Текст книги "Constanta"

Илона замолчала, нервно кусая губы и исподтишка наблюдая за пловцом. Тот тем временем плыл. Доплыв до бакена, повернул обратно.

Вскоре Степан вышел из воды и направился к ним. Несмотря на сотрясающую тело дрожь, вид его был довольным.

– Как водичка? – встречая его, поинтересовался дед.

– Бр-р, бодрая!

Глядя на брата, Вика обхватила себя руками и в поисках тепла прижалась к деду. Степан начал растираться рубашкой. Лицо его излучало блаженство.

– Спасибо, что дождались.

– Мы не ждали, – сказала Илона, глядя в небо. – Просто захотелось отдохнуть.

– Ох, ёлки-палки, – спохватился Степан. – Зря я торопился. Надо было ещё поплавать.

– За чем дело стало? – перевела взгляд на него Илона. – Вода за спиной. Возвращайся.

Он вздохнул.

– Я бы вернулся. Если бы не был в ответе за тех, кто здесь – на берегу.

– Вспомнил? – Илона поднялась и начала отряхиваться. – Ай, да молодец!

– А? – приставил Степан ладонь к уху, изображая глухого. – Не слышу, говори громче, у меня вода в ухе.

– Больше ничего не скажу. Пусть она с тобой разговаривает – вода в ухе.

– А?

Время словесных баталий кончилось. Пытаясь вернуть ему потерянный слух, Илона размахнулась… Степан оказался настороже. Встречное движение, контакт, падение на песок и началась борьба, отчаянная и азартная, двух борцов, получивших, наконец-таки, возможность свести давние счёты друг с другом.

Ошарашенный зрелищем бескомпромиссной схватки дед крякнул. Отводя глаза в сторону, поднялся.

– Это пустая забава, – сказал он. – Судить вас некому. Мы ушли.

В начале пути, прислушиваясь к шуму за спиной, дед посоветовал Вике:

– Не оборачивайся. А то испортят ещё.

– Чем это?

– Запрещённым приёмом.

– Ой, дед, – отмахнулась Вика. Но послушалась.

В немом созерцании окружающей природы они прошли несколько сот метров. Чарующа была панорама залива. Провожая взглядом парящих над водой чаек, Вика случайно оглянулась. И остановилась. Дед последовал её примеру. Оставленная на песке пара догоняла их – Илона верхом на Степане.

– И кто из них кого победил, дед? – спросила Вика, улыбаясь.

Дед прищурился.

– Кто знает, – сказал он. – Судя по всему, до финиша ещё далеко.

На следующий день они встали поздно. Позавтракали подогретой жареной картошкой с грибами. Отдохнули. Больше дел не было. Пришло время собираться в дорогу. Попрощавшись с дедом, Илона и Степан вышли на дорогу. Вика задержалась у калитки.

– Рой так и не появился, – с сожалением сказала она.

– Гуляет, пока снега нет.

– Дед, – она вытащила из кармана печенье, – передай ему. Пусть вспомнит обо мне.

– А ты положи вот здесь у калитки. Обещаю, не трону.

Вика подержала печенье в ладонях, подышала на него и согретым своим теплом положила на траву. Выпрямившись и смотря деду в глаза, замерла, словно ожидая последнего напутствия.

– Насчёт будущего не переживай, – заговорил дед вполголоса. – Ты – цветок в поле. Расти и жди. Твоя судьба прилетит, найдёт тебя. Не зря же ты появилась на свет. Верь и надейся. Будешь любима и любить. Дед сказал.

– Мгм, – радостно кивнула она, кидаясь ему в объятия.

Освободившись спустя минуту и озорно размахивая руками, побежала догонять своих спутников. Два родных взрослых человека, встречая её, обернулись. И бег в одно мгновение стал полётом ветра, ведь она не просто бежала – расставалась с детством…

Глава тринадцатая

Учёба кончилась. Степан получил свободный диплом. Это обстоятельство давало ему возможность самостоятельного выбора места будущей работы. «» ЛМЗ»» изобиловал молодыми специалистами, их число превышало все допустимые пределы и потому рассчитывать на продолжение карьеры здесь не приходилось. Совместная жизнь с заводом ограничилась проходной вехой в биографии – фрезеровщик.

Замена «ЛМЗ» отыскалась быстро. Всего в паре автобусных остановок от него находился ещё один оазис труда – «Арсенал». Лишённый своей кузницы кадров, он был весьма охоч до учёной молодёжи. За компанию со Степаном увязался Ким. Близость завода к дому была основной приманкой для обоих.

«Арсенал». Перед входом на заводскую территорию маячил бюст какого-то героя. По первому впечатлению – времён гражданской войны. Узнавать подробности и знакомиться ближе друзья не захотели. Хотя и каменная, но голова была задрана слишком высоко. И они равнодушно прошли мимо. Однако памятник не оставил их в покое. Уже на территории завода, в кабинете начальника-кадровика его устами он сам снизошёл до них, представившись:

– Фрунзе. Покоритель Сиваша, гроза всей белогвардейской нечисти.

Друзья переглянулись. Ни распростёртые объятия, ни посулы златых гор впереди не возымели такого действия как голос издалёка. Фрунзе стучался в ворота их бытия, претендуя быть первым при посвящении в «арсенальцы».

Несколько дней, оформляя документы, они знакомились с заводом. «Арсенал» занимал довольно большую территорию, разделённую на две части. Одна находилась на набережной, соседствуя с «Крестами», другая, большая, была частью «материка» через дорогу напротив. Согласно устоявшейся давней традиции пришлось переступить и порог музея заводской славы. Здесь, среди вызывающего зевоту рассказа экскурсовода, потрёпанных временем экспонатов и благозвучной тишины их ждало потрясающее открытие. Оказывается, дореволюционное прошлое «Арсенала» было отнюдь не беспросветной тьмой. Рабочие, вскормленные армейскими заказами, сытые и востребованные, цеплялись за него изо всех сил, противостоя попыткам пролетариев увести их в неизвестное будущее. Такое поведение заслуживало одобрения. Обратись время вспять, и Степан с Кимом без колебаний встали бы на сторону этих трудяг. А с ними, наверное, и вся страна, дожившая к началу девяностых до стадии критического развития социализма – паралича идеи и власти.

Неожиданности было не миновать. Выдавая готовые пропуска, кадровик с некоторой дрожью в голосе объявил о разлуке их пары. Киму предстояло трудиться на набережной, Степану – «на материке». Причину подобного решения разлучник не объяснил, терпеливо снеся протесты, да разведя руками – пропуска оформлены, обратной дороги нет.

Формальности были улажены. И, наконец, пришёл тот самый день, когда связанный подпиской о неразглашении военной тайны Степан оставил пропуск на проходной и шагнул в заработанное годами учёбы будущее.

Несмотря на раннее время – часы показывали начало восьмого – дух его был на высоте. По данным ему в отделе кадров ориентирам без особого труда он нашёл свой цех. Большой и неприступный снаружи, как крепость. Он остановился. Огромные массивные ворота преграждали вход. В углу их таилась маленькая калитка. Лаз. Игольное ушко естественного отбора. Доступ для всех, кому не пристало поступиться собственной гордыней и испытать родство с ужом. Входя в образ пресмыкающегося, Степан нагнул голову, открыл калитку и полез внутрь.

Шум оживлённого производства встретил его. Он пошёл ему навстречу свободным широким и длинным проходом. По обе стороны от него, визжа, ревя и клекоча, безжалостно расправлялись с металлом станки. Наверху над головой двигался кран. Крюк его хищно раскачивался в воздухе, вынуждая поневоле глубже втягивать голову в плечи. Слегка ошарашенный Степан добрался до разветвления прохода. Налево были туалеты, направо – лестница, ведущая вверх. Без раздумий он двинулся направо – на второй этаж. Тишина и покой царили здесь. Длинный коридор и множество дверей с табличками. Он устремился на поиски своей.

«Планово – диспетчерское бюро».

«Отдел труда и заработной платы».

«Начальник цеха».

«Техбюро».

Он открыл последнюю дверь. Яркий свет ослепил его. Настолько яркий, что, казалось, то было сияние самого солнца. И немудрено – здесь таилось средоточие самого ума цеха. Вдохом-выдохом он начал сливаться с ним, восстанавливая зрение. Постепенно большая комната предстала перед глазами. Прямо напротив него у окна за столом сидел тщедушный человек средних лет с немым вопросительным выражением лица. Чувствуя всю важность момента, Степан поднял голову, принял торжественный вид и представился:

– Греков. Инженер-технолог третьей категории.

Представление сработало. Человек проворно выскочил из-за стола и бросился навстречу. Нисколько не стесняясь своего малого роста – он едва доставал Степану до подмышки – схватил его за руку и начал с чувством трясти её.

– Да-да-да! Нам звонили насчёт тебя. Я – Леркин Дмитрий Матвеич. Главный.

Несколько минут взаимной радости.

– А это, – сказал Леркин, слегка унимаясь, отпуская руку и указывая в стороны, – наш коллектив.

Степан огляделся и увидел ещё двоих за столами. Пошёл знакомиться с ними.

Первый коллега был старше его раза в два. Однако, подавая руку, представился без лишнего зазнайства, скромно и просто:

– Миша.

Можно было бы и удивиться, но всё объясняло лицо – по-детски доброжелательное и общительное.

Второй коллега, ровесник Миши – тоже в летах – оказался его полной противоположностью. Холод рукопожатия, представление по полной:

– Бакин Николай Васильевич.

И предупреждение строгим надменным взглядом: соблюдай дистанцию – держись своего места, молодой.

После церемонии знакомства Леркин усадил Степана за свободный стол, рядом с Мишей, и сунул под нос большой ворох чертежей.

– Посмотри, чем мы занимаемся.

Степан развернул первый попавшийся наугад лист. Пахнуло резким запахом аммиачной краски, а затем наружу выглянуло то, опознание чего могло стоить нескольких лет жизни. Тоска и дикая безысходность мгновенно овладели им. Помощи ждать было неоткуда. Внезапно открылась вся иезуитская хитрость кадровика. Именно так – поодиночке – и следовало расправляться с молодёжью

Около получаса, делая вид, что чрезвычайно увлечён чтением технологического письма, Степан приходил в себя. Миша и Бакин, склоня головы над чертежами, чтили тишину своим примером. Леркин расхаживал посреди комнаты взад-вперёд, задумчиво смотря в пол, как полководец накануне решающей битвы.

Внезапно бешеным рывком открылась дверь. Внутрь ворвалась женщина. Запыхавшаяся, полноватая для своих 35 – 40 лет, но тем не менее решительная и боевая, как амазонка. По тому как оживились коллеги – ещё секунду назад окаменевшие истуканы – Степан понял, что ему открылись ещё не все секреты этой комнаты. И действительно. Кинув общее приветствие, едва не сбив на ходу Леркина, по-хозяйски деловито и уверенно женщина устремилась в угол – за соседний со Степаном стол. Предвкушая увлекательное зрелище, Бакин и Миша откинулись на спинки стульев. Словно потакая их ожиданиям, нисколько не смущаясь Степана, лишь слегка покосившись на него, женщина уселась, перевела дух и вошла в образ главной героини.

– Слушай, Дима, что за фигня? Сажусь в трамвай – он обязательно с рельс сходит. Автобусы, один за другим, просто битком. Даже не знаю, как вовремя до работы добираться.

– Наташа, – с надрывом отозвался Леркин, – моя рекомендация одна – раньше вставай.

– Да! – вскричала она, изображая отчаяние. – А ты знаешь, что я – сова? Утренний сон для меня – это единственное спасение.

– Отключи телевизор, – посоветовал Леркин.

– Ай, – махнула на него рукой Наташа. И, обращаясь к Бакину, продолжила: – Как я торопилась – даже не позавтракала.

– Мои тебе соболезнования, – буркнул Леркин.

Нашла коса на камень.

Лицо Натальи покрылось красными пятнами.

– Дима, я голодная!

– Ну и что, – пожал плечами Леркин. – Ты на работе. Компенсируешь всё в обеденный перерыв.

– Вот тебе! – отреагировала Наталья в сторону начальника фигой. – Бакин, ставь чайник, доставай всё, что там у тебя в столе припрятано. Буду есть.

Лицо Леркина перекосилось. Как ужаленный, он подскочил к столу, порыскал взглядом по нему и, пытаясь справиться с собой, занялся машинальной переборкой чертежей. Бакина словно подменили. Выполняя женский каприз, он стал воплощением юношеской резвости и суеты. Судя по всему, последуй команда иного рода – расправы с самим Леркиным – и он, не моргнув, исполнил бы и её.

– Й-ё-ха! – очнулся вдруг Миша. – Я же вспомнил – сегодня тоже ничего не ел. Почаёвничаю-ка я с вами. – И с этими словами выудил из ящика стола пакет с сушками.

Леркин обернулся.

– Наташа! У нас новый человек. Что он обо всём этом подумает?

– Он что ли? – пренебрежительно кивнула в сторону Степана Наталья. – А зачем его брали? Нам самим здесь делать нечего. Только время зря тратим – губим свои жизни.

Леркин подскочил к Степану и, ухватив его за рукав, потянул из-за стола.

– Пойдём отсюда. Цех посмотришь.

За дверью Степану пришлось догонять начальника. Тот спешил, словно преследуемый какой-то страшной угрозой – полководец на грани поражения.

– Шальная баба, – нёсся по коридору дрожащий Леркинский голос. – Я её терплю исключительно за профессионализм. В нашем деле на лету блоху подкуёт. Смотри, ты с неё пример не бери. Сам понимаешь, ей много позволено.

Внизу Леркин пришёл в себя. Начальник вновь возобладал в нём.

– Это наш цех, – торжественно объявил он, останавливая Степана возле горы ржавых болванок. Взмахнул рукой и повёл ей по кругу, предлагая обозреть всё до мельчайших подробностей.

Круг замкнулся. Взгляд Степана упёрся в Леркина. Тот понял: мало жеста. И двинулся вперёд, открывая пешую экскурсию.

Они не расставались целый час. За это время гора впечатлений обрушилась на Степана. Волею судьбы он попал в элитное подразделение «Арсенала» – инструментальный цех. Именно здесь рождалась чудо-оснастка, та волшебная колыбель, которой было суждено вынашивать все заводские изделия – от мала до велика. Было чем гордиться.

Назад, в техбюро, Степан вернулся один без Леркина, намеренно или случайно прервавшего экскурсию исчезновением в одном из закоулков цеха.

Трое старших технологов работали, уткнувшись в чертежи. Никто из них не обратил на Степана никакого внимания. Он сел на своё место и задумался, стараясь переварить полученную информацию.

Техбюро. Плоды конструкторской мысли обретали здесь программу своего воплощения в жизнь. Бакин и Наталья Мотылева обычно исписывали всю обратную сторону чертежей подробностями процесса, не оставляя чистого места. Миша, в отличие от них, старался не утруждать себя и быть предельно лаконичным. Цех принимал Мишины чертежи безропотно. И этому имелось своё объяснение. Два раза в месяц – в аванс и получку – Миша срывал с себя знаки отличия «белого воротничка» и напивался в доску вместе с рабочими. Во имя такой смычки каждый работяга считал своим долгом обходиться собственным технологическим умом. В исключительных случаях, когда этого ума не хватало, Миша спускался в цех. И тогда техпроцесс рождался на месте общими усилиями коллектива – в прямом контакте с железом.

Степан присматривался. Его окружали старшие коллеги. Каждый со своими причудами. Три пути постижения профессии: правый, прямой и левый. Выбирай любой. И, кажется, никаких проблем. Удручало лишь одно. Каждый из путей требовал своей доли жертвы – минимальной 8-часовой усидчивости за рабочим столом.

Конец первого рабочего дня Степан воспринял подарком небес. В мгновение ока он очутился за проходной, устремился на набережную и встретился с Кимом. Поделившись первыми впечатлениями, друзья не стали тратить попусту время, поймали попутный потрёпанный «жигулёнок» и единым порывом понеслись прочь от завода – навстречу заслуженному вечернему отдыху.

Своё первое дежурство на скорой Илона просидела в помещении. Шесть часов ожидания. Ни одного вызова. Хорошо, догадалась взять с собой конспект – потратила время с пользой.

Второе дежурство было похоже на первое как две капли воды. Дежурный врач Ян – худощавый бойкий парень лет тридцати – почти всерьёз высказал предположение, что именно её приход и свёл на нет все вызовы, оставил бригаду без работы.

– Я не против, – заявил водитель, молодой круглолицый крепыш. – Лишь бы зарплату платили.

В середине дежурства, услышав краем уха разговор про себя, Илона оторвалась от конспекта. Оба смотрели на неё и улыбались. Опознали. Как не пыталась замаскироваться под фельдшера – не помогло. Она отложила конспект. Ну что же, делать нечего, пришло время открыть своё настоящее лицо. Конспект больше не понадобился – за весёлым и непринуждённым общением дежурство пролетело быстро и незаметно.

Третье дежурство они встречали уже как старые знакомые. Предоставляя водителю, влюблённому в свою жену и баранку, полную свободу тешиться самим собой, Илона устремила всё внимание на Яна. Холостой, симпатичный и, без всяких сомнений, профессионал своего дела. Красивая наивная, полная детского любопытства девочка предстала перед ним. Рот Яна не закрывался. Престижный медицинский Вуз, работа санитаром в психбольнице, несколько лет дежурства на скорой – ему было, что рассказать о себе.

Общение прервалось неожиданно. Последовал долгожданный первый вызов. Домашний. Откликнулись, успокоили бабушку – сделали укол от одиночества. Едва успели вернуться – второй вызов. Опять ничего особенного, обошлись без госпитализации. Зато третий вызов – под самый конец дежурства – превзошёл все самые страшные ожидания. Авария. Большая, с участием нескольких грузовых машин и автобуса.

К месту происшествия одна за другой съезжались «скорые». Их бригада подоспела в числе первых, по горячим следам. Крики, стоны, общий шок. Полная потеря ориентации. Стихия. Привёл в чувство Ян. Просто встал перед ней, заслонил собой всё и она устояла. Следуя за ним, начала оказывать помощь.

Сдала дежурство полностью без сил. Добралась до дома, не помня себя. А через день – новое дежурство.

Минул месяц. Учёба днём, три вечера в неделю – скорая помощь. Свободное время – вечера и выходные – для восстановления. Вся личная жизнь – в прошлом.

Очередной вызов. И снова Илона рядом с Яном – ловким, спокойным, собранным. Стихия вокруг, а он, словно заговорённый, непоколебим. Как победить себя, научиться владеть собой, стать ровней с ним?

– Превратись в камень, – советовала дома мать. – Все эмоции – побоку.

Ян никак не ассоциировался с окаменелостью. Скорее всего, он напоминал бамбук, скользящий по поверхности воды. Подвижный ловец волн. Всегда на плаву. Однако мать была права. Формы были разные, суть – одна. Стихия укрощалась отрешением чувств, исходом внутреннего «я», посредством торжества холодного разума, опыта и механики.

Первым не выдержал Степан. Однажды, выходя вместе с Яном за ворота станции, увидела его. Мигом забыла про всё и на глазах провожатого помчалась навстречу.

Несколько часов они провели вместе, бродя по центру города. Затем спустились в метро и поехали к ней домой.

В конце пути она вспомнила о Яне. Тайна девочки оказалась раскрыта. Прости, Ян. Дальше будем просто работать вместе. Ты прекрасный наставник, учи, общайся, любуйся и не доводи дело до стихии. Рядом с тобой способная ученица. Холодный каменный цветок.

Они зашли в парадную. Дома была мать. Илона предложила подняться, познакомиться, но Степан отказался. Сослался на то, что не в форме. Илона пожала плечами: при чём тут какая-то форма? Прощаясь, обнялась с ним и вдруг ощутила как ёкнуло сердце в груди. Каменный цветок дрогнул.

– Стёпа, – прошептала она и, прильнув к нему, затрепетала.

Месяц испытаний последней каплей вмиг одолел её, панцирь слетел, поток чувств рванулся наружу, вызывая горячую ответную волну. И сомкнулась воедино двумя полюсами жизнь – крепостью сильнее всех устоев и оков, торжеством победы бытия над небытиём, огня над холодом, личности над каменным безличием…

Познакомиться с Боронком директор завода решил сам, лично. Тяжёлый кризис переживала советская промышленность, рушились старые устои, десятки заявлений об уходе по собственному желанию ложились на директорский стол. Уходили самые лучшие, униженные и оскорблённые обесценившейся стоимостью своего труда. Приход молодого специалиста озарял мрак, вселял надежду на будущее, хотелось верить, что это – первая примета светлых времён.

Несколько минут, сидя напротив, они разглядывали друг друга. Разгорячённый до искр в глазах директор и невозмутимый Боронок.

– Коммунист? – спросил директор, теребя в руках шариковую ручку.

– Да, – не задумываясь, ответил Боронок.

– Билет есть?

– Нет.

– Безбилетный? А говоришь, коммунист.

Боронок пожал плечами.

– Таким, как я билеты не выдают. Надо же списывать на кого-то общие грехи.

– Кто списывает?

– Те, кто с билетами.

Директор бросил ручку.

– А что за грехи?

Боронок отвёл глаза в сторону.

– Я воздержусь от ответа. Умею держать язык за зубами. – Подумал и добавил:

– Билет – это пропуск в рай прямым рейсом. А я еду туда сам по себе – автостопом.

Директор хлопнул по столу ладонью так, что подскочил переносной календарь.

– Нам по пути!

Боронок поднялся и расправил плечи.

– Готов принять завод.

Директор поднялся за ним.

– Ну, заводом тебе руководить ещё рано, – сказал он. – Ты это погоди. А вот цехом командовать – другое дело. Будешь начальником. Правда, – директор хитро улыбнулся, – пока с приставкой ио – ведь ты же безбилетный.

Боронок протянул ему руку.

– Сработаемся.

Дорога к цеху не была усеяна лепестками цветов. Торжественность момента разделял чёрный чавкающий под ногами снег. Высоко в воздухе парила ржавой жестью надпись: ЗАВОД ПОДЪЁМНО-ТРАНСПОРТНОГО ОБОРУДОВАНИЯ

Яркая и великолепная когда-то, ныне – угасшая звезда. Разглядывая её изнутри, Боронок шёл и думал. Работы невпроворот. Возродить жизнь из пепла, вернуть имя заводу. Деяние, достойное героя. Как раз такого, как он.

Цех встретил его тишиной. Внутри у ворот, согретый дыханием воздушной тепловой завесы, спал рабочий. Боронок остановился. Спящий не шевелился, сладко посапывая в глубоком и крепком забытьи. Балласт. Идти дальше, оставляя его за спиной, было неразумно – неизвестно, что ждало там, впереди.

Отыскав большую красную кнопку, Боронок нажал на неё всей пятерней. Дыхание завесы, отключаясь, стихло. Рабочий очнулся, заворочался, замахал руками, призывая тепло вернуться обратно. Осознав тщету усилий, поднялся и с закрытыми глазами двинулся навстречу красной кнопке. Уткнувшись в Боронка, остановился.

– Прозри, слепой, – щёлкнул тот его в лоб.

Глаза открылись.

– Ты хулиганишь? – спросил рабочий.

– Я, – ответил Боронок.

– Делай, что хочешь, только тепло включи. Замерзаю ведь.

– Кончилось тепло.

– Кто сказал?

– Я сказал.

– А ты кто такой, начальник?

– Он самый.

– Ха, здесь столько начальников перебывало…

– Я – последний, – сказал Боронок.

Рабочий уставился на него, поморгал и опустил голову.

– Тогда хорони нас, – сказал он, зажмуриваясь. – Меня – первого.

– Это успеется, – улыбнулся Боронок. – У меня к тебе дело. Кличь всех, кто стоять ещё может. Разговаривать будем. Я пока по цеху пройдусь, вернусь, чтобы здесь густо было. Ясно? – с угрозой закончил он.

– Ага, – закивал головой рабочий.

Боронок шёл по цеху. А впереди, обгоняя и проникая во все потаённые места, мчался слух – явился хозяин. Замирали в воздухе костяшки домино, сыпался табак из папирос, улетал прочь сон. Ни сыграть, ни закурить, ни успокоиться. Слух, так слух!

Когда Боронок вернулся, у ворот, поджидая его, стояла целая толпа телогреек. Озабоченные лица заполонили всё пространство. Безработный рабочий люд жаждал узнать правду про своё будущее.

Боронок обвёл всех отеческим взглядом.

– Положение критическое, – сказал он. – Конец неизбежен. Можно либо продолжать убивать время, либо…

– Либо?

– Либо попытаться изменить всё.

– А вы кто?

– Кризисный управляющий. Ваш новый ио начальника цеха. Тому, кто пойдёт за мной – путём полной самоотдачи – обещаю праздник. Мне нужны вы, ваш опыт, руки и головы. Вместе мы – сила.

Толпа выслушала речь, задумалась, постигая смысл сказанного. Наконец, после паузы её прорвало:

– А сколько будет стоить ваш праздник?

– Да! Прежней зарплаты маловато.

– Как платят, так и работаем.

Боронок поднял руку, унимая шум.

– Ноу-хау за мной, – сказал он. – Ваше дело работать. Блага пойдут в общий котёл. Оттуда каждый из нас получит свою долю.

Рабочие с недоверием смотрели на него. Верить или нет? Сколько уже было обещаний – при прежнем начальстве – не счесть. Сомнения одолевали. Однако никто не решался высказать их вслух. Никому не хотелось раньше времени искушать судьбу и записываться в личные враги начальника. По виду ио был из тех, кто не бросает слов на ветер. Он брал на себя ответственность. И, значит, следовало выждать время, дать ему шанс. На том, расходясь, и сошлись.

Как и следовало ожидать, Ян замкнулся. На откровения рассчитывать больше не приходилось, отныне его опыт был доступен лишь в случаях острой служебной необходимости. В перерывах между вызовами он был слеп, глух и нем – бесстрастный бамбук, испаряющий следы стихии.

Илона училась принимать своего наставника другим. Несмотря на его отчуждённость, оставалась преданной ученицей, радуясь самой возможности быть просто рядом.

…Машину тряхнуло. Ухаб. Совсем разбиты городские дороги. Илона устремила всё внимание на больного. Дышит, борется за жизнь, сопротивляется. Вздохнула с облегчением – довезём.

Сегодня у самой с утра раскалывается голова. Ещё бы, вчера вечером пережить такое! Посреди ужина – международный звонок, а в трубке строчкой из песни Высоцкого голос отца:

– Здравствуй, это я!

Конец света – далёкая Норвегия. Каждая секунда общения безумно дорога. Отец засыпал вопросами, интересуясь всем подряд, вплоть до того, что у них на ужин. Несколько раз касался темы предстоящего юбилея, скоро 25 декабря, ей исполнится двадцать лет. Он полностью владел инициативой разговора, не оставляя ей иного выбора, как отвечать, отвечать, отвечать…

Разговор кончился. Вдвоём с мамой они вернулись на кухню. Сели, заворожённо уставившись на оторванный листок календаря, где наспех огрызком карандаша успели записать:

ФЛЕККЕФЬОРД

Далёкий город рыбаков длинной строчкой прописных букв сквозь время и пространство соединял семью.

– Хотела бы увидеть его? – спросила мать.

– Да, – ответила Илона.

– Я тоже. – Мать закрыла глаза. – Раньше он был хорош собой. Фигура, лицо – писаный красавец. Интересно, какой он сейчас? Прошло почти пятнадцать лет.

– Я похожа на него? – спросила Илона.

Мать посмотрела на неё.

– Конечно. Ведь он твой отец. – Она улыбнулась. – Но ты красивее. Сначала в тебе открывается моя красота, потом – всё остальное.

…Машина затормозила. Больной заворочался. Илона наклонилась над ним, унимая волнение, успокоила. Машина тронулась, она перевела дух. Довезём.

…Взрослый мир. Отец – опора и защита – провожает в него, оставаясь за спиной. Ты уходишь, лелея мечту, чтобы твой избранный мужчина достойно принял эстафету, любил и берёг тебя хотя бы отчасти не корысти ради – отцовской любовью. Она слишком рано рассталась с отцом, но и в разлуке продолжала чувствовать связь с ним – близким и родным. Он позвонил, подтвердил всё за обоих. Судьба отцов расставаться с детьми. Главное, что он есть у неё, думает о ней и любит. Любовь вернётся к нему, как любому другому отцу, счастьем дочери. Будет счастье впереди, одно большое счастье на всех. В этом Илона не сомневалась.

…Машина въехала в ворота больницы. Илона сжала руку больного. Довезли. В эту минуту ей было мало одной спасённой жизни, хотелось спасать и спасать, лишь бы ощущение счастья – настоящего и будущего, отчаянное желание делиться им не проходило.