Текст книги "Записки странствующего журналиста. От Донбасса до Амазонки"

Глава 3
Путешествия по Грузии

Сейчас в связи с политическими коллизиями между Кремлем и Тбилиси довольно много говорят о нелюбви грузин к русским. Как человек, неоднократно бывавший в Грузии с советских времен, ответственно заявляю, что это полная клевета.

Впервые я попал в Грузию в застойные годы, когда отправился на велосипеде из Сухуми в Батуми. Абхазов я так и не встретил, а вот грузин запомнил очень хорошо. Например, хочу сигарет купить. Вроде бы простое действие, но не в Грузии.

– А ты откуда?

– Из Москвы. На велосипеде в Батуми еду.

– Возьми сигареты, а денег не надо.

Я было пытался спорить, но переубедить местных было трудно. В ресторанах я тоже питался в основном бесплатно, а вечером меня кто-нибудь приглашал ночевать.

Но были и трудности: тогда у грузин был своеобразный вид спорта – нужно было угостить (отказаться было почти невозможно) туриста вином.

А как-то я с другими студентами МГУ решил пойти зимой в горы в Грузии. У одного из нас был приятель-грузин в небольшом городе. По его мнению, идти в горы было очень опасно, и он решил нас отговорить таким образом: каждый день нам устраивали застолья. На первом тосте мы «вышли из села», а где-то на десятом «дошли до снега». Чтобы как-то отрезветь, я слинял из-за стола и попросил в первом же деревенском доме воды, но мне вынесли коньяк (оказывается, если путник просит воды, то его нужно вином накормить).

Немного по-другому встретила меня Грузия во время боев со звиадистами в Мингрелии. Денег у меня с собой по местным меркам было просто немерено, но вот купить на них, кроме чачи, было нечего. Правда, беженцам раздавали бесплатно хлеб, и меня как гостя пропустили без очереди.

На железнодорожной станции я забыл диктофон, и дежурный хотел его себе присвоить, но потом все же посовестился и вернул. В Кутаиси мне по блату в местной администрации дали номер за 30 долларов (платил я в руки), который, как оказалось, стоил десять. В общем, во время разрухи грузины чуть-чуть поплохели. Но тоже не до конца.

Так, например, со звиадиастами воевали бойцы «Мхедриони», возглавляемые вором в законе и по совместительству профессором искусствоведения Джабой Иоселиани. Эти «воины», одетые в самую разнообразную и нелепую одежду (мне приходилось видеть даже боевиков, выряженных в ковбоев), занимались не столько восстановлением территориальной целостности, сколько личным обогащением. «КамАЗы» с награбленным непрерывным потоком шли в сторону Тбилиси.

Расположившись в домах предусмотрительно сбежавших местных жителей, «солдаты» растапливали печки хозяйской мебелью. Степень блаженства была столь велика, что защитники территориальной целостности ленились выходить на улицу и справляли нужду прямо в комнате.

Но со мной как гостем эти бандиты были очень гостеприимны и все время пытались накормить меня награбленными продуктами.

Джаба Иоселиани в открытую оправдывал мародерство своих подчиненных. «Война есть война. Нам нужно думать не о таких мелочах, а о том, как уничтожить главного мародера – Ардзинбу», – убеждал меня искусствовед.

Как это ни парадоксально, лидер «Мхедриони» действительно производил впечатление интеллигентного и по-своему очень обаятельного человека. Я искренне верю, что его диплом искусствоведа не был куплен.

Ради объективности отмечу, что я не беспристрастен к Джабе Иоселиани, так как этот человек спас мне жизнь. Я решил из Мингрелии пойти в Абхазию и был схвачен разведкой «Мхедриони». Разговор принимал вначале нехороший оборот:

– Мне это парень ни хрена не нравится, он телевизоры на наших бэтээрах фотографировал, – говорил один из боевиков. Но в конечно итоге, так как я подчеркивал свое знакомство с Иоселиани, меня решили лично доставить к лидеру «Мхедриони».

Джаба Иоселиани первым делом налил мне бокал вина и извинился за грубость своих подчиненных:

– Дикие они у меня совсем, не знают, как надо себя с журналистами вести! Батоно Игорь! Вы действительно много знаете, так что я вас лично прошу сейчас в Абхазию не идти. В следующей командировке там побываете.

Потом я приезжал в Грузию уже в более благополучное время. Нет, насильно меня больше уже никто не спаивал, да и деньги с меня охотно брали (для местных я был богат), но были предельно доброжелательны и радушны. Пожалуй, для меня между советскими и военными крайностями этот вариант был оптимальным.

Глава 4
Среднеазиатские зарисовки

1. Немного туризма – край гор, пустынь и минаретов

Средняя Азия – несомненно, один из самых экзотичных регионов бывшего СССР. Тому, кто любит необычное и готов мириться с небольшими бытовыми трудностями, стоит отправиться сюда. Здесь действительно очень интересно и, кстати, баснословно дешево.

Самарканд, Бухара, Хива – эти города по праву считаются цитаделью среднеазиатской мусульманской культуры. Можно часами бродить по их живописным узким улочкам, любоваться старинными дворцами и мечетями, копаться в торговых развалах со всякой всячиной.

Надоело? Поднимитесь на минарет крупнейшей мечети и посмотрите на город с высоты птичьего полета – вид откроется восхитительный.

Центр местной общественной жизни – базар. Любая покупка здесь благодаря шуткам продавцов незаметно превращается в увлекательное театрализованное представление. Вечер приятно завершить в одной из чайхан, неспешно потягивая ароматный чай из пиалы, наслаждаясь журчанием фонтана и пением томящихся в клетках птиц. Ночевать лучше всего в одной из маленьких гостиниц с «сохраненным колоритом», устроенных в домах зажиточных горожан XIX века.

Древние города – идеальное место для дегустации таджикско-узбекской кухни. Если на Кавказе царит культ вина, то в Средней Азии – культ еды. Гостей здесь встречают непременной фразой: «А сейчас мы немножечко покушаем!»

Конечно же, главное местное блюдо – плов, рецепты которого очень сильно разнятся по регионам. Хороший плов непременно готовится на дровах и в старом пропитанном жиром казане. Однако, как честно предупреждают повара (их здесь называют мастерами), заранее не узнаешь, каким получится блюдо. Ведь его приготовление – акт подлинного творчества.

Очень популярен в Средней Азии лагман – наваристое блюдо из мяса, овощей, домашней лапши и густого бульона. А в некоторых районах Узбекистана готовят и древнее блюдо кочевников – тандыр-кебаб: куски баранины, запеченные в глиняной печи.

Любят в Средней Азии и различные сладости, которые здесь поэтически называют родственниками торта, а также сухофрукты и орешки. Все это обязательно запивается чаем из пиал. Кстати, налить полную пиалу гостю считается оскорблением. Это расценивается как намек: мол, пей и уходи. Пиалу полагается наливать с уважением, то есть до половины, а затем следить: не нужно ли подлить гостю новую порцию чая.

Когда вдоволь налюбуетесь антуражем средневекового мусульманского города, пресытитесь пышными пиршествами и долгими чаепитиями, отправляйтесь в Каракалпакию. Дорога идет по мрачной, почти безжизненной пустыне; лишь изредка промелькнет чья-то юрта или покажется кочевник на верблюде. После утомительного пути наконец видны затерянные в песках древние разрушенные крепости Хорезмской империи.

Или же езжайте в горы. В Киргизии можно поселиться в юрте, питаться здоровой молочной и мясной пищей, кататься на лошадях.

Увы, приходится признать, что, хотя в реальности опасности для приезжих в Средней Азии минимальны, путешественников здесь не так много. Неразвитая социальная инфраструктура, политическая нестабильность – все это отпугивает туристов.

2. Гражданская война в Таджикистане

В качестве журналиста я был на гражданской войне в Таджикистане с ее первых дней и вплоть до ее окончания. Человеческая память избирательна и, конечно, многие впечатления уже попросту забылись. Однако и тех историй, что я помню, достаточно, чтобы показать ужас происходившего.

Зимой 1993 года в Душанбе не топили, и в каждой квартире стояли печки-буржуйки. Газа в городе тоже не было, готовили во дворе на кострах. В качестве топлива пилили деревья на улицах: до войны Душанбе был очень зеленым. Цена на квартиры в Душанбе в те дни приблизительно равнялась стоимости отправки контейнера с вещами в Россию. На душанбинских барахолках торговали по смехотворным для Москвы ценам. Лично меня поразила даже не торговля золотом за треть московской стоимости, а товары наименее удачливых коммерсантов. Продавали все: сломанные будильники, откровенно рваные ботинки.

В городе процветала проституция. Девушка на ночь здесь стоила лишь около 10 долларов, но можно было и попросту купить женщине продуктов. Не знаю, правда ли это, но приходилось слышать, что в горах, где из-за войны было особенно туго с продуктами, женщину можно было купить и за банку тушенки. Возможно, это преувеличение, но в кишлаках было действительно очень тяжело.

Впрочем, в Душанбе среди жриц любви преобладали местные славянки. Основными клиентами голодных душанбинок были российские военнослужащие, получающие по местным меркам просто бешеные деньги.

В середине 90-х вечерняя жизнь бара душанбинской гостиницы «Таджикистан» напоминала сценки отдыха американских солдат в сайгонском вертепе из западного фильма 70-х. Под бравурную музыку полузабытых уже западных ансамблей пировали военные-контрактники и офицеры российской армии. «Смирновская» лилась рекой, баночное пиво закупалось ящиками – военнослужащие, расслабляясь после боевой службы, тратили деньги легко, без сожаления.

Штатских мужчин здесь почти не наблюдалось – зарплату жителям республики не выплачивали годами, и среднему душанбинцу не по карману была не то что бутылка импортной водки, а даже обычный хлеб. Коротать вечера российским военнослужащим помогали местные русские красавицы. Взять проститутку на ночь здесь стоило всего лишь 20 долларов, но многие контрактники экономили и брали за эту же цену одну женщину на троих: предложение превышало спрос, и девушка обычно не возражала.

Было бы неверным считать всех сидящих в баре девушек путанами. Многие из них просто приобщались к «красивой», почти недоступной для них жизни, не теряя надежды, что кто-нибудь из военных оценит их по достоинству и, кроме постели, предложит руку и сердце. Местные газеты заполняли объявления: «Выйду замуж, познакомлюсь с российским военным».

Столь высокая популярность бойцов российской армии объяснялась просто. Их зарплата по местным меркам – просто фантастическое богатство. К тому же, для многих таджикистанских славянок «военный – это не профессия, а средство передвижения» (современный вариант «застойной» шутки о евреях). Связав с ним судьбу, девушка через некоторое время уедет в богатую и сытую – по здешним представлениям – Россию.

«Страшноватая все-таки страна этот Таджикистан. Я только приехал и пошел прямо в форме погулять по парку, – рассказывал мне офицер-контрактник. – Подходит ко мне русская женщина лет двадцати пяти, миловидная, интеллигентная. Спрашивает, давно ли я служу в Таджикистане. В общем, разговорились. Она предложила мне себя на ночь, а взамен попросила купить ей продуктов на неделю. Ну, скупил я полрынка, приехали мы к ней, а там ее мать. И что меня поразило – старушка была мне очень рада. «Если бы не такие, как вы, то мы бы давно с голоду подохли!» – сказала она со слезами на глазах».

Несмотря на то, что формально в Таджикистане коммунисты («Народный фронт») воевали против «исламско-демократической» оппозиции, в реальности это была типичная межплеменная война, подобная резне между хуту и тутси в далекой Руанде.

Таджики так и не сформировались в единую нацию: каждый регион имеет свой диалект и свои особые обычаи. Во время войны выходцы из Худжанда и Куляба воевали за «красных», а гармцы и памирцы – за «исламо-демократов». При этом этническими чистками не гнушались обе противоборствующие стороны. Очень популярной тогда была проверка с помощью детской считалочки, выявлявшей диалект того или иного региона. Если «экзаменуемый» произносил считалочку неправильно, то его тут же убивали.

Уже после войны, в начале 2000-х, в одном из кишлаков Гарма на юге Таджикистана я познакомился с директором местной школы Азизом. Меня поразил взгляд этого человека – казалось, что он воспринимает окружающий его мир не как реальность, а как декорации надоевшего спектакля.

За несколько лет до этого Азиз был полевым командиром оппозиции. Однажды в его кишлак на пограничной реке Пяндж нагрянули кулябцы и стали поджигать дома. Азиз с афганского берега наблюдал в бинокль, как горит его дом. Ночью он переправился через реку и пришел на родное пепелище. Соседи-узбеки (их кулябцы не трогали) рассказали ему подробности. Один из боевиков, войдя в дом, сразу же ударил четырехлетнего сына Азиза по лицу. Другой стал его стыдить. Тогда боевик направил автомат на укорявшего его товарища и закричал: «Его отец моджахед, и он вырастет моджахедом! А если ты будешь защищать этих проклятых гармцев, то я застрелю тебя самого!». Убивать мальчика не стали, его выгнали на улицу и подожгли дом. Жена Азиза схватила ребенка на руки и побежала к родственникам. Но малыш не выдержал стресса, и мать пришла в соседний кишлак уже с мертвым ребенком.

Непосредственным свидетелем зверств я не был, но наблюдал, как вели себя боевики во враждебных им регионах. А вели они себя здесь как откровенные оккупанты. Так, при мне «кулябцы» избили торговца прикладом автомата только за то, что у того не было нужной марки сигарет. Я видел, как боевик «Народного фронта», угрожая автоматом, заставил водителя автобуса ехать по очень опасной дороге в гору, совершенно не заботясь о том, что спуститься обратно (вниз ехать гораздо труднее) для него будет чрезвычайно рискованно. О таких «мелочах», как мародерство и грабежи, я даже не упоминаю.

Не отличалась мягкостью и оппозиция. Когда в 1996 году исламистам удалось выбить из Гарма правительственные войска, они установили здесь режим средневековья.

Даже сам внешний вид спустившихся с гор партизан вызывал у их односельчан ужас: все они носили длинные, до груди, бороды и спускающиеся ниже плеч волосы. Под угрозой наказания моджахеды заставляли всех местных жителей ходить на пятничную молитву в мечеть. Женщины были обязаны появляться в общественных местах в платках, закрывающих шею и волосы. Категорически была запрещена продажа спиртных напитков и сигарет. Провинившихся били в мечетях, причем почему-то не палкой, как полагается по шариату, а снарядом от ручного гранатомета. За курение полагалось двадцать ударов, за употребление алкоголя – сорок, за прелюбодеяние – сто. Другим распространенным наказанием было посадить человека в закрытую цистерну, а потом бросать в нее камни. Как правило, у несчастного лопались барабанные перепонки.

3. Как я разочаровался в среднеазиатской демократии

В гражданской войне в Таджикистане я однозначно поддерживал оппозицию. Объяснялось это достаточно просто: оппозиции противостояли люди с коммунистическими, просоветскими убеждениями. В те годы я ненавидел коммунистов столь сильно, что готов был поддержать любого, кто выступал против них.

В реальности же как раз не «коммунисты», а исламисты, слегка разбавленные местными «демократами», проявили чисто большевистское неуважение к мнению населения. Дело в том, что в 1991-м кандидат от оппозиции талантливый кинорежиссер Давлат Худоназаров проиграл выборы бывшему первому секретарю коммунистической партии Таджикистана Рахмону Набиеву. Оппозиция не смирилась с поражением и организовала многотысячные непрерывные митинги, плавно переросшие в гражданскую войну.

В разговорах со мной лидеры оппозиции часто говорили мне о «руке Кремля», о том, что в реальности они воюют не с «Народном фронтом», а с Россией. Однако в реальности по-настоящему убедительных и неопровержимых доказательств помощи Москвы «красным» не было. Да, в сентябре 1992 года во время наступления исламской оппозиции офицер расположенной в Таджикистане 201-й российской дивизии Махмуд Худой-бердыев вывел российские танки и направил их на помощь Сангаку Сафарову. Этот эпизод, по мнению многих, переломил ситуацию в гражданской войне, и именно с него началось наступление антиисламистов. Однако, по версии Москвы, Худойбердыев действовал по собственной инициативе.

Весьма интересны и признания скандально известного экс-полковника ГРУ Владимира Квачкова, который утверждает, что руководство России, Узбекистана и Казахстана поручило ему организовать антиисламистское движение в Таджикистане. Как утверждает Квачков, для этой цели не удалось подобрать другого лидера, кроме «чисто советского человека», уголовника с 23-летнем стажем Сангака Сафарова. Но опять же – нет твердой уверенности в том, что полковник не преувеличивает своей «роли в истории».

Но – вне зависимости от того, помогал или нет Кремль «Народному фронту» – у Кремля были достаточно серьезные резоны поддерживать противников оппозиции.

«Демократы» в объединенной таджикской оппозиции составляли ничтожное меньшинство, а костяк ее составляли сторонники исламского государства. Практически очевидно, что придя к власти (вспомним опыт иранской революции), исламисты бы быстро расправились со своими временными попутчиками – демократами и создали бы враждебное России исламское государство.

К слову сказать, человек европейской культуры Давлат Худоназаров достаточно быстро разочаровался в своих союзниках-исламистах. Во время наших встреч во время гражданской войны он часто хотел отмежеваться от действий исламистов, подчеркивая, что это люди «совсем не из его круга» и что он с ними познакомился лишь незадолго до президентских выборов.

Как-то я его спросил, что за люди «молодежь города Душанбе» (этим странным термином в таджикской столице называли вооруженных уголовников, поддерживающих оппозицию).

– Я думаю, что это вооруженные люди, живущие в Душанбе, – устало сказал мне Худоназаров и неожиданно добавил: – Все это очень плохо, у меня душа устала болеть за Таджикистан.

Еще больше подточил мою веру в демократию в Средней Азии мой личный опыт работы правозащитником в регионе. Местные оппозиционеры и правозащитники оказались ничуть не лучше (если не хуже), чем те диктаторы, с которыми они боролись. Подавляющая часть этих борцов за справедливость была обеспокоена лишь получением гонораров с Запада. Так, во время судебных процессов над исламистами в Узбекистане западные правозащитники давали около $10 за копию приговора (для местных достаточно большие деньги). И вместо того, чтобы как можно быстрее передать эти документы огласке, их среднеазиатские коллеги прятали эти документы друг от друга, чтобы самолично обменять обличающие документы на вожделенные доллары. Безусловно, среди местных борцов за справедливость попадались и честные люди, но доля таких была удручающе низка.

Кроме того, среди среднеазиатских диссидентов было очень много людей с, мягко говоря, неадекватным поведением. Так, лауреат премии Human Rights Watch и самый известный и популярный на Западе узбекский правозащитник 90-х годов прошлого столетия использовал адресованное ему письмо от узбекских властей в качестве туалетной бумаги, а затем факсом послал этот «ответ» отправителю. Однако несколько лет назад этот борец за справедливость жестоко обиделся на Запад за то, что он (Запад) стал иметь дело и с другими правозащитниками, и немедленно перешел на сторону властей.

Свято место пусто не бывает: и сейчас наиболее известная узбекская диссидентка не только имеет справку от психиатра, но и сама признает, что у нее определенные проблемы с психикой.

Интересна и судьба бывшего председателя не признаваемого Ташкентом Независимого союза журналистов. Этот молодой человек жил (и отнюдь не платонически) у себя на квартире с малолетними беспризорниками. Когда же его посадили, то весь западный мир просто захлебнулся от возмущения: все были уверены, что храбрый и принципиальный репортер невиновен, а власти мстят ему за его профессиональную деятельность.

Благодаря титаническим усилиям американских дипломатов «узник совести» скоро был освобожден и оказался в США. Однако после нескольких дебошей и контактов с полицией храбрый правозащитник разочаровался в американской действительности. Он стал распространять в интернете сообщения о бесправной фашистской Америке, подозревал, что ЦРУ вставило ему в мозг специальную машинку, жаловался на США английской королеве и просился домой (денег на билет у него просто не было).

К слову сказать, западные правозащитники, работавшие в Средней Азии, были очень хорошие и честные люди. Но их идеализм граничил с крайней наивностью: они искренне верили, что весь мир должен жить по тем же правилам, что за века сложились на их сытых благополучных родинах. Если честно, их мессианство и безапелляционная уверенность, что все должно быть как у них, меня раздражали. Это были типичные, если использовать терминологию братьев Стругацких, «прогрессоры». Только менее умные и глубокие, чем герои фантастического романа советских фантастов.

Кстати, и у этих в целом хороших людей, похоже, были изъяны. Есть подозрения, что защищать они были готовы только своих. Так, как-то я захотел дать заметку о нелестном, нарушающем права человека поступке чиновника американского посольства в одном из государств региона. Увы, ее отклонили: не наша тема. Несколько лет назад киргизские власти не пустили в республику постоянно проживающего здесь десятки лет с семьей (имеющего квартиру!) политолога с российским паспортом. Отказ во въезде (де-факто домой) объяснялся тем, что ученый писал нелестные вещи о киргизских властях. Я уже из США связался с одним из занимающихся Киргизией западных правозащитников, но тот мне ответил, что они не собираются защищать политолога, так как он «совсем не демократ». Это была правда, к слову сказать, и я отнюдь не разделял взгляды этого человека, но какая разница, если в данном случае он пострадал (и серьезно!) за свои убеждения?!