Текст книги "Constanta"

Глава четырнадцатая

– Привет! – услышал Степан.

Нехотя поднял голову от чертежа. Перед столом стоял румяный светловолосый бородач. Старший мастер Андрис Мяатэ. Степан молча кивнул ему и, уронив голову, вернулся в позу думающего узника. Однако вопреки подобному поведению отделаться от бородача не удалось, он был охвачен жаждой общения.

– Технолог Греков! Вас вызывает трюм.

Степан не шелохнулся.

Рядом оживилась Наталья.

– Мяатэ! Что ты распетушился в такую рань?

Бородач медленно повернул голову в её сторону, смерил уничижающим вззглядом и, пренебрегнув ответом, снова обратился к Степану:

– Вставай, проклятьем заклеймённый! Отрывай пятую точку, иначе никогда не узнаешь, что такое настоящий трюм.

Морщась, Степан поднял глаза на бороду.

– О чём речь? – спросил он. – Какой трюм?

– Это сборище придурков внизу, – ответила Наталья. – Знакомься, Мяатэ – один из них.

– Что я там забыл? – пожал плечами Степан.

– Я без тебя не уйду, – решительно заявил Мяатэ. – Давай, собирайся.

– Ты разрешение спросил? – рявкнула Наталья.

– У кого, у тебя что-ли? – развернулся к ней бородач.

– У меня. Здесь я за него отвечаю.

– Что ты говоришь?

– Пока он в человека не превратится, в твой трюм ему путь заказан.

Разгорелась перепалка. Двое схватились не на шутку. Степан слушал их сквозь полудрёму. За прошедший месяц он научился спать с открытыми глазами. Шорох – смена позы. Не подкопаешься. Сейчас самым большим желанием было, чтобы его оставили в покое. Ведь утренний сон – до обеда – самый сладкий. Однако последние слова Мотылевой, влетев в уши, застряли беспокойным раздражителем в мозгу. Он покосился на неё. Фурия. Одинокая несогретая женщина в предвкушении грядущего сорокалетия. Техбюро – дом и семья. Трое зрелых мужчин и он, Степан, сырая глина в её натруженных опытных руках. Внезапно он встрепенулся. Образ законченного изделия предстал перед ним во всех красках и подробностях. Этакий гибрид Миши, Леркина и Бакина. Кошмар – вот до чего может довести беспечное отношение к работе и себе!

– Пошли, – сказал он бородачу, стряхивая остатки сна и поднимаясь.

У самой двери, пропуская Мяатэ вперёд, он оглянулся.

Мотылева молча смотрела ему вслед. Такого исхода она не ожидала.

Дверь захлопнулась. Наталья опустила глаза и закусила губу. Её ослушались. Целый месяц сидящий рядом мальчик был паинькой – ниже травы, тише воды. Лучшей кандидатуры для служебного романа было не придумать. Не чета отставной троице, не чета. Ему бы в кино сниматься, в главных ролях, а не штаны здесь просиживать. Однако, похоже, шанс упущен – прошёл месяц впустую. Уж как ни старалась, ни изворачивалась, ни заманивала. Всё без толку. Сорвался с крючка, показал норов. Стоп, хватит. Подробности ни к чему. Надо уважать себя, ведь не последний человек в цеху – заслуженный мастер-технолог. А молокосос есть молокосос. Учить таких надо. Работа – это не дискотека, где девочкам мозги пудрят.

Вернулся с перекура Бакин. Приходя в себя, она поднялась и устремилась к нему. Оседлала стол, потребовала чая, пряников и внимания. Получив всё сразу, начала изливать душу.

Тем временем ничего не подозревающий виновник переполоха следовал за своим проводником. Обрусевший прибалт, кипучий и деятельный, выразитель чаяний и интересов трудового коллектива, воплощённый дух революционных времён, заступник всех униженных и оскорблённых, пламенный трибун цеха открывал глаза молодому технологу. Трюм. Вот, где оказывается, собака зарыта. Всего лишь подняться со стула, спуститься по лестнице и можно двигаться, дышать, жить – наслаждаться реальной жизнью вместо рисованой.

Ведомый Степан шёл навстречу иной, полной света и гармонии, реальности. Дорога привела их к дверям туалета. Войдя внутрь, они остановились. Реальность ударила в нос зловонием – все унитазы, как один, были забиты до отказа нечистотами. Степан вопросительно уставился на Мяатэ: сбились с пути?

– Главная болячка трюма, – сокрушаясь, вздохнул тот. И, ухватившись за шнур ближнего сливного бачка, с ожесточением рванул его вниз.

Нечистоты, умывшись, остались на месте. Запах усилился.

Мяатэ повернулся к Степану.

– Чего здесь не хватает? – спросил он.

– Чего? – спросил в свою очередь тот.

– Водопада. Надо усовершенствовать сливную систему. Так, чтобы вместо болота туалет стал частью живой природы, образцом экобаланса, средой гармоничного взаимодействия прилива и отлива.

Мяатэ внимательно посмотрел на Степана.

– Справишься?

– Я?

– Ты. Придумай модель. А я возьмусь за её воплощение.

Степан растерялся.

– Не знаю, – пожал он плечами. – Справлюсь ли… А почему бы тебе не обратиться к Бакину или Мотылевой? У них опыта больше.

– Пустое, – махнул рукой Мяатэ. – Они небожители, живут и работают в ином измерении. Их нужда не чета нашей, она поёт песней дождя – подарком всем нам грешным сверху. Ты не из их числа?

Степан задумался.

Внезапно в туалет вошёл рабочий. Расстёгивая на ходу ширинку, двинулся к ближайшему унитазу.

– Эй! – окликнул его Мяатэ. – Протри глаза. Где уважение? Не видишь – здесь начальство думает.

– А чего думать? – отозвался рабочий, торопясь донести свою ношу. – Думы – это лишнее. Здесь место особое – отхожее. Давай лучше присоединяйся.

Нисколько не смущаясь, он остановился перед унитазом, обнажил свои чресла и замер в позе сладкого освобождения.

– Гвозди бы делать из этих людей, – беззлобно заметил Мяатэ. – Никакого стыда.

Степан корректно промолчал.

Справив нужду, рабочий обернулся.

– Стыдно под себя ходить, товарищ Мяатэ, – сказал он. – Использовать исподнее бельё не по назначению. Вот это стыд так стыд.

– Готовься, – парировал Мяатэ. – Запасайся бельём впрок. Сегодня все туалеты в цеху закрываются на ремонт.

– Слава КПСС! – уходя и потрясая кулаком, отреагировал рабочий.

Уникальная и редкая возможность отличиться открылась перед Степаном. Туалет – место слияния человеческой и дикой природы – являл собой рычаг, способный перевернуть и изменить мир в масштабах всего цеха. Он встретился взглядом с Мяатэ. Крайняя степень возбуждения владела революционером. Закваска бурлила. В своей решимости одолеть стоячее болото тот был готов на всё, вплоть до нырка с головой в это самое болото. Удерживая бородача от столь опрометчивого шага, Степан согласился попытаться оправдать оказанное доверие и испытать себя.

Исполнение взятого обязательства стоило трёх дней напряжённого умственного труда. Время пролетело незаметно. Проведя его в абсолютной изоляции – внутри стеклянного офиса Мяатэ – Степан обнаружил полное отсутствие усталости. Смотря на готовый чертёж придуманного искусственного водопада, он переживал эйфорию, неизвестное доселе удовлетворение, чувства отнюдь не технолога – поэта, создавшего в одночасье на пике творческого вдохновения одну из лучших своих поэм.

К, сожалению, всё хорошее рано или поздно кончается. Отдав плоды своего труда Мяатэ, Степан спустился с небес на землю.

Техбюро встретило его холодом отчуждения. Многозначительное молчание Мотылевой, взгляды исподлобья Бакина – старшие товарищи объявили бойкот. Отныне, чтобы выжить, Степан был вынужден искать человеческое общение вне стен сего приюта – на стороне.

Однажды, вернувшись с очередной прогулки, он обнаружил сидящего на своём столе гостя. Тот вёл весёлую и непринуждённую беседу с Мотылевой. Уже по спине, широкой и плотной, Степан опознал в госте коллегу Мяатэ – старшего мастера Ладкова, пользующегося в цеху весьма дурной репутацией. Полный антипод доброго прибалта, грубый и неотёсанный мужлан, душитель рабочего люда в прямом и переносном смысле, восседал на стопке чертежей – святая святых рабочего места молодого технолога.

Сердце Степана затрепетало. Точимый изнутри хронической желудочной язвой гость находился в состоянии постоянной борьбы с собой и окружающим миром. Сопротивление было бесполезно. Немедленное безжалостное удушение до бессознательного состояния грозило всякому посмевшему бросить вызов ему. Так утверждалась ладковщина – система превосходства одного над всеми.

Начальник цеха, конечно, журил Ладкова, тот признавал вину. Однако со временем всё возвращалось на круги своя, язва давала знать о себе, пар требовал выхода наружу и руки старшего мастера вновь смыкались на горле очередной невинной жертвы. Ходили слухи, что подобной участи не удалось избежать даже самому Мяатэ – недаром при одном лишь упоминании имени злодея голос защитника всех угнетённых терял всю свою одержимость и силу.

Боясь потревожить Ладкова, бочком, с большой предосторожностью Степан протиснулся на своё рабочее место и сел. Его появление осталось незамеченным – как будто скользнул мимо отживший своё опавший древесный лист. Оба, и Ладков, и Мотылева были увлечены беседой и собой. Степан облегчённо вздохнул. Запасся терпением и, раскачиваясь на стуле, предался вынужденному отдыху – пассажир поезда, пересекающий многокилометровый подземный тоннель. Время шло. Монотонно жужжала беседа. Скрипел, поддакивая ей, стул. Внезапно общая идиллия прервалась.

– Упал бы ты, что-ли, – услышал Степан адресованный себе голос Ладкова.

Он остановился.

Беседа возобновилась. Но тут очнулся Леркин.

– Серёжа! – обратился он с недовольной гримасой к Ладкову. – Ты здесь языком чешешь, а у тебя люди внизу остались без присмотра.

– Успокойся, – отозвался Ладков. – У меня всё под контролем.

– Дима, отстань, – поддержала его Наталья.

Общение продолжилось смешками.

Грозно сдвинул брови Бакин, зашевелился в своём углу Миша и Леркин, чувствуя поддержку, ринулся в атаку.

– Серёжа, а я говорю, пора и честь знать – засиделся ты у нас.

– Слушай, Дима, – начал было Ладков, но Бакин перебил его.

– Ступай, ступай отсюда. Тебе русским языком говорено. Нашёл себе развлечение в самом деле.

Недовольство Бакина сыграло свою роль. Ладков нехотя поднялся. Конфликт с отцом всех технологов был нежелателен – уж слишком видной фигурой он был в цеху. Бакинская реакция отразилась и на Наталье. Вздыхая, она прикусила язык и превратилась в смиренную послушницу.

– Я ещё вернусь, – пообещал ей на прощание Ладков.

И, уходя, выразительным недобрым взглядом глянул на Степана.

Наступил день долгожданных испытаний. Туалеты претерпели значительную реконструкцию. На правах отца проекта Степан готовился подвести итог общим усилиям. Подрагивая от волнения, он взялся за цепочку, приводящую в движение сливную систему, затаил дыхание и потянул её вниз. Внутри пятилитрового бака поднялся, выходя из воронки, тяжёлый металлический конус. Вода с рёвом устремилась в открытую полутораметровую трубу, достигла унитаза и начала исчезать в чёрной дыре.

Степан отпустил цепочку. Конус вернулся на место, запирая воронку. Проект ожил. Мяатэ долго и с чувством жал ему руку. Степан смущённо улыбался. Они сработали одной командой. Успех следовало делить на всех.

Уже наверху при подходе к техбюро Степан услышал рёв водопада из коридорного туалета. Эксплуатация его творения началась. Проточная среда торжествовала. Отныне с болотом было покончено раз и навсегда.

Леркин и Миша, переживая первую победу Степана как свою, поздравили его от всей души – шумно и восторженно. Бакин и Мотылева не спешили присоединиться. Он и не ждал. Однако, оставшись наедине с ними, дождался.

– Гордишься собой? – вдруг спросил его Бакин.

Степан посмотрел на него. Насмешливый тон, презрительный взгляд – вряд ли то были признаки, располагающие к взаимному общению. Но всё же, пожимая плечами, он ответил:

– Приятно.

– Пока ты со своим хлопотуном Мяатэ прохлаждался, мы за тебя работали, – сказала Мотылева, не поднимая головы от чертежа.

– Я старался не для себя – ради общественного блага, – заметил Степан.

– Бакин, вот сейчас вся молодёжь такая пошла, – продолжила Мотылева, будто не слыша его. – Никакой ответственности. Как такого учить? Руки опускаются.

– Не надо беспокоиться. Обойдусь.

– Слушай, что тебе старшие говорят, – загремел Бакин. – Ты пока ещё ничем не отличился. За месяц ни один техпроцесс в цех не отправил. Значит, денег ни копейки не заработал. Получается, что нашу с Натальей зарплату придётся с тобой делить. А я вот, хоть уволь, не хочу с тобой делиться.

– И я не хочу, – подняла голову Наталья.

– Я с вами солидарен, – сказал Степан, пытаясь унять разгорающиеся страсти. – Не надо делиться. Буду вас догонять. Трюм – это кладезь опыта.

– Бакин, это он намекает, что ты для него не авторитет. Конечно, он же с Мяатэ спелся.

– Пусть тогда и катится к нему, – рявкнул Бакин. – Два сапога пара. Тот – крикун, этот – дармоед.

Степан откинулся на спинку стула.

– Постижение любого ремесла не терпит спешки, – сказал он. – Месяц – слишком короткий срок, чтобы чему-то научиться. Тем более, стать таким талантливым, как вы.

– Тебе до моего таланта, как до луны, – рванул Бакин в сердцах воротник рубашки. – Никогда не доберёшься.

– Не надо так кипятиться, – улыбнулся Степан. – Талант испаряется.

– Щенок! – Бакин вскочил. – Сейчас в морду дам.

– Коля! – взвизгнула Наталья.

Степан поспешил закрыться чертежом, удивляясь самому себе.

Бакин схватил сигареты, спички и устремился в коридор, по пути столкнувшись в дверях с Леркиным.

– Что случилось? – спросил Леркин, растерянно смотря вслед главному технологу.

– Новенький постарался, – ответила Наталья. – Прёт против коллектива.

– Ну, не так всё, – негодующе отложил Степан чертёж в сторону. – Что зря придумываешь?

– Дима, ты начальник. Укороти-ка ему язычок, а то больно длинный стал, пока в трюме болтался.

Степан перевёл взгляд на Леркина.

– Ладно, ладно, Стёпа, – успокоил тот его. – Ты работай. И держи себя в руках. Нам здесь, знаешь, конфликты не нужны.

Степан почувствовал нехватку воздуха. И, чтобы не задохнуться, поспешил подняться и выйти в коридор.

Шёл мокрый снег. Вика стояла за витриной магазина, упёршись головой в прозрачное стекло. Живая вода, осаждая, обживала стеклянную преграду множеством капель. Каплей за каплей, стекающими ручьями вниз, девочка открывала великую и святую истину – своё единое родство со стихией. Кем она была раньше: рекой, морем, океаном? А может быть, подземным родником? Жизнь, чтобы вспомнить. Успеть бы. А пока она – одна из капель, частица стихии, живущая и преломляющая дневной свет особняком.

Вика оглянулась. Очередь, казалось, не двигалась. Мама стояла на том же самом месте, устремив задумчивый взгляд на маячащий впереди прилавок. Время перемен. Ощущение близости конца старой жизни и прихода неизвестности. Пустеют день за днём прилавки, удлиняются очереди, растут страх и озлобление. Наверное, так и должно быть – народ отвечает за ошибки своих правителей.

Вика оторвалась от витрины и поспешила к матери. Встала рядом, ухватилась за руку, прижалась. Вместе веселее.

Одному деду Серафиму всё нипочём. Любые испытания – только в радость, борясь, преодолевая их, он живёт. Живее всех живых. Теперь в Репино они живут втроём: дед, Рой и свинья.

Прошло несколько месяцев, как они расстались с Колей. За это время она успела послать ему два письма, в ответ получила три. Последнее письмо было особенным, непохожим на предыдущие. Сочинская жизнь постепенно приходилась Коле по душе, зима по календарю – а на улице полное отсутствие снега. Он приглашал в гости, обещая встретить у поезда и открыть ей в январе весну. Вика хотела бы откликнуться, поехать, но знала, что пока это неосуществимо. Мама не отпустит. Тем более – нет денег. Она помощница матери, на полном обеспечении отца и брата. Ещё целый год, не меньше, не стоит и помышлять ни о каких поездках. Тогда, спустя время – летом – возможно, что-то изменится. Она станет взрослее, независимее, реализует себя в этой жизни. Ради этого готовится к экзаменам в Педагогический. Детей Вика любила. А сейчас, будучи одинокой, тем более. Маленькие, доверчивые, безгрешные ангелы. Как же здорово открывать мир вместе с ними заново, быть их опорой, наставником, сестрой.

Очередь двигалась. Вожделенные продукты, отпускаясь строго определённой нормой в одни руки, занимали места в сумках и авоськах и покидали магазин. Поддержать жизнь до новой очереди.

Вика стояла, прижавшись к матери, и терпела. Надо было достоять до конца. Заслужить вечернюю свободу. Какие бы хмурые времена ни наступали впереди, взрослая хандра не для тех, кому едва за шестнадцать. Нет страха перед будущим, когда живёшь одним днём. Так было, есть и будет всегда. Дискотеки, как и саму жизнь, не отменишь.

Три опьянённые свободой девчонки впорхнули в вагон метро. Уселись на свободные места и поехали, оживлённо переговариваясь между собой. Конечная цель – место вечного праздника юных – Дворец молодёжи.

Гардеробная была полна народа. Чтобы добраться до зеркала, прихорошиться, понадобилось занимать очередь. Вика, отделясь от подруг, отошла в сторонку. Лишняя встреча со своим зеркальным отражением была ни к чему. Смотрины всегда уродовали её, отнимая то немногое, чем можно было бы ещё дорожить. Невольно она завидовала подругам. Красавицы. Накажи их судьба её внешностью, они не изменились бы, всё равно остались бы хороши. Как не хватает ей их раскованности, кокетства, самоуверенности… В погоне за ними все средства хороши. Пляски – одно из самых эффективных. Сокращая дистанцию до предела, они способны делать их ровней.

Внезапно кто-то толкнул её. Какой-то парень, пританцовывая, предложил уцепиться за него. Крутя руками, как колёсами, он изображал паровоз. Вика растерялась. Для подобной близости её время ещё не пришло. Ища взглядом подруг, она оглянулась. Те уже спешили на помощь. Самое время. Парень, вздохнув, отправился в порожний рейс. Сойдясь, девчонки объединились в единое целое и устремились следом.

Звук и свет правили бал. Децибелы пронзали насквозь, срывали тормоза, оглушали. Свет бил наотмашь разноцветьем лучей, отражался бликами от вертящегося под потолком стеклянного шара, ослеплял. Энергия танца, первородная и чистая, стихией общего движения и ритма рвалась наружу из множества тел. Дворцовая зала пульсировала. Дрожали стёкла в оконных переплётах, вибрировали стены и потолок, девчонки, отплясывая вместе с толпой, освобождались от оков.

Время летело незаметно. Спустя час захотелось пить. Выбравшись из своего угла, разгорячённая троица спустилась в фойе. Вика уже ничем не отличалась от своих подруг. Чудесное превращение свершилось. Не имело никакого значения, какой она была часом ранее. Сейчас, смелая и решительная, отчаянная и красивая, яркая производная животворящего духа, она была настоящей – самой собой.

Сока было на донышке, всего на глоток, оставалось допить и подняться вслед за подругами, но что-то удержало её. Предчувствие. Кивком она отпустила подруг и поднесла стакан к губам, стараясь растянуть глоток насколько придётся. Ждать пришлось недолго. Предчувствие не обмануло. Рядом за столик опустились двое. Ровесники. Юные новобранцы любви – в поисках её начала. Самый ближний смотрел прямо в упор. Другой прятал глаза.

Она допила сок. Все шансы были на стороне бесстрашного.

– Хорошо танцуешь, – сказал он ей.

– Спасибо, – ответила она.

– А девчонки с тобой – твои подруги?

Делая вид, что поражена, Вика округлила глаза:

– Ты что, следил за нами?

Вопрос привёл парня в замешательство. Пытаясь справиться с собой, он смахнул пот со лба, склонил голову и представился:

– Рома.

– Вика, – улыбнулась она. – Очень приятно. Хочешь, чтобы я представила тебя своим подругам?

– Не надо.

– Тогда…

– Пусть с ними Саня танцует, – перебил он её. – А я выбираю тебя, если ты, конечно, не против.

– Не против, – выпорхнула Вика из-за столика. – Только давайте поторопимся, а то дискотека кончится.

С трудом разыскав в толчее подруг, Вика представила им Рому и Саню. Их компания приумножилась. Вскоре общий кружок привлёк ещё девочек и мальчиков, расширился и стал кругом. У подруг объявились кавалеры и со спокойным сердцем Вика обратила всё своё внимание на Рому.

Затишье. Пляски кончились. Пришло время медленного танца. Свет погас, всё пространство уступили парам. Вика вышла на середину зала, положила руки на плечи Роме, почувствовала тепло его ладоней на своей талии и всей душой вместе с ним устремилась навстречу живому течению мелодии.

Рома был выше её почти на голову, пах как-то приятно – по-домашнему, его горячий шёпот, минуя ухо, проникал прямо в сознание, овладевая всем её существом. Студент-первокурсник, с детских лет фанат таэквон-до, достигший на этом поприще уровня мастера, однолюб, симпатизирующий исключительно таким девчонкам, как она.

Подобные откровения стоили сокращения расстояния. Сближаясь танцем, постепенно они приближались к той лёгкости бытия, что одолевает все препятствия на свете. Мелодия прервалась. Вспыхнул свет. Слегка смущённые, обретая вес, они поспешили в общий круг.

– Ты ли это, Вика? – встретила удивлённым шёпотом подруга.

– Я, – ответила Вика, смеясь.

Удивляться было чему. Такую дискотеку, полную открытий, они переживали впервые. Следующий танец оба ждали с нетерпением. И, едва погас свет, зазвучала мелодия, устремились в объятия друг друга. Долой запреты и ограничения. В порыве танца разрешено всё.

Когда Вика опомнилась, на часах была уже половина одиннадцатого. Бросив клич подругам, она быстренько попрощалась с Ромой и устремилась к выходу. Подруги поспешили вслед за ней. Одеваясь, Вика обнаружила хвост – Рома записался в провожатые. Радуясь тайком, внимательно и придирчиво рассмотрела его. Пшеничная копна волос, скуластый, симпатичный. И, кажется, настоящий спортсмен.

Они вышли на улицу.

– Ты с нами? – спросили подруги.

Рома умоляюще посмотрел на неё, полный надежд продления медленного танца этим вечером.

– Да, – ответила она, делая свой выбор.

Весь путь домой Вика была увлечена общением с подругами. Рома прислушивался, поглядывая и не подозревая, что речь идёт о нём. Слова, слова, слова, а за ними тайной подоплёкой – настроение. Разгадывая шифр, Вика благодарно улыбалась подругам – они признавали кавалера своим.

Когда они добрались до Гражданки, была уже половина двенадцатого. Вика попрощалась с подругами и вместе с Ромой зашагала к дому. У подъезда остановилась, поделилась номером телефона и, пожелав ему скорейшего возвращения домой, улизнула.

Первый пролёт лестницы одолела на одном дыхании. Поворот, следующий пролёт. Здесь её ждала неожиданность – столкновение со встречным. Испугаться не успела. Успокаивая, брат поспешил опознать себя.

– Стёпа! – радостно воскликнула она. – Ты меня встречаешь?

– Ага, – ответил он. – Полночь. Где тебя носило?

– Я была не одна, – выпалила она. И, спохватившись, прикусила язык.

– Ясно, – сказал Степан. – А имя его – Коля.

– Мгм, – кивнула Вика. – Коля.

Степан развернулся и пошёл обратно. Вика – за ним.

– Жалко Колю, – сказал он. – Тебя спас, а самому теперь каково? Тьма на улице, хоть глаз выколи, как в фильме ужасов.

– Да-а…

Они поднялись на родную площадку.

– Будем надеяться на лучшее, – улыбнулся Степан, останавливаясь перед дверью. – Где мы ещё такого бесстрашного родственника найдём.

В квартире было темно. Свет горел только на кухне. Степан пошёл к себе в комнату, Вика, сбросив одежду, отправилась отчитываться перед матерью. Вопреки всем ожиданиям отчёта не потребовалось – мать выглядела миролюбивой и усталой. Вика уселась рядом с ней. И тут же почувствовала собственную усталость.

– Есть будешь? – спросила мать.

– Завтра, мам. Сейчас сил нет.

– Тогда надо поставить в холодильник. Гуляш с гречневой кашей. Утром разогреем.

Мать посмотрела на дочь.

– Может, передумаешь?

Аппетита у Вики не было, но мамина забота заслуживала отклика.

– Ну, если только ложку или две.

Аппетит пришёл во время еды. После добавки вернулись и силы. Мать поднялась было помыть посуду, но Вика остановила её:

– Не надо, мама. Я сама.

Оставшись на кухне одна, она задумалась. Личная жизнь – на перепутье. Коля. Он был первым мальчиком, кто разглядел в ней то, что она хотела видеть сама, но никак не получалось. Теперь к Коле присоединился Рома. Двое симпатяг для одной уродины – совсем неплохо. Однако место Ромы – в запасных. Ничего личного. Пусть будет рядом. На всякий случай. Просто так, чтобы знать, что Коля – не единственный на свете.

Покончив с думами, она поднялась и пошла за чистым тетрадным листом и ручкой. Последнее Колино письмо требовало ответа.

Поезд скользил по бесконечным рельсам. Последний товарный вагон, гружёный свежим вином – прицепной. Дверь наружу. Зарешеченное оконце. Вход и выход. Внутри на страже Боронок. Уже неделю он в пути. Впереди – спрос, позади – предложение. Между ними расстояние в тысячи километров, города, прицепы, отцепы, тупики, прогоны… Райской птицей из солнечной Молдавии летит вагон в снежную северную страну.

…Ремонт и обслуживание автомобилей, производство металлических заборов, решёток и дверей, складские услуги, слесарные, малярные, плотницкие и дворницкие работы – вверенное хозяйство преображалось на глазах. Вскоре фонд заработной платы был обналичен. Поток денег хлынул в цех. Как исполняющий обязанности – коммерсант – в пределах заводской территории он достиг вершины. Путь в настоящую коммерцию начинался за воротами. Директор завода свёл с кооператорами, провёл личный инструктаж и, помолившись за обоих, дал отмашку.

…Казалось, сейчас можно было бы и успокоиться. Скоро прямая ветка – до родного города рукой подать. Но Боронок бдителен, мобилизован и подвижен. Рядом переносная печка, горит синим цветком газ, дым очередной «Стрелы» обжигает горло. Как лев в клетке, он готов к любым неожиданностям.

В памяти черниговское приключение. Пока искал попутный состав, договаривался с начальником узла, машинистами, вагон отогнали в тупик. Появилась транспортная милиция, заинтересовалась грузом и самой его личностью. Представился, как и положено, экспедитором. Накладные, сопроводительные, справки. Двое суток провёл он под замком. На третьи спровоцировал бунт заключённых. Выпущенный из-под замка, устремился на поиски своего честного имени. И потерялся. Вместе с вагоном. Ищи-свищи ветра в поле. Не поминайте лихом.

Ночами он спал урывками. Снились стрелки, рельсы, пути. Остановка – и сна как ни бывало. Бодр. Несколько раз на стоянках скреблись, царапались, ломились. Будто чуяли, что везёт. Открывал дверь. Молчаливым силуэтом в проёме убеждал – пустое, идите мимо с миром, ребята. Однажды пришлось спрыгнуть – попались близорукие. Отнял топор, ломик, ещё, кажется, фомку, высек всей честной компании искры из глаз и отправил восвояси, пожелав прозрения по пути. Это местечко в следующий раз лучше объехать стороной. Близоруким недалеко до слепоты. Тогда уже по-хорошему не разойдёшься. А ему, материально ответственному, эти лишние хлопоты ни к чему.

Директор совхоза, виноградарь в десятом поколении, маленький пузатый Иона увидел в нём ангела, спустившегося с небес. Соседние хозяйства – в угоду горбачёвскому указу – пустили свои виноградники под нож. Однако жизнь всё равно взяла своё. Расти, ласкай взор спасённая волшебная лоза! Под сенью твоей благодати встретились покупатель с продавцом. И оба – среди первых.

Напоследок Иона пожелал взять с Боронка слово, что тот обязательно вернётся. Боронок обещал. На том, крепко обнявшись, довольные друг другом и расстались.

Боронок покидал Молдавию преображённым. Земля обетованная открылась перед ним. Её настоящие сокровища нельзя было увезти с собой, купить, продать, они обретались жизнью здесь – обласканным солнцем виноградом, единством с природой, свободой и покоем своей души. Искушение было велико. Боронок решил поддаться. В своё время, при известных обстоятельствах, когда старость, беззубая и одинокая, одолевая немочью, возьмёт своё.

Однажды ночью состав, остановившись, замер посреди бескрайнего поля. Истомившись неизвестностью, он выбрался наружу. Огляделся. Никого. Белая вихрящаяся позёмка. Чёрный звёздный купол над нею. Таинство сближения. Удержаться было невозможно. Развёл костёр, уселся подле, хлебнул от души вина. И, пока не тронулись с места колёса, сидел, потерянный где-то между небом и землёй, одиноким маяком, трепеща языками пламени напротив.

Пискарёвская база ждала вагон. Там же должна была состояться встреча с кооператорами. Завершалась первая крупная сделка. Несмотря на время и испытания пережитые вместе, ему было не жаль расставаться со своим товаром. Пусть большой город выпьет вино за считанные часы. Он будет удовлетворён, получив в качестве платы свои проценты.

Когда вагон, миновав ворота, въехал на территорию базы, рядом объявился, отдающий направо и налево команды Наумыч, Боронок, наконец, позволил себе расслабиться. Он пересёк заветную финишную черту. Марафонец, пробежавший весь путь вагона собственными ногами.

Кооператоры оказали ему необычайно восторженный приём, подхватили под руки, усадили в машину, повезли в чебуречную. Там, накормив и рассчитавшись, предложили развлечься. Он вежливо, но твёрдо отказался – необходимо было сохранить голову ясной и довезти все деньги, в целости и сохранности, домой.

Когда он в одиночку вернулся на базу, то застал вагон уже пустым. Наумыч был пьян.

– Облучение третьей степени, – с трудом выговорил он. – Вино – настоящее. Продукт солнечных лучей.

– Где моя заначка, пьяница? – улыбаясь, спросил Боронок.

– Здесь, по моими ногами. Сторожу, чтобы всё было чин чинарём. Ты это для себя или кому-то презентуешь?

– Подарок, – ответил Боронок. – Директору завода. Моему начальнику и благодетелю.

– Ну, да? – удивился Наумыч. И всплеснул руками. – Господи, как все мы равны в лихую годину перед ликом твоим.

Боронок молча ухватился за канистру.

– Пусть всегда будет солнце, – хлопнул его по плечу Наумыч. – Гони вагоны, Тит. Черпай источник до дна. Будем разгружать, пить и облучаться.

– Эх, – тряхнул канистрой Боронок.

– Ай-я! – подхватил Наумыч, пускаясь в пляс.

Боронок рассмеялся. Впервые за последние дни. Как в старые добрые времена – от всей души, громко, весело и непринуждённо.

На звонок в дверь никто не отзывался. Алёна достала из сумочки ключ, вставила его в замочную скважину. С бешено бьющимся сердцем минула порог, прошла коридор и вошла в комнату.

Все опасения рассеялись. Звонивший ей по телефону часом ранее, он лежал на диване, приоткрыв рот, с разметанными в стороны руками. Чудом угомонившийся спящий охотник. Добыча лежала рядом на тумбочке. Большая пачка крупных купюр. Столько денег наяву и сразу Алёна видела впервые. Репортажи криминальной хроники по телевизору – не в счёт. Боронок. Деньги. Дом. Осторожно, стараясь не спугнуть счастье, она вышла из комнаты, перевела дух и отправилась на кухню. Готовить праздничный ужин.