Текст книги "Записки странствующего журналиста. От Донбасса до Амазонки"

3. Кавказский характер

Отношения россиян с кавказцами в русских городах России, мягко говоря, далеки от идеальных. Сообщения о драках кавказцев с русскими (причем первые почти всегда побеждают), об издевательстве над славянами в армии, о контроле многих сфер бизнеса этническими группировками появляются в СМИ достаточно регулярно.

Да что там СМИ, практически любой москвич лично сталкивался с вызывающим поведением «детей гор». «В последние несколько лет в России сделано все для того, чтобы никто не говорил «Я – русский», не заикался о законах на рынке труда, не показывал пальцем, откуда в Россию поступает героин, и не защищал честь девушек, если на нее покушается представитель нацменьшинства.

«Показатели ненависти к инородцам в России не уменьшаются. Они лишь растут. Значит, мы боремся лишь с симптомами, а не с причиной эпидемии. Значит, болезнь уходит вглубь и рано или поздно проявится в более серьезной форме», – пишет в книге «Нетаджикские девочки. Нечеченские мальчики» журналист и писатель Дмитрий Соколов-Митрич.

Впервые с народами Северного Кавказа я познакомился, когда работал журналистом на первой войне в Чечне. В первый же день моего приезда в Грозный я взял машину. Таксистом оказался благообразный старик с внушительной седой бородой и в папахе. В дороге старец расспросил меня, кто я и откуда. Когда в конце пути я хотел расплатиться, шофер категорически отказался брать с меня деньги: «Платить должен вам я, не вы. Поэтому просто огромное вам спасибо за вашу благородную работу!»

Интересно, что в это время в республике совершенно не было антирусских настроений. В отличие от «цивилизованных» чехов и прибалтов, чеченцы не отождествляли простых русских с их правительством. Во время бомбежек российской авиации чеченцы и русские сидели в одних убежищах, и никому даже не приходило в голову обвинять местных славян в том, что Чечню бомбят их соплеменники.

Благородство чеченцев просто поражало. В любом селе мне с радостью бесплатно давали кров и еду, таксисты часто отказывались брать с меня деньги за проезд, а когда я один раз попал под обстрел, чеченские боевики прикрыли меня своими телами.

А один раз своеобразная благородность боевиков даже позволила мне избежать смерти. Так, однажды, говоря с боевиками в селе Бамут, я оговорился и спросил их: «Все ли села освободила российская армия?». Боевики не стали мстить «проболтавшемуся» российскому репортеру и лишь вежливо посмеялись над моим «глупым» вопросом.

Правда, все могло окончиться гораздо хуже. Как только я уехал, российская авиация начала бомбежку позиций боевиков, и чеченцы решили, что я подложил «маячки». В общем, следующих после меня журналистов боевики, срываясь на крик, встречали вопросом: «Где полковник Ротарь?».

Правда, один конфликт с чеченцами у меня все же был. Газета, где я тогда работал, опубликовала статью с явным сливом из спецслужб о переброске оружия боевикам из Азербайджана. И хотя я к этой заметке не имел никого отношения, хозяин дома, где я остановился с коллегой, почему-то решил, что этот материал написал я. Он объявил нас своими кровниками, но, поскольку мы были у него в гостях, разрешил нам уйти. «По нашим законам, я могу вас преследовать только через три дня!» – объявил нам хозяин. Мы благополучно уехали, и, насколько я понимаю, мстить нам никто и не пытался.

Увы, после вывода российских войск из республики я не узнал столь полюбившийся мне народ. В Чечне стали захватывать в заложники журналистов, включая даже тех, кто делал все для победы сепаратизма. «Чему ты удивляешься?! Просто вначале они тебе свои хорошие качества показывали. Теперь наступила очередь плохих», – посмеялся над моей растерянностью пожилой русский учитель из Грозного.

Действительно, такое поведение не было удивительным. Горцы славятся своим гостеприимством и широтой души, поэтому практически никто из них не будет мелочным настолько, чтобы ограбить журналиста, путешествующего по Чечне с несколькими сотнями долларов. Другое дело, когда за представителя прессы стало возможным получить миллионный куш. В этом случае искушение часто оказывалось слишком сильным.

Другим неприятным открытием было для меня отношение чеченцев к женщинам. В Чечне меня вызвался бесплатно возить по республике молчаливый мужчина средних лет по имени Зелимхан. Как объяснил мне мой новый знакомый, он хочет показать журналисту «правду о войне» на его родине. Зелимхан мне очень нравился своей тактичностью, бескорыстием и храбростью. К сожалению, мое отношение к этому человеку поменялось после того, как он пригласил меня к себе в гости. Мы сидели за столом, а жена и невестка Зелимхана прислуживали нам. Если блюда запаздывали, то мой приятель прикрикивал на женщин, и они затравленно вздрагивали. «Бабы должны знать свое место. Никогда не сажай их с собой за стол и уж ни в коем случае не пей с ними!» – обучал меня житейской мудрости Зелимхан.

Возможно, конечно, это крайняя точка зрения, но в той или иной степени отношение к женщине как не равной мужчине характерно для чеченского общества.

Например, недавно я смотрел репортаж чеченского телевидения о том, можно ли разрешать женщинам водить машину. Делал его грозненский журналист, известный своими демократическими прозападными взглядами. Большинство опрошенных репортером жителей было против, чтобы женщина водила машину, но интересно даже не это. Один из респондентов сказал, что в принципе он не против, чтобы женщина водила машину, но своей жене «водить не разрешает». Показательно, что либерального журналиста отнюдь не удивило, что можно запрещать что-то жене, он лишь поразился «двойным стандартам» респондента.

Или еще пример: на социальной страничке известной чеченской правозащитницы обсуждают тему геев. Один из дискутирующих пишет: «Раньше наши женщины даже не могли произнести этого мерзкого слова. Еду в машине с другом и его сестрой. И тут сестра вдруг спросила про якобы «гонения на геев в Чечне». Друг остановил машину и ударил сестру: «Чтобы ты больше никогда не произносила этого страшного слова!». Я же, сочувствуя эмоциям друга, молчал». Самое интересное, что никто из обсуждавших тему не возмутился этим постом.

Практически таково же отношение к женщине и у других горских народов Кавказа. До свадьбы молодые люди не имеют права общаться друг с другом, а подать руку чужой жене считается оскорблением мужа.

Сдержанность в проявлении своих чувств, рыцарство испокон веков культивировались в обществе северокавказских горцев. Однако, с точки зрения той же горской морали, «набег» на чужую территорию являлся не преступлением, а лишь проявлением отваги. Вспомним о традиции абречества, до сих пор культивируемой в кавказском обществе. Если отбросить романтический флер, то, по современным понятиям, абрек – это попросту профессиональный бандит.

При этом с точки зрения ислама некоторые запреты российского уголовного кодекса вызывают сомнения. Вряд ли с точки зрения этой религии является грехом обложить данью бизнесменов-мошенников. Легко «оправдать» и ограбление банка – ростовщичество запрещено в исламе. В одном интервью бывший заключенный Виктор Луковенко утверждает, что среди верующих заключенных очень много выходцев с Северного Кавказа, причем часто они сидят за ограбления банков.

То есть, по крайней мере, часть северных кавказцев воспринимает поездку на заработки в Москву как набег на чужую территорию. Возможно, здесь на генетическом уровне срабатывает память о набегах, где можно не следовать той же морали, что и дома.

Кстати, сразу же после окончания первой чеченской войны мне приходилось слышать от чеченцев, что теперь в качестве компенсации за разрушения в республике им можно «покорять Москву», «делать в ней что угодно».

В Чечне любят подчеркивать, что чеченец – это не национальность, а звание, которое надо еще заслужить. Такое же отношение к своей национальности и у других горских народов Северного Кавказа. В горцах с малолетства воспитывают храбрость. Если человек проявляет трусость, то позор падает на весь его род. Поэтому люди здесь просто боятся струсить.

Другой сильнейшей чертой горцев является их солидарность. Интересна моя беседа с чеченским таксистом. Он мне с гордостью рассказывал, что его сын шел по Москве и услышал крики на чеченском: его земляки дрались с грузинами. Молодой человек (не зная, кто прав) немедленно вступился за своих – и был зарезан ножом. С точки зрения таксиста, его сын поступил как герой.

Оамое интересное, что в современном российском обществе эти специфические черты горцев оказываются востребованными и дают преимущества кавказцам по сравнению с русскими.

На Кавказе любят силу и, чувствуя слабину славян, горцы действительно часто ведут себя как хозяева. После того, как в Буденновске были захвачены заложники, чеченцы недоумевали по поводу поведения местных жителей: «Да, мы на вас напали! У нас в такой ситуации поднялся бы весь город, а у вас вышел лишь один старик с ружьем! Что же вы за народ?!».

«Надо что-то делать с мужским воспитанием в России. Ну разве это нормально, что 80 процентов военнослужащих части не смогли дать отпор 20 процентам ребят с Кавказа?» – рассуждает в книге «Нетаджикские девочки. Нечеченские мальчики» глава дагестанской диаспоры в Самаре Абдул-Самид Азиев.

А вот цитата из той же книги председателя самарского Комитета солдатских матерей Лидии Гвоздевой: «Двое дагестанцев бьют одного русского, а еще четверо в очереди стоят. Уж сколько раз нашим солдатам говорили, что надо держаться вместе, про веник рассказывали – они в ответ только мычат, и все без толку… Дедовщину создают слабые, а не сильные. Мы делаем все возможное, чтобы сильных усмирить, но против природы не попрешь, человеку невозможно запретить быть сильнее тебя, можно только самому стать сильнее».

Это, конечно же, рассуждения человека, живущего по «закону джунглей», но в правовом государстве с работающими армией и полицией личная храбрость необязательна.

По крайней мере, так было в США до недавних волнений – как будет развиваться ситуация, посмотрим. В Америке не меньше мигрантов, чем в России, но большинство из них не нарушает закон – так просто легче добиться успеха в американском обществе. Сегодня в США былая ковбойская удаль и уж тем более опора на национальную диаспору являются малозначимыми для успеха. Гораздо большее значение имеют образованность и, как это ни патетично звучит, честность. Большинство американских кавказцев – вполне законопослушные граждане. Правда, в отличие от России, им далеко не всегда удается добиться высокого социального положения. В Лос-Анджелесе, например, почти все таксисты – выходцы с Кавказа.

Из США многое из того, что сегодня происходит в Москве, воспринимаешь почти как фантастику. Так, например, моя московская знакомая рассказывала мне, как ее чуть не задавили кавказцы на «Лексусе» в ее собственном дворе. Бедная девушка комплексует, что испугалась ответить. А в США ей и отвечать не надо было бы. Всего один звонок в полицию. Приезд как минимум двух полицейских машин. Лишение водительских прав водителя «Лексуса», а если он не гражданин США, то и принудительная депортация.

4. Так ли страшны «ваххабиты»?

Впервые я побывал в «ваххабитской» мечети в небольшом городке в Карачаево-Черкессии. Гостиницы в этом глуши не было, и страшноватый диковинный бородач предложил мне переночевать в мечети:

– Для нас это нормально, брат! Мечеть – это дом для всех!

Мне стало любопытно, и я согласился.

Выяснилось, что мечеть была не обычная, а «ваххабитская».

О так называемых «ваххабитах» впервые в бывшем СССР заговорили в начале 90-х годов, когда кто-то стал разрушать пышные надгробия на мусульманских кладбищах. Вскоре выяснилось, что это делали молодые люди, вернувшиеся домой после обучения в религиозных заведениях в Саудовской Аравии.

Таких людей можно назвать исламскими протестантами. Они выступают за очищение ислама от поздних нововведений и за возвращение к вере времен пророка Мухаммада. По их мнению, недопустимо строительство пышных надгробий, поклонение на мазарах (могилах исламских подвижников). Мусульманские «протестанты» носят длинные бороды, но стригут усы. Брюки они заправляют в носки и отказываются надевать такую интимную часть туалета, как трусы. Основоположником этого учения в исламе был аравийский богослов XVIII века Мухаммад ибн Абд аль-Ваххаб. Кстати, сами последователи саудовского течения в исламе очень обижаются, когда их называют «ваххабитами». Они считают себя салафитами (от слова «салафиа» – предшественники), или фундаменталистами. Во всех республиках бывшего СССР власти с недоверием относятся к салафитам, не без оснований считая, что они менее управляемы, чем традиционные мусульмане.

Имам салафитской мечети Ильяс принял меня очень радушно: первым делом он меня сытно накормил, а уж потом согласился отвечать на мои вопросы. Когда-то давно он учился в мясо-молочном институте в Москве, а потом занимался в российской столице мелким бизнесом.

– Я пил водку, путался с женщинами. Но один раз на меня что-то нашло, я понял, что так жить нельзя. Аллах спас меня, и в одно мгновение я стал другим человеком, – рассказывает мне новый знакомый. Не знаю, каким он был в Москве, но сейчас этот опирающийся на посох одетый в диковинную одежду сорокалетний мужчина выглядит каким-то средневековым пророком.

Кстати, практически все прихожане мечети раньше были неверующими людьми.

– Я был законченным алкоголиком, а люди из этой мечети меня спасли – уже три года не пью. Вот придумали этот дурацкий термин «ваххабит», а ведь мы и есть настоящие мусульмане! Наша одежда – это типа формы, чтобы люди задумались о том, как они живут. Какой-нибудь алкаш, как я в прошлом, увидит такого бородатого мусульманина, и ему сразу станет стыдно, – рассказывает мне дерганый мужчина с сильно трясущимися руками.

– Именно в наших фундаменталистских мечетях – настоящая вера, поэтому к нам и тянутся заблудшие. Ачто в традиционных мечетях?! Там те же имамы, кто еще в советское время на консультации в обком бегал. Ну как таким доверять можно?! – объясняет мне другой прихожанин мечети, бизнесмен Асланбек.

Члены ваххабитской мечети приходят утром на молитву, потом уходят по своим делам, а вечером вновь приходят на намаз. Потом все вместе ужинают (каждый покупает что может). Без преувеличений, прихожане стали одной семьей – и в случае беды салафит уверенно может рассчитывать на помощь единоверцев.

Другой интересной особенностью является то, что при всех салафитских мечетях есть спортивные залы, где занимаются карате и другими восточными единоборствами. Такое know-how привлекает в салафитские мечети множество подростков (около половины прихожан). При мне Ильяс выгонял их из спортзала около 10 часов вечера:

– Занимаетесь допоздна, а потом на молитву опаздываете.

Кстати, имам считает совершенно естественным совмещение молитвы и спорта.

– Мусульманин должен быть сильным, поэтому при наших мечетях обязательно есть спортивные залы, – объяснил мне Ильяс.

Это было мое первое знакомство с салафитами, однако скоро их влияние стало расти – и не только мечети, но и целые села оказались под их влиянием.

Попасть в село Губден из Махачкалы оказалось задачей не из легких. «Да не поеду я к этим ваххабитам, – бурчал каждый из таксистов на махачкалинском вокзале. – Там у них менты на блокпостах, а в самом селе эти фанатики с кинжалами ходят.» Наконец, за двойную оплату мне все же удалось найти таксиста, согласившегося ехать в это страшное место.

Сначала дорога идет вдоль моря: бесконечные пляжи, чуть солоноватый запах высушенных растений. Затем водитель повернул направо – в сторону гор. Ландшафт сразу же сменился: по бокам дороги возникли холмы, покрытые кустарниками. Перед въездом в Губден мой шофер не стал снижать скорость, и блокпост мы проехали буквально за секунду, вообще без проверки. «Я всегда так делаю – начнешь притормаживать, подумают, что чего-то боишься, и начнут тормошить машину. А едешь быстро, значит, местный житель – ну чего с тебя возьмешь!» – делится своими хитростями водитель.

Население Губдена – 16 тыс. человек. Многие живут довольно богато. Почти у каждого дома стоит «КамАЗ» или автобус. На «КамАЗах» местные жители возят грузы по всей России, а на автобусах – челноков, опять же по всей стране и даже за границу.

«Земли у нас очень мало – она не прокормит», – говорит мне однорукий местный житель Ахмед. – Раньше я работал на «КамАЗе», но после аварии переквалифицировался и стал возить челноков в Польшу. Меня даже польские гаишники знали!» «А сельское хозяйство что – полностью забыто?» – спрашиваю я Ахмеда и понимаю, что мой вопрос даже немного обижает моего собеседника. «Корова в каждом доме есть, – отвечает он. – Выращиваем немного овощей, фруктов, но это так, для себя».

Как только я отправился на прогулку по селу, за мной увязалась группка горластых школьниц. Девочки шли по пятам, чему-то несказанно радуясь. Однако когда я решил закурить, их смех резко утих и мои новые знакомые как по команде стали гневно показывать на небо, крича: «Аллах!»

Тут стоит оговориться, что Губден – особая точка Дагестана. Местное население гораздо религиознее, чем в других регионах республики. Здесь запрещено курить и пить, в магазинах не продаются спиртное и сигареты, а еще несколько лет назад пойманных пьяниц сажали в клетки и, чтобы опозорить, выставляли напоказ на улицах села. Все женщины здесь ходят в платках, многие – в парандже, и никого не удивляет, что часть сельчан имеет по две жены.

В разговоре с девочками я выяснил, что часть из них не хотят ходить в школу из-за того, что девочки и мальчики вынуждены учиться в одном классе. «Проблема посещения школы девочками действительно стоит очень остро, – признается директор губденской школы Магомедали Исмаилов.

В окрестностях поселения неспокойно. Люди уже давно забыли те дни, когда ходили в лес. Полноправными хозяевами в нем являются боевики, а само село окружено бойцами ОМОНа, согнанными сюда со всего Дагестана.

Увы, встреча с ваххабитами меня разочаровала – в них чувствовалась какая-то нетерпимость. Достаточно сказать, что их лидер отказался поселить меня у себя в доме, так как почувствовал запах сигарет. Жены ваххабитов не только отказывались общаться со мной, но даже не отвечали на мое вежливое приветствие – «Салам алейкум».

Долго бесконтрольно ходить по улицам села не получилось. В штабе ОМОНа отказавшийся назвать свою должность офицер отдела по борьбе с экстремизмом МВД Дагестана по имени Магомед придирчиво изучал мой загранпаспорт: «Сколько у вас виз исламских стран… А говорите, что не боевик». Офицер прерывает мои замечания, что его действия незаконны: «Какие еще законы могут быть на войне?» Затем он все-таки смягчается и даже докладывает оперативную обстановку: «Ваххабиты построили теплушки в горах. Отапливают их по ночам, чтобы мы не заметили их позиций. Впрочем, в лес мы и не суемся – сил на это у нас просто нет».

Магомед уверен, что мирных фундаменталистов не существует. «Те из них, кто не воюет с нами, попросту снабжают боевиков продуктами!» – убеждает меня силовик. «Эта война надолго. Единственное, что могло бы облегчить ситуацию, – это полное закрытие границы с Саудовской Аравией, но сегодня это вряд ли реально», – заявил военный.

Вернувшись в столицу Дагестана Махачкалу, я ощутил себя почти в Европе. По улицам ходили модные, по-европейски одетые дамы, звучала западная музыка. «Действительно, в Дагестане есть целый ряд сел, которые фактически уже живут по законам шариата, – признается бывший министр по делам национальной политики, информации и внешним связям Дагестана Эдуард Уразаев. – Но было бы сильным преувеличением называть нас исламской республикой. Большая часть людей по-прежнему живут по светским законам. Мы и радикальные исламисты находимся сегодня как бы в параллельных мирах и почти не соприкасаемся друг с другом».

Конечно же, считать всех салафитов экстремистами – это преувеличение, но среди них, как среди неофитов, гораздо больше радикалов, чем среди других мусульман. Напомним, что во время рейда Басаева в Дагестан его активно поддержали местные фундаменталисты. Очень показательно интервью «Лента. ру» бывшего заключенного Виктора Яковенко (https:// lenta.ru/articles/2016/04/27/djamaaty_v_turme/).

Салафиты (так называемые ваххабиты) составляют порядка пяти процентов обитателей российских тюрем, но они сплочены и хорошо организованы, обязательно занимаются спортом.

Молодые дагестанские ваххабиты почти всегда идут по одной статье – разбой в особо крупном размере, сроки по 15–20 лет. Возраст обычно 18–20 лет, один и тот же сценарий преступления – приезжают группой в Москву, совершают очень дерзкие вооруженные нападения на ювелирные точки, банки и т. д. Всеми возможными способами они добиваются перевода для отбывания срока в какую-нибудь из северокавказских республик. Откровенно объясняют: «Мы едем на Кавказ, там отсидим три-четыре года, решим вопрос через волю, выйдем на свободу и вернемся к своим делам». Они скрывают в разговорах, что часть награбленного отправляли домой, на Кавказ, «на джихад».

В этой среде весьма популярен певец Тимур Муцураев, воспевавший «подвиги» дудаевских боевиков. Члены джамаатов не раз с целью пропаганды открыто демонстрировали с мобильных телефонов ролики с изготовлением взрывных устройств, пропагандистские ролики «Исламского государства». Когда телефоны отнимали, там находили также снятые боевиками ролики с отрезанием голов русским солдатам и прочее в том же духе.

Когда в тюрьмы и лагеря просочилась информация о том, что в Сирии «Исламское государство» провозгласило халифат, салафиты встрепенулись. Многие не скрывали восторга, заявляя, что после освобождения поедут туда воевать. Они так и поступали.