:

– А вы обещаете вести себя корректно?

Услышав этот вопрос, я в душе рассмеялся: Палмер явно меня побаивался! Значит, они действительно хорошо меня изучили, собрали сведения не только по этой стране, но и по предыдущим командировкам и имели четкое представление о моей спортивной подготовке и скверном поведении в некоторых ситуациях. Ну что ж, когда с тобой считаются, это не только приятно, но и придает уверенности.

Я заглушил мотор и уклончиво пообещал:

– Я постараюсь.

Палмер был, видимо, удовлетворен моим ответом. Он явно рассчитывал на мое благоразумие. Повернувшись к Бодену, он коротко скомандовал:

– Эрик, посидите, пожалуйста, в машине!

Значит, старшим в этом дуэте все же был Палмер. Выходит, мы не ошиблись в своих расчетах и нам действительно предстоит иметь дело с Центральным разведывательным управлением.

Я подумал, что Бодена обидит такая бесцеремонность сотрудника ЦРУ на чужой территории, но, к моему удивлению, он воспринял указание Палмера с явным удовлетворением и, облегченно вздохнув, снова уселся за руль белого «мерседеса».

Тем временем Палмер обошел мою машину, открыл переднюю дверцу и сел рядом со мной, оставив дверцу открытой. Это означало, что он все же не очень доверился моему обещанию вести себя корректно и хочет, чтобы путь к возможному отступлению был свободен.

Сев в мою машину, Палмер сразу же обесточил Макса Грегора, чтобы звук его саксофона не искажал деловой характер нашей беседы. А еще, видимо, для того, чтобы музыка не накладывалась на магнитную ленту и не снижала качества магнитофонной записи.

Я не стал упрекать Палмера в самоуправстве, хотя, как вы могли заметить, очень люблю, когда солируют знаменитые саксофонисты, потому что, пока Палмер обходил мою машину, я тоже успел незаметно нажать одну маленькую кнопочку. Сегодня я ни в чем не собирался ему уступать, а, напротив, кое в чем был намерен его превзойти.

Когда Палмер уселся поудобнее, я задал ему банальный, но совершенно естественный в сложившейся ситуации вопрос:

– Что вам от меня нужно?

На языке деловых людей во всем мире этот вопрос означает, что клиент созрел и готов спокойно обсудить возникшую проблему. Палмер, как большинство американцев, безусловно, был деловым человеком, а значит, ценил сообразительных людей, не любил ходить вокруг да около, а предпочитал сразу переходить к сути. Поэтому на мой банальный вопрос он ответил коротко и по-деловому:

– Вот это уже мужской разговор! Я полагаю, до вас дошел смысл сложившейся ситуации? Мы хотим, чтобы вы сотрудничали с нами! Мы дадим вам возможность завербовать ценных агентов. Вы сделаете себе карьеру!

Нечто подобное я где-то уже читал или слышал. А вернее, и читал, и слышал! Читал в протоколе допроса, а слышал во время суда над предателем, который пошел на этот шаг ради карьеры! Воспоминание о смертном приговоре по этому делу так на меня подействовало, что я с предельной искренностью заявил Палмеру:

– Вы сошли с ума! Неужели вы думаете, что я испугаюсь ваших угроз? Я могу вернуть Хансену недоданные ему деньги, и все!

– Не будьте так наивны, – мило улыбнулся Палмер, – вы же профессионал! Вам не удастся так просто выпутаться из этой неприятной истории!

– У вас нет никаких доказательств! – упрямо стоял я на своем. Мое упрямство объяснялось тем, что мне очень хотелось знать, какими аргументами он еще располагает, чтобы заставить меня работать на американскую разведку.

– Есть, мистер Вдовин! – все с той же милой улыбочкой заверил меня Палмер. – Во-первых, вам не удастся просто так замять дело с Хансеном! Это надо будет как-то объяснить.

Это был слабый аргумент, поэтому я его опроверг довольно элементарно.

– Я могу доказать, что он провокатор, и порву с ним связь!

Палмеру пришлось выкладывать и другие свои аргументы.

– Но вы забываете, что у нас есть магнитофонные записи всех ваших разговоров с Хансеном, в том числе и тех, из которых видно, что вы занимаетесь присвоением оперативных средств. Есть у нас и многое другое!

Вот это уже было серьезно, даже если не считать «многое другое» и тот факт, что, упоминая о магнитофонных записях, Палмер снова мог блефовать. Хотя я допускал, что это чистая правда, потому что с технической точки зрения действительно не составляло никакого труда записать все наши беседы.

Я опять на какое-то время задумался. Видимо, чтобы как-то активизировать мой мыслительный процесс, Палмер перешел к финансовой стороне дела:

– Будьте благоразумны, и вас ждет красивая жизнь. Я предлагаю вам отличный бизнес. Мы откроем вам счет в банке и сразу переведем на него сто тысяч долларов, а затем ежемесячно будем переводить вам по пять тысяч…

Сказав это, Палмер, очевидно, подумал, что от этих баснословных гонораров за такое в общем-то пустяковое дело, как предательство, может отказываться только круглый идиот. Он, как и все американцы, бесконечно верил в великую силу «его величества доллара» и был уверен, что я немедленно соглашусь. Для большей убедительности он все же добавил:

– Поверьте мне, это хорошие деньги! На них можно жить!

Деньги по тем временам, когда происходил этот разговор, и в самом деле были неплохие. Но я уже вошел в азарт, и справиться со мной было не так просто. Снова вспомнив незабвенного О. Бендера (читайте хорошие книги, и их герои в трудную минуту придут вам на помощь!), я тоже решил немного поглумиться над моим мучителем:

– А сколько платят вам? – ехидно спросил я Палмера.

Этот вопрос явно привел его в замешательство, потому, что обещание – это одно, а реальная действительность – совсем другое! Но к этому моменту Палмеру, видимо, уже расхотелось врать, и он ответил честно:

– К сожалению, меньше, чем… таким, как вы! – после небоьшой заминки нашел он наконец подходящее для меня определение.

Кроме явного сожаления по поводу такой вопиющей несправедливости в его голосе я уловил еще и обиду на американское правительство, которое услуги всяких там предателей ценит выше, чем служебное рвение истинных патриотов собственной страны.

Палмер, надо отдать ему должное, недолго пребывал в состоянии смущения и обиды. Он быстро спохватился, к тому же его, очевидно, уже полностью зациклило на желании во что бы то ни стало отличиться и основательно на этом подзаработать.

В отличие от него я работал не сдельно, а получал твердое жалованье, и спешить мне было некуда. Кроме того, меня, как и Палмера, тоже зациклило, тем более что сотрудничество с американской разведкой не входило ни в мои планы, ни в планы моего руководства.

– Ну как, о’кэй? – снова взялся за меня Палмер.

– Нет, о сотрудничестве не может быть и речи! – твердо заявил я ему и пояснил причину своего отказа. – Я не идиот и не самоубийца! Вы же через несколько месяцев меня провалите!

Мой ответ, возможно, не понравился Палмеру по форме, но по содержанию явно произвел на него нужное впечатление. Он постарался поддержать честь своей фирмы, но его слова прозвучали довольно фальшиво.

– Мы умеем беречь наших друзей и работаем с ними очень аккуратно.

– Не рассказывайте мне сказки, я знаю, как вы работаете! – в моем голосе было столько сарказма, что Палмер даже поежился. – Скажите, кому еще известно о нашей беседе?

– Только мне и Бодену, клянусь вам! – быстро ответил Палмер, и я понял, что он ждал этого вопроса и заранее приготовил на него ответ.

Боден, который в этот момент, сидя за рулем белого «мерседеса», раскуривал трубку, после этих слов посмотрел в нашу сторону, и мне подумалось, что он, наверное, тоже слышит нашу беседу. Если это так, значит, Палмера основательно нашпиговали всякими электронными штучками, и теперь они излучали в эфир каждое сказанное нами слово.

Между тем мне окончательно надоело вранье Палмера, который, видимо, не сделал никаких выводов из своих неоднократных попыток рассказывать мне всякие небылицы, и я решил одернуть его как следует.

– Не порите ерунды! – с несвойственной мне в обыденной жизни резкостью сказал я, но это было вполне естественно в моем теперешнем положении. – И ваша клятва ничего не стоит, потому что об этом должны знать по меньшей мере еще десяток человек, как ваших, так и местных. Такие мероприятия не проводят вдвоем! А со временем знающих об этом будет еще больше!

И, чтобы он окончательно расстался с мечтой украсить свой послужной список вербовкой советского разведчика, я со всей присущей моей несговорчивой натуре твердостью положил конец дискуссиям по этому вопросу.

– Я никогда не буду с вами сотрудничать! Мне дорога моя жизнь, вам ясно?!

Палмер давно уже проиграл свою партию, но еще никак не мог этого осознать. По инерции он еще раз попробовал уговорить меня.

– Не торопитесь отказываться от нашего предложения…

Если бы Палмер знал, что у меня в памяти на всю жизнь запечатлелся тот момент, когда предателю объявили смертный приговор и прямо на скамье подсудимых надели на него наручники, он не произнес бы следующей фразы, которая, честно говоря, окончательно скомпрометировала его в моих глазах. Но я, видимо, просто забыл, с кем имею дело.

– Мы ведь можем… – начал он, и это был откровенный намек на шантаж.

Я так возмутился его грубой выходкой, что не дал ему договорить эту фразу, а сразу перебил:

– Я сказал – нет! – и подвел итог первой части нашей беседы.

Теперь, как я надеялся, дальнейшая беседа должна была развиваться по нашему сценарию, и Палмер сам пошел на отработанный нами вариант. Впрочем, ничего другого ему в этой ситуации просто не оставалось.

– Тогда у вас есть только один выход, – уже более спокойным тоном сказал он. – Переходите на нашу сторону!

Вот это уже было то, что нужно! Но, чтобы Палмер не понял, как я рад тому, что он принял наш план, я решил еще немного поломаться.