Текст книги "Все произведения школьной программы в кратком изложении. 7 класс"

Накануне Марья Гавриловна не спит, волнуется, собирает вещи, пишет длинное письмо к «одной чувствительной барышне, ее подруге, другое к своим родителям». Во сне ее мучат кошмары.

На следующий день Марья Гавриловна приступает к осуществлению плана. «На дворе была метель; ветер выл, ставни тряслись и стучали; все казалось ей угрозой и печальным предзнаменованием».

Владимир весь день был в разъезде: уговаривал жадринского священника, искал свидетелей между соседними помещиками. Первый был отставной сорокалетний корнет Дравин, второй – землемер Шмит «в усах и шпорах», третий – сын капитан-исправника, мальчик лет шестнадцати, недавно поступивший в уланы. «Они не только приняли предложение Владимира, но даже клялись ему в готовности жертвовать для него жизнию».

Смеркается. Владимир отправляет «своего надежного Терешку в Ненарадово с своею тройкою и с подробным, обстоятельным наказом, а для себя велел заложить маленькие сани в одну лошадь, и один без кучера отправился в Жадрино, куда часа через два должна была приехать и Марья Гавриловна. Дорога была ему знакома, а езды всего двадцать минут».

Но едва Владимир выезжает за околицу, поднимается жуткая метель. Он сбивается с дороги. «Уже более часа был он в дороге. Жадрино должно было быть недалеко. Но он ехал, ехал, а полю не было конца. Все сугробы, да овраги; поминутно сани опрокидывались, поминутно он их подымал». Владимир заезжает в какой-то незнакомый лес. Наткнувшись на какую-то деревушку, он спрашивает, далеко ли Жадрино, ему отвечают, что «недалече; верст десяток будет». Старик, с которым говорит Владимир, приглашает его погреться, обещая выделить на подмогу сына.

С сыном старика Владимир лишь к утру добирается до Жадрина. На дворе тройки его не было.

Тем временем родители Марьи Гавриловны (утром) узнают, что их дочь занемогла. Марья Гавриловна выходит к чаю, здоровается с «папенькой и с маменькой». День проходит благополучно, «но в ночь Маша занемогла. Послали в город за лекарем. Он приехал к вечеру и нашел больную в бреду. Открылась сильная горячка, и бедная больная две недели находилась у края гроба».

«Никто в доме не знал о предположенном побеге. Письма, накануне ею написанные, были сожжены; ее горничная никому ни о чем не говорила, опасаясь гнева господ. Священник, отставной корнет, усатый землемер и маленькой улан были скромны, и недаром Терешка кучер никогда ничего лишнего не высказывал, даже и во хмелю. Таким образом тайна была сохранена более, чем полудюжиною заговорщиков. Но Марья Гавриловна сама, в беспрестанном бреду, высказывала свою тайну. Однако ж ее слова были столь несообразны ни с чем, что мать, не отходившая от ее постели, могла понять из них только то, что дочь ее была смертельно влюблена во Владимира Николаевича, и что, вероятно, любовь была причиною ее болезни. Она советовалась со своим мужем, с некоторыми соседями, и наконец единогласно все решили, что видно такова была судьба Марьи Гавриловны, что суженого конем не объедешь, что бедность не порок, что жить не с богатством, а с человеком, и тому подобное».

«Между тем барышня стала выздоравливать». Родители посылают за Владимиром, чтобы сообщить ему «неожиданное счастие: согласие на брак. Но каково было изумление ненарадовских помещиков, когда в ответ на их приглашение получили они от него полусумасшедшее письмо! Он объявлял им, что нога его не будет никогда в их доме, и просил забыть о несчастном, для которого смерть остается единою надеждою. Через несколько дней узнали они, что Владимир уехал в армию. Это было в 1812 году».

«Долго не смели объявить об этом выздоравливающей Маше. Она никогда не упоминала о Владимире. Несколько месяцев уже спустя, нашед имя его в числе отличившихся и тяжело раненых под Бородиным, она упала в обморок, и боялись, чтоб горячка ее не возвратилась. Однако, слава богу, обморок не имел последствия.

Другая печаль ее посетила: Гаврила Гаврилович скончался, оставя ее наследницей всего имения».

Женихи кружились и тут около милой и богатой невесты; но она никому не подавала и малейшей надежды. Владимир умер в Москве, накануне вступления французов. «Память его казалась священною для Маши; по крайней мере она берегла все, что могло его напомнить: книги, им некогда прочитанные, его рисунки, ноты и стихи, им переписанные для нее».

Война тем временем кончилась, полки возвращались из-за границы. Все вокруг были счастливы.

«В это блистательное время Марья Гавриловна жила с матерью в *** губернии, и не видала, как обе столицы праздновали возвращение войск. Но в уездах и деревнях общий восторг, может быть, был еще сильнее. Появление в сих местах офицера было для него настоящим торжеством, и любовнику во фраке плохо было в его соседстве».

«Мы уже сказывали, что, несмотря на ее холодность, Марья Гавриловна все по-прежнему окружена была искателями. Но все должны были отступить, когда явился в ее замке раненый гусарской полковник Бурмин, с Георгием в петлице и с интересной бледностию, как говорили тамошние барышни. Ему было около двадцати шести лет. Он приехал в отпуск в свои поместья, находившиеся по соседству деревни Марьи Гавриловны. Марья Гавриловна очень его отличала».

Бурмин был веселым, беспечным, насмешливым и умным молодым человеком. Однако, несмотря на взаимную симпатию, Бурмин не делает предложения Марье Гавриловне. Она приписывает это робости молодого человека. Тем не менее близится решающее объяснение: Бурмин впадает в характерную задумчивость, чем-то терзается.

Наконец однажды Бурмин, прийдя к Марье Гавриловне и застав ее в саду, признается ей в любви. Однако тут же излагает причину своих терзаний: он женат. «Я женат уже четвертый год и не знаю, кто моя жена, и где она, и должен ли свидеться с нею когда-нибудь!» Далее Бурмин рассказывает, как в начале 1812 года по пути в Вильну, где находился их полк, он во время метели сбился с дороги. Увидев огонек, он велел ямщику ехать туда. Они приехали в деревню. «Церковь была отворена, за оградой стояло несколько саней; по паперти ходили люди. «Сюда! сюда!» закричало несколько голосов. Я велел ямщику подъехать. «Помилуй, где ты замешкался?» сказал мне кто-то; «невеста в обмороке; поп не знает, что делать; мы готовы были ехать назад. Выходи же скорее». Я молча выпрыгнул из саней и вошел в церковь, слабо освещенную двумя или тремя свечами. Девушка сидела на лавочке в темном углу церкви; другая терла ей виски. «Слава богу», сказала эта, «насилу вы приехали. Чуть было вы барышню не уморили». Старый священник подошел ко мне с вопросом: «Прикажете начинать?» – «Начинайте, начинайте, батюшка», отвечал я рассеянно. Девушку подняли. Она показалась мне не дурна… Непонятная, непростительная ветренность… я стал подле нее перед налоем; священник торопился; трое мужчин и горничная поддерживали невесту и заняты были только ею. Нас обвенчали. «Поцелуйтесь», сказали нам. Жена моя обратила ко мне бледное свое лицо. Я хотел было ее поцеловать… Она вскрикнула: «Ай, не он! не он!» и упала без памяти. Свидетели устремили на меня испуганные глаза. Я повернулся, вышел из церкви безо всякого препятствия, бросился в кибитку и закричал: пошел!»

Марья Гавриловна вскрикивает после этого рассказа и говорит, что той «невестой» была она.

«Бурмин побледнел… и бросился к ее ногам…»

Гробовщик

Эпиграфом взяты строки Державина:

 
         Не зрим ли каждый день гробов,
         Седин дряхлеющей вселенной?
 

Гробовщик Адриан Прохоров переселяется «всем своим домом» с Басманной на Никитскую. Скоро на новой квартире «порядок установился; кивот с образами, шкап с посудою, стол, диван и кровать заняли им определенные углы в задней комнате; в кухне и гостиной поместились изделия хозяина: гробы всех цветов и всякого размера, также шкапы с траурными шляпами, мантиями и факелами. Над воротами возвысилась вывеска, изображающая дородного Амура с опрокинутым факелом в руке, с подписью: «здесь продаются и обиваются гробы простые и крашеные, также отдаются напрокат и починяются старые».

«Просвещенный читатель ведает, что Шекспир и Вальтер Скотт оба представили своих гробокопателей людьми веселыми и шутливыми, дабы сей противоположностию сильнее поразить наше воображение. Из уважения к истине мы не можем следовать их примеру, и принуждены признаться, что нрав нашего гробовщика совершенно соответствовал мрачному его ремеслу. Адриан Прохоров обыкновенно был угрюм и задумчив. Он разрешал молчание разве только для того, чтобы журить своих дочерей, когда заставал их без дела глазеющих в окно на прохожих, или чтоб запрашивать за свои произведения преувеличенную цену у тех, которые имели несчастие (а иногда и удовольствие) в них нуждаться».

Адриан сидит, погруженшый в печальные размышления. «Он думал о проливном дожде, который, за неделю тому назад, встретил у самой заставы похороны отставного бригадира. Многие мантии от того сузились, многие шляпы покоробились. Он предвидел неминуемые расходы, ибо давний запас гробовых нарядов приходил у него в жалкое состояние. Он надеялся выместить убыток на старой купчихе Трюхиной, которая уже около года находилась при смерти. Но Трюхина умирала на Разгуляе, и Прохоров боялся, чтоб ее наследники, несмотря на свое обещание, не поленились послать за ним в такую даль, и не сторговались бы с ближайшим подрядчиком».

Внезапно к гробовщику приходит его новый сосед немец Шульц и приглашает к себе в гости. Семейство, принарядившись, на следующий день отправляется в гости к немцу-сапожнику. «Тесная квартирка сапожника была наполнена гостями, большею частию немцами-ремесленниками, с их женами и подмастерьями. Из русских чиновников был один буточник, чухонец Юрко, умевший приобрести, несмотря на свое смиренное звание, особенную благосклонность хозяина… Адриан тотчас познакомился с ним, как с человеком, в котором рано или поздно может случиться иметь нужду». Гости пируют на славу. То и дело провозглашаются тосты, рекой льется пиво и «полушампанское». Когда было уже выпито и за хозяев, и за гостей, один из немцев провозглашает тост «3а здоровье тех, на которых мы работаем!» Предложение, как и все, было принято радостно и единодушно. Гости начали друг другу кланяться, портной сапожнику, сапожник портному, булочник им обоим, все булочнику и так далее. Юрко, посреди сих взаимных поклонов, закричал, обратясь к своему соседу: «Что же? пей, батюшка, за здоровье своих мертвецов». Все захохотали, но гробовщик почел себя обиженным и нахмурился. Никто того не заметил, гости продолжали пить, и уже благовестили к вечерне, когда встали изо стола».

«Гробовщик пришел домой пьян и сердит. «Что ж это, в самом деле», рассуждал он вслух, «чем ремесло мое нечестнее прочих?.. Хотелось было мне позвать их на новоселье, задать им пир горой: ин не бывать же тому! А созову я тех, на которых работаю: мертвецов православных». – «Что ты, батюшка?» – сказала работница, которая в это время разувала его; «что ты это городишь? Перекрестись! Созывать мертвых на новоселие! Экая страсть!» – «Ей-богу, созову», продолжал Адриан, «и на завтрашний же день. Милости просим, мои благодетели, завтра вечером у меня попировать; угощу, чем бог послал». С этим словом гробовщик отправился на кровать и вскоре захрапел».

Среди ночи Адриана будят и сообщают, что скончалась купчиха Трюхина. Адриан едет на Разгуляй, договаривается с наследниками, обустраивает все дела, проводя в хлопотах весь следующий день.

Домой он возвращается позно, внезапно замечает, что «кто-то подошел к его воротам, отворил калитку, и в нее скрылся». «Что бы это значило?» – подумал Адриан. Кому опять до меня нужда? Уж не вор ли ко мне забрался? Не ходят ли любовники к моим дурам? Чего доброго!» И гробовщик думал уже кликнуть на помощь приятеля своего Юрку. В эту минуту кто-то еще приближился к калитке и собирался войти, но увидя бегущего хозяина, остановился и снял треугольную шляпу». Незнакомец здоровается, и они с Адрианом проходят в дом. Войдя, Адриан видит, что комната полна мертвецами, а его провожатый – тот самый бригадир, которого хоронили во время проливного дождя. «Гости» чествуют хозяина, извиняются за то, что пришли не все, так как многие уже развалились, кое у кого остались одни кости без кожи. «Но и тут один не утерпел – так хотелось ему побывать у тебя…» – добавляют они. К Адриану подходит скелет и представляется отставным сержантом гвардии Петром Петровичем Курилкиным, тем самым, которому в 1799 году он продал первый свой гроб (сосновый за дубовый). Мертвец простирает объятия, но Адриан кричит, отталкивает его, тот падает и рассыпается. Мертвецы негодуют, приступают к Адриану с бранью и угрозами, и «бедный хозяин, оглушенный их криком и почти задавленный, потерял присутствие духа, сам упал на кости отставного сержанта гвардии и лишился чувств».

Гробовщик открывает глаза. Вокруг солнце, так как наступило утро. Он интересуется у работницы, не приходили ли от покойницы Трюхиной. Работница изумляется: разве Трюхина умерла? На возражения хозяина, что он вчера сам устраивал похороны, работница отвечает, что это, вероятно хмель у него еще из головы не выветрился после вчерашней пьянки у немца.

Станционный смотритель

Повесть открывается авторским отступлением о судьбе станционных смотрителей – достойных сострадания чиновников 14-го класса, на которых каждый проезжающий считает своим долгом выместить раздражение. Сам повествователь изъездил всю Россию и знал многих станционных смотрителей. В память об одном из них, Самсоне Вырине, «смотрителе почтенного сословия, написана эта повесть».

В мае 1816 г. повествователь проезжает через небольшую станцию. На станции Дуня, красавица-дочь смотрителя, подает чай. На стенах комнаты висят картинки, изображающие историю блудного сына. Повествователь и смотритель с дочерью вместе пьют чай, перед отъездом проезжающий целует Дуню в сенях (с ее согласия).

Через несколько лет повествователь снова попадает на ту же станцию. Смотритель очень постарел. На вопросы о дочери он не отвечает, но после стакана пунша становится разговорчивее. Рассказывает, что 3 года назад молодой гусар (ротмистр Минский) провел несколько дней на станции, притворяясь больным и подкупив лекаря. Дуня за ним ухаживала. Выздоровев, ротмистр собирается в дорогу, вызывается подвезти Дуню до церкви и увозит ее с собой. Потеряв дочь, старик-отец заболевает от горя. Оправившись, он отправляется в Петербург искать Дуню. Минский отказывается отдать девушку, подсовывает старику деньги, тот выбрасывает ассигнации. Вечером смотритель видит дрожки Минского, следует за ними и таким образом выясняет, где живет Дуня. Отец украдкой пробирается к дочери, Дуня падает в обморок, Минский прогоняет старика. Смотритель возвращается на станцию и больше уже не пытается искать и возвращать дочь.

Повествователь третий раз проезжает через эту станцию. Узнает, что старый смотритель спился и умер. Просит показать ему могилу. Мальчишка-проводник рассказывает, что однажды на могилу приезжала красивая барыня с тремя детьми, заказала молебен и раздавала щедро чаевые.

Барышня-крестьянка

Иван Петрович Берестов и Григорий Иванович Муромцев, помещики, не ладят между собой. Берестов вдовец, преуспевает, любим соседями, имеет сына Алексея. Муромский «настоящий русский барин», вдовец, англоман, хозяйство ведет неумело, воспитывает дочь Лизу. Алексей Берестов хочет делать военную карьеру, отец не соглашается, и пока Алексей живет в деревне «барином», производя неизгладимое впечатление на романтических уездных барышень, в том числе на Лизу, дочь Муромского. «Ей было 17 лет. Черные глаза оживляли ее смуглое и очень приятное лицо».

Однажды горничная Лизы Настя идет в гости к служанке Берестова, видит Алексея. Лиза представляла его себе «романтическим идеалом»: бледным, печальным, задумчивым, но, по рассказам Насти, молодой барин весел, красив, жизнерадостен. Несмотря на то, что в деревне распространяется слух о несчастной любви Алексея, он «баловник», любит гоняться за девушками. Лиза мечтает с ним встретиться. Она решает нарядиться в крестьянское платье и вести себя как простая девушка. В роще встречает Алексея, который едет на охоту. Молодой человек вызывается ее проводить. Лиза представляется Акулиной, дочерью кузнеца. Назначает Алексею следующее свидание. Целый день молодые люди думают только друг о друге. Увидев Алексея вновь, Лиза-Акулина говорит, что это свидание будет последним. Алексей «уверяет ее в невинности своих желаний», говорит «языком истинной страсти». Условием следующей встречи Лиза ставит обещание не пытаться ничего о ней узнать. Алексей решает держать слово. Через 2 месяца между Алексеем и девушкой возникает взаимная страсть. Однажды Берестов и Муромский случайно встречаются в лесу на охоте. От испуга лошадь Муромского понесла. Он падает, Берестов приходит к нему на помощь, а затем приглашает к себе в гости. После обеда Муромский, в свою очередь, приглашает Берестова приехать с сыном в свое имение. «Таким образом вражда старинная и глубоко укоренившаяся, казалось, готова была прекратиться от пугливости куцей кобылки».

Когда Берестов с Алексеем приезжают, Лиза, чтобы Алексей не узнал ее, появляется набеленная, насурьмленная, с фальшивыми локонами. За обедом Алексей играет роль «рассеянного и задумчивого», а Лиза «жеманится, говорит сквозь зубы и только по-французски».

На другое утро Лиза-Акулина встречается с Алексеем в роще. Тот признается, что во время визита к Муромским даже не обратил внимания на барышню. Начинает обучать девушку грамоте. Та «быстро учится». Через неделю между ними завязывается переписка. Почтовым ящиком служит дупло старого дуба.

Помирившиеся отцы подумывают о свадьбе детей (Алексею достанется богатое имение, у Муромских большие связи). Алексею же приходит в голову «романтическая мысль жениться на крестьянке и жить своими трудами». Он делает Лизе-Акулине предложение в письме и едет объясниться с Берестовым. Застает дома Лизу, читающую его письмо, узнает в ней свою возлюбленную.

Посвящается памяти Н. М. Карамзина

Действие начинается в кремлевских палатах 20 февраля 1598 года. Князья Шуйский и Воротынский обсуждают состояние дел в государстве. Борис удалился в монастырь вместе с сестрой и не желает продолжать царствовать. До сих пор его не уговорили «ни патриарх, ни думные бояре». Поэтому весь народ московский отправился просить Бориса идти на царство. Бояре считают, что Борис «поморщится немного, что пьяница пред чаркою вина, и, наконец, по милости своей принять венец смиренно согласится». Тем не менее Воротынский спрашивает, что будет, если Борис и впрямь не пойдет дальше царствовать. Шуйский отвечает:

 
Скажу, что понапрасну
Лилася кровь царевича-младенца;
Что если так, Димитрий мог бы жить.
 

Воротынский возражает, что доподлинно не известно, кто убил Дмитрия.

 
Шуйский:
  А кто же?
Кто подкупил напрасно Чепчугова?
Кто подослал обоих Битяговских
С Качаловым? Я в Углич послан был
Исследовать на месте это дело:
Наехал я на свежие следы;
Весь город был свидетель злодеянья;
Все граждане согласно показали;
И возвратясь я мог единым словом
Изобличить сокрытого злодея.
 
 
Воротынский:
Зачем же ты его не уничтожил?
 
 
Шуйский:
Он, признаюсь, тогда меня смутил
Спокойствием, бесстыдностью нежданой,
Он мне в глаза смотрел, как будто правый:
Расспрашивал, в подробности входил —
И перед ним я повторил нелепость,
Которую мне сам он нашептал.
 

Шуйский добавляет, что кроме того, испугался опалы, а то и мщения Бориса.

Воротынский предполагает, что «верно, губителя раскаянье тревожит: конечно, кровь невинного младенца ему ступить мешает на престол».

 
Шуйский:
Перешагнет; Борис не так-то робок!
Какая честь для нас, для всей Руси!
Вчерашний раб, татарин, зять Малюты,
Зять палача и сам в душе палач,
Возьмет венец и бармы Мономаха…
 

Шуйский с Воротынским сетуют на то, что они родом гораздо знатнее Бориса, а будут вынуждены ему подчиняться. Шуйский предлагает «народ искусно волновать», чтобы он отрекся от Годунова и бояре могли бы спокойно предложить «своего» царя. Воротынский сетует на то, что хотя «не мало нас наследников Варяга (т. е. Рюриковичей), да трудно нам тягаться с Годуновым: народ отвык в нас видеть древню отрасль воинственных властителей своих. Уже давно лишились мы уделов, давно царям подручниками служим, а он умел и страхом и любовью и славою народ очаровать».

В это время на Красной площади собирается народ. Все ждут, что решат бояре и духовенство. Народ переговаривается, судит и рядит. Наконец появляется «верховный дьяк» и объявляет решение Думы: завтра решено еще раз просить Бориса идти на царство, а до тех пор усердно молиться. Народ расходится.

«Народная» сцена продолжается у стен Новодевичьего монастыря, куда пришел московский люд просить Бориса идти на царство.

Люди разговаривают о происходящем, впрочем, слабо понимая его смысл. Наконец до них доносятся плач и вой:

 
Ах, смилуйся, отец наш! властвуй нами!
Будь наш отец, наш царь!
 
 
Один (тихо):
О чем там плачут?
 
 
Другой:
А как нам знать? то ведают бояре,
Не вам чета.
 
 
Баба (с ребенком):
Ну, что ж? как надо плакать,
Так и затих! вот я тебя! вот бука!
Плачь, баловень!
(Бросает его об земь. Ребенок пищит.)
     Ну, то-то же.
 
 
Один:
Все плачут,
            Заплачем, брат, и мы.
 
 
Другой:
Я силюсь, брат,
     Да не могу.
Первый: Я также. Нет ли луку?
     Потрем глаза.
 
 
Второй:
Нет, я слюней помажу.
Что там еще?
 
 
Первый:
            Да кто их разберет?
 
 
Народ:
Венец за ним! он царь! он согласился!
Борис наш царь! да здравствует Борис!
 

В кремлевских палатах Годунов держит речь перед боярами и патриархом. Он призывает служить ему так же, как те служили Иоанну (Грозному). Приняв заверения в верности, Борис зовет всех «поклониться гробам почиющих властителей России», а затем приказывает «сзывать весь наш народ на пир, всех от вельмож до нищего слепца; Всем вольный вход, все гости дорогие».

Воротынский останавливает Шуйского и говорит, что тот угадал. Тот притворяется, что не понимает, о чем идет речь:

 
Теперь не время помнить,
Советую порой и забывать.
А впрочем я злословием притворным
Тогда желал тебя лишь испытать,
Верней узнать твой тайный образ мыслей;
Но вот – народ приветствует царя —
Отсутствие мое заметить могут —
Иду за ним.
 
 
Воротынский:
            Лукавый царедворец!
 

Следующая сцена относится уже к 1603 году.

Ночь. Келья в Чудовом монастыре.

Отец Пимен завершает летопись, думает о том значении, которое имеет этот труд для потомков – ведь именно из него «потомки православных» узнают «земли родной минувшую судьбу».

Внезапно просыпается Григорий, до того спавший здесь же, в келье. Ему в третий раз снится один и тот же сон. Он смотрит на Пимена, пытаясь понять, о чем он пишет и что его тревожит:

 
О темном ли владычестве татар?
О казнях ли свирепых Иоанна?
О бурном ли новогородском Вече?
О славе ли отечества? напрасно.
Ни на челе высоком, ни во взорах
Нельзя прочесть его сокрытых дум;
Все тот же вид смиренный, величавый.
Так точно дьяк в приказах поседелый
Спокойно зрит на правых и виновных,
Добру и злу внимая равнодушно,
Не ведая ни жалости, ни гнева.
 

Григорий просит Пимена благословить его и рассказывает свой повторяющийся сон:

 
Мне снилося, что лестница крутая
Меня вела на башню; с высоты
Мне виделась Москва, что муравейник;
Внизу народ на площади кипел
И на меня указывал со смехом,
И стыдно мне и страшно становилось —
И, падая стремглав, я пробуждался…
 

Пимен советует ему смирять «младую кровь» молитвой и постом, как делает он, а то ему тоже периодически «чудятся то шумные пиры, то ратный стан, то схватки боевые, безумные потехи юных лет». Григорий с тоской говорит:

 
Как весело провел свою ты младость!
Ты воевал под башнями Казани,
Ты рать Литвы при Шуйском отражал,
Ты видел двор и роскошь Иоанна!
Счастлив! а я, от отроческих лет
По келиям скитаюсь, бедный инок!
Зачем и мне не тешиться в боях,
Не пировать за царскою трапезой?
Успел бы я, как ты, на старость лет
От суеты, от мира отложиться,
Произнести монашества обет
И в тихую обитель затвориться.
 

Пимен призывает его не сетовать, что

 
…рано грешный свет
Покинул ты, что мало искушений
Послал тебе всевышний. Верь ты мне:
Нас издали пленяет слава, роскошь
И женская лукавая любовь.
 

Пимен говорит, что счастлив стал лишь тогда, когда попал в монастырь, напоминает Григорию, что и царям «златый венец тяжел становился: они его меняли на клобук». Пимен говорит, что видел в монастыре Иоанна Грозного, который приходил сюда на покаяние и говорил им:

 
Отцы мои, желанный день придет,
Предстану здесь алкающий спасенья.
Ты Никодим, ты Сергий, ты Кирилл,
Вы все – обет примите мой духовный:
Прииду к вам преступник окаянный
И схиму здесь честную восприму,
К стопам твоим, святый отец, припадши.
…
А сын его Феодор? На престоле
Он воздыхал о мирном житие
Молчальника. Он царские чертоги
Преобратил в молитвенную келью;
 

Пимен рассказывает «предание» о том, как Федору являлся какой-то «светлый образ», наставлявший его на путь истинный, а также о том, что после смерти праведника комнаты наполнялись благоуханием и т. д. Затем монах сокрушается, что «прогневали мы бога, согрешили: владыкою себе цареубийцу мы нарекли».

Григорий распрашивает старца об убитом царевиче Дмитрии. Пимен в то время как раз был в Угличе. Он рассказывает обстоятельства «злодейства»: о том, как народ растерзал Битяговского, одного из убийц; трех других убийц схватили, и те «под топором» покаялись – и назвали Бориса.

Григорий интересуется возрастом убитого царевича, Пимен отвечает, что если бы тот был жив, то был бы с Григорием одного возраста. Старец передает Григорию свой труд, наказывает ему продолжить его дело – объективно описывать события и дела государей.

Оставшись один, Григорий говорит:

 
Борис, Борис! все пред тобой трепещет,
Никто тебе не смеет и напомнить
О жребии несчастного младенца —
А между тем отшельник в темной келье
Здесь на тебя донос ужасный пишет:
И не уйдешь ты от суда мирского,
Как не уйдешь от божьего суда.
 

Через некоторое время выясняется, что Григорий (рода Отрепьевых) бежал из монастыря. Патриарх спрашивает о нем игумена, узнает, что Григорий обещал, что будет «царем на Москве», объявляет его слова ересью, но тем не менее считает излишним докладывать царю об этом, достаточно «объявить о побеге дьяку Смирнову али дьяку Ефимьеву, чтобы приказали поймать врагоугодника и сослать в Соловецкий на вечное покаяние».

В царских палатах тем временем Борис «заперся с каким-то колдуном» (как говорят два стольника, охраняющие царские покои). Появляется царь. Он угрюм.

 
Царь:
Достиг я высшей власти;
Шестой уж год я царствую спокойно.
Но счастья нет моей душе. Не так ли
Мы с молоду влюбляемся и алчем
Утех любви, но только утолим
Сердечный глад мгновенным обладаньем,
Уж охладев, скучаем и томимся?..
Напрасно мне кудесники сулят
Дни долгие, дни власти безмятежной—
Ни власть, ни жизнь меня не веселят;
Предчувствую небесный гром и горе.
Мне счастья нет. Я думал свой народ
В довольствии, во славе успокоить,
Щедротами любовь его снискать —
Но отложил пустое попеченье:
Живая власть для черни ненавистна.
Они любить умеют только мертвых —
Безумны мы, когда народный плеск
Иль ярый вопль тревожит сердце наше!
Бог насылал на землю нашу глад,
Народ завыл, в мученьях погибая;
Я отворил им житницы, я злато
Рассыпал им, я им сыскал работы —
Они ж меня, беснуясь, проклинали!
Пожарный огнь их домы истребил,
Я выстроил им новые жилища.
Они ж меня пожаром упрекали!
Вот черни суд: ищи ж ее любви.
В семье моей я мнил найти отраду,
Я дочь мою мнил осчастливить браком —
Как буря, смерть уносит жениха…
И тут молва лукаво нарекает
Виновником дочернего вдовства —
Меня, меня, несчастного отца!..
Кто ни умрет, я всех убийца тайный:
Я ускорил Феодора кончину,
Я отравил свою сестру царицу —
Монахиню смиренную… все я!
Ах! чувствую: ничто не может нас
Среди мирских печалей успокоить;
Ничто, ничто… едина разве совесть.
Так, здравая, она восторжествует
Над злобою, над темной клеветою —
Но если в ней единое пятно,
Единое, случайно завелося;
Тогда – беда! как язвой моровой
Душа сгорит, нальется сердце ядом,
Как молотком стучит в ушах упрек,
И все тошнит, и голова кружится,
И мальчики кровавые в глазах…
И рад бежать, да некуда… ужасно!
Да, жалок тот, в ком совесть нечиста.
 

В корчме на литовской границе сидят Григорий Отрепьев (переодетый в мирское платье) и с ним два бродяги-чернеца Мисаил и Варлам.

Варлам недоумевает, на что Григорию нужна Литва – им с Мисаилом и так хорошо: было бы вино да что поесть. Он пытается заставить пить Григория, но тот отказывается. Хозяйка корчмы сообщает, что на границе усиленные заставы и большое число сторожевых приставов. Добавляет, что это совершенно бесполезно, так как все заставы можно легко обойти (называет один из возможных путей). Затем хозяйка говорит, что это все из-за того, что кто-то бежал из Москвы, поэтому велено всех задерживать и осматривать.

Неожиданно в корчму приходят два пристава. Они осматривают присутствующих, говорят, что из Москвы бежал «злой еретик» Гришка Отрепьев. У них с собой есть его описание, но они неграмотные и прочитать не могут. Один из приставов подозревает Мисаила, и, узнав, что один из присутствующих (Отрепьев) грамотный, просит прочитать приметы беглого еретика. Григорий берет бумагу и «читает» приметы Мисаила. Тот настолько поражен, что даже вспоминает основы грамоты, которым его когда-то учили в монастыре, и по слогам читает то, что в действительности написано в грамоте. Приставы узнают Григория, тот выхватывает из-за пазухи нож, потом выпрыгивает в окно.

В доме Шуйского за ужином хозяин разговаривает с боярином Пушкиным, который сообщает ему о том, что в Кракове объявился убиенный царевич Дмитрий. Шуйский сразу понимает, что даже если это самозванец, то все равно «быть грозе великой». Пушкин добавляет, что бояре и знатные роды недовольны правлением Бориса, так как он пытается продолжать править так же, как это делал Иван Грозный. т. е. самодержавно и не считаясь ни с чьим мнением. Борис отменил Юрьев день (один день в году, когда крепостной мог уйти от барина или перейти к другому): «Не властны мы в поместиях своих, не смей согнать ленивца!» Пушкин и Шуйский решают «помолчать до поры».

В царских палатах Борис Годунов в окружении своего семейства. Дочь Ксения по-прежнему печальна из-за безвременной кончины мужа. Сын Федор чертит карту земли московской. Годунов одобрительно замечает, что «все области, которые ты ныне изобразил так хитро на бумаге, все под руку достанется твою – учись, мой сын, и легче и яснее державный труд ты будешь постигать».

Входит Семен Годунов и докладывает, что от Пушкина приходил слуга с доносом: у хозяина был гонец из Кракова. У Шуйского тоже были гости, Пушкин в числе прочих, и именно с ним потом хозяин, оставшись наедине, долго о чем-то говорил.