Текст книги "Партия в шестиугольные шахматы"

– Вы решили попотчевать меня житейскими мудростями? Я могу вас отблагодарить: не каждый солдат мечтает стать генералом, но каждый солдат норовит быть поближе к кухне.

Незнакомец расхохотался. Если конечно, издаваемый им клекот, можно было признать за хохот. Но незнакомец, несомненно, порозовел.

– Итак, Виталий, я вижу, вы немного отошли от приступа неприятия меня и моих слов. Давайте вернемся к нашей теме. Круговое движение обеспечивает устойчивость, но у него могут быть разные орбиты…

– С чего вы взяли, что я «отошел»? И что я с вами согласен. Вот, пуля. Она же не бумеранг, обратно не возвращается, если, конечно, отбросить метафоры на этот счет.

Незнакомец отмахнулся от слов Виталия, как от назойливой мухи:

– Точность полета пули обеспечивается ее вращением. А вращение она получает при прохождении нарезки в канале ствола. Я все же хочу вернуться к вашему вопросу. Вы желаете перейти на новую, более высокую орбиту?

Теперь расхохотался Виталий.

– У вас, что, есть конкретное предложение от Горыныча?

– Нет, конкретные предложения от Горыныча будут высказаны самим Горынычем. Я лишь ввожу вас в курс дела, если так можно высказаться.

– Интересный у вас «курс дела». Сначала вы утверждаете, что я в своей жизни зациклился, а потом спрашиваете, не желаю ли я перейти на новый уровень. Вы случайно игры не пишите?

– Случайно и не случайно, нет. А вот популярность уровневых игр, по-видимому, действительно основана на некоторой, э-э… схожести с жизнью. Схожести не ситуациями, ситуации в них сказочные, а схожести внутренней логикой. Это вообще очень интересный вопрос, что есть игра в жизни человека? Не компьютерная даже, а игра вообще.

– Да? У вас и на этот счет есть, что сказать?

– Есть. Хотя эти мои суждения неимоверно спорны. Я думаю, компьютерные игры на сегодня венец эволюции игр вообще, а в долгосрочной перспективе начало их вырождения, как информационные технологии вершина технологий сегодня и смерть реальных технологий завтра. Вы можете не согласиться, я и сам не вполне с собой согласен.

– Да ну?

– Да. Вы заметили, Виталий… ну, если вы в детстве читали фантастику двадцатого века, так вот, если вы ее читали, вы, наверное, заметили, что тогдашние фантасты предсказывали бурное развитие технологий, вплоть до полетов в другие звездные системы, создания обитаемого мира в каменной, ледяной или испепеляющей пустыне, продление жизни, et cetera, но никто из них не предсказал рождение виртуального мира, прямо здесь, на земле, почти в каждом доме. Компьютеры у них были средством вычислений, записи информации…, но никак не источником другой реальности. Максимум, чего опасались, это попасть во власть роботов, но и роботы не были виртуальными мемами.

Незнакомец перевел дух, похоже, он сам не ожидал от себя столь вдохновенной речи. Виталий взглянул на незнакомца без иронии.

– И в чем же вы с собой не согласны?

Незнакомец слегка вытянул шею и поправил воротник, как будто он ему давил.

– Я уже говорил, я сам отчасти виртуален. И рубить сук, на котором сидишь…

Виталий оживился.

– Точно-точно, говорили. А в чем ваша виртуальность?

Незнакомец огляделся, как будто, собирался сделать что-то такое, что не должно стать достоянием случайных прохожих. Но на собеседников, похоже, никто не смотрел. Незнакомец повернулся обратно к Виталию и аккуратно, не торопясь, растворился в воздухе.

Виталий развел руки в стороны и глуповато улыбнулся.

– Сдаюсь! Горыныч есть Горыныч. А его помощник есть его помощник. Сдаюсь. Где вы?

– Я здесь, – произнес незнакомец за спиной Виталия. Виталий повернулся «кругом» и козырнул незнакомцу.

– Сдаюсь. Ваша взяла. Но, все-таки, вы скажете, что затеял Горыныч?

– Не могу сказать ничего определенного. Просто сам точно не знаю. Но, если вы сдаетесь, то давайте доведем мою миссию до конца.

– Давайте. Вы говорили о новой, более высокой орбите. Но ведь, чтоб ее занять, нужен импульс извне, как фотон для атома.

– Браво, Виталий. Тут вы правы. Более того, есть еще одно «но». Атом поглощает фотон и переходит в состояние, более высокое по энергии. Но это состояние неосновное, возбужденное, а потому метастабильное. Вот как Советский Союз на месте Российской империи.

Уж на что Виталий успел привыкнуть к перепадам мысли незнакомца, но тут и он крякнул. «Вот это повороты! Такое ощущение, что он говорит в последний раз и торопится высказать все, что у него есть за душой».

– Советский Союз – возбужденное состояние? – спросил Виталий только, чтобы что-нибудь спросить.

– Именно! – воодушевился незнакомец.

– Именно, – повторил он уже спокойнее. – Советский Союз метастабильное и более высокоэнергетическое состояние. Высокоэнергетичностью объясняются прорывы в науке, технике, строительстве… Метастабильностью – контраст между запуском космических аппаратов и старушками, закутанными в ватники, бредущими с бидонами по непроезжей деревенской улице. В этом все: и успехи, и преступления. И с этим же связаны сейчас ностальгия и ненависть. Несмотря на развенчание идей, есть тоска, тоска по недосягаемому. Виталий, вы не удивляетесь красным демотиваторам? Вы же в соцсетях, наверняка, часто бываете.

– Не часто, – задумчиво ответил Виталий. – Но красные демотиваторы встречал…

– Да-да, – подхватил незнакомец, – лубочная картинка с уютным парком, дом культуры с колоннами на заднем плане, пионерки и мама с коляской на переднем. И подпись: «Это и есть коммунистический ад».

– Но вы же сами говорите, что картинка лубочная. Так может, это иллюзия, аберрация взгляда назад, и демотиватор сочинил тот, кто не знает или не помнит, как оно было.

– Виталий, лубок – это упрощенный до доходчивости образ. Лубок ни в коем случае не иллюзия. Простота, Виталий, бывает хуже воровства, когда она прикрытие стяжательству. Но иная простота идет от глубины понимания и глубины переживания. Понимаете, Виталий, именно сейчас, на середине горы, куда Россия откатилась за последние двадцать пять лет, хорошо видны и вершина, и подножие. И видно, где больше зелени, а где солнца, пусть даже испепеляющего солнца.

Незнакомец помягчел, на лице у него проступили морщинки, уголки губ поднялись, видно, ему самому понравились эти слова.

– Да, я все понимаю, – поморщившись, заговорил Виталий, – много раз слышал: выигранная война, индустриализация, научные институты, лаборатории, ВУЗы. Ученые даже набирались опыта за границей, а Капица вообще был любимым учеником Резерфорда… Но, не хотел бы я жить при Сталине.

– Разумеется. И никто бы на самом деле не хотел бы, даже тот, кто его сегодня боготворит. Но Сталин – это не просто история, это исторический мем, или олицетворение исторического мема, как вам угодно. И ладно бы только исторический. Он мем самоидентификации. Основа стратегической игры. Не в компьютере, но в сознании. Вы же, играя в стратегии, вряд ли желаете оказаться на месте игровых персонажей. Но играете, наверняка считая, что игра не просто развлечение, она вас еще и развивает?

– Вы опять заговорили загадками.

– Что поделать. Задание у меня такое. Вы все время спрашиваете, что вам предложит Горыныч. А предложит он вам перейти на новую орбиту в вашей жизни. Как – не знаю. Но в жизни, понимаете. Не в игре. Хотя, возможно, через игру. Вы хотите? Подумайте, ответ будет нужен не мне.

– Послушайте, все как-то… вперемешку, я ничего не понимаю, я просто тону в ваших словах. Мне нужно все переварить. И, конечно, мне нужно встретиться с Горынычем…

– Вы, Виталий, обязательно с ним встретитесь, да и наше общение, подозреваю, не последнее. А что касается слов, слова, как показывает опыт, пропадают куда реже, чем дела. По крайней мере, дело можно переделать, а вот слова переговорить не удается. Если их кто-то подхватил, то они уже не в нашей власти.

Виталий хотел было возразить, уж больно последняя мысль незнакомца показалась ему спорной, но тут случилось непредвиденное.

***

– Извините, товарищи, что вмешиваюсь. Я тут услышал, что вы СССР и Сталина обсуждаете…

На островке, у самой воды, прямо под балюстрадой ротонды стоял человек в драповом видавшем виды пальто поверх старой водолазки. Голова была покрыта перекошенной клетчатой кепкой. Человек этот оброс бородой, и не просто бородой, а бородищей, нижняя часть лица начисто была закрыта, только треснутая нижняя губа выставлялась из спутанных пегих с сединой волос. Крупный мясистый нос имел закругленный кончик, весь в тонких прожилках как в трещинках. Маленькие глазки из-под козырька кепки смотрели на Виталия и незнакомца пронзительно.

– Извините еще раз великодушно, но ваша метафора о возбужденном и метастабильном состоянии мне очень понравилась…

– А вы кто? – растерянно глядя на бородача, спросил Виталий.

– Я? – бородач хмыкнул, но хмыкнул по-доброму. – Я Арсений Игнатьич Путевой, старший научный сотрудник Института медийной философии. Бывший, разумеется, сотрудник, сейчас на пенсии.

Арсений Игнатьич подождал, не ответят ли что-нибудь занимательные собеседники, но, поскольку те молчали, продолжил:

– Я думаю, возникает вопрос, а что за энергия взвинтила наш с вами родной атом.

Арсений Игнатьич начал одышливо карабкаться вверх по склону островка к ротонде. «Уф-ф», – достиг он цели, снял кепку, под которой обнаружилась изрядная лысина, отер эту лысину ладонью и водрузил кепку обратно. «Прошу прощения, товарищи,» – Арсений Игнатьич извлек из внутреннего кармана пальто сигарету, а из бокового – зажигалку. Щелчок, вспыхнул огонек, перешел на белый сигаретный кончик, и Арсений Игнатьич с удовольствием затянулся.

– Прошу прощения, товарищи, – повторил он. – Так что же за энергия превратила серебряный век в свинцовый, а?

– Без Госдепа не обошлось? – ухмыльнулся Виталий. Незнакомец молчал.

– Ну, уж скорее, без германского генштаба. Но думаю, энергия эта не под силу никакому госдепу и никакому генштабу. Она мощнее и выше. И потому свинцовый век, конечно, не столь изящен, как серебряный, но он полнее и глубже. Глубже по всем деталям и, конечно же, глубже своей немыслимой трагедией. В серебряном веке трагедия была фарсом, намалеванной картинкой, насморком. Понимаете? Прошу прощения, товарищи.

Арсений Игнатьич сделал перерыв в своей речи, чтобы жадно затянуться сигаретой. Несколько глубоких затяжек подряд прервали монолог. Наконец, дымящийся огонек дошел до самого фильтра и крепким щелчком был отправлен восвояси.

– Понимаете? – повторил Арсений Игнатьич свой вопрос, но ответа опять не дождался. Незнакомец хмурился и принюхивался, но винных паров учуять никак не мог. Виталий скептически улыбался и внимательно разглядывал товарища Путевого, но это было внимание удивленное, внимание к новому учителю, неожиданно вошедшему в класс после летних каникул.

Арсений Игнатьич, вдохновленный отсутствием возражений (а впрочем, возражения его вдохновили бы еще больше), продолжил:

– В свинцовом веке энергия, ворвавшаяся в страну и бросившая ее вверх, – прекрасная метафора, ей-богу, прекрасная, да, эта энергия пронзила и перемешала все слои общества. Слои не только в социальном, но и в духовном, и в мировоззренческом смысле. Понимаете, товарищи? Все смешалось, от гнилого ила до белых кувшинок на поверхности. Вот так-то. Прошу прощения, товарищи.

Арсений Игнатьевич смущенно крякнул, он, по-видимому, и сам не ожидал от себя такой патетики. Незнакомец прервал свое молчание:

– Ил, смешиваясь с кувшинками, конечно, их попросту проглотил.

Арсений Игнатьич улыбнулся. Дрогнули над губой волосяные заросли, да и сама губа растянулась на полвершка.

– Прошу прощения, товарищи, – Арсений Игнатьич закурил следующую сигарету. – Отец мой, инженер Уралвагонзавода, Игнатий Иваныч Путевой в сентябре тридцать седьмого года в ночь с понедельника на вторник, это он точно запомнил, вылез из окна своей квартиры, когда в дверь уже ломились горячие сердца и чистые руки. Из окна он перебрался на пожарную лестницу, спустился вниз и бегом отправился на вокзал. Он давно взял за привычку до четырех утра спать одетым, все свои наличные деньги и документы класть на прикроватную тумбу. Пока вошли, пока искали, пока объявили в розыск, он уже был в поезде, по пути в Алма-Ату. – Арсений Игнатьич эту сигарету курил, не торопясь, как будто смакуя. И вдруг перескочил на предыдущую тему. – В этом перемешивании была глубочайшая трагедия, трагедия не только обрушения привычного мира, но и трагедия выстраивания возникшего хаоса в новую последовательность. Трагедия в создании мира настолько нового, необычного, что никому он не мог стать родным, могли только возникнуть новые привычки, тщетно принимаемые за новую любовь. А свинцовая энергия продолжала строить вопреки тому, что строительный материал крошился, не рассчитанный на такие нагрузки, истекая потом, а главное, кровью. Эта энергия была такой гигантской, какой может быть только энергия извне, из неведомого…

Арсений Игнатьич многозначительно замолчал, спокойно докурил сигарету и затушил ее о балюстраду ротонды.

– А что было дальше с вашим отцом? – спросил Виталий.

– Прошу прощения, товарищи… Отец мой был тише воды, ниже травы, устроился работать в библиотеку в маленьком городишке в Казахстане, потом даже в Алма-Ату перебрался. Проехала машина мимо него, пронесло, хотя долго он еще, не раздеваясь, спать ложился. Начал писать маслом, открылся у него неожиданный талант к живописи, особенно любил писать колхозный рынок, базар на востоке, знаете ли, это особая тема. В сорок первом ушел на фронт добровольцем. В сорок шестом вернулся, женился, в сорок седьмом родился я, так что все потихоньку.

Помолчали. Незнакомец продолжал внимательно изучать Арсения Игнатьича, а Виталий пытался ухватить какую-то мысль, которая возникла благодаря рассуждениям бородача, но все время ускользала. К тому же Виталий привык к другой интерпретации истории, тоже пафосной, тоже изрядно метафорической, но не такой… безумной, что ли. Да и само появление Арсения Игнатьича было явно не рядовым, хотя после разговоров с незнакомцем, вчерашнего и сегодняшнего, удивляться ничему не приходилось. А может, бородач тоже от Горыныча? С него станется. С Горыныча, разумеется.

– Арсений Игнатьич, – Виталий, наконец, сформулировал свой вопрос, – допустим, как вы говорите, огромная свинцовая энергия пришла извне. Но умер Сталин, и все пошло спокойнее и спокойнее и, в конце концов, превратилось в болото. Как это соотнести? Может, дело было в заградотрядах? В широком смысле…

Арсений Игнатьич с улыбкой (волосы на лице приподнялись, нижняя губа слегка растянулась) посмотрел на Виталия.

– Как вас звать, молодой человек?

– Виталий.

– А вас? – Арсений Игнатьич посмотрел на незнакомца.

– Аль… Алексей, – неохотно ответил тот.

– Гм, Алексей… А-а?.. Прошу прощения, товарищи. Так вот, уважаемый Виталий, вы с вашим… другом Алексеем сформулировали потрясающую, очень подходящую метафору о возбужденном состоянии атома. Скажите, вы помните энергию ионизации, то есть полного разрушения атома водорода?

Виталий вытаращил глаза:

– А вы, что же, помните?

– Конечно. Медийная философия, знаете ли, очень подробно изучает законы физики и других технических дисциплин, это у нас обязательно, – не без самодовольства произнес Арсений Игнатьич. – Так вот, энергия ионизации атома водорода тринадцать и шесть электронвольт. А какова энергия перехода на первый возбужденный уровень?

– Что-то около десяти.

– Десять и два. Видите, Виталий и… Алексей, тринадцать и шесть, и десять и два. То есть, чтобы перевести атом в первое возбужденное состояния, нужна энергия чуть меньшая, чем для полного разрушения. Возбуждение, почти граничащее с разрушением. Понятно, что при таком взлете выжившие всю оставшуюся жизнь благодарили Бога и удивлялись, что их столько уцелело. Но главное, люди были готовы к такому жуткому взлету, готовы во всех смыслах, иначе не помогли бы никакие заградотряды. Ну, а следующие уровни уже все ближе и ближе друг к другу, переходы между ними спокойнее и спокойнее, и жизнь тоже постепенно успокаивалась. Отец мой с матерью и со мной пятнадцатилетним навестили Нижний Тагил, хотя от одного этого названия у нас в семье в моем раннем детстве смолкали все разговоры. Отец даже нашел своих сослуживцев, ну… кого смог найти. Хотя… лучше бы он этого не делал… Как бы там ни было, свинцовая энергия иссякла, новый мир был выстроен. Виталий, вы в детстве верили в Деда Мороза?

Ну, точно он тоже от Горыныча. Не мысли, а белки, что у Аль… Алексея, что у этого бородача…

– А вы, Алексей? – Арсений Игнатьич, не дождавшись ответа от Виталия, перевел взгляд на незнакомца.

Незнакомец, насупившись, молчал. Конечно, Арсений Игнатьич, вмешавшись в разговор, подхватил мысль незнакомца, развил ее и в каком-то смысле украл его идею. Но ведь не присвоил же тайком, просто начал поворачивать ее так и эдак. Виталий не разделял настороженности незнакомца к бородачу, хотя и ему Арсений Игнатьич чем-то неуловимо не нравился, но не игнорировать же его, в самом деле.

– Я в Деда Мороза верил так, средне, и очень рано перестал в него верить совсем. – Виталий ответил за двоих. – А почему вы о нем заговорили?

– Прошу прощения, товарищи. Я только хотел сказать, что большевики даже свою религию сумели создать. И священное писание, и бога, и ритуалы. И, что уж совсем удивительно, даже чудесам место нашлось. Правда, исключительно под Новый год. И это на фоне повального атеизма. Я вот верил в Деда Мороза и не жалею об этом. А в бессмертие вы верили?

– Да какое там бессмертие!

– Напрасно. Очень даже такое. Дважды Героям Советского Союза ставили бюст на родине. Если вы герой, вы бессмертны. «И потомки будут завидовать нам!» Все, все сделали и в умы внедрили. Это все, конечно, не может объясняться просто чьей-то злобой или паранойей.

Виталий пожал плечами.

– А по мне, так серебряный век со своим насморком никому не мешал.

Арсений Игнатьич улыбнулся.

– Не мешал, но… и права на существование не заслужил. В такие времена побеждает сила. Прошу прощения, товарищи. Я, наверное, не к месту в ваш разговор встрял. Да еще заговорил вас, а у вас, возможно, свои дела. Так что разрешите откланяться, не держите зла. Я тут в парке часто бываю, так что, если не с кем будет поговорить, я всегда к вашим услугам…

Арсений Игнатьич как-то резко засобирался, приподнял кепку, погладил под ней лысину и натянул кепку потуже. Встряхнул за лацканы свое пальто, поправил ворот водолазки, крепко потер руку об руку. Со вкусом раскурил сигарету… Виталий поспешил с последним вопросом:

– Арсений Игнатьич, а почему лучше бы ваш отец не находил своих сослуживцев по Тагилу?

Бородач всплеснул руками.

– Один из них рассказал ему, что тогда, в тридцать седьмом, когда он сбежал, вместо него взяли другого. Вал шел, существовал план по арестам. А этот другой… его сосед по лестничной площадке. Отец после этого к водке сильно пристрастился. Он и так-то был любитель выпить, а тут уж совсем… Прошу прощения, товарищи, я побежал, надеюсь, еще увидимся и поговорим.

Арсений Игнатьич как утка вперевалочку обогнул ротонду и по мостику, по мостику, дымя сигаретой, по аллее не бегом, но, поспешая, направился к выходу из парка. Исчез так же неожиданно, как и появился.

– Как вы думаете, Ал… Алексей, – Виталий повернулся к незнакомцу. – Этот Арсений Игнатьич тоже от Горыныча?

– Не знаю, – хмуро ответил незнакомец, – но думаю, от него теперь трудно будет избавиться.

Незнакомец обвел взглядом аллею, идущую вокруг прудка. Мамочка с двумя несмышленышами сидела на скамейке и скармливала им с ложки содержимое термоса. Детки послушно по очереди широко открывали ротики и с удовольствием заглатывали угощение. На стволе-насесте старой липы, изогнутом так, что ствол в полутора метрах от земли шел почти горизонтально, восседали две студентки, болтая ногами и весело что-то друг другу рассказывая.

– Да, – задумчиво проговорил незнакомец-Алексей. – От него теперь трудно будет избавиться.

– Вы думаете, он появится еще раз? Но как? Если он, конечно, не от Горыныча.

– Что вы, Виталий, заладили: от Горыныча, от Горыныча… Есть куча желающих порулить жизнью других, в том числе вашей.

– О, вы опять заговорили загадками.

– Я говорю только о том, что есть в реальности. Беда в том, что реальность часто самая большая загадка.

– Вы любите играть в танки?

– В танки? При чем здесь танки?

– Игра с какой-то загадочно высокой популярностью. Может, потому, что сильно похожа на реальность?

– Сильно похожа на ту реальность, которую мы привыкли себе представлять, когда речь заходит о войне. Так будет точнее. Но игры – это не мое. Они приучают спешить. А я привык к неторопливости. Прочитал, подумал, опять вернулся к прочитанному. А через месяц снова натолкнулся на ту же мысль, в несколько ином виде, в другой книге, на другом фоне, но на ту же. И в этом нет ничего зазорного. Мыслей не так уж много, и периодически повторять их полезно. Вы, конечно, хотите сказать, что я сбиваюсь на нотации, – Виталий было запротестовал, но незнакомец остановил его повелительным жестом ладони, – но что есть нотация? Запись когда-то высказанной мысли. Все-таки надо пользоваться достижениями человечества последних тысячелетий и не полагаться только на изустный пересказ.

Мамочка неторопливо закрутила крышку термоса, убрала его в сумку, утерла салфеткой рты малышам, подняла их со скамейки и отправилась, держа каждого за руку, по направлению к южной окраине парка, к выходу к Вознесенскому храму. Студентки продолжали весело болтать и жестикулировать. Незнакомец поежился, становилось прохладно. Солнце скрылось за небольшой, но плотной тучкой.

– У вас испортилось настроение? – спросил Виталий. – Из-за Арсения Игнатьича? Он вам сильно не понравился?

Незнакомец, не отвечая на вопрос Виталия, решительно откашлялся.

– Я надеюсь, вы, Виталий, поняли, над чем вам надо подумать.

– Понял. Но, знаете, у меня к вам еще один вопрос… деликатный.

Незнакомец с неудовольствием посмотрел не Виталия, но прерывать его не стал.

– Я уже два года хожу по кругу, – продолжил Виталий, – как раз… хм-м, в женском вопросе. Вы этот вопрос затронули, а я вас оборвал. Наверное, зря. Может, вы мне поможете советом. В общем, два года назад одна моя знакомая обвинила меня в употреблении наркотиков. Я тогда прохлаждался неделю в одной лечебнице, не будучи больным, а так, для профилактики. Мне каждый день ставили капельницы. Ничего особенного, озонотерапия, но то ли сестра неумелая попалась, то ли вены у меня плохие, в общем, остались следы на обеих руках. Ну, знакомая и пошутила. Но пошутила не просто так, а с целью. Она под этим предлогом отказалась выйти за меня замуж. Ну, не хотела тогда, или была еще не готова, это понятно. Но она и сегодня, спустя два года, мне об этом иногда говорит. Казалось бы, шутка смешна только раз, но она ее повторяет. А если учесть, что у нее в голове существуют параллельные миры, то не исключено, что в одном из них бродит наркоман. Я все хочу положить этому конец, но не знаю как. Ведь это же была шутка, а выглядит иногда серьезно. Я запутался в этом смешении стеба и реальности. Недавно она мне без дураков заявила, что я танцую как наркоман, мы с ней на днюхе одного общего друга были. На Дне рождения. А я даже не знаю, танцуют ли наркоманы как-то по-особому. Короче, что мне делать?

Незнакомец строго посмотрел на Виталия. И вдруг резко произнес:

– Странный вы человек. Ненастоящий наркоман, ненастоящий больной, ненастоящий танцор, и даже ухажер ненастоящий. Каких еще «параллельных миров» вы после этого хотите. Два года! Это ж надо! Что вам делать? Жениться, и побыстрей. Счастливо!

Незнакомец натянул правую перчатку, которую он незадолго до этого снял, чтобы платком вытереть лицо, медленно пересек круг ротонды и двинулся по мостику, соединяющему ротондовый островок с берегом прудка. Виталий с облегчением посмотрел ему вслед, отвернулся и принялся глядеть на уток… Спустя полминуты встрепенулся, вполголоса продекламировал «не бродяги, не пропойцы, за столом семи морей, вы пропойте, вы пропойте славу женщине моей». Хмыкнул и направился к выходу из парка.