Текст книги "Андропов вблизи. Воспоминания о временах оттепели и застоя"

Юрий Владимирович полагал, что его план идет дальше реформы Косыгина, выводит предприятия из-под мелочной опеки райкомов, обкомов и отделов ЦК, может способствовать расцвету социалистической промышленности, сельского хозяйства и социального обеспечения. Вместе с тем Андропов думал о том, что подобные преобразования нужно тщательно готовить, проводить в жизнь осторожно, накапливая опыт сначала в некоторых отраслях промышленности, а затем перенося его на все народное хозяйство. Но он понимал также, что подобная реформа отнюдь не стыкуется с «руководящей ролью КПСС», о которой сам говорил в каждом докладе и выступлении.

Никаких записок Брежневу по этой проблеме Андропов не готовил, хотя для преамбулы и обоснования такого документа КГБ располагал более чем обширными критическими материалами по поводу бесхозяйственности, коррупции, обмана, приписок и массового движения так называемых несунов во всех отраслях промышленности и сельского хозяйства. Таких людей, разворовывавших по мелочи государство, было бы точнее и правильнее назвать воришками и ворами. Но партийное лицемерие тех времен не осмеливалось называть вещи своими именами. Ведь социализм в основном был уже построен. А заклеймить широкие массы рабочих, колхозников и трудовой интеллигенции криминальной печатью пошлого воровства голос вождей и Агитпропа не поднимался.

Я не знаю, обсуждал ли Андропов свою идею о банках с Брежневым, стараясь посадить ему этого «жука в ухо», а затем поддерживать и рекламировать, словно это было гениальным изобретением самого Леонида Ильича. Так обычно старались действовать лишенные честолюбия реформаторы в России. Андропов знал этот прием чиновников разных уровней и в каких-то своих планах использовал его. Может быть, в случае с Брежневым столь глубокая и долгодействующая реформа не могла быть воспринята прямолинейным и несколько примитивным мышлением нашего генсека. Она потребовала бы от него умственных усилий, которыми он не любил обременять себя.

Может быть, Юрий Владимирович понял, что его предложения способны напугать Брежнева и всех других старцев в политбюро, которых смущала даже не столь далеко идущая реформа Косыгина. Во всяком случае, после 1976 года я его соображений на эту тему уже не слышал. Думаю, что он оставил свою идею, как, наверное, и некоторые другие, до той поры, покуда власть не упадет в его руки.

В памяти остались и другие актуальные проблемы, обсуждавшиеся с Андроповым в процессе его подготовки к заседаниям ПБ и по некоторым отдельным поводам. Иногда, возвратясь с заседания политбюро и передавая мне «отработанные» документы ЦК и мои комментарии к ним, Юрий Владимирович делился со мной ходом обсуждения некоторых вопросов и принятыми решениями.

Так, однажды на заседании ПБ был поставлен вопрос о путях доставки сибирской нефти в Японию. В начале 70-х годов в правительстве и ЦК царила эйфория в связи с резким увеличением добычи нефти на Самотлоре и в других перспективных районах Севера и Сибири. Нефтедоллары текли рекой в Советский Союз, поддерживали одряхлевшую промышленность и транспорт страны, создавали не только ощущение богатства, но и сытости, поскольку резко увеличился импорт кормового и пищевого зерна. Министерство нефтегазовой промышленности искало все новые рынки сбыта нефти и обратило внимание на Японию как на потенциального богатого покупателя.

Однако емкостей советского и мирового танкерного флота было явно недостаточно, чтобы доставлять практически вокруг всего земного шара нефть в Японию. Тогда Совет министров СССР, Госплан и Министерство нефтегазовой промышленности через секретариат ЦК КПСС вынесли на обсуждение политбюро предложение о строительстве мощного нефтепровода от районов добычи нефти на севере Сибири до портов Находка или Владивосток, откуда танкерами можно будет гнать нефть в Японию по кратчайшему пути. Это была альтернатива доставке нефти по Транссибирской магистрали цистернами.

Надо сказать, что большую активность на всех заседаниях политбюро проявлял министр обороны маршал Гречко, а затем – после его смерти – Дмитрий Федорович Устинов. Аппарат министра обороны и генштаб давали свои комментарии и вносили поправки практически ко всем вопросам повестки дня всех заседаний ПБ. Фактически в каждом из них проявлялся интерес МО и генштаба к укреплению обороноспособности страны. Активность военных часто превращалась при этом в безудержную милитаризацию жизни Советского Союза. Кремлевские старцы боялись возражать напористым министрам обороны Гречко и Устинову, видя за их спиной мощную армию с ее единоначалием. Брежнев также перманентно поддерживал все предложения военных.

Вот и теперь по отношению к строительству нефтепровода через всю Сибирь и Дальний Восток, как рассказал Юрий Владимирович, возобладала точка зрения министра обороны. При обсуждении этой проблемы Гречко указал прежде всего, что везти нефть железнодорожными цистернами по Транссибирской магистрали вполне возможно, но это при большом грузопотоке способно блокировать железную дорогу. Строительство нефтепровода, которое потребовало бы гигантских затрат, также не устроило Андрея Антоновича Гречко. В предложении Министерства обороны он использовал печальное обстоятельство, а именно то, что обстановка на советско-китайской границе в ту пору оставалась нестабильной.

«По нефтепроводу солдат в горячую точку не доставишь!» – заявил он и предложил вместо нефтепровода, по сути дела, за те же деньги построить вторую Транссибирскую магистраль, проходящую на достаточном удалении от советско-китайской границы. По этой новой стратегической железной дороге можно было бы пустить не только эшелоны сибирской нефти в цистернах и другие грузы по кратчайшему пути до Амура, но и в случае нужды доставлять военную технику и солдат до самого Тихого океана. Строительство Байкало-Амурской магистрали, как окрестили этот проект, позволяло ввести в хозяйственный оборот огромные богатства в малообжитых районах Сибири, создать вдоль БАМа и его ответвлений горнодобывающую, промышленную и жилую инфраструктуры.

Скрытых сталинистов в политбюро пленил и тот обнародованный Гречко факт, что накануне Великой Отечественной войны не только существовали подобные планы, но и кое-где было даже начато строительство магистрали силами заключенных. Поскольку к середине 70-х годов набрать в Советском Союзе необходимое для «Великой стройки коммунизма» количество зэков уже не было возможно без возврата к 37-му году, решили объявить проект БАМа Всесоюзной комсомольской стройкой.

Аналогичные замечания были сделаны министром обороны и в процессе обсуждения на политбюро вопроса о том, как доставлять из горно-обогатительного комбината под Новым Осколом на Курской магнитной аномалии железнорудные окатыши в качестве сырья на Катовицкий металлургический комбинат в Польше, специально построенный Советским Союзом под это сырье и силезские угли. В записке Совмина на политбюро предлагалось возить окатыши по железной дороге до советско-польской границы, а на границе построить перегрузочную товарную станцию с широкой советской на узкую польскую железнодорожную колею.

Стратегические соображения Минобороны и генштаба возобладали и тут. Хотя строительство новой железной дороги с широкой колеей от советской границы в глубь Польши и требовало многократно увеличенных расходов, ПБ приняло решение строить такую дорогу за советский счет. Гречко убедил членов политбюро в том, что кроме железорудных окатышей в Польскую Народную Республику будет удобней, чем через Брест, где приходилось менять вагонные тележки на более узкие, доставлять танки, БМП и другую тяжелую военную технику для Европейского театра войны.

В то же время Министерство обороны крайне неудачно вторглось в решение вопроса о том, какие тракторы необходимы сельскому хозяйству СССР. В 70-х годах, как было решено еще при Никите Хрущеве, промышленность поставляла в деревню главным образом тяжелые тракторы типа «Кировец». А работники сельского хозяйства, небольших совхозов и агропромышленных предприятий требовали строительства малых универсальных гусеничных и колесных машин. Тяжелые тракторы «Кировец», говорили они, и их поддерживали публицисты в средствах массовой информации, сильно давят на пахотные земли, уплотняют их и вместо пользы наносят большой вред. Поэтому Министерство сельского хозяйства и сельскохозяйственная общественность обращались в ЦК с просьбой перевести многие тракторные заводы на производство малых и средних тракторов.

Подобное переналаживание производств тяжелой военной техники не устраивало Министерство обороны. Они опасались, что тракторные заводы, построенные в основном во время войны, которые выпускали и в дни мира огромное количество танков и сравнительно небольшое число тяжелых тракторов, в случае переоборудования не смогут быстро вернуться в кризисной ситуации к производству бронетехники. Между тем танковые войска еще со сталинских времен считались главным орудием стратегического прорыва и быстрого выхода моторизованных частей Советской армии к Ла-Маншу в случае войны с НАТО. Милитаризация советской промышленности победила, хотя военная противотанковая техника и стратегическая мысль ушли далеко вперед и танки были признаны «одноразовым оружием» в современной ракетно-орудийно-минно-воздушной войне.

Политбюро приняло решение сохранить все как есть, но надевать на тяжелые тракторы очень широкие шины, чтобы хоть как-то уменьшить их давление на почву. А средних и малых тракторов как недоставало сельскому хозяйству, так и не стало больше – один Минский тракторный завод со своими великолепными тракторами «Беларусь», которые покупали даже в Канаде, не мог один насытить село техникой.

К этому вопросу примыкает и другой, тоже «тракторный». В то время в лицемерно-пропагандистских потугах увеличить производство потребительских товаров советской промышленностью и ответить таким образом на вызов легкой промышленности Запада из центральных партийных органов спускали на места разнарядки всем промышленным предприятиям – машиностроительным, авиационным, автомобильным и т. п. – указания производить определенное количество простейших хозяйственных товаров – лопат, граблей, кастрюль, сковородок и другой металлической посуды, детских игрушек…

В том, что это был чисто формальный подход серых чиновников из аппарата ЦК к делу повышения благосостояния народа, меня убедил один случай. В кулуарах XXV съезда КПСС я встретил случайно своего старого знакомого, которого любил и уважал со «шведских» времен. Это был Анатолий Анатольевич Житков, бывший советником по науке и технике советского посольства в Швеции в начале 60-х годов. Он был большой умница, энергичный и подвижный человек с обширными, энциклопедическими техническими знаниями и опытом. Мы с ним обнялись и отошли из толпы делегатов съезда в уголок поговорить без помех. Житков оказался к тому времени – марту 1976 года – главным инженером и заместителем генерального директора Волжского автомобильного завода в Тольятти.

Анатолий Анатольевич был явно чем-то озабочен, а потом рассказал чем. Оказывается, отдел машиностроения ЦК КПСС передал ВАЗу распоряжение о производстве в качестве товаров бытового назначения определенного количества садового инвентаря – лопат, мотыг, граблей, оцинкованных ведер и тому подобных изделий, которые способна была клепать любая артель. Количество этого товара было для волжского гиганта смехотворным. Он запросто мог выйти в передовики и завалить всю страну такой продукцией буквально за несколько недель.

Однако специалисты завода решили пойти другим путем, по-настоящему выполняя программу повышения благосостояния народа. Они предложили вместо скобяных товаров изготовить для продажи населению и колхозам мини-тракторы и мотокультиваторы, которые теперь столь широко рекламируют у нас японцы и итальянцы. В 70-х годах подобные легкие и сравнительно дешевые механизмы были и на селе, и в городе большой редкостью. Да и качество тех машин, вроде трехколесного грузового мотороллера «Муравей», оставалось безобразным. По расчетам тольяттинцев, их изделия были бы вполне доступными для любой семьи, которая занята сельскохозяйственным трудом или индивидуальным строительством. Масштабное производство недорогих мотоблоков, мини-тракторов, навесных орудий к ним и прицепов на самом современном по тем временам машиностроительном предприятии Советского Союза вполне можно было отнести к изготовлению ширпотреба, о котором так «заботилась» партия.

С горечью Житков рассказал мне, что он перед съездом обошел и министерства, и Госплан, и отделы ЦК, но везде остались глухи к предложению тольяттинцев, требуя от них только скобяные товары.

Я ничего не мог обещать Анатолию Анатольевичу, вместе с ним посетовал на тупость аппаратчиков и совминовских чиновников, но на всякий случай взял копию записки дирекции завода в Госплан по этому вопросу. Мертвые души Системы не желали облегчения труда крестьян и горожан, занятых в сельскохозяйственном производстве. Чиновники еще жили в атмосфере драконовских законов Сталина, которые запрещали русскому крестьянину иметь в индивидуальном хозяйстве лошадь. Даже Никита Сергеевич Хрущев, выдумка которого на различные сельскохозяйственные новации была необыкновенно богата, эту сталинскую хитрость, действовавшую против крестьянина, не отменил. Наоборот, он пошел еще дальше в ограничениях мелкотоварного производства, запретив жителям села иметь фруктовые сады и разводить крупный рогатый и молочный скот.

Закончился съезд. Как всегда, он автоматически проштамповал все резолюции, которые были заранее подготовлены в недрах партаппарата и согласованы на секретариате и политбюро. Никаких неожиданностей на нем не произошло, если не считать итогов голосования по списку членов Центрального комитета КПСС. Буквально единицы голосовали против Брежнева, Андропова, Косыгина и почти всех остальных членов политбюро. Необычным, но приятным для Брежнева оказалось число голосов делегатов съезда, поданных против Николая Викторовича Подгорного, тогдашнего председателя Президиума Верховного Совета СССР, то есть формального главы Советского государства. Более четырех сотен делегатов, что оказалось наибольшим числом «достойнейших партийцев», принимавших участие в голосовании, показали анонимно «фигу в кармане» партийному руководству, поставив пометку «против» рядом с именем Подгорного в бюллетенях для голосования. Такое необычное голосование четырех сотен избранников партии, привыкших к покорному мнению – «одобрям-с», – весьма удовлетворило генерального секретаря, который уже некоторое время вынашивал планы, как ему освободиться от Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Брежневу и Черненко казалось, что Подгорный начал заметную конкуренцию с генсеком за влияние в государстве. Именно в это время начались разные болезни у Брежнева, которые постепенно сделали из этого человека практически живой труп, у которого остался лишь инстинкт сохранения власти.

На следующий год Председатель Президиума Верховного Совета СССР был ловко убран Брежневым со своего поста и из политбюро на пенсию. Основной причиной тому послужила зарубежная поездка Подгорного весной 1977 года по некоторым африканским странам. Ее маршрут был утвержден на политбюро, как и директивы ему, с кем и о чем говорить. Такой порядок был неизменным для всех, в том числе и для генсека, и для любого члена политбюро. Но Подгорный по своему желанию менял маршрут и выступал в гостеприимных африканских странах так, как если бы был действительным главой государства, а не его формальной тенью, второй после Косыгина. Импровизаторский и независимый характер поездки Подгорного обратил на себя внимание западной прессы, которая немедленно стала делать вывод, что Брежнев вскоре отойдет на второй план, а истинным главой СССР станет Подгорный.

Когда Андропов вернулся после съезда в свой кабинет и продолжилась его рутинная работа в политбюро, я изложил ему сокращенно, без экономических расчетов, записку тольяттинцев о выпуске не скобяных товаров, а мини-тракторов. Юрий Владимирович заинтересовался проблемой, обещал переговорить по этому вопросу с Кириленко. Именно Кириленко, в качестве секретаря ЦК и члена политбюро, курировал машиностроение и оборонку. Однако примерно через неделю, когда я вновь принес Андропову материалы к очередному заседанию политбюро, Юрий Владимирович беспомощно развел руками: «Звонил, говорил с Андрей Палычем, но уперся в глухую стену… Непонятно… На всякий случай оставь этот документ. Может быть, удастся переговорить с Леонидом Ильичом…»

Очевидно, с Брежневым Андропову по этому поводу так и не удалось поговорить. А может быть, Брежнев и выслушал Юрия Владимировича, как это бывало при обращении Андропова к нему не по политическим, а народно-хозяйственным вопросам, но адресовал его снова к… Кириленко. Начиналась весенняя охота, генсек укатил в Завидово, потом усилились его болезни и сумеречные состояния. Затем он улетел в отпуск в Крым. Все вопросы в его отсутствие решались Сусловым и Черненко. Эти двое всегда ссылались на мнение генерального секретаря, изложенное им якобы по телефону. Обращаться к Черненко Андропов, видимо, считал бессмысленным. Время ушло. Страна так и не получила добротные, дешевые минитракторы и мотоблоки.

Весьма показательным примером отупения Системы, на мой взгляд, было обсуждение на политбюро вопроса о комбайнах «Дон», строящихся на Ростсельмаше. Я не помню уже, кто именно поставил этот вопрос, но в одной из записок к соответствующему пункту повестки дня заседания ПБ это изделие Ростсельмаша подвергалось резкой критике. Указывалось, что машина слишком тяжелая и уплотняет почву. А главное – при сборе зерна комбайн «Дон» давал потери, цифра которых была запредельна – чуть ли не половина всего зерна высыпалась на почву через огромные щели в бункерах комбайнов. Одновременно предлагалось рассмотреть вопрос о закупке комбайнов в ГДР, где они были более удачно сконструированы и выполнены. Немецкие комбайны назывались «Фортшритт», что по-русски означает «Прогресс», и на самом деле были на много шагов впереди «Дона». Они давали минимум потерь зерна, расходовали значительно меньше горючего, на единицу их производства уходило меньше металла, чем на наши громоздкие и тяжелые произведения. Они не выдерживали также сборки при помощи тяжелых кувалд, как это практиковалось на наших конвейерах. «Фортшритт» был более управляем и транспортабелен, чем «Дон».

При подготовке этого вопроса к политбюро я даже запросил 1-й главк (внешнюю разведку) срочно подготовить в его управлении в ГДР и прислать подробную справку о сравнительных достоинствах «Прогресса» и «Дона». При обращении к немецким комбайностроителям выяснилось, что они готовы за символическую сумму уступить советским коллегам лицензию и всю техническую документацию на производство «Прогресса» в СССР.

Однако и тут лобби аппарата ЦК, Ростовского обкома КПСС и Министерства сельскохозяйственного машиностроения победило разум. Поскольку советские комбайностроители отчитывались не только за единицу продукции, но и за общий вес произведенного оборудования, что было весьма внушительно и по-сталински для посредственностей из политбюро, комбайн «Дон» опередил своего зарубежного конкурента. Кремлевским старцам было абсолютно все равно, сколько продукции теряет комбайн «Дон», сколько он жрет горюче-смазочных материалов, как быстро его надо списывать в утиль, «советское – значит, отличное!». Под этим лозунгом было отвергнуто предложение о «Прогрессе», которое могло бы сохранить стране буквально миллионы тонн зерна и сотни тысяч тонн нефтепродуктов. Теперь мне представляется, что вопросы о мини-тракторах и выборе комбайна были весьма принципиальны для советского сельского хозяйства и Системы в целом. Отсталая, грубая, тяжелая, неэффективная сельскохозяйственная техника, от которой так много зависит в производстве и сборе урожая и сокращении его потерь, столкнулась с изделиями, сделанными на основе иной, качественно более высокой технологии, культуры производства, труда и быта. По законам нормальной человеческой логики, «Дон» и «метизы» вместо мотоблоков не должны были победить в этом соревновании. Но извращенная логика коммунистической Системы отдала им победу, вопреки интересам собственного народа.

В конце 70-х годов Юрий Владимирович обсуждал со мной и самую острую, пожалуй, проблему народной жизни России – беспробудное пьянство. В 70-х годах алкоголизм стал проявляться в населении областей и республик СССР, где религиозные традиции ислама категорически запрещали употребление алкогольных напитков. Я получил от своих знакомых питерских журналистов записку лауреата Ленинской премии Ф. Г. Углова из Ленинграда о последствиях алкоголизма для демографической безопасности СССР. Официально она нигде не фигурировала и считалась чуть ли не диссидентским документом, порочащим линию партии на улучшение здоровья населения. Углов приводил в ней убийственные цифры. Так, если в дореволюционной России, в 1913 году, на душу населения употреблялось 2,3 литра чистого алкоголя, то к концу 70-х годов на среднюю статистическую душу, то есть на ребенка, женщину, мужчину, приходилось уже 8,5 литра алкоголя. Всемирная организация здравоохранения в 70-х годах установила, что при потреблении алкоголя более 7,5 литра на душу населения нация переступает считающийся опасным порог и начинает деградировать. Кстати, сейчас россияне потребляют уже по 15 литров чистого спирта на душу населения.

Ленинградский ученый предрекал физическое и психическое вырождение не только славянских, но и многих других народов СССР. Записка эта произвела сильное впечатление на Андропова. По своему обыкновению, он спросил: «А что ты предлагаешь?»

Я рассказал ему об опыте борьбы с алкоголизмом в Швеции в начале XX века, когда эта страна была одной из самых «пьющих» в мире. Шведы потребляли тогда значительно больше алкоголя, чем финны и русские. Кстати, в Российской империи, куда на правах автономии входила и Финляндия, действовала государственная винная монополия. Кабаки и другие питейные, торговые заведения могли продавать спиртное, только если имели соответствующую лицензию и только законный подакцизный продукт. Санкции за нарушение государственной винной монополии были суровыми, а законопослушание массы населения – на очень высоком уровне. На этой основе возникали иногда курьезы. Крупный российский промышленник и купец Мальцев был решительным противником пьянства. Среди прочих предприятий он владел заводом по производству хрустальных изделий в городке Гусь-Хрустальный Владимирской губернии. Это было, как говорят теперь, градообразующее предприятие, то есть население всей округи трудилось на мальцевском заводе или в инфраструктуре Гусь-Хрустального. Чтобы предотвратить пьянство рабочих, промышленник Мальцев откупил у государства винную монополию на десять верст в округе от города. Он платил казне столько, сколько она могла бы получить от торговли спиртным в городских кабаках.

Совершенно отлучить русский народ от водки Мальцев все-таки не преуспел. Пьяницы обхитрили и его. Несколько рабочих скидывались и посылали за десять верст в ближайший кабак уполномоченного ими ходока с двумя десятилитровыми ведрами и коромыслом. Посланец наполнял ведра водкой, вешал коромысло с ними на плечо и плавной походкой, как ходят по сцене нынешние артистки из хореографического ансамбля «Березка», пускался в обратный путь. Как рассказывали мне старики в Гусь-Хрустальном 60-х годов XX века, одно из ведер обязательно перевешивало, и тогда ходок для восстановления баланса немного отпивал из него огненной влаги. Таким образом ходок несколько раз уравнивал уровни жидкости в обоих ведрах, но доносил основную часть ноши до алчущей компании…

В борьбе с алкоголизмом шведы пошли иным путем, чем русский купец Мальцев. Шведские социал-демократы в самом начале XX века создали мощное Общество трезвости. Оно повело повседневную пропаганду против пьянства, но не ограничилось только словами. Общество трезвости открывало по всей Швеции дешевые кофейни с читальными залами, бильярдами и настольными играми, для того чтобы рабочие могли проводить в них время в тепле и уюте, стало развивать рабочий спорт и туризм по своей стране. Одновременно правительство и парламент ввели жесткую государственную монополию на продажу спиртных напитков, в том числе и пива, с содержанием алкоголя выше трех градусов. Бутылку спиртного, в том числе и алкогольного пива, можно было купить только в особых государственных магазинах монополии «Сюстем Булагет» («Системное акционерное общество»), где отечественная шведская водка «Аквавит» стоила относительно дешево. Но в одни руки не давали более двух бутылок. Магазины «Сюстем Булагет» торговали только с девяти часов утра до шести часов вечера в будни. В субботу и воскресенье, а также на праздники у них были выходные дни. В каждом магазине были вывешены списки людей, когда-либо попадавших в полицию в связи с пьянством. Этим «патентованным алкоголикам», как их называли в Швеции, был категорически запрещен отпуск спиртного, а специальная инспекция строго следила, чтобы не было нарушений в государственной системе торговли алкогольными напитками и в ресторанном бизнесе, где выдавалось ограниченное количество лицензий на право подачи спиртного гостям.

Таким образом, любители спиртного должны были заранее припасти бутылочку на выходные дни или праздники. Если покупатель, прикрепленный к конкретному магазину «Сюстем», появлялся в нем слишком часто, его включали в список «патентованных алкоголиков». Копии списков конкретного региона висели во всех магазинах монополии, в том числе и в соседних городах и поселках. Если туда обращался неизвестный персоналу покупатель, то продавец должен был потребовать от него какое-либо удостоверение личности, проверить фамилию по списку алкоголиков, и только при отсутствии гражданина в этом «черном списке» он мог приобрести не более двух бутылок спиртного, независимо от того, сколько градусов было в каждой бутылке. Детям до восемнадцати лет было вообще категорически запрещено отпускать крепкие напитки и пиво.

С введением государственной винной монополии цены на алкогольные напитки в кафе и ресторанах, которые далеко не во всех случаях получали лицензию на отпуск по вечерам спиртного по-рюмочно, были резко повышены. Например, рюмка водки стоила вечером в ресторане почти столько же, сколько приличный ужин. Единственное исключение было сделано для отдаленных северных районов. Здесь крестьяне и другие жители поселков могли для своих нужд заниматься самогоноварением. Но категорически, вплоть до суда, многолетнего тюремного заключения и конфискации имущества, был запрещен сбыт самогона. Так Шведское государство боролось не только с конкуренцией государственной монополии, но и за здоровье своих граждан.

Аналогичные системы были введены и в других странах Северной Европы, в том числе и Финляндии. В Суоми функционирует подобная шведской государственная винная монополия «Алко». Правда, эти системы не могли полностью исключить спекуляции спиртными напитками, с которой полиция боролась жестоко. Но в Хельсинки, например, спекулянты, в основном цыганки, которые промышляли водкой в районе Западной гавани, тоже были не лыком шиты. Они подвешивали бутылки водки под свои широкие юбки так, что при ходьбе продавщица издавала весьма соблазнительный для алкашей звон, по которому ее и находили жаждущие.

Юрий Владимирович настолько заинтересовался такой системой борьбы с алкоголизмом, что просил меня получить через ПГУ от резидентов КГБ в Скандинавии подробные справки на эту тему с экономическими выкладками. Записку Углова и обобщенную справку по докладам резидентов, как я узнал позже, он показывал Брежневу и Суслову. Генсек, который был сам не дурак выпить, оставил ее без внимания, а Суслов проявил довольно поверхностный интерес. Но знакомство второго секретаря ЦК КПСС с документами, в которых высказывались конкретные предложения по созданию в СССР Общества трезвости и принятию реальной программы создания сети читален, спортивных объектов, малых предприятий общественного питания и прочих возможностей для замещения гипертрофированного потребления спиртных напитков, не имело никаких последствий. Ибо правящая партия за 80 лет своего руководства обществом как ничего не дала народу, могущего отвлечь его от пьянства, так и не собиралась делать это впредь. Ни работающего Общества трезвости, ни комфортабельного, чистого, ухоженного жилища, ни какой-либо пропаганды устройства интерьеров квартир и увеличения выпуска для населения мебели и бытовых приборов, ни уютных клубов, читален, спортзалов, бассейнов, других общественных центров с буфетами, дешевыми народными столовыми, чайными, кафе, где можно было бы выпить чашку чаю, кофе или стакан безалкогольного напитка, в России до сих пор не появилось. Сами слова «кофе», «какао», «шоколад» стали в устах пьющего и живущего в нищете народа ироническими и издевательскими. И наоборот, пьянство приобрело благородное обозначение – «отдых».

Что касается Андропова, то в мае 1982 года, будучи еще председателем КГБ, Юрий Владимирович обратился-таки к Брежневу и в политбюро с запиской, в которой ставил вопрос о необходимости принятия партией постановления по усилению борьбы с пьянством. Прошло всего пять лет, как председатель «озадачил», то есть поставил задачу мощным, но «с холодной головой» идеологам-чекистам: подготовить соответствующую записку в ЦК КПСС.

Но как раз в 1982 году в Кремле началась «пятилетка похорон». Ее этапы крайне негативно сказались на обсуждении в партийном ареопаге этого коренного вопроса. В начале 1982 года умер Суслов, который был за борьбу с пьянством, а Андропов через несколько дней после внесения записки в «инстанцию» был избран безвластным секретарем ЦК. Для рассмотрения записки была создана комиссия. Ее возглавил престарелый председатель Комитета партийного контроля Арвид Пельше. К осени того же года комиссия Пельше представила политбюро свои соображения. Главная мысль в них совершенно правильная: административные меры и драконовские ограничения не способны искоренить пьянство, но, наоборот, являются источником тяги к алкоголю. В проекте за подписью Пельше предлагалось увеличение производства пива, слабо-алкогольных и сухих вин, расширение сети кафе, рюмочных, современных пивных павильонов и тому подобных заведений.