Текст книги "Исчезновения в Гальштате"

Поплавать с дельфинами, правда, не удалось. В этот день они отдыхали, но мне в Москвариуме все равно очень понравилось. Особенно туннель внутри огромного аквариума, акулы и скаты, плавающие прямо над головой, и представление с морскими котиками. Но больше всего пингвины. Я там долго стоял и наблюдал за этими неуклюжими и ужасно милыми птицами. После этого мы еще поехали по монорельсу к Останкинской телебашне. Поднялись на лифте на самый верх и потом пили кофе с пирожными в ресторане с прозрачным полом, вращаясь вокруг оси башни. Бездна была у нас под ногами, а за огромными окнами медленно плыла панорама города, в который я влюбился сразу же и навсегда. Евдокимоф, правда, жаловался, что еда тут слишком дорогая и кофе отвратный, но я все съел и выпил и вообще не выпускал там из рук смартфон, так что батарейка сел в ноль и Евдокимоф дал мне поснимать на свой навороченный телефон. В общем, мы провели в путешествии по Москве весь этот день, и я очень жалел, что мы не успевали еще посмотреть находящийся поблизости очень красивый дворец, про который читал в Игоряшином путеводителе. К вечеру я так устал от бесконечных впечатлений, что заснул прямо на диване у телевизора. Я дремал и думал во сне, что надо бы сбросить Витямбе для всех наших фотки и видео и еще обязательно написать подробное письмо Кристине. Наверное, она уже обижается, что я отделываюсь эсэмэсками в несколько слов. Думает, что я ее позабыл. Наверное, это и правда так. Я о ней в эти дни почти совсем не вспоминал. Но мне для этого надо проснуться. А я не могу. Я очень устал и прямо сейчас засну уже совсем крепко. Как обычно, без снов… Я здесь так выматываюсь за день, что ночью ни разу не просыпался. Как там мое дерево? Скучает по мне?

Самым сложным для меня был день, когда мы ездили в драматический театр и смотрели постановку по пьесе моего опекуна. Я волновался и не знал, как там себя вести, что говорить… Но хоть с одеждой все решилось. Я за это особенно боялся. В результате мои старые брюки и потрепанная белая рубашка не понадобились. Евдокимоф отвез меня в какой-то специальный бутик с вечерней одеждой. Там не было ни одного покупателя, кроме нас и еще одной женщины, которая показалась мне знакомой. Потом я вспомнил, что она в телевизоре читает новости. Примерка продолжалась часа два. Кабинка была размером побольше, чем кухня моей умершей неродной бабушки, вся в зеркалах. Я стоял в раздевалке в одних своих позорных растянутых и застиранных трусах, а лощеный дяденька в белой рубашке, сильно обтягивающем пиджаке и галстуке, с залитыми гелем волосами приносил мне все новую и новую одежду. Я ее надевал и выходил из зеркальной кабинки показаться моему опекуну. Минут через двадцать я перестал уже реагировать на то, что вижу в зеркале. Там был какой-то неизвестный мне парень. Я себя не узнавал и уже не мог оценить, как выгляжу в очередном пиджаке и рубашке. Но Евдокимоф ничуть не терялся там. Он довольно мягко, но настойчиво требовал принести мне брюки на размер больше или рубашку с другой формой воротника. Он очень критически меня осматривал и иногда махал на меня руками: «Это вообще сними! И больше не надевай никогда! Ты в этом похож на офисный планктон на корпоративе» и тому подобное. Наконец нашелся вариант, который полностью его удовлетворил. И тут он внезапно предложил прекратить примерку и попить чайку. Услужливый продавец помчался за зеленым китайским чаем, а я, не снимая примеряемой одежды, тоже сел на диванчик у маленького журнального столика.

После чая я наконец-то собрался, и смог оценить свой прикид в зеркале. И должен признать самому себе, что я себе очень понравился. Черный строгий смокинг с шелковистыми поблескивавшими лацканами, идеально сидящие на мне брюки, белоснежная рубашка с загнутыми немного уголками воротника, лакированные, отражающие свет ботинки и бабочка цвета вина бордо. А еще Евдокимоф всунул мне в обшлага рубашки запонки: перламутровые шарики – жемчужины. Я смотрел на себя в зеркало и понимал, что мне все это очень-очень идет. И еще я подумал, что как бы хорошо, если бы меня в таком прикиде увидела Кристина, и Игоряша, и Витямба со всеми нашими, и Валерия Ильинична с Лидухой, и даже Химоза. Я, правда, постеснялся спросить его, сколько же вся эта красота стоит? Он расплатился картой, и мы ушли, загруженные пакетами с обновками.

Вечером мы отправились на премьеру в театр. Зал был полон. Все нарядные и респектабельные. Евдокимоф шепнул, что билеты сильно в цене задрали. Мы сидели в ложе у самой сцены. Я еще ни разу не был так близко к играющим артистам. Местами казалось, что они именно для нас и играют прям. Перед началом и в антракте к нам подходило много разных людей, здоровались с моим опекуном за руку, шикарные дамы улыбались ему. Он представлял меня всем как «это мой сын Александр». И мне все улыбались и со мной знакомились. Правда, один пожилой толстый дядька спросил, глядя на меня благожелательно:

– Я не знал, что у тебя есть сынок. Я думал, что у тебя взрослая замужняя дочь только. Ты мне никогда, Миша, про него не рассказывал.

– Я тебе потом все объясню, не здесь, – заговорщицки моргнул ему мой опекун. – Это интересная история. А затем шепнул, повернувшись ко мне: – Это мой старый друг. Ему можно и правду рассказать. Но не сейчас. Тебя не смущает, что я тебя сыном представляю всем?

– Да нет. Нормально. Только ты, пожалуйста, не оставляй меня ни с кем одного. А то я не знаю, что говорить, если меня спросят.

– Не боись. Не оставлю. Ты везде за мной ходи, побольше улыбайся и веди себя непринужденно.

Постановка мне понравилась. Я эту пьесу уже читал в Новокузнецке. Но на сцене все выглядело совсем не так, как я себе это представлял. Мне было интересно сравнивать мое виденье с тем, как это получилось у режиссера. В конце зрители очень хлопали. Многие даже стоя. На сцене раскланивались главные актеры, они вызывали из зала взволнованного, но счастливого режиссера, а потом стали хлопать, глядя на нашу ложу. Прожектор направили прямо на нас. Евдокимоф встал и с благодарностью поклонился залу, а потом и стоящим на сцене актерам. Ему понесли несколько букетов. Было очень красиво, и я радовался, как ребенок, что моему опекуну так хлопают и все его так благодарят.

Потом все вышли из зала, и в холле нас с Евдокимофым многие благодарили и даже просили автограф на программе. И он всем подписывал и со всеми соглашался сфотографироваться на память. Я, кажется, тоже на многие фотографии попал, хотя и не лез специально в кадр. Просто так получалось – по соседству с моим опекуном. Потом мы вышли из театра и зашли в соседнее здание, где на втором этаже был красивый каминный зал. Там были накрыты несколько столов с закусками, бокалами, открытыми бутылками. Народу было человек сорок, наверное. Нарядные люди стояли с кружками, с бокалами в руках и тарелочками с закусками. В хрустальном свете люстр блестели глаза женщин, бриллианты, дорогие часы. Многие дамы были в роскошных платьях до самого пола, с открытой спиной или глубоким разрезом. Это было как в каком-то заграничном фильме про аристократов. В углу играл приятную музыку небольшой струнный квартет. В больших китайских вазах везде были расставлены цветы. Когда мы вошли, все захлопали нам, и Евдокимоф снова кланялся и благодарил. Одна пожилая дама с длинными серьгами в черном закрытом платье взяла меня под руку и предложила поговорить. Я вопросительно взглянул на своего опекуна, но он весело кивнул мне, что, мол, не тушуйся, общайся. Я немного оробел, но дама (язык не поворачивается назвать ее бабушкой) положила мне на тарелочку печеную корзиночку с красной икрой, небольшую гроздь винограда и что-то типа небольшого рулетка, завернутого в блинчик.

– Вижу, вы, молодой человек, несколько застеснялись. Поэтому я решила вас ненадолго увести от вашего папеньки и положить вам хоть какой-нибудь еды. Вы любите сыр рокфор?

– Не знаю. Наверное, люблю.

– Тогда я вам положу немного. Тут есть еще соки и минералка. Или вам уже и вино позволено немного пить? Тогда давайте попробуем вот эти коктейли.

– Нам нельзя вино, – на всякий случай ответил я. – Я, наверное, коктейль буду. Спасибо большое.

– Должна вам сказать, молодой человек, что у вас великолепный смокинг. Сидит безупречно и очень вам идет. Мне можно так хвалить вас, так как я уже старуха и имею право наставлять, ругать или хвалить молодых людей.

– Какая же вы старуха?! – удивился я и не нашел, что сказать дальше.

– А кто же я, по-вашему? Мне ведь уже скоро восемьдесят пять! – мило призналась она мне.

– Вы… я не знаю… Но вы не старуха. Они совсем другие. Я знаю. Старухи совсем не такие!

– Как это мило с вашей стороны, юноша. Это просто потрясающий комплимент. А как вас зовут?

– Саша. Вернее, Александр.

– Очень приятно, Александр. А я Меренцова. Альбина Георгиевна. Служу в этом театре уже пятьдесят лет. Пенсионерка, но еще иногда выхожу на сцену. Не могу без этого. Театр – это как наркотик. Затягивает, не отпускает. И вечная доля любой актрисы, что в двадцать лет, что в восемьдесят – ждать новой роли. Своей роли. Поэтому все эти юные, молодые и уже зрелые женщины окружили вашего папеньку и на все готовы, лишь бы случилось счастье, и он написал для них какую-нибудь роль в новой отличной пьесе. Впрочем, думаю, вам все это и без меня хорошо известно.

– Да? Я не знал, что это так.

– Видимо, ваш отец старается вас беречь от всего этого бомонда. И, кстати, правильно делает. Служители Мельпомены – не самое приятное общество. Зависть, злоба к чужому успеху, полнейшая зависимость от режиссеров и драматургов. Все это делает театральную среду довольно пустой и лживой… Вижу, вы уже все скушали. Я положу вам вот в эту тарелку тарталетку с салатом и канапе с ветчиной и сыром. Вот, держите. А то некому о вас, мой друг, позаботиться.

– Спасибо большое, Альбина Георгиевна. А вам пьеса понравилась?

– Сама пьеса превосходна. Ваш отец, пожалуй, самый значительный современный драматург. На мой вкус. Евдокимоф – это всегда редкое сочетание интересного сюжета, интеллектуальной глубины и очень сильных и разнообразных эмоций. У него всегда есть что играть. А это, скажу Вам, довольно редко в настоящий момент встречается. Но сама постановка могла бы быть и поинтереснее. Скажу вам, Александр, по секрету, Золотарев – режиссер очень поверхностный. Он ставит экспериментальные постановки. Он, скорее, модный, чем значительный постановщик.

– Да? Но все так хлопали в конце…

– Премьера. Пришли люди не те, которые разбираются в театре, а те, что могут выложить по десять тысяч за билет на постановку, обещающую быть гвоздем сезона. Это просто богатые люди, что не делает их понимающими в искусстве. Пришли депутаты, бизнесмены с женами, бомонд, в общем, всякая шушера. Уж извините старуху, мой дорогой, за грубость. Но эти люди пришли потому, что это тусовка. Возможность засветиться на светском мероприятии, выгулять новые платья и драгоценности, продемонстрировать последние достижения косметологии и пластической хирургии… Как мне странно, Александр, что вы смотрите на меня с таким удивлением. Учитывая профессию и круг общения вашего батюшки, мне просто удивительно наблюдать такую чистоту и искренность в вашем взоре. Да… Похоже, господин Евдокимоф не только выдающийся писатель, но еще и очень умный и хороший отец. В противном случае у него бы не было такого замечательного и неиспорченного мальчика, как вы. Боюсь, однако, вам наскучить, Сашенька, своим старческим ворчанием.

– Нет. Совсем не скучно. Мне очень интересно с вами. Просто я не привык к таким вечерам, фуршетам, – сказал я. Мне было страшно, что, если она от меня отойдет, я останусь один и не буду знать, что мне делать. Хоть бы она еще со мной поговорила. К ней я хоть привык уже немного. – А давайте я вам тоже какую-нибудь еду положу на тарелку. Вот это пирожное, наверное, очень вкусное. Я так думаю.

– Я вижу, ты, Саша, тут ведешь активную светскую жизнь, – сзади ко мне подошел улыбающийся Евдокимоф. – Здравствуйте, дорогая Альбина Георгиевна! – Он поцеловал ей руку.

– Должна сказать вам, господин Евдокимоф, комплимент. У вас очень приятный сын. Мальчик замечательно воспитан и прекрасно себя держит. Такое не часто сейчас встречается.

– Спасибо, Альбина Георгиевна. Саша и вправду у меня замечательный. Но нам уже пора домой. Спать хотим. Вам здоровья и новых ролей. До свидания, дорогая.

На следующее утро Евдокимоф притащил свой планшет прямо в кровать.

– На, просмотри. Фотки в интернете со вчерашней премьеры и фуршета. Тут тебя везде очень много. И все отмечают, что пьеса стартовала с большим успехом и явно претендует стать событием театрального сезона.

Я перелистывал фоторепортажи и видел себя и Евдокимофа на фото с самыми разными людьми. Внизу часто сообщалось в виде текста, что на фотографии сняты автор пьесы Михаил Евдокимоф с сыном и такая-то актриса, балерина, бизнесмен, политик и т.д. Я удивился, как, оказывается, легко можно попасть в тусовку, о которой у нас в девяносто шестом только мечтать можно. Я вскочил с кровати и тут же решил отправить эти фоторепортажи Витямбе и Кристине. Евдокимоф смеялся надо мной и говорил, что мне не терпится похвастаться перед друзьями, и советовал хоть пописать для начала сходить, а то, не ровен час, обдуюсь… Я смеялся его шуточкам, но фотки тем не менее отправил сразу же.

Потом еще была поездка в спортивный гипермаркет. Мы там купили все самое необходимое для нашего предстоящего путешествия летом. Очень классный рюкзак со всеми наворотами. Он лег мне на спину просто идеально. Еще специальные сандалии с закрытыми прорезиненными мысками для походов по пересеченной местности, очень дорогую куртку, в которой не потеешь, но при этом она не промокает и почти ничего не весит, и еще кучу всего, без чего, по словам Евдокимофа, мне никак не обойтись. Он выбирал все самое качественное и удобное. Но при этом всегда интересовался моим мнением и каждый раз предлагал мне выбирать самому. Все же какой он классный! Реально мне дико повезло с ним.

В предпоследний день вечером мы обсудили наш дальнейший план. Евдокимоф предложил действовать так: после последней, четвертой четверти я на все лето приезжаю к нему. Первого июня, прямо в первый же день каникул, я лечу к нему в Москву. Но надо еще выяснить, разрешено ли мне будет ехать одному или ему надо будет меня забирать из Новокузнецка. Десять дней мы проведем в Москве, а затем полетим в Италию. Там покупаемся в теплом море. Я ведь еще ни разу не видел море. И, что очень важно, поживем в Бергамо у моей сестры Анны и ее мужа. Надо же мне познакомиться с ближайшей родней. Мы будем в Италии почти целый месяц. Потом мы оттуда перелетом в Вену и пробудем там некоторое время. У Евдокимофа там очень много дел накопилось. Это будет уже июль. Уже из Вены возможно смотаться (теперь уже на машине) в Будапешт и в Чешскую Моравию, а также в Альпы. На август план еще не разработан, так как он сильно зависит от работы Евдокимофа. Но в любом случае к двадцатому августа мы должны вернуться в Москву. И в этот момент мы договорились, что каждый из нас должен решить окончательно, хочет ли он, чтобы мы жили вместе как одна семья, или нет. Если решаем, что да – у нас будет как раз десять дней устроить и собрать меня в московскую школу. Если же нет – я возвращаюсь в Новокузнецк, в детский дом. Мы оба решили, что этого времени нам обоим точно хватит, чтобы либо стать одной семьей, либо уже нет.

Когда мой опекун говорил об этом, я чувствовал какой-то испуг. Вдруг он не захочет, раздумает. Вдруг решит, что я ему не нужен. Что со мной много мороки, и денег много уходит на все, и отправит меня снова в детдом?! Страшно подумать! Но тогда я буду опять с Кристиной… Почему-то это не радует меня, как раньше, и не успокаивает. Я хочу к ней – или я хочу ее? Снова этот неразрешимый вопрос встал передо мной. Я думал, что эта поездка все сама как-то разрешит, но она только все усложнила. Я люблю мою Кристину. И я мечтаю жить с моим Евдокимофым и хочу называть его отцом. Про себя я уже иногда его так называю. Он мне дорог. Он очень хороший. Он замечательный! Эти восемь дней – самые счастливые дни в моей жизни. Кристина написала, что я очень красивый в смокинге и она меня любит…

Вчера я сидел в своей комнате за компом и переписывался с Витямбой и ребятами. Евдокимоф крикнул мне через дверь:

– Чай будешь?

– Да. Буду.

Через пять минут он принес мне поднос, которым я залюбовался. На изящном деревянном подносе стояла изумительная фарфоровая чашка с блюдцем, вся в желто-зеленых цветах и листьях мимозы. Рядом стояла такая же тарелочка, в которой были разложены две замысловатые шоколадные конфетки и небольшое миндальное печенье. Еще там была ярко-зеленая салфетка. Все это было так красиво, что я долго любовался этим чаем, приготовленным так великолепно специально для меня. Я сначала не мог к нему притронуться. Я смотрел на коричневый чай и всю эту красоту и думал о том, что, наверное, Евдокимоф, правда, очень заботливый отец. Что только любящий человек станет стараться доставить удовольствие своему сыну даже в таких мелочах. Ведь он же мог просто налить мне в чашку чай и принести. Но он делал так, чтобы я обрадовался. Он раскладывал на тарелочку конфетки и выбирал подходящую салфеточку. И все это только чтобы доставить мне эстетическое удовольствие. На самом деле, такие вроде бы мелочи и свидетельствуют о том, как человек к тебе относится. Я пил чай и думал о Евдокимофе, и, когда он пришел забрать посуду, я не выдержал, встал и обнял его:

– Ты что? – удивился и обрадовался он.

– Так. Захотелось тебя обнять. Спасибо тебе. За чай и за всю эту самую прекрасную неделю в моей жизни. В Москве… дома… И главное, за то, что ты нашел меня и ко мне приехал… и за то, что ты такой хороший, добрый. И так заботишься обо мне… я никогда эти дни не забуду.

Глава 12

Вот и началась четвертая четверть. Мне не хотелось уезжать из Москвы назад в Новокузнецк. Но не потому, что не соскучился по ребятам и Кристине, а потому что я так мало успел посмотреть в Москве. Там оказалось так много всего, что я не ожидал даже. Обратно я вез чемодан, который с трудом удалось закрыть. Вот сколько всего мне накупил мой опекун. Трусы я, ужасно стесняясь, сам попросил мне купить. При этом я, видимо, так покраснел, что Евдокимоф сказал, что от меня можно прикуривать. Ну, в общем, он все понял. Он всегда меня понимает – и в моем чемодане добавилось аж шесть штук трусов разного цвета. Очень классных! Одни, самые красочные и эффектные, я решил подарить Витямбе. Ему точно такие понравятся. Евдокимоф также раскритиковал мои носки и купил мне шесть пар новых. Лакированные ботинки и мой шикарный смокинг с бабочкой и рубашкой я сначала решил с собой не брать. В Новокузнецке мне в этом и пойти-то некуда. Но потом все же не выдержал. Уж больно я понравился сам себе в этой одежде. А ведь это со мной в первый раз случилось. Раньше я считал, что я так себе по внешности. Ну и еще мне очень хотелось, чтобы Кристина увидела меня в таком прикиде. Потом решил, что возьму все, кроме тех спортивных вещей, что понадобятся мне в путешествии этим летом. Евдокимоф, кстати, тоже советовал мне взять смокинг с собой и говорил, что если в гардеробе появилась вещь для особых случаев, то случай надеть ее непременно возникнет. А еще я вез два толстых подробных путеводителя. Один по северной Италии, а второй – по Австрии, и отдельную книжку по истории города Вены. Кроме того, у меня было четыре экземпляра новой книги Евдокимоф с дарственными надписями для нашего директора, Игоря Дмитриевича и Григория Ароновича. Один экземпляр я попросил подписать для моей любимой учительницы музыки Валерии Ильиничны Лежебрух. Еще у меня была небольшая коробка любимого шоколада «Мерси» и маленький пробник женских духов для Кристины. Пробники мне дали в бутике, где мы покупали для меня смокинг. Там был один пробник мужской, а второй женский. Евдокимоф отдал оба мне и сказал: «Раз тебе покупали одежду, значит, и все презенты от фирмы и пробники для тебя и твой дамы предназначены». Он сказал, что парфюм довольно редкий, настоящий французский и весьма дорогой. Ну и, конечно, у меня в планшете было несколько сотен фотографий и видео, которые я снял за эти восемь дней. Наверняка ребята будут выспрашивать все подробности моей поездки, и я тогда им все расскажу и покажу. Для всего класса в подарок опекун купил восемь керамических тарелочек с барельефами Москвы, очень милых. Так что я ничего не забыл.

Особый подарок я вез для Кирюши. Мы еще зимой, до того как опекун приехал за мной после третьей четверти, обсуждали с Евдокимофым очень непростую ситуацию с Кирюхой. Я тогда вспомнил, что Кирилл очень неплохо срисовывает карандашом. Рисовать на свободные темы он не хочет, и не пробует даже, но срисовывать очень-очень точно чужие рисунки он любит. У Евдокимофа возникла идея сыграть именно на этом. Он предложил мне постараться заинтересовать Кирюшу рисованием иллюстраций к его новой книжке. Чтобы как-то пробудить в Кирюше интерес к творчеству и вообще – к жизни, надо предложить ему прочесть эту книгу и затем самостоятельно придумать иллюстрации к ней. Причем Евдокимоф обещал заплатить за каждую иллюстрацию небольшую сумму, чтобы Кирюше стало особенно интересно сделать эту работу. Я должен буду помогать Кирюше разрабатывать сюжет и композицию рисунков. Если получится интересно, то Евдокимоф сможет выставить работы Кирюши во время какой-нибудь презентации этой книги и даже, возможно, их продать. Таким образом, Кирилл и заработать сможет, и себя попробует в этом найти. Идея показалась мне просто великолепной. Решили, что посоветуемся об этом с Игоряшей, который тоже очень волнуется за Кирюшино психологическое состояние. И втроем будем проводить в жизнь этот план. Для его реализации я вез для Кирилла почти профессиональный набор для графических работ и альбом с рисунками Доре к Ветхому Завету. Последний – чтобы Кирилл познакомился с настоящим искусством графики.

В последний вечер уже перед самым аэропортом у нас с Евдокимофым состоялся еще один принципиально важный разговор. Он касался моих будущих родственников. Евдокимоф сам его начал.

– Почему ты, Саша, не спрашиваешь меня о том, отчего мы не едем познакомиться с моей матерью, которая теперь будет считаться тебе бабушкой? Ведь я же говорил тебе, что она живет в Москве.

– Я как-то не думал об этом. Но, я, наверное, хотел бы с ней познакомиться, когда ты скажешь.

– Я решил, что эти восемь дней – и без того очень большой стресс для тебя. Ты еще и ко мне-то не привык толком. К своему новому дому, городу и предстоящему образу жизни. А тут еще и с другими, незнакомыми людьми надо взаимодействовать. Поэтому я решил пока ограничиться только общением между тобой и мной. Придет время, и я познакомлю тебя и с моими друзьями, и с коллегами, и с родней. И тогда и к бабушке обязательно поедем. Ну а летом и Анну с ее мужем навестим. Ей я про тебя уже очень много рассказывал, и она очень хочет с тобой познакомиться. А вот маме про наши с тобой планы пока ничего не говорил. Она уже очень пожилой и далеко не здоровый человек, и ей такие неожиданности могут быть очень неполезны. Но в твой следующий приезд после первого июня и до нашего отъезда в Италию мы с тобой обязательно к ней съездим. Я хочу заранее ее психологически осторожно подготовить ко встрече с новым внуком.

И еще у нас с Евдокимофым состоялся знаменательный разговор про алкоголь. Вообще, любой прием пищи у нас дома был всегда обставлен очень тщательно и, я бы даже сказал, увлекательно. И неважно, что это было: обед, завтрак, ужин, полдник или небольшой перекус. Стол был всегда сервирован очень красиво. И сама пища подавалась не как придется, а так, чтобы было красиво и аппетитно. Соус был не в стеклянной банке, а в специальном соуснике, сок или минералку пили из бокалов, столовые приборы были из серебра. Кстати, я не сразу привык к тому, что серебряная ложка нагревается гораздо сильнее, чем обычная, из нержавейки, и поначалу даже обжигался, когда забывал ее в чашке со свежезаваренным чаем, а потом за нее брался. Всегда на столе были салфетки, и никогда не было кастрюль. Я удивлялся, что для разной еды у нас были разные наборы посуды, и старался все запомнить. Так, китайский зеленый чай он заваривал в плоском терракотовом чайнике с бамбуковой ручкой и разливал по маленьким пиалкам с красными карпами на донцах. Когда чай плескался, казалось, что рыбки плавают внутри сосудов. А черный чай он заваривал в фарфоровом чайнике с яркими цветами. Травяной – в стеклянном прозрачном, чтобы было видно, как внутри распускаются цветы и листья. В общем, любое чаепитие всегда было ритуалом. В доме было очень много всяких сластей: шоколадных конфет, печений, джемов, мармелада и пастилы. Я никогда не видел, чтобы было так много сладкого одновременно. При этом Евдокимоф ел не очень много сладкого, да и меня просил не злоупотреблять им. Он предлагал мне одну-две конфетки и пару печеньиц, но так, чтобы я распробовал их вкус, сравнил разные ощущения на языке.

– Чтобы было вкусно, надо, Саша, быть немного гурманом. Не старайся все попробовать за один раз. У тебя никто не отнимет конфеты. И они никогда не пропадут. Их всегда можно докупить. Нам некуда спешить. Это твой дом, твой холодильник, и ты можешь залезать в него, когда захочешь. Просто помни, что переедать вредно для здоровья, во-первых, и от этого притупляются вкусовые ощущения, во-вторых.

И я старался себя сдерживать и не напихиваться едой под завязку. А еще мы часто готовили вместе. И у нас выходило довольно неплохо. И не только потому, что мы старались, но еще и оттого, что он покупал всегда самые лучшие, свежие и полезные продукты. Вначале я совсем не понимал, как это он умудряется так быстро и точно выбрать именно то, что окажется самым подходящим для нас обоих. Помню, например, как мы приехали в огромный гипермаркет, и Евдокимоф попросил меня выбрать гель для душа для меня и для него. Я подошел к длинному, метров в двенадцать стеллажу, где от пола до потолка в шесть рядов стояли бесчисленные гели для душа. Я брал то один, то другой, крутил в руках, читал, что на них написано, нюхал и встряхивал, но это никак не помогало мне разобраться в том, какой взять. Тогда я решил, что возьму самый дешевый, и положил его в гигантскую магазинную тележку. Евдокимоф только взглянул на мой выбор и тут же повел меня назад к полкам с гелями:

– Ты почему взял именно этот гель?

– Ну, он недорогой вроде бы и от других не отличается. И пахнет вкусно – дыней.

– Стоит он не очень дешево. Ты же смотришь цену за упаковку, а упаковки могут быть больше или меньше. Цвет и запах нарочито химический. Произведено в Таиланде. Не самая безопасная в отношении чистоты производства страна. Чтобы правильно выбрать, надо действовать по определенному алгоритму. Вот смотри…

И так было во всем, что бы мы ни смотрели или покупали. Я думаю, что смогу привыкнуть к этому постепенно. Да и Евдокимоф успокаивал меня, что этот опыт наживной и мне тут нечего стесняться: «Откуда мальчик, который всю жизнь прожил в казенном учреждении на полном гособеспечении, должен научиться покупать в магазинах и разбираться в сложных бытовых вопросах. Ты же не виноват, что так сложилась твоя жизнь».

Но вернусь к тому разговору про алкоголь. В тот день мы вместе приготовили спагетти Болоньезе, нарезали греческий салат с брынзой, поставили все на стол и приготовились уже ужинать. И тут Евдокимоф выставил на стол два винных бокала и сказал:

– Под такой замечательный ужин, я думаю, нам можно выпить по бокалу красного сухого вина. Как ты думаешь, Саша?

– Можно, – сказал я с опаской. На самом деле я уже много раз пил алкоголь с пацанами. И даже водку пробовал. И ликер. Но опекуну я про это, конечно, не говорил.

– Вот только не знаю, имею ли я право тебе давать алкоголь? Тебе же только шестнадцать лет стукнуло. Но я все же хочу, чтобы ты это вино хоть чуть-чуть попробовал. Оно будет идеально дополнять вкус этого спагетти и сыров. Но я обещал тебе не врать. Поэтому послушай меня сейчас внимательно, мой дорогой. В жизни (особенно мужчины) довольно часто бывают моменты, когда просто приходится употреблять алкоголь. В Европе мальчикам наливают сухое вино уже с тринадцати-четырнадцати лет. Просто совсем немного и, естественно, не каждый день. Это делается, чтобы у ребенка стал формироваться правильный вкус и культура потребления алкоголя. Это не имеет ни малейшего отношения к бытовому пьянству. С детства, в семье, необходимо воспитывать правильное отношение к алкоголю. И в хороших семьях, где родители не напиваются пьяными, у ребенка эта культура формируется сама собой. Но с тобой, мой дорогой, совсем другая история. У тебя семьи никогда не было. Пока не было… и тебе неоткуда иметь правильные положительные примеры винопития. Но есть и другое. Извини. Твой отец выпивает. Ты говорил мне об этом сам. А это значит, что в твой генотип может быть заложена эта возможность – алкоголизм. Это совсем не означает, что ты точно превратишься в пропойцу. Но ты должен очень четко отдавать себе отчет в том, что ты находишься в группе риска. А из этого следует вывод, что ты должен быть с темой алкоголя очень осторожен и внимателен. Помни. Наследственность существует у любого человека. Например, мой отец умер от сердечной недостаточности. И это означает, что у меня тоже может быть наследственная предрасположенность к инфаркту или инсульту. У другого – предрасположенность к диабету. Вообще, нет людей, не предрасположенных к той или иной болезни. Твоя предрасположенность – алкоголизм. А значит, ты должен особенно тщательно контролировать возможность появления этого страшного заболевания. Так же, как и я должен, например, внимательно следить за давлением, а у кого в родне много диабетиков – за количеством сахара в крови.

– Да я знаю это все. Я ни за что не хочу быть как мой отец. Я боюсь таким стать. Я, наверное, вообще пить не буду. Зачем ты мне тогда предлагаешь вино?

– Вот именно поэтому и предлагаю. Пусть твое знакомство с алкоголем будет происходить на моих глазах и дома. Все равно ведь попробуешь с друзьями. Не сейчас, так завтра. Скорее всего, какой-нибудь шмурдяк… А пробовать тебе надо. Во-первых, ты должен четко понимать свою дозу. Сверх нее никогда не пей. Во-вторых, ты должен разбираться в напитках. Не пей ради просто выпивки. Всегда знай, что вино – это часть трапезы, возможность подчеркнуть вкус еды. И к этому нашему спагетти подходит не все подряд. А только это конкретное вино. Оно усиливает вкус. И из этого вытекает третье: мне важно, чтобы ты воспринимал алкоголь не как что-то праздничное, особенное, связанное с событием или случаем, а повседневное. И поэтому совершенно необязательно чокаться бокалами. Ты же запиваешь еду соком или водой и при этом не чокаешься. Есть еще один момент. Я бы хотел, чтобы ты именно к вину… привык. Причем к хорошему. Таким вином в принципе трудно напиться. Это продукт для гурманов. Так что, Саша, давай будем ужинать. Пробовать наш больньезе, салат, сыры и вино.