Текст книги "Проект ЮНЕСКО"

Плезантвиль. Штат Нью-Йорк

– Гарик, ты спишь?

– Нет. Где ты была?

– …Хххххх…

– Каждый вечер, когда ты в моём доме, ты подолгу тайком от меня смотришь на её портрет.

– Мсф… ты всё видел… Ххххх… Гарик….

– …Что?

– У тебя есть же её фотки без очков. Другие какие-то фотографии, кроме этого портрета. Можно мне посмотреть?

Он помнил, как сейчас, слова, которыми он предложил ей стать его женой:

– …Элина… не надо…

– …По… почему???

– …Я… я дал ей слово… охранять её от…житейских бед…

Ты спросишь, наверное, а зачем я тогда затеял эту писанину и этот Аколь калюль? Хороший вопрос, на который у меня нет полноценного ответа. Люди разные. Кому-то очень нравится прикасаться к прошлому, и для этого им прогресс подкинул социальные сети. Кому-то нет. Кто-то сознательно не хочет этого делать. Кого-то, несмотря на все старания, нам не вычеркнуть из памяти о прошлом до последнего, а кого-то очень просто удалить оттуда двумя кликами компьютерной мышки. В какой статистике я? Не знаю. Но когда после стольких лет я увидел тебя, я сказал себе – Ну… вот… вот и она. Та, которую, прости уж меня за очередную сентиментальную банальность… ххх…

Вот она… та, которая с рецидивистской настойчивостью посещала тебя по ночам, не спрашивая твоего желания. Та, чей образ висел перед твоими глазами в самые ответственные моменты твоей жизни. Та, которую ты звал, хотел её присутствия, и в тоже время гнал её вон из своей памяти. Хочешь знать правду, как сложилась её судьба? Ну, попробуй. Если у неё будет желание рассказывать тебе правду.

Или я хотел понять до конца – что эти тридцать с лишним лет воспоминаний, которые мне так и не удалось растворить в своих снах, были по делу? И в следующей жизни мне повезёт в любви чуть больше? Наоборот – что всё это не стоило выеденного яйца? Избавиться через столько лет от этого наваждения? Если бы у меня был на это полноценный ответ, Элина. У меня его нет. Я не знаю, что вынуждало меня мысленно говорить с тобой все эти годы. Жажда реванша? Бессмертие надежды вкусить твою плоть? Моя жизнь сложилась так, что я до конца своих дней буду благодарен двум близоруким девочкам. Одной, родившей мне сыновей. И доказавшей свою преданность при самых экстремальных обстоятельствах. И другой, которой когда-то не хватило диоптрий в очках. Но память о которой я пронес через всю жизнь.

И когда мне совсем плохо я ведь всё равно мысленно иду к ней. Я закрываю свои глаза…

– Гарик, ну прости меня… Ой… не надо было это всё… Тцс… Ой…

– Простить за что? Что я тебя люблю, а ты лишь позволяешь мне это делать? Элина, если бы мы всегда понимали, когда, кто и в каких снах решает, что нам надо, а чего не надо. Мне не за что прощать тебя… И я… я благодарен тебе.

– За что?

– За эти три недели. Это было пиком моего маленького мужского счастья.

– Ааа… Ну… фсм… Ну, если так… фсм.

– И я благодарен тебе за то… что ты сейчас снишься мне… Ну а ты, как тебе эти три недели?

– Хорошо. даже. тсс… ой… Гарри, неужели ты, помня меня, до сих пор не понимаешь, что если бы что-то не так… ххх.

Жаль только, что…

– Что?

– Наверное, надо было всё-таки поехать в Филадельфию.

– Ну, а что там есть? Треснутый колокол? Да и вообще, все американские города так похожи.

– Похожи… тсс… ххх… Гарри… помнишь ту кофейню в Принстоне, мальчика, который нас там обслуживал? Гарри, кто это был?

Глаза слипались, клавиатура его машины времени кружила на мониторе вальс странных партнеров в сонной голове. Студенческое кафе в Принстоне… стол вдоль стены на кухне в Шяуляе. слёзы кофейной тоски на скатерти. Влетающая в лобовое стекло форда полоса американского хайвэя держала глаза открытыми. Скринсейвер снегопада за окнами ночных электричек в Литве смыкал веки уставших покрасневших глаз.

…«Последняя ночь; умерь всё, что в тебе сейчас клокочет… Ты гарантировал ей безопасность… Три недели… От терминала, где ты её встретил. Довези её сейчас без своих глупостей назад.»

Знак Овна медленно прикрыл пыточную камеру воспоминаний напраслины его невостребованных чувств:

– Студент… наверно. там в основном они работают… мой тоже… там где-то подрабатывает.

– Аааа…

* * *

– Гарри, ты не спишь?

– Нет, но пытаюсь… Уснуть… Ложись, где ты была?

– Да так. Опять долго говорила с подругой из Ашдода.

– А… та, которой приходится выбирать между вдовцом с ослабленной эрекцией и казановой на два перетраха? И на работе часто иметь дело со вшами в головах израильских детей? Да уж. Ты как-то тогда, после ресторана в Бруклине, грубо её отчитала.

– Ххх… Грубо. Не нагрубишь тут, когда выебли и бросили… Сегодня старалась загладить обиду. Сегодня копались в сундуке её жизненного багажа. Я говорила ей, что у неё хорошие дети. Каждый по-своему. И ничего страшного, что место, где она живёт, далеко не центр мировой цивилизации. Зато, несмотря ни на что, у неё всё равно престижная работа. И что это не её вина, что тот, кому она доверила охранять её от грязи и житейских бед, на деле оказался не более чем донор спермы, с которым она соштопала свой брак в ОВИРе. И который потом бросил её с тремя детьми…

– ??? Оу-вау. It’s a good way to look at it.

– ??? Чего?

– Ничего… Донор спермы точно уж был без комплексов.

Оставить мать своих троих детей!???? Специалистке по теории о настоящих мужиках досталась вот такая судьба? – его мужская сущность не позволяла ему даже охватить суть услышанного. – Да уж, мечта каждой женщины в любой точке земного шара. А затевая третьего ребёнка, она всё ещё не видела всех его «мужских» качеств?

Holy Fuck! Бедные дети. Таких мужчин у нас в Америке раньше называли «таракан».

– Ххх… Гарри, непросто это… ой непросто… Ведь она искала… И знаешь, потом меня долго мучило… меня преследовало наваждение. Я перерыла все свои вещи, весь свой багаж… и ничего не нашла.

– А что ты искала?

– Обратный билет, билет назад… Гарри… я чемодан тоже не нашла… Гарик, где мы? Мы в Америке? Я чё-то слабо соображаю.

– Ммм… я не знаю… вроде. Я в Америке. Ххх… ты… здесь…

* * *

– Спишь?

– Вроде…

– Гарри, помнишь уху с устрицами… с… курицами…, ну, возле Мэйфлауэр, где ты меня изнасиловал?

– Нет. не помню. Я ни разу не был на Мэйфлауэр. Всё собирался… да как-то так и не попал. То то. то это…

– Хмм… фсм… Блять, кретин… может, мне это приснилось?

– Может быть… Скорее всего… Спи.

– Не могу уснуть.

– А ты постарайся… Псс.

Повернувшись вполоборота он всматривался в темноту над подушкой. Она стала поправлять ладошку под своей щекой.

– …Руки не убирай, – он придвинул пальцы ближе к своим губам.

– А что не так с моими руками?

Блаженно жмурясь, он благодарно гладил прохладу наволочки:

– Руки… твои руки. я должен их видеть. Я их тогда заметил первыми. Это то, что я полюбил первым в тебе.

– ??? Тогда – это где?

– …На вашей даче…, под Шяуляем…, я там не был ни разу.

– …Гарри., ты спишь…

August 31,2018

Плезантвиль. Штат Нью-Йорк

Постараться поспать… Сны на самом деле не так уж сильно отличаются от кинофильма жизни. Нам точно так же не удастся досмотреть там всё до конца, и мы ляжем спать в надежде, что в следующий раз он будет про что-нибудь другое. Сны, так же, как и пространство интернета, куда мы выставляем улучшенную версию себя, иногда радуют нас достигнутым там результатом.

И сны всё равно придут, как бы сильно и отчаянно ты их от себя ни гнал.

…«Что это было?…Всего три часа, как она…»

Он полусидел в кровати, недвижимо упёршись в свой ноутбук.

В «Одноклассники» заходить не хотелось. Он знал, что в самолётах UNITED есть доступ к интернету. Но он боялся видеть сообщения там и, больше всего, боялся не найти их. Словесная формула «быть выжатым как лимон» прояснялась в его голове всё яснее с каждым новым днём их общих трёх недель. Сейчас и физическая, но больше моральная усталость просто валила с ног. Всё смешивалось в голове: боинги, невыносимо долго ползущие в облаках над океаном, его форд, секущий силою своих цилиндров однообразие американского шоссе, электрички, пробивающие морозную ночную темень в такой далёкой полуреальной сказочной Литве.

…«К чему всё это? К чему был весь этот Аколь калюль? Что есть любовь? Что это? Кто управляет всем этим? Кто ведущий в нём, а кто ведомый? Один любит, а второй только позволяет себя любить? Или любовь это два сильных магнита, которые должны найти свой угол приближения друг к другу и притянуться друг к другу навсегда. Но не нашёл угол, и магниты оттолкнутся друг от друга, отправляясь в путешествие во времени-пространстве? Нет ответа. Замыслом какого дьявола она поставила тогда на стол капусту с луком в самый святой для меня момент моей любви? Чьей подписью заверен был такой мучительный проект?»

Его литовское злосчастье всего лишь подкрепилось «Fiasco des cow-boys americains». Ироничная ухмылка искривила бесконечно усталое лицо.

…«Авиакомпания, где она купила билет с моей подачи, UNITED…. Вместе.»

Сейчас одна из рабочих лошадок «Вместе» уносила её силой двух своих турбин во всё дальше, в «буду-позвоню».

Из-за непреодолимого желания прикоснуться к ней ещё хотя бы раз, он открыл страницу UNITED-Flight Progress.

…«Она сейчас где-то над Атлантикой. О чём она думает? Спит? Ей что-то снится? Во сне можно читать мысли? На Flight Progress нет пока возможности видеть сны всех пассажиров…» В отупелой апатии он стал инстинктивно кликать на «поиск и бронирование билетов» …«UNITED: …Дорого у них на завтра… У них всегда дорого, если на завтра. …Turkish Airlines… Вообще ничего…, на завтра…..Постараться поспать? Сколько я так лежу?» Светящиеся часы на стене медленно доставали из памяти удушливую темноту его вильнюсской квартиры, где он, просыпаясь ночью как от толчка, раз за разом, так и не смог ужиться с непереносимостью своей тоски.

…«Всего три с половиной часа, как она…»

Минорная дурнотости опять вычерпывала на поверхность всю а полной измотанннапраслину невостребованных чувств. Быть одновременно водителем, гидом, полным ненасытной страсти любовником и делать это под стопудовым прессом боязни потерять её, – довольно трудная задача, когда тебе скоро шестьдесят. Как и той далёкой душной ночью в Шяуляе, он ощущал свой лоб прижатым к оконному стеклу в её квартире, не зная, что же делать дальше.

…«Поехать куда-нибудь поесть? Где взять силы, чтобы просто сесть за руль?» Как и тогда в Литве, он казался себе рыбой, шевелящей жабрами в поисках спасительной воды, нещадно забранной у неё безжалостной рыбачкой.

Покантовав изрядно матрац, ставшей безнадёжно пустой постели, он взял телефон и стал измученно листать непрочитанные сообщения.

А. Lisichanski:

– …Гарик, есть пять минут? Мне нужен твой совет…

– …Гарик, нам нужно поговорить…

– …Гарик, ну что ты в самом деле. Неужели тебе не понятно, зачем я всё это время звоню и пишу эти эсэмэски…

«…Кто же так устроил этот мир…, – отложив телефон, он взял с прикроватной тумбочки пульт телевизора, – …Аризона…, Флорида…, Карибы… Удастся ли мне уснуть? Зачем всё это?»

Телефон опять больно звякнул по нервам новой эсэмэ-ской: «UBER – Обновлённые тарифы».

…«Блять, как раздражают промоутеры своими сообщениями в самый неподходящий для людей момент…Спи… Повернись на другой бок и спи… Или..? Что это?»

Превозмогая неподъёмную усталость, он подошёл к сейфу. Достав паспорт, он не понял, как он оказался в ванной.

…«Где бритва? Где же чемодан?»

* * *

Голос водителя UBER вывел его из небытия:

– Сэр, к какому терминалу?

Просьба за стекло к чародею билетов беззвучным криком превозмогала глухонемую непослушность грёз. Два, встретивших друг друга взгляда каждый по своему оценили сумму за место на сакральный рейс. …«Как мало значат деньги, расстояние, усталость, когда она значит для меня так много».

– Да, срочно. Одно место. Тель-Авив.

– Похороны?

Совралось легко…«Я что..? В первый раз в жизни я вложил слова неправды во что-то, связанное с ней? Нужно, наверно, поесть где-то до посадки?».

Он затолкал в себя через «не могу» два куска невкусной пиццы.

…«И что теперь? Плыть в сонных облаках над Атлантикой десять часов? Где же взять силы?…Постарайся не уснуть, так можно пропустить посадку. Здесь, где-то в полусотне метров есть Дьюти фри. Мне же ни разу не удавалось осилить дистанцию длиною в марафон…»

Из последних сил, пробираясь в тумане своего дурмана, он всем невесомым телом, всей своей сутью навалился на стекло спасительной двери…«Блаженное царствие сияющих бутылок.

Здесь где-то должен быть сувенир «Смирновки»… Чёрт, где я так успел порезать руки?.А вот и очередь, медленно вползающая в заветный жестяной рукав».

Презентуя правила экстренной посадки на воду, стюардесса с копной единственного для него в мире цвета волос вплотную наклонилась к его уху.

…«Мне суждено пожизненно видеть её в каждой брюнетке?»

– Sir, your hands are bleeding, you need help! I will send my colleague to take care of you[13]13
  Сэр, у вас кровоточат руки, вам нужна помощь. Я пришлю коллегу позаботиться о вас (английский).


[Закрыть].

«С каких пор она так чисто заговорила по-английски?»

Такие знакомые до боли руки быстро заклеили порезы на его руках.

…«С каких пор бортпроводницы делают это лучше чем..?»

Губы выкурили грудной окраской запах её помады:

– На… Не спеши… подожди пять минут… держи в левой руке…, вот эту таблетку. Только отвернись к окну от пассажирки справа.

Его голова сама медленно повернулась через правое плечо. Соседка по ряду сняла очки:

– На, положи их, пожалуйста, на столик, только за стёкла не бери. И не смотри так в мои глаза.

…«Как я могу не смотреть?! Эти глаза, что в них? У меня есть-таки мой шанс?…Когда я успел свернуть пробку с бутылочки?»

September 5, 2018

Тель-Авив. Израиль

– У тебя такое же отрешённое лицо, как в последний день в Америке, на пляже, когда ты шёл вдоль океана. Это же всего лишь море… и солнце. Такое же, как и у тебя в Америке.

– Да… только солнце у вас садится в него. У меня в Америке оно из него встаёт… У тебя садится… у меня встаёт.

– Ну, а всё-таки, ты же не про это думаешь. Гарри, где ты сейчас? О чём твои мысли?

– Как раз-таки об этом. О солнце… не у нас над головами.

– Гарри…, ну перестань… Ойййй…

– Знаешь какой день в году – день самой короткой связи через солнце у меня с тобой?

– Какой?

– Пятого июня.

– По… почемууу!?

– В этот день вечером солнце касается воды в Тель-Авиве около восьми… и в это же время около часа дня по Нью-Йорку, оно в самой высокой точке у меня в… У меня над головой… Я всегда брал выходной в этот день. Ходил вдоль воды… думал… вспоминал…

– Но… это же… день…

– Да… В этот день она умерла. Я бродил с утра по набережной в тот день. Потом приехал в хоспис. в тот день… ровно три месяца назад. Мне говорят… 12:54. Да. такое время стоит в свидетельстве о смерти. 12:54. Мистика моей жизни. и моё тёмное пятно на совести. Трудно простить себе, что я не был там в её последние минуты. Хотя… она мало что понимала в последние дни. Умерла во сне. Доза морфия была убойной.

– Оййй… Тсс. Гарри…

– Знаешь… я все эти годы думал. думал, что…

– Что?

– Мы всё с ней думали… попасть сюда. Но всё время что-то.

То то, то это… Всё не до этого было. Потом уж точно, не до этого. Она ведь не знала ничего про тебя. Я никогда ей не рассказывал.

…«Зачем я говорю ей это? Или та, что сейчас в поднебесье, теперь лишь выполняет давно на всё одобренный проект?»

– Мне всё время хотелось…

– Что?

– Хотелось, гуляя с ней, встретить тебя на этой набережной.

Случайно. Представить друг другу… Дурацкое желание… Я хотел этого… и страшно боялся… этого… Теперь я здесь… Ты… вроде здесь… Представлять некому… Я сам не знаю, где сейчас мои мысли. Так же, как и не знаю, нужен ли тебе сейчас этот сентиментальный бред… Давай поедем. Как далеко до Яффы? До старого города? Поедем?

– Как хочешь. Я была там. Кому это сейчас интересно.

История… Кому будет интересна наша с тобой история? Ххх… – она отошла к парапету набережной.

Завороженно прикрыв глаза, он с упоением вспомнил музыку её шагов по шяуляйской брусчатой мостовой:

– Кому-нибудь…, кому-нибудь в ЮНЕСКО, наверно, будет интересно… Давай поедем…

Ришон-ле-Цион. Израиль

– Спишь?

– Нет.

– Помнишь, в ту последнюю ночь, когда я давала тебе отставку, ты попросил у меня пачку транквилизаторов?

– Помню.

– Что ты сделал с ними тогда? Ты принимал их?

Он помнил, как сейчас свой последний печальный взгляд на тридцать кругляшков на дне унитаза и звуки смываемой воды в своей вильнюсской квартире.

«…Как долго я не мог поверить, что она ушла? Как долго не мог поверить, что не…»

– Принимал. В год по таблетке. Спи…

– …Гарик… – она пыталась изо всех сил вернуть себя на кухню в Шяуляй.

– Ммм… что?

– Прости меня…

– …За что… что ты натворила?

– Знаешь, когда сегодня утром я стояла на набережной и смотрела на море, я увидела на нас с тобой как бы со стороны.

Нас молодых… Потом нашу жизнь. Мою жизнь. Твою жизнь…

Ххх… понимаешь, ведь та взбалмошная девица с мухами в носу, на которую ты запал, потом никогда особенно не задумывалась, что чувствовал тот несчастный мальчик, которого она дразнила девять месяцев, а потом закрыла за ним дверь. Как жил потом он все эти годы. Я не думала об этом. Я пыталась построить свою жизнь с тем, с кем я выбрала её строить. Я растила потомство. Я делала карьеру… Но я… даже когда я развелась, даже когда я случайно наткнулась на твою страницу в «Одноклассниках», я не очень задумывалась, как сложилась твоя судьба… Да я и не особенно вспоминала тебя…

«…В каком году моя душа перестала замирать от мысли, что она…»

– Только сейчас, только совсем недавно я это поняла. И теперь я понимаю, сколько боли я тебе причинила. Помню, как перепив на твоём дне рождения, я, дразнясь, крутила в руках дезодорантик, который мне один из ухажеров подарил: – Ха ха ха ха, не показывайте Оронову; ревновать будет. Вспомнить-вздрогнуть. Моя дочь сейчас на пяток лет…

– Элина, не надо, прошу тебя…

– А всё ведь могло сложиться совсем не так…, если бы там, тогда что-то можно было изменить… Вернуться в Вильнюс… и просто так… в один из вечеров нажать на твой дверной звонок…

Но знаешь, мне по-прежнему трудно увидеть его в тебе… Того до смерти влюблённого в меня мальчика: – Эллочка, можно я приеду, дай мне посмотреть в твои глаза. Тут такой мужчина, хоть к ране прикладывай… а там мальчик…

…Зеленоглазый мальчик, который тогда полностью потерял из-за меня голову. Но который, как оказалось потом, всю жизнь любил меня вот так. Как любят в сказке, как любят в кино…

Неуверенный в себе, пытающийся своими раболепными глазами пробить пелену моей куриной слепоты, оленёнок… За которым я… закрыла… дверь… Тогда…

…Как жил он все эти годы…

«…Как-то… Каждый раз… после чудаковатых ночей с тобой. Как-то жил… Вставал с утра… вспоминал свой сон с улыбкой и как-то жил… Был хорошим отцом, старался быть хорошим мужем. И… как-то жил…»

Его палец расправил складку на подушке перед её лицом:

– А тебе щас какого больше хочется? Того? Или этого? – он помнил, как сейчас, свой последний печальный взгляд на её окно с тротуара в Шяуляе.

Близорукие глаза пытались изо всех сил прикоснуться к прошлому:

– Получить любовь тридцатилетней выдержки… Так бывает?

…Того…

Бессонница всей его жизни с ней опять играла сольфеджио на шяуляйской брусчатой мостовой:

– …Он здесь…

Она опять попыталась связать прошлое с настоящим:

– Нет, знаешь, нет, мне хочется и того, и этого…

– Он ещё раз посмотрел в темноту над подушкой:

– Оба здесь…

September 6,2018

Масада. Израиль

– Ну, Швайгерт, осилишь?

– Не знаю… это ж не Башня Гедиминаса в Вильнюсе?

– Да. Помнишь мы там были у подножия с тобой и твоей подругой в новогодний день? Здесь повыше будет и. всё время вверх.

– Ты уверен, что нам это нужно?

– Элина, я до сих пор не пойму, какого ты обо мне мнения. Кто-то должен быть без комплексов. Вперёд!

– Оййй… фууу… подожди… Оронов, подожди… Дай отдышаться…

– Жду.

* * *

– Элина, дай мне руку, ну что ты в самом деле, в конце концов!

– Иди в жопу, куда ты меня тащишь. Надо было сесть в фуникулёр.

– Надо было. Но ты ж решила не садиться. Как нам теперь попасть назад?

* * *

– Устала?

– Ничего. Всё нормально. Отдышалась уже… фу… – она спрятала в сумку носовой платок. – Сколько их тут было, последних защитников крепости?

– Точно не знают. Предание гласит – около тысячи. Женщины, мужчины, дети…

– Сколько времени у римлян заняло построить рампу для штурма?

– Девять месяцев.

– Понимали ли они, что у них нет шансов?

Он поймал себя на мысли, что его сознание сейчас почему-то возле Башни Гедиминаса в Вильнюсе, в том далёком покрытым мокрым снегом новогоднем дне:

– …Понимали… В глубине души. Но у них было девять месяцев надежды, мечтаний и мольбы.

* * *

– Ну пойдём. Элина, что ты там читаешь?

– Подожди…В 1972 году была подана заявка на включение крепости Масада в список наследия ЮНЕСКО.

«…Через столько лет я всё ещё чувствую противную слякоть на ногах, промоченных первого января 1988-го года…»

– Да. Их короткая жизнь, их мечты, их сны не были смыты в бездушный унитаз минувшего. И через тридцать лет её туда включили. Давай пойдём. Здесь ни души, как-то не по себе мне немного…