Текст книги "Записки странствующего журналиста. От Донбасса до Амазонки"

Возможно, не в последнюю очередь именно особенностями местных диссидентов и объясняются неудачи построения демократии в Центральной Азии.

Покойный президент Узбекистана Ислам Каримов не уставал повторять, что гражданская война в Таджикистане, таджикская смута – прямое следствие предшествующих ей политических свобод, но тогда я не верил этому диктатору и убеждал себя в том, что в Таджикистане лишь произошла трагическая случайность, а в других странах региона демократия принесет стабильность и благополучие.

По иронии судьбы в Киргизии – другом среднеазитском форпосте демократии – я стал как раз жить в «эру революций». С момента первой «тюльпановой» (по другой версии – «урючной») революции, свергшей президента Аскара Акаева, политическую ситуацию в республике предопределял диктат толпы.

Помню, что накануне каждого митинга владельцы частных домов в Бишкеке ставили на окна решетки, поскольку в эти дни город заполняли толпы полупьяной сельской молодежи, и ходить по улицам становилось небезопасно.

Я часто бывал в Киргизии на митингах и могу с уверенностью утверждать, что большинство демонстрантов (часто пьяных) даже в общих чертах не могли объяснить, против чего они протестуют. Их невежество было легко объяснимо: значительная часть из них бунтовала за денежное вознаграждение. В республике даже была популярна шутка: «Новая туристическая услуга для иностранцев: «Хотите посидеть в президентском кресле – нет проблем! Заплатите несколько десятков тысяч долларов, и мы специально для вас организуем небольшую революцию!». Такса за работу участником митинга была ничтожной – всего $ 8-12 в местной валюте, так что действительно позволить себе «организовать» революцию мог даже и не слишком богатый человек. А вот в Украине те же услуги стоили значительно дороже: некоторые участники Майдана получали сто долларов в день плюс оплату гостиницы. Правда, справедливости ради стоит добавить, что процент «идейных» на митингах в «незалежной» был значительно выше, чем в Киргизии.

С начала перестройки в Киргизии возникли так называемые «нахалстрои» – самовольные поселки на захваченных землях на окраине Бишкека и других крупных городов. Здесь живут полуграмотные киргизы из глубинки. Они и являются основной массовкой частых киргизских революций – тем более что в ходе каждой революции появляется шанс «хапнуть» еще больше дорогой земли, которую, глядишь, новый президент и узаконит в благодарность за помощь в свержении старого.

Я наблюдал этот процесс сразу же после второй, антибакиевской революции. Зрелище было довольно жуткое. Вооруженная мотыгами полупьяная толпа захватывала чужие автомобили прямо на улицах Бишкека. Машины набивались под завязку: люди сидели на их крышах и даже в багажниках. «Революционеры» ехали громить дома турок-месхетинцев. А вскоре после этого «революционная справедливость» распространилась и на юг республики: здесь началась массовая резня узбеков.

Меня наверняка назовут за эти слова «противником демократии» и «защитником диктаторов». Нет, это не так. Я живу в США и вижу, как достаточно органично действует демократическая система в американском обществе. Но одно дело Северная Америка и совсем другое – Киргизия с Узбекистаном.

«Запад есть Запад, Восток есть Восток». У меня нет твердой уверенности, что киргизский хаос полезнее узбекской диктатуры, как бы ни были отвратительны ее проявления. Я не знаю, что лучше: оказаться в тюрьме лишь за то, что ты молишься пять раз в день, или быть убитым толпой «демократических» уголовников, которым приглянулся твой кусок земли.

4. Мои депортации

Увы, когда я работал в Средней Азии, то полностью был убежден в необходимости построения демократического общества в этом диковатом регионе, что, естественно, очень не нравилось местным властям. В итоге они занимались моей журналистской раскруткой, за что я им, конечно, очень благодарен.

Так, МИД Таджикистана мне отказал в аккредитации (о чем и написали, рекламируя меня, многие газеты), а туркмены попросту не давали мне визу (об этом, правда, пресса умолчала). Но наиболее «теплые» отношения у меня сложились с узбекскими властями: из этой страны меня депортировали аж дважды.

Впервые я оказался в качестве журналиста в Узбекистане еще в далеком 1991-м, и детективные сюжеты ненавязчиво вплелись в мою жизнь сразу же после появления в этой среднеазиатской стране.

Поражали странные игры местных оппозиционеров. Они отказывались говорить, что-то существенное по телефону и подчеркивали, что в поездку по республике мы не сможем поехать на машине, так как «высветят сразу».

После моих командировок в западные республики бывшего СССР, где официальные власти проявляли ко мне удивительное равнодушие, приятной неожиданностью было поведение сотрудников пресс-службы узбекского президента. Они неоднократно предлагали мне помощь в сборе материалов, объясняли, что, действуя в одиночку, я могу выйти на случайных людей и даже на «негативные элементы».

Я оказался неблагодарным гостем и, не уведомив власти, выехал в Самарканд. Увы, в этом городе мне удалось переночевать всего одну ночь.

Ранним утром к дому, где я остановился, подъехали три черные «Волги», из них вышла большая группа мужчин в штатском. Один из них подошел ко мне и, представившись майором милиции, сказал, что со мной «хочет поговорить генерал-майор».

На мои возражения у моих визитеров оказались весомые аргументы: «Если вы не подчинитесь, то нам придется применить силу. Вам-то ладно, а вот о хозяине дома вы не думаете». Мне ничего не оставалось, как подчиниться.

По пути мне было предложено заехать на базар и купить фруктов. Это предложение меня сильно удивило. Но все объяснилось достаточно быстро. Привезли меня не к генералу, а в аэропорт. Мне объяснили, что мое пребывание в Узбекистане в качестве журналиста крайне нежелательно, и вручили билет до Москвы.

Второй раз меня депортировали из Узбекистана в 2005 году. Я прилетел в Узбекистан как раз в тот день, когда на популярном в Средней Азии сайте «Фергана. ру» была сделана перепечатка из русского Newsweek моей статьи о подавлении восстания в Андижане.

В Узбекистан меня попросту не пустили и два дня держали в транзитной зоне, уговаривая купить билет в любую страну. Я принципиально отказывался, и в итоге власти официально депортировали меня из страны.

Обижаться на узбеков мне не приходится: обе депортации оказались для меня хорошей рекламой. Так, в 2005 году я даже попал в топ новостей дня.

Более того, мне кажется, что и своих целей Ташкент не добился: у Узбекистана с Россией безвизовый режим, а значит, мне «на смену» приедут другие журналисты. А вот для Туркменистана такая политика более эффективна – у этой страны визовый режим со всеми странами мира, а разрешение на въезд дается только «проверенным товарищам».

5. Самые «советские» республики

– Настанет день, когда жизнь в прежнем СССР мы будем вспоминать как лучшие годы, – убеждал меня в далеком 1991 году солидный дядечка, депутат непризнанной Приднестровской Молдавской Социалистической Республики. Тогда я лишь посмеялся над этим высказыванием, но, как мне пришлось позднее убедиться, этот прогноз оказался верен для многих жителей бывшего СССР. Особенно сильна была тоска по распавшемуся Союзу в неблагополучных регионах.

Так, если в России после распада СССР стало лучше жить довольно много людей, то в среднеазиатских республиках (за исключением Казахстана), кроме ничтожной по численности прослойки новоявленных феодалов и баев, после крушения коммунистической системы гораздо хуже стали жить все местные жители.

«Работа в Москве, запись только одни сутки» – такое объявление можно встретить практически на всех ташкентских базарах. Те же, кто продает, нахваливая, товар, не преминут подчеркнуть: «Брат, не скупись – покупай, это же российское качество!»

– Вот говорят, что русские нас захватили, а сейчас многие к ним добровольно в рабство едут. Нет, при СССР мы жили как в раю, хотя и не понимали этого! – приблизительно такую точку зрения мне приходилось слышать в Средней Азии очень часто.

Сегодня Центральная Азия – это, пожалуй, единственное место в мире, где российский паспорт является предметом зависти и уважения. «Настоящая» заграница для местных жителей – несбыточная мечта; отказы в визе в американских посольствах достигают здесь 90 процентов. Олицетворение успеха для уроженца Центральной Азии – найти работу в Москве или же, на худой конец, в любом крупном российском городе. В Киргизии и Таджикистане прибыльно работает целый ряд фирм, легально устраивающих соотечественников на работу в России. Результат налицо: практически все дворники в Москве – таджики или киргизы.

В шестидесятые годы прошлого века Москва начала создавать энергетическую базу Средней Азии. Высоко в горах в сотнях километров от больших городов строились плотины, шахты. При стройках социализма создавались поселения – прообразы городов светлого коммунистического будущего.

В образцово-показательные города, символизирующие мощь советской империи, способной освоить даже отсталые отдаленные окраины, ехали добровольцы со всего Советского Союза.

Так высоко в горах образовались «русские» островки: Рогун, Нурек, Малисай, Шуроб, Янгиабад. Коренные жители жестоко завидовали переселенцам. У приезжих была великолепная зарплата, в новоявленных городках обязательно наличествовали кинотеатры, стадионы, а ассортимент магазинов соперничал с московским. Сегодня почти все эти поселения превратились в города-призраки.

В восьмидесятые годы прошлого столетия шахтерский город Шураб был известен как «кочегарка» всего Таджикистана. Это был русский «островок». Жители окрестных кишлаков ездили сюда как на экскурсию. Получить здесь квартиру считалось огромной удачей. В городе было московское снабжение, людям платили очень большие зарплаты. Стиль жизни здесь был вполне европейский, и все местные таджики свободно говорили по-русски.

Когда попадаешь в нынешний Шураб, создается впечатление, что город пострадал от массированных налетов вражеской авиации: руины домов, редкие, с испугом глядящие на приезжего, одетые в лохмотья люди. Лишь полустертые вывески – клуб, магазин, Дом культуры – напоминают о том времени, когда в этом страшном месте была совсем другая жизнь.

В восьмидесятые годы в городе проживали около 16 тыс. человек. Сейчас здесь осталось четыре тысячи жителей. Главная причина бегства людей – закрытие большинства шахт. Если в советское время в год добывалось около 10 млн. тонн угля, то сегодня от силы 30 тыс. тонн. В советское время здесь работало 3 тысячи рабочих, а сейчас лишь около 400 человек.

Зимой дома не отапливаются, температура в квартирах опускается ниже нуля. Водопровод в городе фактически не работает, и местные жители вынуждены выстраиваться с ведрами у машин с цистернами.

Трехкомнатную квартиру в Шурабе можно купить за несколько сот долларов. Но даже за такие деньги их тут не покупают. Дома попросту ломают, а добытый строительный материал вывозят жители соседних кишлаков. Бывший городской парк, которым когда-то так гордились шурабцы, сегодня превращен в пастбище для скота. А стадион, где когда-то любила тренироваться уроженка города пятикратная чемпионка мира по гимнастике Нелли Ким, сегодня распахан под огороды.

Пожалуй, в наиболее плачевном положении оказались здесь местные русские – их в городе осталось около 800 человек, и почти все они пенсионеры. В отличие от таджиков, у них нет родственников, которые могут помочь им. Чтобы хоть как-то свести концы с концами, местные славяне ходят пешком в находящийся в 12 километрах районный центр Исфара и продают на базаре личные вещи.

Другим таким русским анклавом был город Чкаловск на севере Таджикистана. Это был первенец атомной промышленности СССР: из урана, добытого и обогащенного здесь, был запущен первый атомный реактор и сделана первая советская атомная бомба. После распада СССР город покинуло около 80 процентов населения. В опустевшие квартиры заселились жители окрестных деревень. И сегодня этот бывший первенец советской энергетики практически не отличается от обычного таджикского кишлака.

Похожая судьба постигла почти все такие городки. Однако есть, по крайней мере, одно исключение. Шахтерский городок Янгиабад (раньше здесь добывали уран) выручила относительная близость к Ташкенту. Ташкентцы стали скупать квартиры в Янгиабаде (стоимостью меньше 1000 долларов), как дачи.

Конечно же, запущенность сохраняется сегодня и в Янгиабаде. Так, например, памятник Петру Чайковскому из-за обветшалости приобрел неожиданные черты: у композитора появилась «маска» – и он стал похож на Фантомаса. Однако для этого неожиданного курорта подобное оказалось даже плюсом: ташкентцы любят фотографироваться у этой новой «достопримечательности».

Сегодня в Янгиабаде трудно увидеть шахтеров, однако и зимой и летом полно ташкентцев. Летом здесь можно спасаться от ташкентской жары и бродить по горам, а зимой кататься на горных лыжах. Так, один предприимчивый местный житель построил здесь небольшую канатную дорогу и оборудовал трассу. И, по горькой иронии судьбы, грандиозные планы Москвы по покорению труднодоступных горных районов Центральной Азии закончились появлением небольшого курортного городка в 100 километрах от Ташкента.

Республики Центральной Азии все более напоминают типичные страны третьего мира, а пришедшие в упадок бывшие «стройки века» служат лишь напоминанием, что не так давно в этом регионе была совсем другая жизнь.

6. Русский Лувр в песках Кызылкумов

Каракалпакия (автономная республика на севере Узбекистана) – без преувеличения самый неблагополучный и захолустный регион даже в нищей Средней Азии.

Практически всю ее территорию занимает пустыня Кызылкум. Жизнь в этих суровых и скудных на растительность краях издавна была нелегкой и требовала изрядной выносливости, но после экологической катастрофы Аральского моря положение здесь стало просто угрожающим. Бывшие портовые города превратились в поселения-призраки: пустынные улицы, закрытые полуразрушенные магазины, кинотеатры, дома культуры. Посреди песков стоят проржавевшие судна, среди которых бродят стада коз.

На дне высохшего моря (Аралкум, как окрестили его местные жители) накоплены миллионы тонн ядовитых солей, попавших сюда за десятилетия вместе со стоками с полей. Ветры разносят их на сотни километров. Пустыня наступает на поселения Каракалпакии, и иногда возникает почти физическое ощущение, что скоро они будут поглощены ею.

Однако и в таком гиблом месте есть свое чудо. В столице Каракалпакии – городе Нукусе расположен музей, прозванный в западной прессе «Лувром в пустыне Кызылкум». Здесь хранится вторая по значимости коллекция русского авангарда.

«Более богатое собрание есть только в Санкт-Петербурге, в Русском музее, – уверяла меня директор Нукусского музея Мариника Бабаназарова. – Помимо полотен таких классиков авангардизма, как Любовь Попова, Роберт Фальк, Давид Штеренберг, Александр Куприн, у нас хранится много работ художников, которым в условиях «железного занавеса» не удалось добиться широкой известности. Искусствоведы со всего мира специально приезжают к нам, чтобы открыть пока неизвестных, но поистине великих художников».

Феномен музея прежде всего связан с именем его основателя – Игоря Савицкого. Он родился в 1915 году в Киеве в семье либеральных буржуа. Игорь получил хорошее образование, свободно говорил по-французски (в семье была гувернантка-француженка). Его родители часто бывали в Европе, были в курсе всех новостей культурной жизни Франции, Австрии, Германии и привили детям отличный художественный вкус.

В 1950 году выпускник Московского художественного института Игорь Савицкий приехал в Каракалпакию для работы в археологической экспедиции. Живописные кочевья каракалпаков, суровая красота пустыни Кызылкум, развалины древних городов и зороастрийские капища настолько пленили молодого художника, что он решил променять Москву на эту чудовищную азиатскую глушь.

Здесь он пишет изумительные пейзажи земли, ставшей для него тем, чем была Полинезия для Гогена. «Наш старьевщик», как ласково называли Игоря Савицкого каракалпаки, постоянно разъезжает по аулам в поисках старинных предметов, проводит археологические раскопки.

Однако главным делом этого «среднеазиатского Третьякова» стало создание уникального музея. Воспользовавшись удаленностью города от центра и большого начальства, Савицкий, страстный поклонник русского авангарда, стал собирать его по всему Советскому Союзу.

Местное руководство ему полностью доверяло и даже в мыслях не могло предположить, что он делает по тем временам нечто «крамольное». Пользуясь этим, Савицкий на государственные деньги покупал картины авангардистов. В других регионах страны картины этого направления либо уничтожались, либо – в лучшем случае – пылились в запасниках.

В 1984 году Игоря Савицкого не стало, похоронен он был на нукусском русском кладбище. «Гениальному спасителю красоты от благодарных потомков» – написано на могильном памятнике.

7. Ислам с буддийским оттенком, или Потомки воинов Александра Македонского

Памир – единственный уголок земли, где почти все коренные жители – исмаилиты, последователи шиитской секты ислама, испытавшей сильное влияние буддизма, индуизма и даже греческой философии.

Учение исмаилитов изобилует сложными философскими понятиями. По представлениям исмаилитов, Аллах – это Бог-абсолют, породивший мировой разум, который в свою очередь породил мировую душу. Мировая душа создала материю, доступную восприятию. Исмаилиты верят в переселение душ, а молятся, в отличие от остальных мусульман, не пять раз в день, а только два. Неудивительно, что большинство мусульман не одобряют столь своеобразную интерпретацию ислама и считают исмаилитов язычниками.

Сегодня «Крыша мира» поделена между тремя государствами: Таджикистаном, Афганистаном и Китаем.

Хотя формально народности таджикского Памира (или Горно-Бадахшанской автономной области) и считаются таджиками, их язык, религия, пища и обычаи разительно отличаются от метрополии. Даже внешне памирцы совсем не похожи на таджиков. Среди них попадаются голубоглазые и светловолосые. Сами жители Горного Бадахшана любят объяснять этот парадокс достаточно спорной версией: дескать, они – потомки воинов армии Александра Македонского, который действительно побывал в этих краях.

Памирские женщины очень красивы и достаточно независимы. Они никогда не носили паранджу и отнюдь не приучены раболепно подчиняться своему мужу.

Местная пища также очень мало похожа на среднеазиатскую. Так, памирцы практически не едят плов, зато обожают жареную картошку с мясом. Местный чай напоминает, скорее, суп: в него добавляют соль, масло, молоко и грецкие орехи. Достаточно терпимы бадахшанцы и к алкоголю: практически в каждом доме гостю здесь предложат самогон из тутовника.

Гостеприимство обитателей Горного Бадахшана просто поразительно: любого путника бесплатно пустят на ночлег в любом деревенском доме и от души накормят всем, что бог послал.

Автомобильное движение между кишлаками очень редкое, а наиболее отдаленные небольшие поселения и вовсе не доступны на машине. Автобусное сообщение здесь отсутствует еще с советских времен, а попутку приходится ждать часами (зато любая машина подберет путника).

В этом есть свои плюсы: можно путешествовать между кишлаками пешком, наслаждаясь великолепными видами гор. А о ночлеге и еде, как говорилось выше, не стоит беспокоиться.

Итак, Памир совершенно не похож на Таджикистан – да и вообще страну с мусульманской культурой. Местные мазары (могилы мусульманских святых) поразительно напоминают буддийские сакральные монументы.

Есть тут и древние буддийские ступы. И это неудивительно: ведь Памир непосредственно граничит с индийскими Гималаями. Согласно одной из версий название «Памир» истолковывается как подножье Митры (ведического и индоиранского божества).

Дома исмаилитов тоже разительно отличаются от таджикских. Жилище должно быть моделью вселенной в миниатюре. Обязательный архитектурный элемент – пять столбов. Они названы именами пяти святых: Мухаммеда, Али, Фатимы, Хасана и Хусейна.

Духовный лидер исмаилитов, «наместник Бога на земле» Ага-хан IV проживает в Европе и считается одним из богатейших людей планеты. Выпускник Гарварда, он сегодня пытается объединить своих единоверцев в «единый духовный имамат».

Лидер исмаилитов не только помогает им получить образование (он создал университет в столице таджикского Памира, городе Хороге), но и оказывает им весьма значительную финансовую поддержку.

Ага-хан дважды – в 1995 и 1998 годах – посещал Горно-Бадахшанскую автономную область на Памире. Благодаря соглашениям, достигнутым с руководством Таджикистана, в Горный Бадахшан потекла обильная гуманитарная помощь. Можно без преувеличения сказать, что ныне именно дотации Ага-хана составляют основу экономики таджикского Памира. Сегодня в Таджикистане шутят, что Горный Бадахшан превратился в «маленькую империю Ага-хана».

Увы, к сожалению, у памирцев есть и другой, менее праведный, источник дохода. Таджикский и афганский Памир разделяет река Пяндж. С таджикского Памира как на ладони видны афганские кишлаки, и с гражданами соседнего государства можно перекрикиваться под шум горной реки. Граница здесь практически прозрачна, чем и пользуются контрабандисты. Основной товар из Афганистана – это, понятно, наркотики, главным образом опиум.

В качестве плавсредства контрабандисты используют обычную автомобильную камеру, к которой пришивают дно. Гребут деревянными лопатами. Нелегальные переправы действуют практически в каждом пограничном кишлаке.

Возможно, именно близостью Афганистана объясняется почти феноменальная любовь памирцев к России. Здесь любят подчеркивать, что Памир присоединился к России добровольно, чтобы русские защищали местных жителей от набегов афганцев.

О советской эпохе, когда регион жил на дотациях центра, вспоминают как о золотом веке. Бадахшанцы очень любили учиться, и по доле населения с высшим образованием Памир занимал первое место в СССР.

Но сегодня уже не до учебы. Ведь не будешь же жить лишь на подачки Ага-хана. Заниматься же контрабандой наркотиков, к счастью, соглашаются далеко не все. Поэтому очень многие отправляются на заработки в Россию.

Неудивительно, что к властям Таджикистана здесь относятся не слишком тепло и отнюдь не рады, что оказались гражданами нового независимого государства. Таджиками бадахшанцы себя не считают и прекрасно помнят, как во время гражданской войны таджики (точнее, власти республики) устроили блокаду региона. Тогда, если бы не тот же Ага-хан, памирцы попросту умерли бы с голоду. Здесь любят помечтать на тему «вот если бы Россия нас взяла к себе», хотя и понимают, что это нереально.