Текст книги "Constanta"

Гостиница светилась множеством окон. Одно из них было необычайно оживлено – добровольные пленницы, провожая, желали доброго пути своим мужчинам.

Внизу, покидая свой пост, один милиционер повернул голову к другому.

– Я понял, – сказал он. – Эти любера здесь не случайно. Ребята отчаянно нуждаются в отдыхе.

Милиционер был прав. Ребята встретили рассвет на окраине Таллина. Дискотека бушевала внутри них. Окружающую тишину распугивала песня всех пропавших без вести:

– Это Кара-Кара-Кара, Каракум…

Все вместе они встретились вечером следующего дня в общежитии. Едва переступив порог комнаты, Илона увидела яркое пятно. Большие сиреневые ромашки – герберы. Сердце замерло. Она присела, завороженно смотря на цветы, боясь потревожить и спугнуть это чудо, не видя и не слыша ничего вокруг.

Букет был общим для всех девушек, иначе и быть не могло. Каждая могла любоваться им, считая по праву своим. Однако в нём была сокрыта сокровенная тайна – личное послание ей одной. Не было нужды задавать извечный животрепещущий вопрос «любит-не любит» и отрывать со вздохом лепестки по кругу, гадание здесь было неуместно, все лепестки были изначально красноречивы как один.

А ведь мог бы пройти мимо витрины, не заметив или сделав вид, что не заметил. Нет, заметил, пустил шапку по кругу, сумел достучаться до парней, вернулся тайком и купил. И ради чего? Чтобы порадовать её неожиданным праздником.

Илона взглянула на него, своего белокурого любимца. Подтвердила всё без слов. Замороженный прошлым днём, отлучённый, он остался прежним, тем самым, достойным места рядом и отогрева. Возвращайся, поманила взглядом она. И, оживая отражением редкой сиреневой герберы, дала волю чувствам.

Атмосфера шума и веселья царила в комнате. Восседая на огромном табурете посреди сборища пэтэушников, Боронок буквально разрывал себя и их на части потоком смешного словоблудия.

В дальнем конце комнаты, стоя в одиночестве перед раскрытым окном, курил Чет. Мало помалу массивный широкий подоконник привлекал его внимание. Податливый, молчаливый, сверкающий белизной собеседник. Докурив, Чет присел, вынул перочинный ножик и под общий шум вступил в общение. Спустя время подошедший перекурить Хейно застал конец разговора.

«Здесь был Чет – декабрь 1988», – открылся признанием подоконник.

– Слова улетают, написанное остаётся, – объяснил Чет смысл своей росписи Хейно. И бережно, словно благословляя на долгие лета, погладил буквы пальцами.

Разговоры разговорами, а необходимо было что-то есть. Руководство по приготовлению общего ужина взяла на себя Алёна. Помощники раздобыли огромный пищевой бак, водрузили его в кухне на плиту и вскипятили воду. Очищенный и нарезанный дольками картофель покорной жертвой отправился на дно бака. Тушёнка, сухие супы в пакетиках и прочие приправы-ингредиенты заняли место подле бака, ожидая своей очереди.

Хлопоты не остались без внимания внука вахтёрши. Гроза всех местных индейцев, вооружённый с ног до головы игрушечным оружием, шестилетний мальчуган отложил топор войны и нашёл себе новое развлечение. Для такого одержимого бойца, как он, это был новый бесценный опыт. Едва дождавшись момента, когда бак остался без присмотра, он подбежал к нему, встал на табурет и заглянул внутрь. Открытое варево, гипнотизируя, звало поделиться чем-нибудь, обещая взамен исполнение чуда. Мальчик вспомнил про своё сокровище – шоколадный батончик. Немедля вытащил его, развернул и, надкусив, бросил в бак. Батончик закружился, встал торчком и, булькнув, утонул. Варево довольно облизнулось. То было всё чудо – с началом и концом. Мальчику стало жалко себя. Он соскочил с табурета и побежал за палкой. Вернувшись, принялся вылавливать утонувшее лакомство. Однако как ни старался, всё было тщетно. Батончик исчез. Бросив палку, с плачем мальчик побежал жаловаться бабушке на вахту.

Узнав про шалость внука, бабушка ужаснулась, велела держать язык на замке и забыть дорогу на кухню. Смягчая свой наказ, пообещала купить новую шоколадку. Успокоенный малыш отправился в туалет. Захотелось по-маленькому, перед тем как снова отправиться в погоню за индейцами. Но коварные неугомонные враги опередили его. Едва он успел вспомнить о них, как они скользнули мимо и устремились на кухню. Иного выбора, как броситься вслед за ними, не было.

Кухня. Враги внезапно рассеялись. Вместо них глазам предстал всё тот же бак, наглый, самодовольный и булькающий, предлагающий сразиться с ним за всех – один на один. Это уже было слишком. И мальчик принял вызов.

Он встал на табурет, навис над варевом и, изо всех сил, вращая языком во рту, начал собирать слюну. Занятие так увлекло его, что он не заметил подошедшей сзади Алёны. Капкан цепких женских пальцев замкнул ухо. Рот мальчика мгновенно пересох. Большой плевок сорвался.

– Что там? – спросила Алёна.

– Ша-ка-ладка, – со всхлипом ответил мальчик.

Алёна отпустила ухо, строго посмотрела на шалуна и вынесла вердикт.

– Будешь есть вместе с нами.

– Не буду!

– Тогда расскажу про тебя всем.

Малыш вздохнул.

– Буду.

Ужин был готов. От желающих отведать его не было отбоя. По настоянию Алёны право первой пробы доверили внуку вахтёрши – самому маленькому и голодному. Ободренный ею, он зачерпнул варево ложкой, подул на него и, закрыв глаза, отправил в рот. Мгновение… Суп как суп. Шоколадкой и не пахло. Он открыл глаза, взглянул на окружающих и расплылся в улыбке.

– Вкусно!

Сидя и бойко орудуя вязальными спицами на своём месте у входа за столиком, вахтёрша прислушивалась к всеобщему оживлению. Нечто особенное происходило в жизни общежития. Событие большого городского масштаба. Приезд мастеров. Марш молодёжи утром, днём и вечером. Праздник вне закона и границ. Спасибо, что не забыли про внука и уделили частицу внимания и ему. Кажется, он нашёл себе хороших друзей. Сегодня он был сам не свой, уже несколько раз подбегал к ней из-за общего стола. Большие детские глазёнки блестели, уйма впечатлений переполняла его. Ещё бы! Это тебе не какие-то придуманные индейцы.

Когда за внуком, как обычно, пришла мама, он обнял бабушку и коснулся губами её уха.

– Не надо шакаладки, – жарко зашептал он. – Я наелся.

В ответ она только умилённо покачала головой.

О том, что он остался без подруги, Горыныч вспомнил за пять минут до отхода поезда. Провожающие пэтэушники восторженно толпились вокруг. Три дня, веселясь, он провёл среди них и совсем упустил из виду цель приезда. Оглянуться не успел – пора возвращаться назад, в тоску и холод одиночества. Внезапная перемена в лице Горыныча воспринялась провожающими по-своему. Все, как один, они начали уговаривать его остаться. Беспомощно озираясь, мямля что-то невразумительное в ответ, он колебался. Однако, колебания были напрасны. Достойная пара не объявлялась. Все девушки Таллина, прячась, желали Горынычу доброго пути.

Поезд уходил. Стоя на перроне, пэтэушники махали руками вслед. Волею заезжих мастеров три дня они были освобождены от всех занятий в училище, проходя невиданную и неслыханную доселе духовную и физическую практику. Кончилось совершенствование. Возвращаться на круги своя или припустить по шпалам за поездом? Выбор оставался за ними.

Начало движения. Перекур в тамбуре выдался на редкость холодным. Дым коромыслом, тление табака и никаких эмоций. Горыныч, выглядя безжизненным истуканом, был явно не в духе.

– Что с тобой, Саша? – спросил Боронок, пытаясь проникнуть в скорбный образ друга.

– Сам знаешь, – буркнул Горыныч.

– Нет! – убеждённо затряс головой Боронок.

Горыныч вздохнул.

– Вспоминаю твоё обещание насчёт моей подруги. Ты, кажется, даже слово давал.

– А, подруга, – улыбнулся Боронок с таким видом, словно речь шла о чём-то малосущественном – призрачном объекте, бабочке-однодневке, случайно пригрезившейся во сне.

– Ага, – мрачно подтвердил Горыныч. – Подруга.

– Бывает – разминулись. Зато сколько новых друзей нашёл!

– И что мне теперь с этим делать?

– Дружить. Друзья – это самое лучшее, что у нас есть.

– Подруга нужна, – сквозь зубы процедил Горыныч. – Я всё-таки доверял твоему слову.

– Далась тебе эта подруга! – загремел Боронок, досадуя. – Брось. У тебя есть гораздо более ценное богатство – свобода. Наслаждайся ей. Она, как и настоящая дружба, размену не подлежит.

– Дружба! – Горыныч в сердцах бросил окурок на пол и тут же растоптал его. – Что мне дала твоя дружба? Пьянки с песнями до рассвета, да шишки! Хороша замена, ничего не скажешь.

– Не кощунствуй, – сказал Боронок приглушённым голосом. – Это святое. Так закалялась сталь.

Шумно распахнулась дверь. В тамбур вошёл Чет. Теребя сигарету в руках, попросил прикурить. Пыхнув дымом, посмотрел на друзей, понял, что лишний, и отошёл в сторону.

Горыныч, умолкнув, опёрся спиной о стенку, запрокинул голову и поднял глаза вверх, словно мученик, обращающийся к небу с последней молитвой.

Боронок, покуривая, принялся искоса следить за ним. Пытался ли обмануть его друг? Едва ли. Приходилось признать, какие бы испытания и закалка ни были позади, какой бы крепкой и надёжной не казалась защита, тяжкая минута в один миг ставила всё на свои места. Женская натура во плоти. Нет от неё спасения. Зов вечный.

Боронок бросил окурок. Подошёл к Горынычу и, привлекая внимание, тронул его за плечо.

– А может и правда пробил твой час, – размышляя вслух, произнёс он. – Глядишь, отыщется, блеснёт чешуёй на безрыбье русалка. Предлагаю дождаться вечера и обыскать поезд.

Горыныч сглотнул слюну.

Боронок кивнул в сторону Чета.

– Этого брать с собой не будем, – заявил он. – Курильщик подосланный. Ложный след.

Лицо Горыныча озарила улыбка. Змей воскрес. Утраченное дружеское доверие обретало былую силу.

Темнело. Поезд мчался сквозь белоснежье домой. Стучали, убаюкивая, колёса. В купе было тихо. Среди общей сонливости Алёна увлечённо рассматривала купленный в таллинском универмаге красочный букварь для дошкольников. Одна страница, другая… Постепенно она добралась до буквы «Х», которую представлял большой и добродушный рыжий хомяк. Она невольно залюбовалась им. Нарисован умело, с душой, совсем как живой. Показывая рисунок, поделилась своим впечатлением с сидящим рядом Четом.

– Крыса, – отозвался тот, пожимая плечами.

– Нет, – замотала головой Алёна. Ласково погладила рисунок рукой. – Хома. Друг всех детей.

– Дудки, – сказал Чет, зевая. – Пусть выскажется специалист. Горыныч!

– А? – откликнулся тот.

– Тебе слово. Кто такой хомяк?

Купе оживилось.

– Грызун, – ответила Илона.

– Ну, да, – поддакнул Горыныч.

– Вот видишь, – кивнул Чет Алёне. И развёл руками. – Нас большинство.

Алёна, нахмурившись, попыталась возразить, но Чет, внезапно переменясь в лице, остановил её.

– А там это кто? – спросил он, указывая дрожащим пальцем в темноту под столиком.

– Кто? – испугалась Алёна, поджимая ноги и захлопывая книгу.

– Он! – воскликнул Чет, состроив уморительную мину.

Все засмеялись.

Переведя дух, Алёна замахнулась книгой на насмешника.

– Вот ненормальный!

– Держи хомяка на замке, – предупредил Чет, закрываясь руками, – а то сбежит.

– Хомяк в это время спит, – подал голос Горыныч. – Днём его пушкой не разбудишь.

– Точно, – поддержала его Илона. – А ночью совсем безумный. Помнишь, Стёпа, нашего хомяка, того, который клетку грыз?

– Клетку? – переспросил Горыныч. – Мой хомяк тоже в клетке живёт. И грызня по ночам – его самое любимое занятие.

– Ну, вот, – кивнула головой Илона.

– Забирается наверх, виснет в углу и грызёт, грызёт, – продолжал Горыныч, – потом заснёт и…

– …падает! – в один голос с ним закончила Илона.

Горыныч внимательно посмотрел на неё. Илона растерялась. Она внезапно поняла, что допустила непростительный промах. Речь, вероятно, шла об одном и том же хомяке, прописанном в квартире Горыныча, где ей довелось пожить тайком. Попались… Встрепенувшийся Степан поспешил отвлечь внимание на себя.

– Горыныч, первый раз слышу, что у тебя хомяк живёт.

– А что? – насторожился тот.

– Обычно змеи с мышами не дружат.

– Я – исключение, – самодовольно ухмыльнулся Горыныч.

– Чем кормишь? Семечками?

– Нет. Я даю ему сухие макароны. По праздникам – свежие овощи.

Илона опустила глаза. Вспомнила, чем неделю кормили хомяка они. Не бедствовал, жировал, отъелся за все постные дни. Напоследок подсунули ему хлебный мякиш с сюрпризом. Не всё ведь хомяку масленица. Зверёк отведал чеснока у них на виду. Ох, и потешились!

Горыныч увлёкся разговором со Степаном. Подозрения минули стороной. Мало ли пленных хомяков пытается сбежать по ночам одним и тем же путём. Инстинкт.

Улучив момент, Илона склонилась к уху Степана.

– Он?

– Да.

Вечер для Горыныча выдался потрясающим. У него в собеседницах была сама грековская отрада. За три дня они едва успели переброситься с ней парой фраз, её красота как самое дорогое достояние была нарасхват. Приходилось довольствоваться дистанцией и местом стороннего наблюдателя. У неё было имя, редкое и благозвучное, но он не желал даже и слышать его. Разве имело оно какое-то значение? Для него она была гречанка, безымянная уроженка южной страны, обители неиссякаемого яркого полудня, колыбели, творящей во все времена женщину не просто венцом природы – желанной невестой всего света.

Всякий раз, когда солнечный луч встречался с ней, лаская чёрную смоль волос, оживляя нежное личико, зажигая глаза, образ красавицы обретал своё настоящее подлинное совершенство. Сердце Горыныча замирало. Неиссякаемый источник вдохновения открывался перед ним.

И вот сейчас, казалось, пришло время, небеса сжалились над ним и дали возможность выразить все потаённые чувства. Несколько раз к нему подходил Боронок, звал за собой на прогулку по поезду, но Горынычу было не до того. Сеанс связи был в самом разгаре. Ноздри его шумели и трепетали. Огонь поднимался из скрытых глубин. Всепобеждающий, сжигающий дотла и …призрачный. Кто знал, что гречанке было не до взаимности. Общаясь, она просто искупала свою тайную вину перед ним, доступной жертвой, любезностью прекрасного соцветия – одним осыпавшимся лепестком.

Сторожа своё придуманное счастье, Горыныч не смыкал глаз всю ночь. Утром, околдованный, потерявший всякую связь с реальностью, он вышел из вагона и устремился вслед за ним. Когда все границы дозволенного остались позади, счастье, казалось, было уже в руках, чья-то сильная рука ухватила и остановила его. Полный сочувствия друг Боронок молча встряхнул его, обнял и, разрушая чары красавицы, бесчувственным манекеном повёл в обратную сторону – туда, откуда брала своё начало разбитая мечта.

Дома. Родной город, шумный и просторный.

Безудержный поток времени подхватывает и несёт, стирая жизнь мгновение за мгновением.

Но остаются воспоминания.

И среди них те, что не боятся времени.

Яркие маяки.

Три дня в Таллине.

Глава двенадцатая

Подушка была мокрой от слёз. Сегодня они расстались. Полчаса на вокзале, поезд уехал, а потом пришла ночь, которая не кончается. Она осталась одна. Вика всхлипнула.

Далёкий южный город Сочи. Новый адрес Коли. Писать письма, ждать ответа, жить надеждой на встречу. А ведь они были единственной парой в классе, кому все прочили счастливое будущее. Эта волшебная ночь на набережной перед разведенным мостом… Как упоительна она была для выпускников. Полна особым смыслом, грёзами и планами. Дождавшись рассвета, они прошли по сомкнувшемуся мосту вдвоём первыми – прямо в лето. Лето пригрело. Расслабившись, они забыли про всё, впереди открывалась большая жизнь, которую им было суждено прожить вместе. Прошлое оставалось позади, настоящее было прекрасно и вдруг, как гром среди ясного неба, это известие. В Сочи обнаружился родственник – кооператор, зовущий разделить с ним блага дозволенной новой сладкой жизни. Семья Коли, кочевая душой – не зря сам Коля так походил на цыгана – поспешила откликнуться. Родительская воля, короткие сборы и – в дорогу. Коля пытался протестовать, она – тоже, но всё было бесполезно. Разлуку можно было испугать клыками взрослой любви, молочных зубов первой она не боялась.

На вокзале мама Коли, сочувствуя, пригласила Вику в гости. Так, без конкретной даты, в любое время года. Смотря в Колины глаза, Вика была рада и этому.

Он уехал в последний день августа. Лето кончилось. Это был настоящий затянувшийся во времени выпускной.

…Вика очнулась. Звонил телефон. Настойчиво, требовательно, как сирена. Голос утра. Она вскочила, обежала всю квартиру – никого. Как бы ни хотелось ни с кем общаться, но придётся.

Она подошла к телефону. Незнакомый женский голос спросил:

– Это квартира Степана Грекова?

– Да, – ответила Вика.

– Он дома?

– Нет.

– А вы кто?

– Как кто? Cестра. А вы кто?

– А я – его кошмарный сон, – ответил голос и рассмеялся.

– Илонка! – обрадовалась Вика. – Как хорошо, что ты позвонила. А я ведь совсем одна. Никого нет дома.

– Немудрено. Рабочий день за окном. Степана след уже простыл?

– Я его не видела со вчерашнего вечера. Отключилась.

– Причина уважительная?

Слёзы навернулись у Вики на глаза, комок застрял в горле.

– Вика! – окликнула её Илона, не дождавшись ответа.

– Я здесь, – сдавленным голосом отозвалась Вика.

– Ты в порядке?

Вика проглотила комок.

– Да.

– Свет за окном. Пора просыпаться и жить.

– Я живу.

– Радости не слышу.

– Тебе хорошо, – чужим голосом сказала Вика. – У тебя Стёпа есть.

– А я не жадная. Делюсь, чем могу. Он ведь всегда возвращается. Разве не так?

– Да, всё нормально, – подобие улыбки тронуло губы Вики. – Мне его хватает. И, вообще, я вас со Стёпкой очень люблю. Хорошо, что вы есть. А больше мне никого не надо.

Поговорив с Илоной, Вика почувствовала себя лучше. Оказались востребованы холодная вода из-под крана, зубная щётка, а потом и мамин завтрак, оставленный на кухонном столе. Когда из магазина вернулась сама мать, Вика встретила её уже в форме – беззаботной и весёлой. Прочь все горести. И беда – не беда. Ведь так хотелось, повернув время вспять, продолжать жить по-старому – надеждой и любовью, верой в сказку со счастливым концом.

Вечером того же дня Илона встретилась со Степаном в парке Победы – ярком и большом оазисе природы близ своего дома. Взявшись за руки, они отправились в прогулку по парковым аллеям. Тишина и жёлтые наряды деревьев дышали началом осени.

– Я сегодня утром с Викой разговаривала по телефону, – сказала Илона. – Мне показалось, проблема у неё.

– Что за проблема? – насторожился Степан.

– Подозреваю, личная. Несчастный роман.

– Как догадалась?

– В таких случаях, вспоминаешь про тех, кто рядом. Расчувствовалась девчонка, словно мы с ней не общались несколько лет. Признаться, я была поражена. Что скажешь, брат?

– Со стороны, наверно, виднее. Однако, если чувства остались, значит, есть надежда – всё вернётся на круги своя.

– Как бы там ни было – я тебя предупредила.

Молчаливым кивком Степан поблагодарил её.

Некоторое время они шли в полной тишине, думая каждый о своём. Илона нарушила молчание первой.

– Чувства, – сказала она. – Откуда они в нас, кто управляет ими, где их корни? Как думаешь, Стёпа?

– Это вопрос не по адресу, – отозвался Степан. Подумав, добавил:

– Спроси у радуги. Она знает точно.

Илона подняла глаза в небо.

– Радуга. Я помню, как она выглядит. Триумфальная арка вечности.

– Она самая, – подхватил Степан.

– Она не услышит меня, – опустила глаза Илона. – Я – материальна.

– В твоих силах одолеть это. Для чувств нет ни преград, ни расстояний.

Илона вздохнула.

– Что с тобой? – спросил Степан, удивлённый внезапной переменой её настроения.

– Жаль расставаться с материей, – ответила она. – Даже на время.

– Не жалей, – с жаром призвал Степан. – Вспомни луковицу тюльпана. Чешуя за чешуей, а внутри – цветочный стебель. Он и есть смысл всему. Так устроено всё живое. И мы с тобой.

– Время покажет, – тихо сказала Илона.

Степан внимательно посмотрел на неё. Определённо, что-то таилось за пазухой. Какая-то неприятность, предназначенная специально для него. И точно.

– Уезжаю я от тебя, Стёпа, – чуть дрогнувшим голосом открылась она. – Фельдшером – на скорой. Боюсь, мне уже будет не до встреч.

– Что за блажь такая? – после некоторого замешательства спросил он.

– Это не блажь, – ответила она. – Школа мужества. Практика настоящего врача.

– Разве в Академии мужества недостаточно?

– Мало. Хотя, когда я первый раз внутренности увидела, так не казалось.

– Пережила? – поморщился Степан.

– Как ёжик в тумане. Спасибо профессору. Выручил своим хладнокровием. Если верить ему – всё дело в привычке.

– Гиппократ нашёлся! – посуровел Степан. – Умник. Он такой хладнокровный только потому, что внутренности ему ответить не могут.

– Ш-ш-ш, – поспешила утихомирить его Илона. – Чем это тебе профессор не угодил? – До моих внутренностей ему не добраться, – заявил Степан. – Кишка тонка.

– Да-а?

– Да. Замок у меня отменный.

– Это пупок что-ли? Нашёл замок! Развяжет в два счёта – не успеешь и глазом моргнуть. Хотя зачем тебя трогать? Ты и так весь на виду. Могу рассказать, что там внутри.

– Ну?

– Одна большая детская обида.

Степан засопел.

– Твоих рук дело.

– Ну, извини, что делать – практика есть практика. Жизненная необходимость. У тебя остаётся право экстренного вызова. Обещаю откликаться.

– Звучит как приговор.

– Поверь – ничего личного.

Степан остановился.

– Исполнишь моё последнее желание? – спросил он.

– Какое? – прервала движение Илона.

– Исчезнем на пару дней.

– Не знаю, – опустила голову Илона. Выдержав паузу, подняла глаза на него.

– Надо посоветоваться с профессором, – сказала она. И засмеялась.

В ближайшие выходные, прихватив с собой Вику, они исчезли. Место устроило всех. Старое доброе Репино с видом на залив и дедом впридачу. По случаю приезда гостей несказанно обрадованный Серафим Греков поспешил устроить застолье. Когда плодами его суеты стол был накрыт и все начали занимать места за ним, дед устроился как и подобало – между барышнями.

Пытаясь успокоиться, он открыл бутылку домашней наливки, разлил жидкость по трём рюмкам и, не дожидаясь традиционных тостов и чокания, опрокинул свою рюмку в рот. Илона и Степан последовали его примеру. Вика поддержала их глотком привезённой с собой пепси-колы.

Наливка вызвала испарину. Горячая картошка и разогретая в сковороде тушёнка добавили жару. Общее настроение взыграло. Вика пыталась присоединиться к нему, но безуспешно. В самый разгар застолья она незаметно отделилась от компании и исчезла в комнате. Здесь, сидя в полумраке, наедине с бабушкиным портретом, ощутила потребность выговориться. Пользуясь отсутствием постороннего внимания и тишиной, стала облегчать душу. Выговорилась. И, обретя опору, избавленная от тяжкого груза вернулась на кухню. Когда дед, оторвавшись от оживленной беседы, обратился к ней с вопросом о Коле, она даже не вздрогнула – сработала защита. Не моргнув глазом, ответила:

– В гостях – у родственников.

Предвосхищая дальнейшие расспросы, подняла палец и помахала им в воздухе.

– Заноза. Глубокая была, еле достала.

Дед уставился было на палец, но она тут же поспешила спрятать его. Сжатым кулачком стукнула по столу:

– Не буду плакать!

И, устремив взгляд в дедовы глаза, со сталью в голосе повторила:

– Не буду!

Дед откинулся назад и расплылся в улыбке.

– Молодец. Капни-ка ей, Стёпа, в рюмку вишнёвки – в награду за храбрость.

– Не надо, – отмахнулась Вика. – Рана – пустяковая. И, вообще, прошу без опеки. Я почти совершеннолетняя.

– Почти не считается, – сказал дед.

– Это дело поправимо, – вмешалась Илона. – Я добавлю лет. Сколько тебе не хватает, Вика? Не стесняйся – бери и пользуйся.

– Слышал, дед? – торжествующе засветилась Вика. – Я уже совершеннолетняя.

– Сговорились? – прищурился дед.

– Да, – в один голос откликнулись обе.

Дед развернулся к Илоне.

– Раз так, тогда давай, красавица, сговариваться до конца. Хватит особняком ходить. Бери фамилию нашу.

От неожиданности Илона потеряла дар речи.

– Вступай в наши ряды, – загораясь, продолжил дед. – Будь Грековой, люби Степана, оставайся красавицей навек. Как глава династии благословляю.

Наступила пауза. Илона обвела Грековых взглядом, увидела родню, своё место между ними, почувствовала единое притяжение. И, приходя в себя, поспешила уклониться от искушения.

– Я возрастом ещё не вышла. Пусть красота созреет. Дождёмся совершеннолетия, дед Серафим.

От такого ответа дед угас. Вика, беззвучно смеясь, пригубила пепси-колу. Степан перевёл дух. Дедовский капкан не сработал. И хорошо. Иначе в собственных глазах было бы не оправдаться.

– Вот так, дед, – обратился он к нему. – Красота требует жертв. И династия твоя ей не указ.

– А пускай, – махнул рукой дед. – Мы пленных не берём. Всему своё время.

– Выпьем за мой диплом, – предложил Степан.

И, разряжая обстановку, поднял рюмку.

– О, – оживился дед.

Наполнил рюмку Илоны до краёв, плеснул наливки себе и, не слушая протестов красавицы, заставил её разделить радость за внука до дна. Предложил закусить. Жуя, посмотрел на Степана.

– Решил, кем будешь теперь?

– А я уже есть, – ответил Степан. – Молодой специалист.

Дед перестал жевать, пригляделся, помотал головой.

– Гудок.

И назидающе продолжил:

– Береги пар для работы. Это главная заповедь твоего диплома.

– Слушай деда, – вступила в разговор Вика. – Станешь передовиком производства, будешь зарабатывать, приумножать общий достаток. Нашей семье лишние деньги не помешают.

– Ты особо на лишние деньги не рассчитывай, – отозвался дед. – Ваша мама в ответе за всю семью. Она найдёт им нужное применение.

– Пожалуйста, – пожала плечами Вика, утрачивая интерес к разговору.

– Деньги – это зло, – продолжил дед. – Рассада соблазнов. У труда должен быть другой эквивалент.

– Какой? – спросил Степан, улыбаясь.

– Проживи жизнь – узнаешь.

– Без денег нет счастья на свете, Серафим.

– Всё моё счастье со мной, – сказал дед. – Да был бы в добром здравии друг мой Грюндик. И гори всё остальное ясным пламенем.

– Грюндик – это кто? – спросила Илона.

– Приёмник иностранный с антенной, – ответил Степан.

– Он самый. – Дед взглянул на часы. – Кстати, уже полночь. Время сматывать удочки.

– Опять будешь слушать вражий голос, дед? – спросил Степан.

– Вражий голос, – передразнил дед. – И-эх, – со вздохом он повернулся к Илоне. – Очередной сеанс связи у меня. Мы – два берега океана. Ему там главное – речь не забыть, мне здесь – услышать. SOS.

– Как же так? – растерялась Илона. – Он ведь на родину клевещет. Подрывная агитация.

– Пережитки прошлого, – заявил дед. – Как Горбачёв глушилки отменил – сразу исправился. Вот намедни узнал я, как наша лодка подводная тонула. Об этом ведь ни в газетах, ни в новостях – ни гу-гу.

Дед внезапно посерьёзнел.

– Всё, молодёжь, потешились и ладно. Дайте старику простора. Эфир ждёт.

На следующий день все вчетвером они отправились в лес за грибами. Рой пропадал в посёлке. На случай неожиданного возвращения пса дед, уходя, оставил калитку открытой.

Путь до настоящих грибных угодий был неблизок. Дед шёл впереди опытным и неутомимым проводником. Следующая за ним в компании занятых друг другом брата и Илоны, Вика поначалу держала дистанцию. Затем, чувствуя себя не в своей тарелке, оставила пару наедине и решительным порывом присоединилась к старшему. Дед сбавил шаг, превращаясь на ходу в воспрявшего духом и статью джентльмена. Юность и старость, рука об руку, двумя сомкнувшимися полюсами одиночества пошли вместе.

– Коля надолго уехал к родственникам? – спросил он её.

– Насовсем, – ответила она, смотря себе под ноги.

– Вот оно как, – протянул дед.

– Мы ещё встретимся. Обязательно. Я ему письмо пишу. – Вика улыбнулась, постучала по голове. – Вот здесь.

– Что же это за оказия приключилась?

– Судьба, наверно, такая.

– Да-а.

Некоторое время они шли молча.

– А ты слышала когда-нибудь легенду о грибах? – вдруг спросил дед.

– Нет.

– Слушай. Однажды затеяли небо и земля спор – кто из них главнее. Спорили между собой, спорили, пока не разрешился спор. Деревья, травы и цветы вступились за небо. Осталась земля в одиночестве, загоревала и в этой горести настигла её страшная засуха. Восстала угроза всему живому. Опомнилось небо, заплакало, да так, что дошла небесная влага до самых глубоких земных недр, пробудила их и родила на свет грибную рать. Вышла она наружу, заполонила всё и, озарённая светом молний, выбрала царя под стать себе – белого. Встречай, радуйся мать сыра земля, отныне и навек мы с тобой, твоя преданная защита и опора. С той поры дожди и молнии каждый год начало грибной жизни дают. И небо с землёй между собой мирятся.

– Интересно, – заслушавшись, откликнулась Вика. – А вдруг это правда?

– Конечно, правда. На прошлой неделе дождь проливной был. Молний, правда, не припоминаю. Но это не беда – сейчас самое грибное время.

В поисках грибов день прошёл незаметно. Илона и Степан брели по безжизненному ковру из мха, отмерших сучьев и хвои, потерянными в пространстве и времени странниками. Этот бесконечный лесной лабиринт был для них чужим. В отличие от них дед, казалось, обрёл свою настоящую природу. Ведомый каким-то удивительным сверхъестественным чутьём он находил дары леса один за другим. Едва поспевая за ним, Вика складывала добычу в большой полиэтиленовый пакет. Грибы попадались обыкновенные – грузди, сыроежки, серушки. Большей частью перезревшие, изъеденные насекомыми. Грибная рать, потерявшая царя.

В сумерках дед успокоился. Руководствуясь опять внутренним чутьём, двинулся на поиски выхода и вскоре вывел всех в редколесье, а затем и к самому заливу. Признаков дома поблизости не было, но дорога, усеянная песком вперемешку с камнями – открытая и доступная твёрдая опора – обещала скорую встречу с ним.

Было по-летнему тепло. Впереди за песчаной косой в лучах заходящего солнца блестела вода. Бесконечная, манящая дорогой в обратную противоположную дому сторону. Какое сказочное искушение для утомлённого многочасовой ходьбой пловца! Некоторое время Степан колебался, наконец, не в силах удержаться, свернул с общего пути и поспешил ему навстречу. Не слыша предостерегающих криков девчонок и деда, сбросил с себя одежду, покинул берег, с шумом вошёл в воду и поплыл.

Дед замер, напряжённо следя за его движениями. Движения были уверенными. Настолько, что можно было расслабиться. Дед оторвал взгляд от воды и уселся на песок – рядом с уставшими Илоной и внучкой.

– Откуда у него столько сил осталось? – спросила, недоумевая, Вика.

– Вода – его стихия, – ответил дед. – Сызмальства, как только я его плавать научил. Тебя тогда ещё и в помине не было.

– А он случайно не в воде родился? – спросила Илона.

– Не-ет, – засмеялся дед. – У него роды были как у всех – земные.

– Это ничего не значит. Я подозреваю, связь между ними всё-таки есть.

– Связь есть, – согласился дед. – Бог даст, никогда не утонет.