Текст книги "Его величество и верность до притворства"

Глава 5
Антракт, но это не означает, что жизнь замерла в своём ожидании. Она продолжается, и даже бьёт ключом и шпагой.

– Слушай, а почему, чаще всего места для дуэлей выбирают где-нибудь в лесной чаще, вблизи у какого-нибудь аббатства? – стоя в тени деревьев, задался вопросом выступающий секундантом маркиза де Шубуршена, виконт Трофим, поглядывая на высокие шпили церкви аббатства Сен-Дени.

– Здесь жизнь, не просто замирает, а заканчивает свой ход под неусыпным и что главное, под благословенным оком служителей церкви. Что очень удобно для покойников и для отпевающих их служителей церкви, которым не надо далеко ходить, чтобы исполнить свой священный долг. – Облокотившись ногой на пенёк, выразил своё видение ситуации маркиз де Шубуршен, которому была оказана честь защищать честь герцога Генриха Анжуйского, который не мог присутствовать на поединке, из-за своей большой занятости государственными делами – Генрих приводил свои мысли в порядок, после того, как он их основательно потрепав, подрастерял вместе с содержимым кошеля (а для государственных дел, нет более важного занятия). Да и как он не мог быть не занят, если и его соперник так занят, что не смог или скорее всего не посчитал нужным лично участвовать в поединке, и определённо с умыслом, выставил вместо себя известного задиру и бретёра Бутвиля.

– Я тебя понимаю дружище. – Обратился к маркизу второй секундант со стороны де Шубуршена – капитан де Витри, откусывая сочный персик (он прямо-таки истекал соком и лился по рукам капитана). – Предстоящий, с непредсказуемым результатом поединок, всегда наводит на думы о вечном. Но, по-моему, не предубеждённому смертью убеждению, тут всё дело в прирождённой лени и скупости герцогов, которые без лишней головной боли и главное без лишних затрат, под присмотром братьев монахов, могут предать оставшегося на поле боя дуэлянта земле. Ну а если возникнут лишние вопросы, то можно и вовсе его предать. – Капитан в своих высказываниях, как всегда не выказывает почтения высокопоставленным титульным вельможам, что для де Шубуршена вовсе не секрет, но при этом очень удивительно, почему капитан де Витри до сих пор капитан, а не один из затворников этого или какого другого аббатства. Правда, не эта непочтительность по отношению к герцогским лицам, взволновала де Шубуршена, а вот высказанная неуверенность капитана насчёт результата поединка, не могла не заставить занервничать и покоробить его.

– Капитан! – Одним суровым взглядом и таким же звучным словом одёрнул капитана де Шубуршен, начавший уже сомневаться в том своём решении – где при выборе секунданта из огромного количества претендентов, он отдал пальму первенства именно капитану, которого они с виконтом Трофимом, проходя мимо кабаре «Сосновая шишка», совершенно случайно для их затруднительных обстоятельств, а не для самого капитана (которого, если он не на службе, только в таких местах и можно было застать), встретили или вернее сказать, обнаружили припавшим отдохнуть у входа в это столь всем известное кабаре.

И, конечно, первой же мыслю маркиза де Шубуршена, за разговором с виконтом сразу и не заметившего капитана в его плачевном состоянии, было желание оказать посильную помощь капитану, в которой он, судя по его растерянному и расстёгнутому виду, остро нуждался. Ну а де Шубуршен, по себе зная, что в данных, усугублённых усталостью капитана обстоятельствах, лучше всего будет не вмешиваться в ход событий (тем более он и так далеко не уйдёт), и оставить в покое уставшего шевалье (все знают, что любой, даже самый затрапезный шевалье, не терпит когда ему указывают на его неподобающее дворянину, поведение, из-за чего случается недопонимание и связанные с ним глупости), решил, не поднимая большого шума из под своих ног, поскорее миновать это место расположение капитана.

И всё бы, наверное, обошлось, если бы в тот же самый момент здесь не оказался барон да Забудь, так не вовремя появившись на пороге этого весёлого заведения, лучшей рекламой которому, вполне вероятно и служил развалившийся в дверях капитан. О чём впоследствии, у де Шубуршена и закралась догадка и даже своя своеобразная мысль – а не способствовал ли капитан наполнению своих бокалов, ведя себя подобным образом в стенах и за пределами кабаре, где мимо проходящие прохожие, которые даже ни о чём таком не думали и не подозревали, держа себя в руках, не глядя по сторонам, прямиком двигались домой, а тут раз и им под ноги и попадается, не просто довольная, а счастливая морда капитана. После чего застывшего на месте примерного семьянина и отца пятерых детей посещает сомнение – а не заслуживает ли он хоть чуточки, если не счастья, то хотя бы отдыха от своих дум о счастье. И, конечно, добропорядочный горожанин приходит к выводу, что он как никто другой имеет право на этот небольшой отдых. И горожанин в один момент перешагивает капитана и прямиком направляется в кабаре, для того чтобы одним глазком взглянуть, что там делается внутри и пропустить всего лишь одну кружку пива, а не как получилось – сколько помнит.

Ну а барон да Забудь, несмотря на своё говорящее имя, которое больше несло напоминание о нём, чем безпамятливость, в отличие от капитана, пренебрегшего правилами товарищеской учтивости и не сообщившего своим товарищам по столу, что он надолго задержится, решил-таки (барон да Будь, в отличие от него, не своевольничал, пропадая незнамо куда, а обозначил свою твёрдую позицию, крепко уперевшись лбом в стол) выйти и поискать этого подлеца капитана, который оставил их с бароном да Будь в неизвестности насчёт их намерений. Так что некоторая несдержанность в поведении барона да Забудь, который, как только заметил прилёгшего в тени деревьев капитана, сразу же для приободрения капитана воздействовал на него – наступил ногой ему на вытянутую руку, вполне объяснима.

И, наверное, и последующие действия барона да Забудь, где он замахнулся ногой, скорей всего должны были послужить для того же – для поднятия бодрости и духа поникшего капитана. Но появление в поле зрения барона де Шубуршена, по причине скромности барона и его огромного уважения к капитану, не позволили ему показать даже близкому другу, что капитан не просто невозможен, а так сказать, может находиться в непозволительном своему положению, положении просящего. Ну а чтобы де Шубуршен не смог всё это заподозрить, барон да Забудь и прибегает к отвлечению внимания маркиза на самого себя.

– Маркиз! – закричал барон да Забудь и, не дожидаясь, пока де Шубуршен ответит ему, переступив капитана, бросается обнимать маркиза. Правда, маркиз де Шубуршен не привык к таким близким, с обниманиями, выражениям радости и поэтому он, лишь позволял себя обнимать, замерев, стоя по струнке. Что, впрочем, не помешало барону да Забудь радоваться за двоих. После чего барон, со словами: «Дай мне на тебя посмотреть», – отпускает маркиза и, отойдя от него на шаг, с этого недалёкого расстояния, принимается изучающее наблюдать за всем – за носками своих ботфорт, ботфорт маркиза, за своим носом, вид слева на который его несколько смущал, за своими туманными и очень тревожными воспоминаниями о полной ли ещё, оставленной на столе кружке с вином (вдруг барон да Будь, забудется и захочет взахлёб быть) и, в конце концов – виконтом, но только не за самим маркизом. Где как раз незнакомый вид виконта и заставил находящегося в волнении насчёт забывчивости своего товарища барона да Забудь, с подозрением задаться наводящим полу вопросом:

– Что-то мне подсказывает, маркиз, что вы попали в затруднительное положение и вам определённо нужна моя помощь.

На что маркиз де Шубуршен, один раз уже видевший в деле барона, был готов оказать честь барону и дать ему своё согласие на его предложение, как к полной неожиданности всех присутствующих, из своего небытия восстал капитан де Витри. И капитан недолго думая, к чему у него на данный момент не было большой расположенности, отодвигает в сторону барона и, уткнувшись головой в плечо де Шубуршена, начинает вздрагивать головой, вызывая у всех наблюдающих за этой сценой сложности в восприятии случившегося. Но капитан, как прямой человек, тратит на всё это недоразумение всего ничего времени и тут же выпрямляется, для того чтобы мутным взором посмотреть на маркиза и убедившись в чём-то, резко выхватить шпагу и приставить её в грудь побледневшему де Шубуршену.

– Сударь. Я посчитаю за оскорбление, если вы не окажите честь моей шпаге, и не запишите меня в число тех достойных шевалье, кто будет отстаивать вашу честь. – Заявил капитан де Витри, чья стойкость на ногах теперь всецело зависела от крепости колета де Шубуршена, на который делала упор его шпага, заодно держа капитана на ногах. И, конечно, маркиз де Шубуршен, после того как он взглянул на барона и убедился в том, что тот ничего не будет иметь против, (барон теперь уже сам занял свою отдыхающую позицию, уперевшись спиной о здание кабаре), оказал честь капитану.

– Я буду рад, капитан. И завтра в полдень, у аббатства Сен-Дени, буду вас ждать. – Сказал де Шубуршен. После чего капитан убирает шпагу, отдаёт честь и скрывается в дверях кабаре.

– Мне, кажется, что он не придёт. – Выразил надежду виконт Трофим, не любивший делиться славой победы, которая непременно ждёт их в предстоящем бою.

– Если дело касается чести, то насчёт капитана я бы не стал сомневаться. – Заявил де Шубуршен, который из-за своего лёгкого волнения, возникшего не на пустом месте, а в результате сомнительных слов капитана, сейчас стоя у аббатства, вдруг засомневался.

– А мне, кажется, – продолжил сверлить взглядом капитана, маркиз де Шубуршен, – что в ваших словах прозвучали сомнения на мой счёт. И если это так, то я не понимаю, зачем вы тогда согласились принять участие в поединке на моей стороне. И пока есть время, не лучше ли вам перейти на другую сторону и записаться в друзья к этому Бутвилю.

Что и говорить, а такие, на грани вызова на последующую дуэль слова де Шубуршена, не могут не взволновать всех находящихся в кругу де Шубуршена, где первому кому стоит взволноваться – это капитану де Витри, который, что удивительно для маркиза Трофима, даже не вздрогнул, и совершенно не реагируя на все эти дерзкие слова маркиза, как поглощал свой персик, так и продолжил, с ещё большим для де Шубуршена раздражением проделывать все эти фокусы с персиком. Что вынуждает де Шубуршена вскипеть и он, не дождавшись ответа от капитана, схватившись за рукоятку шпаги, громко заявляет:

– Сударь! Вы, как я погляжу, глухи к голосу благоразумия, раз продолжаете игнорировать мои слова. – Но капитан, как ел персик, так и дальше ест, отчего де Шубуршена уже начинает трясти от злости и он, налившись красками гнева, чуть ли не переходит на крик:

– А ну, немедленно, прекрати есть этот персик!

Ну а этот призыв на этот раз прозвучал очень вовремя – персик, наконец-то, был съеден, и в руках капитана теперь осталась лишь одна только косточка. А раз так, то вслед за этим капитан де Витри отрывает свой взгляд от косточки и переводит его на де Шубуршена. После чего он на одно внимательное мгновение замирает на беснующем лице маркиза и начинает расплываться в улыбке. Против чего де Шубрушен, несмотря на всю свою вспыльчивость, ничего не может поделать и в ответ тоже начинает улыбаться, а вслед за ними и виконт Трофим, у которого вследствие всех этих словесных затруднений, даже уже возникло своё вопросительное сомнение насчёт необходимости присутствия на дуэли второго секунданта. Ну а как только в их кругу вновь воцарился мир и спокойствие, капитан, дабы закрепить его, говорит:

– Маркиз. Не мне вам говорить, что никогда не нужно недооценивать своего противника. Чего вы, зная вас, я могу утверждать, не допустите. Но Бутвиль, это не простой противник, а один из самых опаснейших, из всех кого вы встречали противников, так что, здесь одного умения и владения шпагой будет мало. – Капитан делает паузу, смотрит на косточку в своих руках, затем достаёт из кармана платок, вытирает руки и складывает эту косточку в платок, который убирается туда, откуда он был вытащен (и всё это под внимательными взглядами своих товарищей). После чего капитан де Витри вновь смотрит на де Шубуршена и продолжает свои незаконченные наставления:

– Как в своё время Жарнак, с помощью одного хитроумного приёма, впоследствии названного «ударом Жарнака», победил одного из лучших фехтовальщиков своего времени Шатеньере, так и тебе нужен свой приём.

– У тебя что, есть такой приём? – с каким-то уж слишком откровенным воодушевлением, что даже могло вызвать неуверенные вопросы насчёт уверенности в своих силах маркиза, спросил капитана де Шубуршен. Но капитан проявил очередную слепоту и не стал выставлять напоказ свою приметливость насчёт маркиза, а заявил ему свой ответ:

– Мой приём, не есть приём в прямом смысле. Это в некотором роде тактика ведения боя, что на примере съеденного мною персика я тебе продемонстрировал. Чьё поедание, так вывело тебя из себя, а это сам знаешь, ни к чему хорошему не приводит. Так что тебе нужно всего лишь найти больное место Бутвиля и вывести его из себя. А там уже дело в шпаге.

– И какое у него больное место? – спросил капитана озадаченный маркиз.

– Трудно сказать, но судя по его самым огромным усам в Париже, а возможно и во всей Франции, оно у него непременно есть. – Погладив свои в самый раз усы, прищурив глаз, сказал капитан де Витри.

– Я тебя понял. – Ухмыльнулся в ответ де Шубуршен.

– Ну, а зная Бутвиля, могу предположить, что и наши шпаги не останутся без дела. А кодекс военного, не позволяет мне отклониться от участия в поединке. Так что можешь вполне рассчитывать на нас. – Завершившись поддержкой во взгляде со стороны виконта Трофима, сказал капитан. На что де Шубуршен хотел было выразить признательность, но появление в арке ворот одного из прилегающих к аббатству зданий несколько тёмных, закутанных в плащи конных личностей, заставило де Шубуршена и его товарищей по оружию, перевести свои взгляды на появившихся пятерых всадников.

– Всё-таки надо было позвать обоих баронов. – Сказал капитан, наблюдая за тем как спешиваются прибывшие на вороных лошадях люди в плащах, чьё численное преимущество не вызывало большого доверия к ним и к возможному результату поединка.

– Вы думаете, что это было бы также разумно, как и наш, опять же по вашей просьбе, отказ от лошадей. – Маркиз де Шубуршен разминая непривыкшие к длительным переходам ноги, не удержался от желания уколоть капитана, которому с самого утра, при его встрече с де Шубуршеном, решившему зайти за ним, невыносимо тошно было смотреть на несущих в себе тряску лошадей. – К месту дуэли, либо нужно подъезжать на вороных конях, либо ни на каких. – Оттошнившись в сторону, капитан де Витри своим, как он считал дельным заявлением, сразу же смутил своих товарищей по оружию, которые прежде и не придавали большого значения и, в общем, не придерживались дуэльного кодекса, в котором, как оказывается, так отлично разбирался капитан.

– А если я сейчас, если конечно смогу, займу своё место в седле, то помяните моё слово, то масть моей лошади, по нашему прибытию на место непременно изменится. И вместо вороного коня, даю слово (аргументировано икнул капитан), перед вами предстанет лошадь в яблоках. – Вымученно заявил капитан и видимо, вспомнив, как он вчера вперемежку с вином поглощал шарлотку, тут же оставил своих компаньонов на минутку другую, для того чтобы избавить свой организм от той чрезмерности, которая почему-то так легко входит, а вот выходит не очень приятно.

Когда же капитан вернулся к своим товарищам, то он продемонстрировал посвежевшее лицо и здравые мысли, доказывающие его правоту.

– Я хоть и истинный католик, но всё же считаю, что в таких делах как дуэль, по своему справедливому решению не спешит вмешиваться провидение, оставляя всё на волю случая и крепости руки. И если насчёт крепости рук, у меня в себя и в вас большого сомнения нет, то насчёт случая, то для того чтобы он хотя бы не занял сторону противника, то тут нельзя пренебрегать любыми мелочами. Где приметы и талисманы на счастье играют очень важную роль. Вот, например, мой колет. – Капитан заставил де Шубуршена и виконта Трофима вновь обратить своё внимание на его, не совсем чистый, а вернее сказать, очень даже, как скатерть на столе замызганный вином и всяким снадобьем колет. Правда, это совсем не смущает капитана, да, впрочем, и его товарищей, которые и на себе видали, и не такие затрапезные колеты. И капитан для проформы стряхнув с колета попавшие на него кусочки яблок, выразительно, с нотками таинственности, заявил:

– Мой колет, не просто колет, а заговорённый от рапир и даг колет. – И надо сказать, что маркиз и виконт глядя на все эти выразительные рисунки колета, являющиеся отражением энергичной сущности капитана, даже ни на минуту не усомнились в этих словах капитана. И, пожалуй, они даже понимали того или иного случайного противника капитана, особенно, если он был голоден, а на дуэль все прибывают в таком сознательном состоянии – натощак (для того чтобы лишний вес не стеснял движение дуэлянта и главное, что после удачного поединка, можно было с большим удовольствием широко погулять и поесть), которому при виде всех этих съестных и пивных мотиваторов на колете капитана, становилось тошно за капитана и приходилось искать более удобную и главное чистую (потом шпагу не отмоешь) для себя цель на теле капитана. Ну а так как этот вопрос был практически неразрешим (капитан, как ел, так и спал в колете, и при этом вертелся во сне), то результат поединка с капитаном был предсказуем.

Капитан же удовлетворившись молчаливой сознательностью маркиза и виконта, дабы не терять больше времени на все эти разглагольствования и попытки своих ног повлиять на принятие решения по поводу лошадей, заявив: «А приезжать на лошадях в яблоках плохая примета», – быстро взял под руку де Шубуршена и повёл его вперёд к месту проведения дуэли. Где он по пути к месту дуэли не раз останавливался для того чтобы перевести свой дух, попить воды и в конце концов, сразить своей шпагой дух зеленщика, забрав у него несколько сочных персиков.

– А вот и ответ на твой вопрос. – Сказал капитан де Витри, как и все находящиеся здесь, повернувшись в сторону раздавшегося звона колоколов. – Дуэли назначаются в полдень для того чтобы солнце находясь в зените, не светя в глаза, тем самым не мешало дуэлянту, а звон колоколов, не давал возможность трусу оправдаться и не дать при своём неприбытии на место дуэли, сослаться на то, что он спутал время. – Направляясь в сторону спешившихся всадников, сказал капитан де Витри, чьи слова уже потеряли свою волнительную актуальность, так как всё внимание его спутников было занято наблюдением за стоящими возле своих лошадей людьми в плащах. Где особо из всех бывших всадников, а сейчас тёмных личностей, выделялся усач Бутвиль, чей не столько высокий, а парящий высокомерностью вид, делал его выше всех его спутников.

– Ну что, видишь Бутвиля? – спросил де Шубуршена капитан.

– Думаю, что да. – Ответил де Шубуршен, не сводя своего взгляда с будущего противника.

– А ведь он уже не раз был приговорён к казни за убийства на дуэли. Да ты, наверное, слышал, как он в сопровождении своих подручных, явился на место казни своего изображения, сломал виселицу, разбил свой портрет и удрал. – Сказал капитан, но де Шубуршен уже находился в том состоянии концентрации, когда до него, ничего что не касалось поединка, не могло пробиться сквозь стену его внимания к этому Бутвилю. Чья стоявшая усмешка, даже не на лице, а в пышных усах, начала, не то чтобы не нравиться, а выводить из себя маркиза.

«Я ему эти его усы основательно пощипаю», – сжав руки в кулаки, маркиз де Шубуршен, в пылу гнева, основательно подумал переквалифицироваться в цирюльники Бутвиля.

– Забудь про его усы и лучше смотри куда-нибудь в другую сторону. – Прошептал на ухо де Шубуршену капитан, заметив, как маркиз слишком внимательно смотрит на эту выпирающуюся часть лица Бутвиля. – Он специально для отвлечения внимания соперника, нарастил свои усы до таких устрашающих размеров. И пока всё твоё внимание сосредоточенно на его усах, он тем временем, используя это твоё отвлечение, нанесёт тебе укол шпагой.

– Я понял. Но куда же мне тогда смотреть? – Ответил де Шубуршен, пришедший в себя только после того, как капитан дёрнул его за локоть.

– Да хоть на кончики своих ботфорт. – Убедительно сказал капитан, посмотрев на свои старые ботфорты, давно уже нуждающиеся в замене.

Со своей стороны, довольный и как всегда уверенный в себе Бутвиль, определённо зная, какоё завораживающее действие оказывают его огромные усы на противника, какими-то внутренними лицевыми пружинами натянул их, и как только де Шубуршен и его секунданты приблизились к нему и остановились на расстоянии нескольких шагов, то он, дабы потрясти основы их стояния и, конечно, для того чтобы уронить боевой дух де Шубуршена, на его глазах приподнял к верху свои усы и начал ими зловеще шевелить. Но к своему удивлению, де Шубуршен, на которого оказали своё нейтрализующее действие слова капитана, вместо того чтобы заворожено смотреть на его усы, никак не реагирует на него и можно сказать, с вызовом для усов Бутвиля, дерзновенно смотрит не на них, а на кончики своих ботфорт.

Что для Бутвиля становится откровением и с его потрясённого таким нахальством де Шубуршена лица, в один момент сходит тщеславная улыбка, оставляя на нём невыносимую даже для самого Бутвиля гримасу зверской ненависти, с которой он, правда, заинтересованно, бросает свой взгляд на кончики ботфорт де Шубуршена.

«Чёрт, возьми. А его ботфорты, не в пример моим, куда более изящнее», – Бутвиль ещё больше возмутился на выходки этого наглеца де Шубуршена, посмевшего так демонстративно и модно затмить его ботфорты.

И хотя Бутвилю уже не терпится с помощью укола прямо в лицо этому нахалу де Шубуршену, своей шпагой вернуть себе улыбку и главное своё пошатнувшееся самомнение, он всё же не выхватывает шпагу а, натянув на лицо некое подобие улыбки, заявляет:

– Господа. Звон колоколов всегда приводил меня в своём роде в трепетное чувство. Он напоминает мне о не вечности и конечности нашего бытия. И сейчас, слыша его, при виде вас мне вдруг захотелось задаться вопросом. А по кому из вас звонит колокол? – Бутвиль, усмехнувшись в усы, обведя взглядом противника, остановился на де Шубуршене.

– Слышал звон, да не знает где он. – Демонстративно проигнорировав Бутвиля, обратился к виконту Трофиму капитан де Витри, чем подписал себе смертный приговор в полных ненависти глазах Бутвиля. Но Бутвиль всё же сдерживается, чего ему уже становится невыносимо трудно делать, и он, дабы ускорить все предварительные процедуры, заявляет:

– Господа. Я сегодня ещё не завтракал, и к обедне меня ждут в местечке под названием «Рыло в пуху». Так что, давайте не будем затягивать наше дело и приступим к тому, ради чего мы все тут собрались.

– Да, мне знакомо это место. – Подняв своё лицо и посмотрев на Бутвиля, ответил ему де Шубуршен. – Вот только я должен буду вас огорчить, сообщив, что сегодня обедать там буду я. И при этом без вас. – На что в очередной раз задетый за живое Бутвиль, к полной неожиданности своих товарищей, со всего маху хватает со своей головы шляпу и закидывает её, правда не туда, куда хотел, а туда, куда получилось – а это место находится в местечке мимо (а ведь он раньше никогда не промахивался), которое как будто бы было специально здесь устроено на одном из деревьев в виде сука.

Но несколько необычный вид всполошенного Бутвиля, на котором читается присутствие нервного нетерпения и даже гнева, не позволяет задаться вслух вопросами и его, скорее компаньоны, чем кто либо другой, решив, что Бутвиль при упоминании сытного обеда, просто как обычно, преждевременно и пищеварительно разволновался, отвели свой взгляд от него и ещё раз внимательно посмотрели на тех, кто сегодня будет содействовать их аппетиту.

Ну а разве кроме всех предусмотренных дуэльным кодексом правил, дуэлянты могут проигнорировать и обойтись без этого предшествующего поединку ритуала – вдумчивого наблюдения за противником, возможно предвиденного самим проведением, а может и мыслью дуэлянта о бренности бытия и сформированным этой мыслью неугомонным характерным поведением, на которое только и способны все дуэлянты, раз они все здесь собрались. На чём и остановились друг напротив друга противные стороны во главе с Бутвилем и маркизом де Шубуршеном.

И если насчёт жизненных основ и приверженности к рыцарству маркиза де Шубуршена и его товарищей всё было по большей части ясно, то насчёт Бутвиля и прибывших с ним на эту, скорей всего короткую и кровавую встречу компаньонов, одновременно всё было откровенно ясно (они не только не принимали всерьёз, но и на дух не переносили все эти средневековые ценности) и в тоже время, судя по их выразительным, все в шрамах, даже не лицам, а рожам, туманно.

– А я почему-то не удивлён. – Подумав про себя, усмехнулся капитан де Витри, глядя на не столь милые своему сердцу лица компаньонов Бутвиля, которые, не скрывая своей кровожадности, скаля зубы, очень не мило улыбались в ответ. Да и скорее всего, то, что представилось капитану на лицах секундантов и компаньонов Бутвиля, и улыбкой назвать было нельзя, а вот зверским оскалом хищника, в преддверии поедания своей жертвы – в самый раз. Что было недалеко от истины, и секунданты Бутвиля, если они не были заняты в подобного рода задиристых, по отстаиванию чей-либо чести делах, где они представлялись полными благородства господами, что у них не слишком хорошо получалось, то они частенько подвизались на другом поприще – отстаивания своего права на чужой кошелёк или жизнь, до которой частенько есть дело высокородным господам, у которых, как они сами про себя говорят, очень длинные руки.

Так из всех этих не спешащих раскрыть свои имена господ в плащах и частично в масках, что сразу же и навело де Шубуршена и его секундантов на свои мысли о природной скромности этих отдающих всего себя своему, не требующему публичности ремеслу господ, наиболее, конечно же, только после Бутвиля, выделялся стоящий по правую от него руку, высоченного (даже выше Бутвиля) роста господин и одновременно его секундант, как вскоре выяснилось – месье Неклюжь.

Ну а этот высоченный месье Неклюжь, при взгляде на него, сразу же заставлял задирать свою голову смотрящего, чему несказанно рад был сам Неклюжь, очень любивший и всё ещё не спешивший привыкнуть смотреть на мир свысока. Отчего Неклюжь по завистливому мнению своих товарищей по оружию, полагаясь во всём на свою природу, которая, что удивительно, не поскупилась на его счёт, даже слегка обленился и в поединках с противником, стал ленивым и менее расторопным. Из-за чего уже не раз, они (его товарищи), из поединков выходили, как в неполном людском составе, так и с личными физическими потерями.

Так у стоящего по левую руку от Бутвиля месье Анатоля, после последнего их нападения на одного кровожадного месье, этим изворотливым и подлым месье было срезано его любимое, украшенное серьгой ухо. И спрашивается, как после всего этого, не просто так, а из-за большой любви к себе носящего в ухе серьгу месье Анатоль, сможет смотреть на себя в зеркало и слышать все эти насчёт себя смешки за спиной. Правда, непонятно при чём здесь месье Неклюжь, если вспотевший под шляпой месье Анатоль, в целях освежиться скинул свою шляпу с головы, чем сам и подставил своё ухо рапире кровожадного месье, которого спустя мгновение, к удивлению самого же кровожадного месье, после этого его злодейства по отношению к месье Анатолю, и насадил на свою рапиру месье Неклюжь.

За что месье Неклюжа нужно непременно благодарить – кто знает, каких бы бед натворил сей кровожадный месье, не подоспей на выручку к месье Анатолю (когда дело касается дележа выручки, то тут ему равным в поспешности нет) месье Неклюжь, но месье Анатоль, явно испытывая огромную горечь и боль утраты, что есть, то есть, видимо, находясь в нервном расстройстве и в мстительном запале, из-за того что Неклюжь одновременно запоздал (ухо у Анатоля уже было начисто срезано) и поспешил (проткнуть кровожадного месье, когда первое право, после отрезанного уха было у месье Анатоля), очень сильно на него огорчился и затаил нездоровую обиду.

Правда, не только это злополучное происшествие с месье Анатолем, где он к своему изумлению не смог отыскать серьгу на срезанном ухе, которое лежало вот тут рядом в пыли (а рядом с ним был только Неклюжь, что наводит на свои зловредные мысли), и уже никак не подходило к его ношению на голове месье Анатоля, но и затаённая борьба между этими двумя месье за своё право первенства в глазах Бутвиля, наложила свой отпечаток на отношения между месье Анатолем и Неклюжем. Так что месье Анатоль имел полное право подозревать месье Неклюжа в его тайных намерениях оказать посильную помощь тому кровожадному месье. Ведь после этого злополучного для уха месье Анатоля случая, Бутвиль, будучи в весёлом подпитии, даже позволил себе пошутить, заявив, что месье Анатоль теперь отстаёт от всех на одно ухо (а он просто задумался, и к тому же имел менее лужёное горло, чем у всех).

– А за то, месье де Гнусак, хромой! – не выдержав поднявшего после этих слов Бутвиля смеха, подскочив на ноги со стула, в нервном припадке завопил месье Анатоль. На что мгновенно следует удар кулаком по столу Бутвиля и зал трактира погружается в тишину, где всё внимание обращено на побледневшего месье Анатоля и потемневшего в глазах Бутвиля.

– Месье Анатоль! – приподнявшись на ноги, пригвоздил к полу словом и взглядом месье Анатоля Бутвиль. – Я никогда не питал больших иллюзий на ваш подлый счёт, но после вами сказанного, моему негодованию нет предела. Как смеете, вы, месье Анатоль, делать такие сравнения и смеяться над человеческой природой.

– Я… это… – попытался было что-то вставить месье Анатоль, но тут же был резко одёрнут Бутвилем.

– Месье Анатоль! Пока вам не отрезали несущий вам одни неприятности язык, помолчите. Хотя. – Бутвиль задумчиво посмотрел на протрезвевшего от этого взгляда месье Анатоля, и видимо решив, что его руки нынче дрожат, не стал отдавать другим месье возможности выпустить пар и попридержать Анатоля, для того чтобы оказать ему посильную помощь в лишении Анатоля несущего ему одни прегрешения – языка.

– Месье Анатоль, наконец-то, запомните самую важную в этом мире вещь, то, что отличает нас, может и не столь благородных, но остро чувствующих несправедливость этого мира месье, от других господ, так это то, что мы никогда не смеёмся над природными прегрешениями, на которые природа оказалась способна по отношению к человеку. А вот над теми прегрешениями, на которые человек с подвиг себя сам, то почему бы нам не посмеяться, и при случае не наставить его на путь истинный. – Сказал Бутвиль, внимательно посмотрев на Анатоля, с улыбкой дополнил себя: