Текст книги "Партия в шестиугольные шахматы"

1.3. Руппия и Бонифаций

Руппия с трудом повернула ключ, ногами отчаянно сдерживая скачущего Бонифация, толкнула коленом дверь и с облегчением приотпустила поводок. Уф-ф, добрались. Куртку и сапожки скинуть, Бонифация мыть! «Стой, чер-р-рт полосатый!» – «Стою, стою, не волнуйся. Только что с улицы, сейчас поостыну. В квартире все равно побегать негде». – «Марш в ванную!» – «Угу, там теплее всего».

Плетясь вихляющейся походкой в ванную, Бонифаций задел задом небольшой столик с часами – яшмовым гротом и двумя черными котятами, восседающими как сфинксы по обе стороны от него. Бонифаций неравнодушен к этим котятам, хотя они и ненастоящие. А может, столик неудачно стоит.

Руппия цветастой тряпкой затерла следы Бонифация, пока он чинно, не сразу, а со второй попытки запрыгивал в эмалированное чугунное чудо. Главное, лапы и брюхо помыть, а то потом тебя всего, такого огромного, вытирать, банщиков нет. «Да я сам отряхнусь». Отряхнется он! И стены за тобой мой. Да не выдирай ты лапы свои, не выдирай, а то как дядь Вань прямо. «Так неудобно же!» Неудобно. Неуду подобно. Все, стой! Вытираемся.

Бонифаций все-таки отряхнулся, по-собачьи пропустив судорогу вдоль всего тела, но урона этим уже не нанес. Подождал пока Руппия насыплет корма и деловито двинулся к миске. Руппия налила себе чаю и отправилась в комнату к столу. Видавший виды стол держал на себе монитор, клавиатуру, мышку, колонки, настольную лампу. Плюс был завален кучей бумаг. Но Руппия пила чай именно за ним. Ведь чай, я чай, не еда, а рабочий инструмент, говорил когда-то дедуля. Опорожнив миску, Бонифаций неторопливо прошел в комнату и, шумно вздохнув, улегся у ног хозяйки. «Можно. Жаловаться. Уже можно». – «Можно? Ха! Тогда ответь, Бонифаций, почему мне так дико погано?» – «С чего ты взяла, что тебе дико погано?» – «Так я ж не ты, мне недостаточно побегать по улице и лапу задрать у дерева». – «Конечно, все почему-то думают, что псу достаточно лапу задрать, и ему хорошо». – «Ну, ладно, ладно, не сердись. Погода поганая, раз; дядь Ваня мозги вынес, агитируя за Виталика, два; сижу как дура рыжая одна в комнате, три; в зеркало смотреть неохота, ибо ничего хорошего там не увижу, четыре…» – «Пошла, пошла пальчики загибать, благо, они гибкие, не то, что у меня на лапах… Сидишь ты не одна, а со мной…» – «Именно, только с псом и остается общаться». – «Захотела бы, общалась не только с псом. Погода действительно так себе, так бултыхнись в ванну, и получишь кайф; что видишь в зеркале, от тебя самой зависит, а Виталик… Виталика ты с четырнадцати лет знаешь, а дядю Ваню еще раньше, так что мозг у тебя давно вынесен, живи да радуйся.» – «А я и радуюсь, видишь, какая развеселая». – «Ай, ай, посмотрите, как я достойна того, чего мне не предлагают. Замуж тебе надо!» – «Блин, вот не хватало от пса банальности выслушивать». – «На здоровье! Независимые умы никогда не боялись банальностей». – «Ты что, позавчера в экран подсматривал, когда я фильм смотрела?» – «Вот еще! Твой дедуля «Покровские ворота» очень любил, и я этот фильм много раз видел». – «Де-е-еду-у-уля. Дед. Дед. Как я с ума не сошла, когда он умер, не понимаю…» – «Виталик тебе помог. Ну, не смотри так, не смотри… Не нравится Виталик, вспомни Олега. Вспомни, вспомни. У Вас уже и дата свадьбы обсуждалась, а ты…» – «Олег хороший был. Взрослый такой, уверенный. На шесть лет меня старше, уже не студент, мужик при деле. А как ухаживал красиво! Цветы дарил, по ресторанам водил, умный, ласковый…» – «Да, уж не Виталик». – «Не Виталик. А потом сказал однажды, мол, поженимся, бросишь ты свои дела дурацкие, да учебу ненужную, дома будешь сидеть, с детьми, детей трое будет, не меньше, а я буду зарабатывать, лелеять тебя и на тебя молиться». – «И что? Мечта многих…» – «Что ты понимаешь, «мечта»! Хлебнула бы я этой мечты. А лет через пять, прикинь, на моей страничке Вконтакте вдруг появляется такой пост: «Аааааааааааааааааааааааааааааа!!!!!!!!!!!!!! Это жизнь?!!!!!!!!!!!!!!! Это семейная жизнь?!!!!!!!!!!!!! Ночью вскакиваешь успокоить меньшого, чтоб не перебудил остальных, а те – папочку, ибо невыспавшийся папочка страшнее носорога; утром мечешься между бутылочкой с детской смесью и кастрюлей с кашей, а мужу шейку на бутерброд положи, а потом еще в шейку поцелуй; днем тащишь двоих (третий, слава Богу, в садике) с улицы, где они клад Тамерлана искали, и проклятье в виде лужи посреди двора их не миновало, в это время заявляется свекровь и перечисляет все твои достоинства; а вечером со старшим аппликацию, а то воспитательница «залугает», со средним картиночки с буквами, с младшеньким кубики; ужин, да не яичница, а солидный ужин солидному мужу, ведь он на тебя молится. Секса давно нет, ибо нет никаких сил, и муж в промежутках между молитвами похаживает налево. Ааааааааааааааааааааааааа!!!!!!!!!!!!! Спааасииитееееее!!!!!!!!!!!!! Хочуууууууу работааааааааааать! Мечта!» – «Но ведь это же все очень мило». – «Мило?! Ну, да, еще бы не мило. Вот от этой милости я и сбежала». – «Сейчас-то лучше тебе? Работаешь, и что?» – «Сейчас? Сейчас можно забиться в угол дивана, завернуться в плед и позвонить кому-нибудь, номеров-то много в телефоне: слушай, дело есть, не по телефону, давай в кафе встретимся…» – «Судя по пледу, ни в какое кафе ты не собираешься». – «Так никто и не пойдет. Испугаются, ха-ха! Подумают, что я в сетевой маркетинг влипла и хочу какую-нибудь дрянь впарить, или, того хлеще, в секту Свидетелей похудения затащить». – «А что в любви собираешься признаться, не подумают?» – «С моей рожей это то же самое, что сетевой маркетинг». – «А знаешь, что подумал дядя Ваня, когда в конце обернулся?» – «Знаю. Ох, зря я ее красавицей назвал». – «Нет, это он подумал в начале. А когда уходил: все правильно, красавица. Молодость есть молодость». – «Вот именно, все дело в молодости». – «У-у-у, давай, давай начни еще: меня никто не лююююбит! Ну давай, раз – два: ни-кто не лю-бит!»

Руппия расхохоталась. Потрепала пса по загривку, заскочила на диван, схватила плед и действительно начала в него заворачиваться. Бонифаций тут же оказался рядышком и положил морду ей на колени. «И куда дядя Ваня так торопился. Посидел бы тут с нами, в тепле». – «Дядь Вань хоро-о-оший. Но видишь ли, Бонифаций, он изобретатель. Механик. Он делает электролобзики, или как они у него там называются. Ему вечно некогда». – «Электролобзики! Еще бы электрособак делал. Выпиливать художественно можно только вручную. Ты видала где-нибудь художника с электрокистью?» – «Ха, электрокисть! Надо будет ему посоветовать, а то он столько лет все совершенствует свой станок. Копается, копается, как белка в колесе». – «Белка в колесе не копается, а бегает. И лучше бы ей бегать не в колесе». – «А ты, Бонифаций, что же, против прогресса? Ой, все! Только не начинай про то, как славно скакать по зеленой лужайке и чтоб никаких моторов!» – «Да какая там лужайка! Ты и сотни метров не пробежишь, запыхаешься. А дядя Ваня и десятка не одолеет». – «Ага, зато бешеной собаке семь верст не крюк! Но имей в виду, Бонифаций, электрособака будет бегать, пока у нее батарейки не сядут. А они у нее долго не сядут. Так что тебе ее не одолеть. И при этом, где бегать, ей без разницы, что лужайка, что помойка». – «Я тоже могу бегать где угодно. Это вы, люди, от помойки носы зажимаете. Хотя сами же ее создаете. Все создаете, создаете, а потом кривитесь, как будто вы тут ни при чем». – «Ты еще скажи, что „отовсюду можно поднять глаза к небу“. Наслушался Виталика». – «Наслушался. Ты лучше подумай, чего вдруг дядя Ваня так Виталика тебе нахваливал? Ты что, его совсем отвадила?» – «Слушай, сводник! Будто не знаешь, я отваживаю только тех, кто мне неприятен… или тех, кто решил мне покровительствовать. А Виталик ни в одну из этих категорий не входит». – «В чем же тогда проблема?»

Руппия посмотрела на стол, заваленный бумагами, на окно, снова на стол; перевела взгляд на Бонифация. Вывалив язык и часто дыша, Бонифаций смотрел ей в глаза. Руппия сложила ладони лодочкой и потрепала собачью морду. Бонифаций скульнул и облизался. «А проблема в том, что верный пес у меня уже есть».

Руппия осторожно высвободила ноги из-под морды Бонифация, сбросила плед на диван и подошла к окну. Медленно и грациозно. «Красивый жест». Внезапно под столом мигнул лампочкой и заурчал системный блок.

– Вот блин. Что-то часто стал сам включаться. Контакты надо проверить. Или BIOS перенастроить.

Руппия повернулась к Бонифацию: «А может, он просто решил поучаствовать в разговоре?» – «Нет, скорее для него быть выключенным неестественно. Как неестественно для тебя эффектно подходить к окну». – «Что, в окно нельзя посмотреть?» – «Посмотреть можно».

Руппия нахмурилась. Пес разлегся на полдивана и завилял хвостом. «Давай не будем ссориться. Давай не будем». Руппия улыбнулась, в глазах заиграли бесенята. Пес радостно спрыгнул на пол, подошел поближе к хозяйке и склонил голову набок. Морда у него была преумильная, и Руппия расхохоталась. Она завалила Бонифация ногой на бок ценой слетевшего с ноги тапка (пес охотно улегся), цаплей допрыгала до дивана. Бухнулась на его подушки и сладко потянулась. «Что, Бонифаций, сыграем в шахматы?» – «В шахматы? Давай. e2 – e4». – «e5». – «Что e5?» – «Пешка на e5. Объявляя ходы, шахматисты начальное поле не называют». – «f4». – «Нет, только не это! Королевский гамбит!» – «И что? Это ж настоящий королевский гамбит, а не „Ведьмак“ какой-нибудь, за которым ты время просаживаешь вместо того, чтобы делом заняться.» – «Ведьмак! Ты еще и подглядываешь за мной!» – «Подглядываешь! Лежу на ковре у твоих ног, когда ты за столом. Хочешь, не хочешь, а увидишь». – «Хочешь – не хочешь! Ладно, ef». – «Слон c4». – «Ну, нет, гамбит слона я плохо помню, чтобы вслепую играть. Раз уж ты такой вездесущий, когда лежишь у моих ног, откроем шахматы на компе».

Компьютер как раз загрузился, и Руппия быстро нашла шахматную программу, позволяющую играть вдвоем. «А шахматы дедули не судьба из шкафа достать?»

Руппия резко выпрямилась. Упоминание дедули могло резко изменить ее настроение, и никогда нельзя было предсказать в какую сторону. На этот раз настроение у нее испортилось.

– Шахматы дедули можно достать, – проговорила она медленно. – «Но он, Бонифаций, в шестиугольные больше любил играть». – «Шестиугольные? Шахматы Глинского?» – «Да нет, какого Глинского! У Глинского так, вариант обычных, две армии, а здесь было три». – «Это как? Двое против одного?» – «Бывает и так. Семейная игра: мама с сыночком против папы. Ребенку тоже хоть иногда побеждать хочется. В обычных шахматах это возможно только в поддавки». – «Или если он гений». – «Или если он гений. А здесь, с мамой-то, имея такую фору, можно и по-честному победить. По-честному, ха!» – «Ну что ж, все ради огня в семейном очаге». – «Ты скоро стихами заговоришь. У дедули была другая игра. Мат ставить не надо, хотя любой король обязан был уходить из-под удара. Цель игры – достичь своим королем центральной клетки. А вот ради этого надо расчистить путь, фигуры можно рубить у обоих противников. Коалиции составлять то с одним, то с другим, следить, чтоб против тебя не объединились. Но все молча, разговаривать нельзя». – «Ух ты, о-ля-ля! Игра, воспитывающая коварство». – «А-а, морализатор, запомни, логическая игра всегда коварство». – «Ну да, ну да. И кто же у вас с дедом был третьим игроком?» – «Бывал отец, бывал дядь Вань, правда, редко. Позже даже Виталия привлекали, но он не любил в эту игру играть. Хотя, когда первый раз шестиугольную доску с начальной расстановкой увидел, сразу загорелся. А потом погорел, погорел, да и выгорел. В этом он весь: ничем до конца увлечься не может, бережет себя для будущих свершений. И не вздумай мне его опять, как дядя Ваня, навязывать».

Руппия вздохнула и медленно провела рукой по волосам. «В общем, основной игрок был другой». – «Кто же?» – «Твой предшественник. Такой же, как ты, полосатый пес. Бонифаций-первый». – «Понимаю. Был у тебя пес до меня, будет и после меня, и всех ты научишь думать». – «Жалел Виталика, теперь решил себя пожалеть. Думать вас обоих дедуля научил, а уж на что способна я, даже Бог не знает».

Бонифаций встал, покрутился волчком и снова лег, морду устроил на лапы, посмотрел грустно на Руппию. Глаза у него, как у всякой большой собаки, всегда умные и немного с укоризной. Так что грустит он или нет, сказать трудно. «А что же это за доска такая огромная, что на ней три армии умещаются?» – «Никакая не огромная. Шестиугольные клетки как соты соединены в большой шестиугольник-доску, по шесть клеток на каждом из краев. Всего девяносто одна клетка, центральная выделена. Фигуры каждой армии занимают клетки на своем краю доски, причем занятые края чередуются через один. Но раз у каждого края только шесть клеток, то и в каждой армии по шесть фигур, а не по восемь, как в квадратных шахматах». – «Кого же нет?» – «А догадайся! Король и ферзь на месте. Подсказка: все клетки на доске, кроме центральной, одного цвета». – «Значит, нет слонов. Только они в шахматах „разноцветны“, один ходит по белым, другой по черным полям. Нет слонов, нет и необходимости раскрашивать доску». – «Умница! Шесть фигур. Следующий ряд имеет уже семь клеток, значит семь пешек. Итого тринадцать единиц боевой техники». – «Число какое-то невкусное». – «О вкусах не спорят. У трех игроков в общей сложности тридцать девять фигур и пешек. А клеток для игры девяносто. Центральную никто, кроме короля занимать не может, а как займет чей-нибудь король, игра заканчивается. Итого, более чем полдоски свободно уже с начала игры. Видишь, места больше, чем в обычных шахматах. Двум армиям было бы слишком просторно». – «И как вы в такие шахматы играли? На компе?» – «Сначала только на компе. Дедуля эту программу написал, он хорошо умел программировать. А потом кто-то из друзей дядь Вани, из тех, что его электролобзиками пользуются, эти шахматы вместе с доской для нас вырезал. На другом, не дядь Ванином станке. Я думала, может, это подвигнет дядь Ваню изобретать что-то еще, но нет, не подвигло». – «Что-то ты сегодня всех упрекаешь. В голове у тебя, наверное, прынц сидит, деловой и саморазвивающийся, гы!» – «Да уж, „гы“! С прынцами, знаешь ли, напряженка». – «Знаю. С прынцессами тоже». – «Ну что, понял суть?» – «В общих чертах». – «Ok! Кстати, о прынце. Не позвать ли нам Виталика, комп посмотреть, а то барахлит и барахлит, сам включаться стал». – «Во-во, позови. Только сначала пельменей ему купи, он любит».

Руппия посмотрела на пса с лукавой улыбкой. «А ты не надейся этих пельменей урвать, тебе собачий корм положен». – «Так мне и жизнь собачья положена, о-хо-хо, и а-ха-ха!»

***

О, этот запах вареных пельменей. Дополнением – блюдце с солеными огурцами, бутылка и две рюмки с прозрачной жидкостью. А еще очень крепкий, очень горячий и очень сладкий чай. Фоном – обшарпанная кухня с закопченным кафелем над плитой, потемневшими обоями и резанной в нескольких местах клеенкой на столе.

Бонифаций, как детская лошадка, раскачивался взад-вперед, припадая то на передние, то на задние лапы. Тянулся мордой вверх, мокрым носом втягивая воздух, вдыхая запахи и тут же сортируя их: да, есть и свинина, и говядина, и лук, и соевая мука, и перец с солью, все есть. Нет только дедулиной кухни, манящего запаха помойного ведра, десятка запахов дедова родственника, главные из которых перегар и «Беломор», нет знакомых со щенячьих времен запахов самого дедули. У Руппии все чисто и чинно, на кухне все перебивает запах чего-то моющего и очень дорогого, Руппия девочка аккуратная. И только пельмени, о, только пельмени пахнут как прежде.

«Многим людям этот запах, кстати, не нравится. Ну, так зачем едят, спрашивается». – «Затем, что с кем поведешься… Приручили собак на свою голову, вот и жрем, что попало». – «Собаки во всем виноваты! Я вот, сколько с тобой ни водись, от твоего кофе нос воротил и воротить буду, даже, если подыхать стану от голода и жажды». – «Ой. Как оно будет, когда придет время подыхать, неизвестно. И уж тем более, от голода и жажды».

– Вита-алий! Есть иди!

– Сейчас! Вот еще письмо распечатаю.

– Какое письмо? – Руппия вышла из кухни в коридор и заглянула в комнату.

– Твое письмо, – Виталий весело помахал листочком почему-то синего цвета, другой бумаги, что ли, в столе не нашел, – давнишнее, с месяц назад ты мне писала… Ну, просто еще принтер твой проверил. Картридж уже можно менять.

Руппия нахмурилась и пошла обратно в кухню. Виталий – за ней.

– Ты отвечала на мое послание, помнишь? Фотографию дедули я у себя нашел. Написал тебе. Не помнишь?

– Помню. И что я такого отвечала, что ты сейчас решил картридж проверить?

– Как всегда, несколько строчек, каждая строка отдельное предложение. Все строго и холодно, – Виталий улыбался, дурачился и готов был болтать без умолку, – пишешь издалека. Неприветливое изваяние из белого мрамора. На дальнем, э-э…, на самом дальнем плане озеро, а над ним аметистовая заря. Красиво?

– Аметист лилово-фиолетовый, не очень-то для зари подходит. Так что лучше садись есть. Пельмени остывают.

Бонифаций хрюкнул, лежа подле стола. «Цыц!» – «Да я не из-за пельменей. «Аметистовая заря! Каково!»

– О-о-о, спасибо, – Виталий выдавил из тюбика горчицу в тарелку с пельменями и принялся за трапезу. – Я еще тогда тебя к себе приглашал, думал, что за фотографией ты точно придешь, – Виталий говорил невнятно, с полным ртом, – но, увы! Твой милый голос не нарушил покоя моей обители…

– Ты веселишься или стонешь? Определись уже. А фотография хорошая, я ее давно потеряла, может, когда мы еще детьми были. А она у тебя оказалась.

– Так ведь я тоже бываю полезен.

– Ты даже и не представляешь, насколько ты в тот день оказался полезен, – Руппия устало посмотрела на Виталия.

Виталий изобразил крайнее удовольствие. На самом деле он в присутствии Руппии почти всегда чувствовал себя скованно, как будто ожидая подвоха, но беспечность изображать любил.

А дальше разговор свернул к приключениям Виталия в Харитоновском парке.

– Алексей Горанович, стало быть, приезжает? – Руппия нахмурилась.

– А ты как будто не рада?

– Почему же? Рада. Приезжает, как всегда, по делу. И это дело у него к тебе? Да?

– Да кто ж его знает! Приедет, спросим.

– Ну, а в парк-то ты по его просьбе потащился? Встречаться непонятно с кем. Чтобы ты, да непонятно с кем по своей воле встречался! Алексей Горанович тебя попросил, и дело у него к тебе. Какое?

– Да я сам толком не понимаю. Что-то типа, не хочу ли я изменить свою жизнь, а то все по кругу кручусь. В общем, белиберда какая-то. Надо у него самого спросить, когда приедет.

– Ну, отчего же белиберда. Ты разве не крутишься по кругу?

– Я? Скорее, по эллипсу, – хохотнул Виталий. – По далекой орбите вокруг моего солнца. То есть тебя.

Разговор начинал Руппию тяготить. Она прекратила расспросы. Виталик сразу почувствовал ее раздражение и замолчал. Да и пельмени почти закончились. Но молчать дальше было как-то совсем неловко.

– А теперь пойдем в комнату, кое-что покажу.

– Идем, идем, – Виталий поднялся из-за стола и вслед за Руппией двинулся в коридор, но украдкой успел последний пельмень бросить Бонифацию. Пес мгновенно вскочил с пола, поймал пельмень на лету и, разок чавкнув, проглотил его. Все шито-крыто. «Спасибо, Виталий, ты настоящий друг».

В комнате Руппия выдвинула верхний ящик стола и достала оттуда фотографию. Взглянула на нее с улыбкой и протянула Виталию.

– Это мой прадедушка. Василий, отчества не знаю. Дедуля говорил, но я забыла. Это его отец. Я нашла ее именно в тот день, под воздействием твоего письма. Помнила, что где-то она есть, и очень хотела ее найти, но руки никак не доходили. А тут на все плюнула, все перерыла и нашла.

«На все плюнула и все перерыла. Хорошо сказано». – «А ты все-таки сожрал пельмень. Ведь тебя тошнить опять будет. Вроде умный пес, почти человек, а как дойдет до жратвы, любую гадость готов слопать. Впрочем, люди такие же». Пес иронически заскулил и улегся у дивана.

Со старой, аккуратно сделанной, шершавой на ощупь фотографии на Виталия смотрел молодой человек в мундире инженера путей сообщения. Строгий взгляд, брови нахмурены, неожиданные в таком возрасте морщины у рта. Снято явно не в ателье. Прадед Василий сидит у стола, облокотившись на него правой рукой. По левую руку большая кадка с пальмой. На столе красивая кружка и странное сооружение из лакированного дерева, стеклянных колб, надраенных медных деталей и соединительных трубочек. Не то научный прибор, не то фантастический кальян. Немного в стороне, уже ближе к краю стола – фарфоровая статуэтка – арапчонок с банджо.

– Какой молодой! – Виталий посмотрел на Руппию. – А это что за агрегат?

– Не знаю, ни дедуля, ни отец не рассказывали, а я пока в инете не искала. Я это фото сосканировала и даже в Shop’е раскрашивать пыталась, – Руппия повернулась к столу, поводила мышкой, пощелкала левой клавишей, и на экране открылась фотография прадеда, но уже цветная.

Виталий пригляделся:

– Да-а, детальки прибора ты хорошо раскрасила: дерево и медь вообще натуральны. А мундир почему темно-синий?

– Вроде они у инженеров-путейцев такие были.

– Он путеец?

– В этом вся соль. В этом вся история. Прадед учился в Петербурге. В институте инженеров путей сообщения. А потом строил мосты. За этой работой и революцию почти не заметил. Только заданий прибавилось, больше стал по провинции ездить. В одной из таких командировок познакомился с прабабушкой Норой. Ее фотография не сохранилась, но дедуля уверял, что была она золотоволосой красавицей. Лет через пять работа занесла его в Эск. Надо было построить мост через речушку Вала… Ведь говорили ему, Вала коварна, весной разливается, будь здоров, мощный мост нужен. А он смеялся, тоже мне Вала! – воробей вброд перейдет. Он на свою Нору налюбоваться не мог. Пять лет уже вместе прожили, а все налюбоваться не мог… А мост по весне снесло половодьем…

– Его арестовали?

– Нет. Он застрелился. Как говорил дедуля, несмотря на то, что в небе было темно. Я не знаю, что это значит. Прабабушка Нора сошла с ума. Вернее, она стала похожа на тихий призрак. Это тоже слова дедули. Сам он воспитывался у тетки, сестры Норы. Тетка всю жизнь говорила, что Василий Нору погубил. Погубил невинную страдалицу.

Виталий аккуратно положил фотографию на стол. Помолчали. Как на поминках. Напряженно. Руппия махнула рукой и поправила прядь.

– Слушай, пожалуйста, сходи с Бонифацием, у меня сегодня что-то настроения нет.

– Понимаю. – Виталий улыбнулся, – Схожу, схожу, не волнуйся. Эй, Бонифаций! Вставай, старая развалина!

«Встаю, встаю, пельменями угостились, можно и побегать». Пес с довольным ворчанием легко вскочил на ноги, отряхнулся и завилял хвостом.

***

На улице наступила настоящая зима. Вернее, она не была еще настоящей, сухой снежок покрывал землю слегка, понарошку, слабый морозец бодрил, не заставляя кутаться в шарфы и натягивать шапки и кепки на уши, но это уже была не утренняя слякоть, озноб и неудовольствие. Это было полное дыхание, первый пар изо рта, просветление головы, почти новогодняя легкость.

«Нам-то хорошо, а каково уткам в Харитоновском парке, – неожиданно подумал Виталий, – и незнакомец, ха! – уже не будет протирать вспотевшее лицо. А Арсений Игнатьич начнет вдвое больше курить».

– Ты представляешь, Бонифаций, – Виталий потрепал пса за уши, – как же мне везет на учителей.

Бонифаций задрал голову к Виталию и оскалился. И не просто оскалился, а улыбнулся. Ей-Богу, улыбнулся. Да, Бонифаций, учителей хватает. Сначала это был дедуля, он ведь, в сущности, дед не только Руппии, но и твой. Вот он-то был настоящий учитель, хотя поначалу походил на Алексея-незнакомца и Арсения Игнатьича: точки притяжения в толпе, первовзрыв как начало Вселенной…, и все это лихо увязано с историей, но говорил поинтересней и не позволял себе высокомерия, хотя я тогда был еще подростком, совсем несмышленышем. А эти все теории! Отожгли мужики, так отожгли. Понимаешь, Бонифаций, ну, хорошо, пусть Советский Союз – метастабильное высокоэнергетическое состояние по сравнению с Российской Империей. Но почему тогда, покинув его, мы не перешли обратно, на основной уровень? Мы же ухнули черт-те куда, в бозе-конденсат какой-то. У дедули теория стройнее была. Я, Бонифаций, редко слова точь-в-точь запоминаю, а эти слова как засели тогда в голову, так и не уходят: «Но что не сделал Бог, сделали люди. В России. В начале двадцатого века. Мир взорвался, и в эпицентре не осталось ничего. Обломки же постепенно замедлили свое движение и застыли. Возникла оболочка, саван, рогожа, скорлупа, „shell“, как сказали бы англичане. И по этой скорлупе мы и ползали. А говорили „жили“. Скорлупа оказалась непрочной, все-таки она не была цельной, рано или поздно трещины должны были пойти по местам срастания обломков и пошли… А люди в трещины начали проваливаться». Что, Бонифаций, ты на меня смотришь, и головой качаешь? Вправо-влево? Понимаешь что-то? Научил тебя дедуля понимать людей, как того, первого Бонифация.

Виталий перешел с дорожки на газон и замедлил шаг, ступая с пятки на носок, четко отпечатывая свои следы на снегу. Бонифаций закрутился вокруг его ног, поскуливая и подлаивая. «Фу, Бонифаций! Фу!» Виталий присел на корточки и погладил Бонифация по голове.

– Понимаешь, псина, я кругом ненастоящий. Ненастоящий наркоман, танцор, ухажер. И руки у меня влажнеют, когда волнуюсь. А волнуюсь я часто, и они у меня почти все время влажные, как у настоящего больного. А вот на морозе они не влажные, а теплые, можно и перчаток не носить. Поэтому зимой я и больной ненастоящий. Но зато я настоящий ученик. У всех пытаюсь чему-нибудь научиться. И даже у Руппии. Хотя, почему «даже»? Она внучка своего деда. И наркоманом она меня назвала в учебных целях.

Бонифаций спокойно уселся на снег и наклонил голову.

– А вот про прабабушку она сегодня рассказала с другой целью. Вернее, совсем без цели. Что-то ее гложет. Но это не любовь ко мне, к сожалению. Я для нее друг из детства. Младший братик. Антураж ее фантазий. А вот интересно, если меня не станет, она хоть немного всплакнет? – Бонифаций громко гавкнул. – Ну-ну, не сердись. Это же я так, в качестве гипотезы. Впрочем, «гипотез не измышляю», м-да.

– А еще я, Бонифаций, по ее мнению, робок. А что такое робость, ты знаешь? Неодушевленное существительное женского рода. Корень «роб», почти что «раб», суффикс «ость», почти что кость. «Рабская кость». Это тебе не какая-нибудь «военная косточка». И вот именно от женского рода все и происходит, вся наша «рабская кость» оттуда. Ну, не скули, не скули, я не обвиняю твою хозяйку. Так уж сложилась. Она просто росла и развивалась, а я рос при ней, а главное, при дедуле. И, между прочим, дедуля меня робким не считал. Да и вообще, я живу один, снимаю комнату, а мог бы жить с родителями, они не против, более того, они за, но мне нужна своя жизнь. Где же тут робость? Да, да, я понимаю, что ты согласен со мной, можешь не облизывать мне руки. А что? Я не концентрируюсь на своих неудачах, я не усложняю себе жизнь, я вообще занимаюсь любимым делом и неплохо зарабатываю. А интересующие меня темы я могу обсудить с друзьями, мне и не нужны незнакомцы с Арсениями Игнатьичами. Но тут Горыныч попросил. А это мой настоящий учитель номер «два». А то и «один». Он-то как раз не робок, уверен в себе и даже где-то всемогущ. А вот интересно, верит ли он в чудеса, в Деда Мороза? Ха! Чудеса он сам создает. И не воспринимает их как чудеса. Ладно, Бонифаций, пора домой, Руппия нас, поди, уже потеряла.

Руппия встретила их с полотенцем на голове и в махровом халате.

– Вот это да! Мы с Бонифацием думали, что ты все глазки выплакала, в окно глядя, а ты, оказывается, в ванне блаженствовала.

– Когда вы с Бонифацием действительно начнете думать, тогда я и буду ждать вас, глядя в окно, чтобы вы чего-нибудь не надумали.

Виталий развел руки в стороны и улыбнулся:

– Чего бы мы ни надумали, нам без тебя никуда.

Руппия внимательно и, чуть-чуть нахмурившись, посмотрела Виталию в лицо, и вдруг сказала:

– В общем… Если хочешь, оставайся…

Даже, не «сказала», а «четко проговорила». Это было неожиданно, и в своей неожиданности неприятно. Но Виталий привык не отказываться от предложений Руппии.

Среди ночи, часа в три, Виталий встал с постели и пошел на кухню. Ему критически не спалось, и, чтобы не валяться, то считая до ста, то упорядочивая телефоны друзей, то раскрываясь, чтоб замерзнуть и укрываясь, чтоб согреться, он решил вскипятить чаю. Бонифаций, конечно же, в мгновение ока оказался тут как тут.

– А, знаешь ли, песья ты морда, – продолжил Виталий рассуждения, начатые на улице, – Что Горыныч, как Карлсон, всегда улетает, чтобы вернуться. Впрочем, ты его и сам прекрасно знаешь.

Бонифаций действительно неплохо знал Горыныча, и на слова Виталия удовлетворенно рыкнул.

***

Да, дорогие господа, вот мы и познакомились с некоторыми героями нашего времяпрепровождения. А другие герои, удостоившись пока только упоминания, вот-вот ворвутся в нашу компанию. Все развивается своим чередом, и пройти мимо нитей расплетающегося клубка нам не удастся. Можно, конечно, их не заметить, но тогда зачем медленный огонь и аккуратное соблюдение рецептов смешивания ингредиентов? Вполне было бы достаточно оборвать красивую упаковку и сжевать безвкусную массу. Ну, хорошо, хорошо, вы ничего такого не предполагали, и я опять, как и с представлением Ивана Владимировича, к вам придираюсь. Извините, такой уж характер у вашего покорного слуги. Неприятный вам достался слуга, но это от того, что слугам иногда надоедает служить, и хочется сесть вместе со всеми за стол и полноценно участвовать в жизни общества. Общество на такую полноценность обычно не соглашается, и тогда возникают даты в истории. Но мы с вами ни в коей мере не будем доводить дело до конфликта, наша история локальна, конкретно-человечна и относительно спокойна. Будем надеяться, что мы в любом случае поладим.

И еще одно замечание. Так уж сложился текст, что в конце каждой из глав нас, господа, ждут приложения. Приложения, как и положено, играют вспомогательную и поясняющую роль. Они более детально разбирают некоторые, пройденные вскользь моменты основного текста, а также дают представление о том, что осталось за кадром, а иногда и перед кадром текущего повествования. Разумеется, господа, всем нетерпеливым и тем, кто не сильно интересуется подоплекой описываемых событий, приложения можно не читать.