Текст книги "Под сенью сакуры"

Беда, проросшая из бамбука

В стране Ивами[111]111
  Ивами – старинная провинция Японии, ныне соответствует западной части преф. Симанэ.


[Закрыть], неподалеку от места, где Хитомаро[112]112
  Какиномото-но Хитомаро (660?—709?) – один из наиболее знаменитых поэтов японской древности.


[Закрыть], печалясь о приближающейся кончине, сложил: «О, только бы успеть долюбоваться луной плывучего, изменчивого мира…» – жил человек по имени Сакобэй. Был он беден до крайности. С крыши его лачуги свисали лианы, скрывая неприглядность расползшихся драниц, и редко над его очагом подымался дымок. Одно время была у него жена, взятая из такой же захудалой семьи, как его собственная, – недаром говорят, что на всякий треснутый горшок найдется щербатая крышка. Однако вскоре выяснилось, что она дурно обращается со свекровью, и Сакобэй прогнал ее прочь. С тех пор жил он вдвоем с матушкой, заботясь о ней, как подобает почтительному сыну. Оттого, наверное, Небо смилостивилось над ним, и за семь-восемь лет он сколотил состояние в семьдесят, а то и в восемьдесят золотых рё и сделался богачом, какие нечасто встречаются в тех краях. Источником же его доходов служили москитные сетки и пропитанные соком хурмы веера[113]113
  Бумагу пропитывали соком хурмы для прочности и для придания ей красивого коричневатого оттенка.


[Закрыть], которые он мастерил на продажу.

Как-то раз в середине пятой луны Сакобэй отправился торговать в дальние деревни, а присмотреть за домом и матушкой попросил соседа, честного, надежного малого, предупредив его, что до завтра вряд ли вернется.

На следующее утро сосед наведался к нему в дом, но дверь была заперта. «Бабушка! Бабушка!» – позвал он, однако та не откликнулась. «Видно, крепко спит старушка», – подумал сосед и вернулся к себе. К вечеру он снова пришел туда и увидел ту же картину.

«Странно», – подумал сосед, толкнул дверь – и что же? Старая женщина лежала в своей комнате, а тело ее и всё вокруг было залито кровью. «Будда милосердный!» – в ужасе воскликнул он, и в этот миг на пороге появился Сакобэй.

– Как это понимать? – вскричал он, не веря своим глазам. – Неужто кто-то мог желать смерти моей матушки?

И тут на ум ему пришла догадка: это дело рук соседа, не иначе. Зная, что в доме есть деньги, он решил завладеть ими, ради чего и убил его матушку.

– Сотворить такое не мог кто-то чужой. Ты и есть убийца! – Недолго думая, он схватил нож и зарезал своего соседа.

О случившемся было доложено старосте деревни, началось расследование, и в дом к Сакобэю явился дознаватель. Осмотрев тело убитой, он, однако, не обнаружил на нем особых ран. А во дворе, позади дома, были густые кущи бамбука. Как всегда в эту пору, корни его разрослись и пустили побеги. Один из этих побегов оказался настолько силен, что пробил дощатый пол спальни и пронзил насквозь старухину грудь. Стало ясно, что Сакобэй убил соседа ни за что и должен понести наказание. Его отвели в темницу, и на том дело и кончилось.

Как явствует из этой истории, негоже сгоряча судить о вещах, в коих до конца не уверен. На свете много разных чудес, но, сталкиваясь с чем-то непривычным и неизведанным, всякий из нас изумляется и приходит в замешательство. Как может птица летать по воздуху? Отчего змея, не имея ног, так быстро передвигается? Каким образом из хрустального шара получается огонь? В глазах человека, ни разу не видевшего ничего подобного, все это выглядит неразрешимой загадкой. То же самое можно сказать и о смертоносном побеге бамбука, а ведь, ежели разобраться, не такое уж это и диво.

Рыба с начертанными на ней письменами

В первый день месяца каминадзуки[114]114
  Каминадзуки («месяц отсутствия богов») – название десятого месяца по лунному календарю. Считалось, что в это время все японские боги собираются в провинции Идзумо, где находится одно из старейших синтоистских святилищ Японии.


[Закрыть] Бандзан пришел на поклонение в Великий храм Идзумо, где во времена незапамятные были воздвигнуты «покои в восемь оград»[115]115
  «Покои в восемь оград» – брачные покои, которые, согласно древнему японскому мифу, воздвиг бог Сусаноо, спустившись с Равнины Высокого Неба на землю Идзумо, для своей жены Кусинада-химэ.


[Закрыть]. На море вздымались высокие волны, и в соснах гулко шумел ветер, наполняя душу священным трепетом. Не только жрецы и служители храма, но и все местные жители позакрывали ворота и, как велит старинный обычай, сидели в безмолвии, стараясь не проронить ни единого звука. Говорят, в этот день восемьсот мириад японских богов собираются в святилище Идзумо на совет и соединяют влюбленных брачными узами.

Покинув пределы храма, Бандзан очутился в густой кипарисовой роще и вскоре вышел к какому-то прибрежному селению. На подступах к нему стояла добротного вида уединенная хижина с низко свисающей четырехскатной соломенной крышей. В хижине той обитал монах восьмидесяти с лишним лет, сведущий в тайном учении[116]116
  Тайное учение – учение буддийской школы Сингон (букв.: Истинное слово), придававшей особое значение тайным обрядам и молитвенным практикам.


[Закрыть] и строго соблюдающий предписанные уставом обряды. Вокруг хижины толпилось множество людей. Кто-то из них, порушив живую изгородь и выбив калитку, пробрался на обращенную к югу галерею, кто-то стоял на песчаном берегу, и все пристально наблюдали какое-то зрелище.

«Что там происходит?» – удивился Бандзан. Затесавшись в толпу, он увидел молодую женщину лет двадцати, едва успевшую зашить разрезы на рукавах[117]117
  Кимоно с рукавами, разрезанными под мышкой, полагалось носить лишь девушкам не старше восемнадцати лет.


[Закрыть]. Держа в руке ножницы, она приготовилась остричь свои черные и блестящие, как ягоды тута, волосы. Смотреть на нее было так же больно, как на весеннюю иву, которая, не дождавшись поры своего расцвета, теряет листву. «Отчего она решилась принять постриг и уйти от мира?» – спросил Бандзан стоявшего рядом с ним человека с длинными усами, и тот поведал ему следующую историю.

Еще недавно в здешних краях жил ронин по имени Тохэйро Маруноскэ. Никаким ремеслом он не владел, сбережения свои давно истратил, а чтобы заработать себе на пропитание, исподтишка торговал снадобьем, к коему прибегают беременные женщины, желая вытравить плод. Снадобье это оказалось на редкость действенным и пользовалось большим спросом у прислужниц в знатных домах, вследствие чего расходилось по высокой цене. Изготовление его особых затрат не требовало, и торговец благополучно сводил концы с концами.

У этого Маруноскэ была дочь. Повзрослев, она стала несравненной красавицей, и в четырнадцать лет ее выдали замуж за достойного человека. Однако на другой день после свадьбы муж написал ей разводную бумагу и отослал назад к родителям. К счастью, той же осенью для нее снова сыскался хороший жених, и опять сыграли свадьбу. Молодым пели здравицы, желали, чтобы их союз был столь же долгим, как век сосны, украшающей «остров счастья»[118]118
  «Остров счастья» – аксессуар свадебной церемонии, деревянный поднос на ножках, украшенный карликовой сосной, бамбуком, фигурками журавля и черепахи и прочими эмблемами счастья и долголетия.


[Закрыть], и чтобы волны житейского моря обходили их стороной. Но, едва настало утро, муж выставил новобрачную за дверь и отправил назад в родительский дом.

За последующие несколько лет она еще пять раз выходила замуж, всё с тем же плачевным исходом. «Неужто нашей дочери так и не улыбнется удача?» – горевали родители. А весною следующего года случилось поветрие оспы, Маруноскэ с женой захворали и умерли, девушку же приютила у себя тетка.

Миновало еще два года, и к дочери Маруноскэ стал свататься молодой человек из соседнего селения. Звали его Вакаэмоном. Будучи богат и зная толк в женской красоте, он влюбился в нее с первого взгляда. По нынешним временам мало что удается сохранить в тайне, и кто-то рассказал ему, что девица эта уже несколько раз выходила замуж. «Да хоть тысячу раз! – ответствовал Вакаэмон. – Мне это безразлично». Видно, крепко запала красавица ему в душу. Мало того – гадатель, тщательно сверив их гороскопы, объявил, что жених и невеста как нельзя лучше подходят друг другу и союз их будет в высшей степени счастливым. На радостях молодые отпраздновали свадьбу.

И вот в первую же брачную ночь, стоило жене лечь на ложе, как вдруг неведомо откуда явилось несколько сотен неродившихся младенцев, укутанных в послед. Перебирая ручками и ножками, они устремились к ней и обступили ее со всех сторон. От этого зрелища, о коем сама она не подозревала, все волоски на теле Вакаэмона встали дыбом, и любовь его вмиг остыла. Не в силах находиться рядом с нею, он удалился в другую комнату и пролежал всю ночь без сна, возглашая молитвы. С тех пор помыслы его обратились к спасению, и не было в том селении человека, который не знал бы о беспримерном его благочестии.

Должно быть, супружеская жизнь этой женщины оттого и не ладилась, что каждый раз взору молодого мужа открывалось сие отталкивающее зрелище. На следующее утро ей пришлось покинуть дом Вакаэмона и вернуться к тетке. «За что мне такая недоля? – недоумевала она. – Видно, не создана я для супружеского счастья». Не догадываясь о причине своих бед, она сетовала на горькую свою судьбину и проклинала человеческое жестокосердие. От скорбных дум она захворала и стала сама не своя. Однако случившееся не шло у нее из головы, и она отправилась в святилище Идзумо, дабы спросить у тамошнего божества, за что ей выпала такая участь. И было ей во сне откровение: «Эта кара послана тебе за грехи твоего отца. Вот почему всякий раз ты предстаешь перед мужем в таком мерзком обличье». Тут сердце ее прояснилось, и решила она отречься от мира и посвятить свою жизнь замаливанию грехов отца.

Возвращаясь из святилища, она проходила по городу Мацуэ. Вдруг видит: у реки собрался народ, и все смотрят на плещущуюся в воде диковинную рыбину, на спине у которой начертаны вписанные в круг знаки родового имени ее отца. Женщина так и ахнула: «Не иначе это дух моего покойного батюшки». Там же, на берегу, стояла божница, и она окропила ее водой из потока. После этого она совершила все подобающие поминальные обряды, а потом отправилась в хижину старого монаха, дабы принять постриг и впредь молиться о спасении всех неприкаянных душ.

Выслушав сию горестную повесть, Бандзан проникся еще большей печалью и сожалением об этой несчастной судьбе.

О том, как обезьяна искупала младенца

Сердце человеческое подобно обезьяне, которая скачет по ветвям пяти желаний[119]119
  Под пятью желаниями в буддизме понимаются: стяжание богатств, плотское вожделение, желание есть и пить, желание славы и желание сна.


[Закрыть] и не слышит разносимых ветром звуков колокола, напоминающих о тщете всего земного.

В стране Тикудзэн[120]120
  Тикудзэн – название провинции на востоке острова Кюсю.


[Закрыть] есть прибрежное селение по названию Канэгасаки – Колокольный Мыс. Миновав его, Бандзан пошел по полю, тянущемуся вдоль горного подножия, и спустя какое-то время набрел на кладбище, над которым стелился печальный дым погребального костра. Большинство из тамошних могил были детскими. Внезапно на глаза Бандзану попалось свежее захоронение, обнесенное бамбуковой оградой, перед которым стояли сосуды с водой и осенними хризантемами, а на поминальной дощечке было начертано: «Обезьяний холм».

«Что бы это значило?» – подумал Бандзан и решил расспросить кладбищенского служителя, чья сторожка находилась рядом. И вот что он услышал.

Неподалеку отсюда, в городе Дадзайфу, жил известный богач по имени Сирасака Токудзаэмон. Была у него дочь О-Ран красоты несравненной. Когда девушке исполнилось шестнадцать лет, молва о ней разлетелась далеко окрест, и все молодые люди сгорали от любви к ней. Среди них был живший в соседнем городке юноша по имени Хамори Дзироэмон. Будучи ценителем женской красоты, он влюбился в О-Ран без памяти и вскоре стал тайно с ней встречаться. Как известно, на свете немало людей, которым до всего есть дело, но со временем даже они притерпелись, и никто их особо не осуждал. Родители же влюбленных ничего не знали и кручинились о том, что чада их, достигнув брачного возраста, все еще не нашли себе достойной пары.

И вот, улучив подходящий момент, Дзироэмон попросил знакомого своей семьи выступить в роли свата и сообщить отцу О-Ран, что он желает взять ее в законные супруги. Тот отправился в дом к Токудзаэмону.

– Вы – известный виноторговец, – начал он, пуская в ход все свое красноречие, – а жених – сын преуспевающего ростовщика. Чем не выгодная партия? О таком женихе можно только мечтать.

Казалось бы, еще немного, и дело сладится. Однако, выслушав его, Токудзаэмон на всякий случай осведомился, какого вероисповедания придерживается жених. Узнав, что тот не является последователем учения святого Нитирэна[121]121
  Сторонники учения Нитирэна (см. примеч. на стр. 65) были известны своей нетерпимостью по отношению к приверженцам других буддийских сект.


[Закрыть], он пошел на попятную:

– Раз так, то, сколь бы богат и хорош собою ни был жених, я за него свою дочь не отдам!

Сват передал его ответ Дзироэмону, и тогда молодой человек решил сменить веру, хотя по обычаю это полагается делать невесте. Недолго думая, он отправился в храм Мёходзи и стал членом тамошней общины. После этого он вновь послал свата к Токудзаэмону, дабы объявить ему: «Нынче утром Дзироэмон-доно был посвящен в братство святого Нитирэна».

– Эка важность! – произнес в ответ Токудзаэмон. – Ежели вера не впитана с самого рождения, грош ей цена. К тому же у меня есть на примете человек, за которого я намерен сговорить свою дочь.

Услышав от свата эти слова, Дзироэмон едва не лишился дара речи.

– Как же так? – молвил он. – Выходит, все мои надежды рассыпались прахом. Но неужели О-Ран могла дать отцу свое согласие?

И он написал ей письмо, полное жалоб и увещаний, на которое О-Ран ответила:

«Я ничего не знала о намерениях отца. Представляю, как горько должно быть у Вас на сердце при мысли о том, что меня прочат за другого. Отец не желает видеть Вас своим зятем, но из этого вовсе не следует, что мы не можем быть счастливы вместе. Как только я что-либо разведаю поподробнее, сразу подам Вам весточку».

На следующий день Токудзаэмон призвал дочь к себе и объявил:

– Судьба твоя решена, готовься к свадьбе. Я выдаю тебя за Хикосаку, торговца бумагой с Главной улицы.

У бедной девушки сердце так и упало, но она не показала вида и покорно выслушала отца, после чего спешно вернулась в свою горницу и написала любимому записку:

«Только что отец объявил мне свое решение. Нынешней ночью я должна бежать из дома».

Эту записку она тайно переправила Дзироэмону. Тот наскоро собрался и в назначенный час встретил О-Ран у задних ворот ее дома. В полночь влюбленные отправились в путь и, одолев семь верст, под утро добрались до этой деревни, где жил кто-то из их дальних родственников. С его помощью они построили себе маленькую хибарку, на которую ушли все припасенные деньги.

Между тем у О-Ран была ручная обезьянка, которую она очень любила и баловала. Хватившись хозяйки, та, несмотря на ночной час, пустилась за нею следом и через какое-то время нагнала путников. Пожалев зверушку, они взяли ее с собой.

Хотя влюбленные и смогли соединиться, теперешняя их жизнь ничем не напоминала прежнюю. Ютясь в тесной лачуге, убого одетые, они занимались грубой работой – Дзироэмон крошил табачный лист, а О-Ран точила из дерева веретена на продажу, и только глубокая сердечная привязанность друг к другу помогала им преодолевать невзгоды.

Обезьянка тоже забыла о прежнем вольготном житье и, сочувствуя хозяевам, всячески старалась им услужить. Изо дня в день она ходила в горы, приносила оттуда сухие дубовые ветки и сосновую хвою, разводила очаг и согревала им воду для чая. Смотреть на ее хлопоты было и забавно, и трогательно. По вечерам она садилась возле О-Ран и растирала ее затекшие плечи. Бывало, глядя на свою исхудавшую от тяжких трудов хозяйку, она горестно вздыхала, словно тоскуя о прошлом, и из глаз ее катились слезы. В такие мгновения она была похожа на человека, который все понимает, но не может выразить словами. Ее забота и участие умиляли хозяев и скрашивали их печальную жизнь.

Так прошел год, а на следующую осень у них родился сынишка, которого назвали Кикуноскэ. Родители души в нем не чаяли и берегли как зеницу ока. Сравнивая свое нынешнее прозябание с былым благополучием, они сокрушались, что не в силах обеспечить ему достойное будущее, и от этого еще больше жалели его.

Однажды с самого утра, как это заведено у деревенских жителей, соседи устроили чаепитие и пригласили к себе Дзироэмона и О-Ран. Убаюкав сынишку, супруги отправились в гости да и засиделись за разговорами. Обезьянка же тем временем согрела воду и, когда в ней забулькали пузырьки, наполнила кипятком лохань. После этого она раздела младенца и, как всегда делала хозяйка, окунула его в лохань, не догадавшись сперва попробовать воду. Кикуноскэ издал громкий вопль и тут же испустил дух. Услыхав крик, родители примчались домой, вынули своего малютку из купели, а тельце у него красное, как у вареного лангуста, и сплошь покрыто волдырями – во второй раз и не глянешь!

– Что же ты наделала? – заливаясь слезами, воскликнула несчастная мать. – Я бы с радостью отдала свою жизнь, лишь бы снова увидеть сыночка прежним!

– Да уж, даже лютый зверь не смог бы сотворить такое, – вторил ей отец. – Видно, не в добрый час родился наш мальчик… – Но, как ни пытался он смириться с горем, рыдания теснили ему грудь.

О-Ран схватила деревянный меч и кинулась на обезьяну:

– Убийце моего ребенка больше не жить!

Однако Дзироэмон ее остановил:

– Сколь ни праведен твой гнев, теперь уже ничего не исправить. Убив живое существо, ты только помешаешь нашему Кикуноскэ возродиться в краю вечной радости. Обезьяна сделала это не со зла, она всего лишь хотела нам услужить. Разве можно мстить неразумной твари?

Услышав эти слова, зверек молитвенно сложил руки и залился слезами. Убивать его было бы слишком жестоко.

Кикуноскэ похоронили, и обезьянка каждые семь дней приходила на его могилку, возлагала на нее цветы или втыкала вокруг принесенные с гор веточки бадьяна. Впоследствии она стала ходить туда по три раза на день и всякий раз горько плакала. А на сотый день, утром, в полном спокойствии омыла надгробие свежей водой, после чего пронзила горло острой бамбуковой палкой и лишила себя жизни.

Увидев ее бездыханное тело, супруги с горечью молвили: «После смерти нашего мальчика она была единственной нашей отрадой, а теперь мы лишились и этого утешения. Выходит, бедная зверушка так и не смогла простить себе содеянного».

Тронутые силой ее раскаяния, они похоронили обезьянку рядом с Кикуноскэ и, отрекшись от суетного мира, ступили на праведный путь. С тех пор, затворясь в своей хижине, они беспрестанно читают и славят Лотосовую сутру и возносят молитвы по усопшим.

Так рассказал Бандзану кладбищенский служитель.

Заброшенная усадьба

Странствуя по земле Симоса[122]122
  Симоса – название японской провинции, расположенной к северу от полуострова Босо на о-ве Хонсю.


[Закрыть], Бандзан оказался в местности по названию Сугаяма и набрел на чью-то заброшенную усадьбу. Протянувшаяся на четыре тё каменная ограда наполовину развалилась, двор зарос сорной травою и дикими фиалками, и повсюду валялись какие-то черепки. Печальное это было зрелище. Не такую ли картину описал Бо Лэтянь в своих стихах: «И земля превратилась в пустынное поле у края дороги, где одни лишь весенние травы растут»?

Неподалеку стояла убогая хижина. Обитавший в ней старик лет восьмидесяти без малого плел соломенные сандалии, как видно, на продажу. В ногах у него стояла глиняная жаровня, тут же дымился скрученный из ветоши фитиль, от которого он прикуривал свернутый в трубочку табачный лист. Об иных удовольствиях он, похоже, и не помышлял. Поглядишь – ни дать ни взять святой аскет.

Бандзан спросил у него, как добраться до Кадзусы[123]123
  Кадзуса – провинция, располагавшаяся на полуострове Босо; граничила с провинцией Симоса.


[Закрыть], а заодно полюбопытствовал:

– Не знаете ли, почтенный, кому принадлежала эта заброшенная усадьба?

И старик рассказал ему следующую историю.

Некогда этой усадьбой владел Такацука Окиносин, чьи родичи из поколения в поколение управляли здешними землями. Дом его процветал, и в жены он взял дочь властителя соседней провинции.

И вот однажды под вечер супруга его занедужила и стала метаться и биться в судорогах – того и гляди преставится. Все вокруг принялись читать молитвы, а когда начали перестилать ее постель, кормилица обнаружила у нее под изголовьем листок бумаги «сугихара»[124]124
  Бумага «сугихара» – сорт японской бумаги; по качеству считался одним из лучших.


[Закрыть] с каким-то рисунком и в недоумении сунула его себе за пазуху. Отойдя в сторонку, она хорошенько его рассмотрела: на листке была изображена женщина лет двадцати двух, и портрет ее был сплошь утыкан иголками. «Не иначе кто-то навел порчу на госпожу, желая ее смерти», – подумала кормилица, и все волоски на ее теле встали дыбом.

Наряд женщины был выписан с большим тщанием: он состоял из верхнего кимоно в мелкую белую крапинку с узором в виде плывущих по воде хризантем и двух нижних одежд желтого и белого цвета, а пояс был расшит золотой нитью. И нарядом своим, и лицом, и даже родинкой у виска изображенная на портрете женщина как две капли воды походила на госпожу.

«Теперь понятно, отчего она захворала, – догадалась кормилица. – Но кто мог поднять на нее руку? Бедная госпожа! Я воспитывала ее с младенчества и знаю, какое доброе у нее сердце. За что же ей эти страдания? Надо во что бы то ни стало найти и покарать негодяя!»

И она рассказала о своей находке Окиносину.

– Какое неслыханное злодейство! – воскликнул тот. – Ну ничего, я сумею вывести супостата на чистую воду!

А госпоже тем временем стало совсем худо, и она скончалась, прожив на свете всего двадцать один год. Увы, те, кто нам дорог, нередко покидают нас во цвете лет, и мы бессильны их вернуть. В слезах и печали покойную предали погребальному костру.

По прошествии первой траурной седмицы Окиносин занялся поисками злоумышленника. Положить картинку под изголовье его супруги мог лишь тот, кто имел доступ в ее опочивальню. Следовательно, искать нужно было среди приставленной к ней прислуги. Малолетние горничные вряд ли додумались бы до такого. Все указывало на то, что виновницей преступления является либо камеристка Эн, либо девица Мон, чьей обязанностью было убирать госпоже волосы. Не поднимая лишнего шума, Окиносин призвал обеих в дальние покои.

– Совершить это злодеяние не мог кто-то посторонний, – грозно проговорил он. – Вина лежит на одной из вас. Сознавайтесь же прямо сейчас, а не то я подвергну вас пыткам и все равно добьюсь правды.

Не зная за собой никакой вины, девушки заплакали и возроптали:

– До чего же горько и обидно слышать такие речи! У нас и в мыслях не было ничего подобного. Каким бы пыткам нас ни подвергли, нам не в чем сознаваться. Госпожа всечасно одаривала нас своей заботой и милостью, и теперь, когда ее не стало, нам остается лишь сожалеть, что мы не успели отплатить ей за ее доброту. Какое злосчастье, что подозрение пало на нас и мы без всякой вины оказались виноватыми!

– Сколько бы вы ни отпирались, – вскричал Окиносин, – я этого так не оставлю! Не хотите признаваться по-хорошему, заговорите под пыткой!

С этими словами он кликнул самураев из своей обслуги и велел им приступать. Те раздели девушек, привязали к платану на заднем дворе и оставили стоять в одном исподнем на холодном ветру, три дня не давая им даже испить воды.

Не добившись от них признания, Окиносин измыслил еще более жестокую пытку и приказал пронзать их тела иголками, начиная с внутренней стороны бедер. Таких тяжких мучений, должно быть, не испытывают даже грешники на адской горе, поросшей острыми мечами. Плача и рыдая, несчастные молились о том, чтобы поскорее умереть.

– Всякой жизни рано или поздно приходит конец, и смерть нам не страшна, – причитали они. – Куда горше другое: глядя на то, каким истязаниям нас подвергают, люди поверят, что мы и впрямь повинны в страшном злодеянии…

«Видно, и этих мук им мало, – подумал Окиносин. – Ну погодите, вы еще узнаете меня!» И он велел своим подручным бросить их в ров, привязав к ногам камни.

Происходило это в двадцать второй день двенадцатой луны, а зима в тот год выдалась на редкость лютая, и, хотя снега не было, от стужи лопались стволы бамбука, день и ночь оглашая треском округу. Даже водопад в горах замерз, и оттуда не доносилось привычного шума. Стоя по горло в ледяной воде, девушки, покуда хватало сил, шептали слова молитвы, а на пятый день, к вечеру, превозмогая себя, обратились к своему мучителю:

– Учинив казнь над невинными, вы преступили все человеческие законы, и это вам не простится. Когда-нибудь расплата настигнет вас. Берегитесь же!.. – На этом дыхание их оборвалось, и жизнь их истаяла, точно пена на воде.

У девушек этих были братья, но сводить счеты со своим господином они не отважились, и гибель несчастных сошла ему с рук.

Спустя какое-то время Окиносин разогнал за ненадобностью всю челядь, прислуживавшую его покойной супруге. Среди получивших расчет оказалась швея по имени Юта. Когда с госпожой случилась беда, ее рядом с нею не было – незадолго до этого она сама захворала и находилась в родительском доме. И вот, узнав про расчет, Юта явилась за вещами.

– Что-то я не вижу своих иголок, – сказала она кормилице. – Не могли бы вы их поискать?

– Да где их теперь найдешь-то? – молвила та. – Подумаешь, какая ценность!

– Не скажите, – возразила швея. – Я покупала их за сто пятьдесят верст отсюда, в известной столичной лавке. Эти иглы особой заточки, и я очень ими дорожу. Они для меня все равно что меч для воина.

– Вот оно что! Ну, тогда дело другое. А куда они были воткнуты?

– Известно куда, это все видели: еще до своей болезни госпожа подарила мне картинку, по которой я шила ей наряд. В эту картинку я и воткнула свои иголки, все семь штук.

Кормилица так и ахнула: не иначе речь шла о той самой злополучной картинке. Принеся и показав ее швее, она спросила:

– Это она?

– Она самая! – обрадовалась швея и, забрав свое добро, удалилась.

Только теперь кормилица поняла, что своим наветом погубила невинные души, и горько сожалела об этом, но позднее раскаяние ни к чему не ведет. Сколько ни тужи, сделанного не воротишь! И вскоре настигла ее внезапная смерть. А на следующий год умер и Окиносин, огласив свои покои безумным воплем: «О ужас! Меня пронзают ледяным мечом!»

С тех пор усадьба его стала хиреть, богатства истаяли, как весенний снежок, и двор зарос сорной травою. А все потому, что вздорная женщина, не видя дальше своего носа, со страху вообразила невесть что или, как говорят в таких случаях, «приняла иголку за железную палицу».

Усадьба эта и поныне остается заброшенной. Если верить слухам, в дождливые и пасмурные ночи, когда сквозь тучи тускло мерцает луна, там бродят призраки.

«Да избавятся души сии от страданий и обретут спасение!» – подумал Бандзан.

Чтобы укрепиться в этой мысли, он прочитал главу о Девадатте из Лотосовой сутры[125]125
  Девадатта – согласно буддийской мифологии, величайший грешник, заклятый враг Будды, при жизни низвергнутый в ад. В посвященной Девадатте главе XII «Лотосовой сутры» утверждается, что путь спасения открыт для всех живых существ и в конечном счете достигнуть святости может даже закоренелый злодей.


[Закрыть] и пошел дальше своей дорогой.