Текст книги "Под сенью сакуры"

Из сборника «Записки о хранителях самурайской славы»

Мелодия печали, или Женщины, играющие на сякухати [126]126
  Сякухати – продольная бамбуковая флейта, в древности заимствованная из Китая.


[Закрыть]

Однажды в город Хиросиму провинции Аки приехал из столицы известный мастер игры в ножной мяч Карэки Такуми. Он обучал этой игре всех, кому была охота учиться, и вскоре среди тамошних самураев не осталось ни одного, кто не пристрастился бы к ней. В тихие безветренные вечера повсюду только и слышалось, что хлопанье мяча о чьи-то ноги. Недаром говорят, что обитатели тех мест чрезвычайно падки до всяких новомодных развлечений и отдаются им всей душой.

Жил в то время в Хиросиме самурай по имени Фукусима Ансэй, состоявший в родстве с властителем провинции. Отойдя от службы, он вел привольную жизнь и увлекался игрою в мяч. Как-то раз в Праздник встречи двух звезд[127]127
  Праздник встречи двух звезд (Танабата) – отмечался седьмого числа седьмого месяца по лунному календарю. Согласно китайской легенде, в этот день раз в году встречаются влюбленные друг в друга звезды – Ткачиха (Вега) и Пастух (Альтаир), разделенные Небесной рекой (Млечным Путем). В день Танабата было принято писать на листьях тутового дерева или на полосках бумаги стихи на тему праздника и пускать их по воде.


[Закрыть] он пригласил к себе друзей и устроил состязание. В числе приглашенных был младший брат его приятеля Торикавы Хаэмона по имени Мураноскэ. Хотя молодому человеку минуло восемнадцать лет и он носил взрослую прическу, выбривая волосы углом на висках, лицо его все еще хранило следы юношеского очарования.

День уже клонился к вечеру и игра подходила к концу, когда кто-то не рассчитал силу удара и подбросил мяч слишком высоко, вследствие чего он перелетел через ограду и упал в соседний сад. Мураноскэ подбежал к ограде и увидел, что мяч застрял в ветках кустарника хаги. А еще он увидел возле мостика, перекинутого через озерцо с чистой водой, девушку, которая, по всему судя, была дочерью владельца соседней усадьбы. Из-под откинутой полы ее узорчатого фурисодэ, расписанного разноцветными веерами и опоясанного лиловым плетеным кушаком, выглядывало белое нижнее кимоно из тисненого шелка на алом исподе. Небрежно уложенные волосы были перехвачены золоченым шнурком мотоюи[128]128
  Мотоюи – шнурок из плотной бумаги, используемый для закрепления волос в прическе.


[Закрыть]. В руке вместе с веером, украшенным кистями, она держала листья тутового дерева.

«Должно быть, на этих листьях написаны стихи, которые она собирается принести в дар Ткачихе», – подумал Мураноскэ. И верно, девушка опустила листья на воду и повернулась, чтобы уйти. В этот миг она была прекрасна, как фея, сошедшая с небес.

При одном взгляде на нее сердце юноши пришло в смятение, и он, забыв всякую осторожность, заговорил с нею:

– Извините за дерзкую просьбу, но не могли бы вы подать мне мяч?

Не побоявшись замочить росой рукава своего платья, девушка раздвинула густую траву, достала мяч и поднесла к тому месту у изгороди, откуда доносился его голос. Принимая мяч, Мураноскэ задержал руку девушки в своей. Молодые люди встретились глазами, и этот взгляд заронил им в сердца любовь.

Тем временем в саду появились приставленные к девушке служанки, и Мураноскэ поневоле пришлось удалиться. Переодевшись после игры, он провел еще какое-то время в доме Фукусимы, а потом снова подкрался к изгороди. Девушка, которой до сих пор нечасто приходилось видеть мужчин, впервые почувствовала любовное томление и тоже вышла в сад. Теперь они могли обменяться несколькими словами, не опасаясь быть услышанными.

– Вероятно, мне уже нет нужды писать вам о своих чувствах, – сказал юноша. – Я хочу проникнуть в ваши покои и остаться с вами наедине.

– Я буду ждать вас, – отвечала девушка.

В ту же ночь под покровом темноты Мураноскэ проскользнул к усадьбе с тыльной стороны, перелез через высокую стену ограды и проник в сад. Девушка сдержала обещание и, раздобыв ключ от калитки, провела его в свою спальню. Здесь влюбленные поклялись друг другу в вечной верности и, надкусив мизинцы, смешали свою кровь и начертали ею на исподнем друг у друга слова супружеской клятвы. С тех пор они уже не тратили время на любовные признания и каждый раз, оставаясь наедине, горевали лишь о том, как быстро пролетают ночные часы. С каждым днем их все сильнее влекло друг к другу – таковы законы любви. Сколько раз они встречались – о том было известно лишь бархатному изголовью в комнате девушки, и вот однажды при виде распустившихся цветов сливы ей захотелось отведать кислых зеленых плодов, да и живот у нее начал понемногу округляться – стало ясно, что она понесла.

Между тем отец девушки, известный военачальник по имени Фудзисава Дзиндаю, отслужил положенный срок при дворе сёгуна в Эдо[129]129
  …отслужил положенный срок при дворе сёгуна в Эдо… – В эпоху Токугава феодальным князьям (даймё), а также некоторым их вассалам полагалось посменно находиться при дворе сёгуна в течение года (так называемая система «санкин котай»).


[Закрыть] и по пути домой заехал в городок Хамамацу провинции Тотоми, чтобы навестить своего брата Дзиндзаэмона. Второму сыну брата – Дзимпэю в ту пору как раз исполнилось девятнадцать лет, сложения он был богатырского и отличался недюжинной силой. Хотя юноша доводился ему племянником, Дзиндаю решил сделать его приемным сыном и выдать за него свою дочь Кого, после чего сам он мог со спокойным сердцем удалиться на покой. Домой в Хиросиму он вернулся вместе с Дзимпэем и рассказал жене о своем решении, каковое ее несказанно обрадовало. Заручившись согласием своего господина, Дзиндаю взял племянника в дом приемным сыном и, не тратя времени даром, занялся свадебными приготовлениями. Узнав об этом, Кого не выказала радости и обратилась к матери с такими словами:

– Я знаю, идти против родительской воли недостойно дочери, верной своему долгу. Однако наш мир – лишь временное прибежище человека, а жизнь коротка, как мимолетный сон. Благостен лишь путь, указанный Буддой, и я желаю следовать этому пути, взыскуя загробного блаженства. Того ради я решила остаться свободной от супружеских уз, облачиться в черную рясу и уединиться в каком-нибудь монастыре. Что же до господина Дзимпэя, то вам придется найти ему другую невесту.

В ошеломлении мать стала отговаривать ее от этих мыслей, но девушка была непреклонна. Не зная, как еще к ней подступиться, пожилая женщина решила до поры до времени хранить дело в тайне, однако Дзимпэй каким-то образом проведал об этом разговоре и затаил в душе обиду и горечь.

И вот однажды среди ночи Дзимпэй увидел крадущегося к дому Мураноскэ. Призвав на помощь своего слугу, он устроил под деревом засаду, и, когда на рассвете Мураноскэ покидал покои возлюбленной, они вдвоем напали на него и зарубили мечом.

Узнав о случившемся, Кого схватила копье и приготовилась отомстить убийце, но кормилица ее удержала.

– У вас еще будет случай ему отомстить, – сказала она своей госпоже, – а теперь вы должны бежать из дома. – С этими словами кормилица взяла Кого за руку и, воспользовавшись суматохой, вывела ее через задние ворота.

Как только дело о тайной связи его дочери с Мураноскэ получило огласку, Дзиндаю счел себя опозоренным и, не смея показаться людям на глаза, затворился в своем доме. А Дзимпэй скрылся в неизвестном направлении. Что же до Кого, то она вместе с кормилицей благополучно выбралась из Хиросимы и направила стопы к селению Акаси провинции Харима, где жили знакомые ее семьи. Там она поселилась в бедной крестьянской хижине, выучилась ткать шелк тидзими[130]130
  Тидзими – тонкий шелковый креп, производством которого исстари славилась эта местность.


[Закрыть] и тем добывала себе скудное пропитание.

Шло время, наступил срок родин. К ней вызвали повитуху, и, пока грелась вода для первого купания младенца, Кого положила рядом с собой короткий меч и вознесла богам такую молитву:

– О боги, смилуйтесь надо мной и пошлите мне сына, чтобы было кому отомстить убийце Мураноскэ – Дзимпэю. Если же мне суждено произвести на свет девочку, я сразу вспорю себе живот и положу конец своей жизни.

Видно, молитва ее была услышана, потому что в тот же миг с громким криком появился на свет мальчик. Кого дала сыну имя Мурамару, берегла его пуще зеницы ока и с нетерпением ждала, когда он подрастет. Но вот малышу сравнялось три года, и над ним совершили обряд камиоки[131]131
  Обряд камиоки («отпускание волос»). – В старину маленьких детей брили наголо, так как считалось, что отросшие волосы притягивают к себе болезни, и лишь по достижении трех лет им начинали отпускать волосы. В середине одиннадцатого месяца по лунному календарю совершался особый обряд: голову ребенка обматывали белой тканью или покрывали белой шапочкой, которые символически обозначали седые волосы, тем самым желая ему дожить до глубокой старости.


[Закрыть], а в пять лет впервые надели на него хакама[132]132
  …впервые надели… хакама. – Имеется в виду церемония «хакамаги-но гёдзи», во время которой на мальчиков, достигших пятилетнего возраста, впервые надевали хакама.


[Закрыть]. Незаметно Мурамару исполнилось девять лет, и он стал обучаться грамоте в храме Сумадэра. Но и это время вскоре миновало, и, встретив свою тринадцатую весну, мальчик расцвел, точно цветок на молодом деревце сакуры, – все вокруг, и монахи и миряне, невольно заглядывались на него.

Кого решила, что пришла пора рассказать сыну об отце и подготовить его к кровной мести.

– Я сейчас же отправлюсь в Хамамацу, на родину Дзимпэя, и принесу вам в подарок его голову! – воскликнул Мурамару, выслушав ее, и стал собираться в дорогу.

Но мать и кормилица сказали ему:

– Погоди, мы давно уже ждали этого дня и отправимся вместе с тобой. Недаром же мы выучились игре на сякухати, хотя это не женское дело.[133]133
  Традиционно флейта сякухати считалась мужским музыкальным инструментом. С XV века она стала неотъемлемым атрибутом странствующих монахов, которым позволялось свободно перемещаться по стране.


[Закрыть]

Сказав так, они завернули в кусок промасленной ткани кольчугу и короткий меч, остригли волосы, надели на голову глубокие плетеные шляпы, так что с виду их стало не отличить от мужчин, и вместе с Мурамару тайно покинули свое прибежище в Акаси.

Сколько раз, прислушиваясь к шуму волн или завыванию ветра в соснах, Кого, подобно журавлихе среди ночи, тревожилась о судьбе сына! А когда они втроем играли на сякухати мелодию «Журавлиное гнездо», в протяжных звуках флейты слышалась печаль, но сердца их были исполнены отваги.

Оставив позади гору Тэккай, они прошли селение Икута, миновали реку Нунобики, Ёдо, одолели перевал на горе Аусака у тракта Токайдо, переправились через мост над рекой Сэта. Едва держась на ногах от усталости, путники зашли помолиться в храм Исиямадэра[134]134
  Исиямадэра – один из старейших буддийских храмов в провинции Оми, где, по преданию, Мурасаки Сикибу создала одну из глав своего знаменитого романа «Повесть о Гэндзи» (нач. XI в.).


[Закрыть]. Как раз в это время паломники из Нагасаки осматривали покои, в которых, по преданию, Мурасаки Сикибу начала писать «Повесть о Гэндзи». Кого с сыном и кормилицей присоединились к ним. «Какие замечательные женщины жили в старину!» – восхитилась Кого и, умиротворенная, вышла из храма.

Внезапно внимание ее привлек самурай лет сорока с виду, одетый в легкое дорожное платье. Он стоял у ворот храма со своим слугой и, вынув дорожную тушечницу, записывал со слов поселян, какими достопримечательностями славится эта местность. Бросив быстрый взгляд на Мурамару, самурай шепнул слуге:

– Смотри-ка, и лицом, и статью этот юноша – вылитый Мураноскэ. Даже прическа у него такая же.

– Уж не призрак ли это? – откликнулся слуга.

Услышав дорогое имя, Кого остановилась и пристально оглядела незнакомца, но заговорить с ним не отважилась. Вместо этого она сказала кормилице:

– Сколь ни знамениты здешние красоты, мне все же милее виды Ицукусимы![135]135
  Ицукусима – живописный остров, расположенный к юго-западу от Хиросимы; там находится одно из старейших синтоистских святилищ.


[Закрыть]

Самурай подошел к ней и спросил:

– Должно быть, вы прибыли сюда из Хиросимы?

Кого все еще не решалась ему открыться.

– Нет, мы из Харимы, – произнесла она, однако выговор выдавал в ней уроженку Аки.

– Простите, – продолжал между тем самурай, – не доводится ли этот юноша родственником господину Торикаве Хаэмону?

Кого не могла вымолвить ни слова, слезы стояли у нее в горле. Не дожидаясь, пока она заговорит, самурай со скорбным видом объяснил:

– Мое имя – Отани Каннай. Мы с Мураноскэ были назваными братьями. Узнав о его безвременной гибели, я отправился в провинцию Тотоми, чтобы отомстить убийце и отслужить по Мураноскэ заупокойную службу. К сожалению, все мои усилия отыскать негодяя оказались тщетными. Однако недавно мне удалось узнать, что он скрывается в одном из горных селений Ёсино. Я как раз держу туда путь.

При этих словах Кого припала к Каннаю с возгласом:

– Юноша, о котором вы спрашивали, сын Мураноскэ – Мурамару! – и рассказала ему обо всем, что так долго лежало у нее на сердце.

Слушать ее было невозможно без слез, но, сколько ни плачь, дело есть дело.

– Время не ждет, пора в путь! – сказал Каннай. – Сперва надо отомстить мерзавцу Дзимпэю, а погоревать мы успеем и потом.

Добравшись до Ёсино, они выведали, где скрывается Дзимпэй, и Мурамару с помощью Канная сумел отомстить убийце своего отца, после чего все четверо благополучно покинули те края.

События эти случились уже давно, но рассказы о них и поныне ходят среди людей.

Безрассудный гнев, или Человек, который женился, не взглянув на лицо невесты

В городе Кумамото провинции Хиго жила известная врачея по прозвищу «Вдова Гэнсюна». Покойный муж ее – Гэнсюн – не знал себе равных в искусстве иглоукалывания, а поскольку не было у него сына-наследника, перед смертью он передал тайну своего умения жене. Вдова не стала искать себе нового мужа, остригла волосы и, взяв имя Мёсюн, занялась лечением больных. Будучи женщиной, она весьма преуспела на этом поприще – ее охотно приглашали к женам знатных особ, и со временем Мёсюн стала запросто появляться в особняках на улице Яката[136]136
  Яката – квартал в Кумамото, где располагались самурайские усадьбы.


[Закрыть].

Как-то раз случилось занемочь девице О-Танэ, младшей сестре самурая Дзэнрэндзи Гэки. Хотя ей уже минуло восемнадцать лет, охотников жениться на ней всё не находилось, и она только и знала что сидеть затворницей в своих покоях да предаваться унынию. И вот стало у нее щемить в груди. Тотчас послали за Мёсюн, та поставила ей иглы, и вскоре больной полегчало. С тех пор врачея ежедневно ее навещала, и О-Танэ неизменно выказывала ей особое расположение, а вдобавок к каждому сезону дарила что-нибудь из своей одежды, так что ее заботами Мёсюн не ведала ни голода, ни холода.

Между тем в том же замке, что и Гэки, служил адъютантом самурай по имени Фусаки Гумпэй. Был он хорош собою и отменно владел воинскими искусствами, но при этом в свои двадцать шесть лет оставался холостяком и все еще присматривал себе достойную невесту, – такую, чтобы и лицом была пригожа, и ловка, и сметлива.

Однажды, беседуя с Мёсюн в своей гостиной, Гумпэй спросил:

– Нет ли у кого-нибудь из ваших знакомых дочери на выданье?

Та сразу подумала о сестре Гэки и давай ее расхваливать, – дескать, второй такой красавицы днем с огнем не найти. Еще не видя девушки, Гумпэй влюбился в нее без памяти.

– Если бы вы могли замолвить за меня словечко перед ее родней, – воскликнул он, – я не раздумывая женился бы на ней!

– Не извольте беспокоиться, я все устрою, – пообещала Мёсюн и отправилась прямиком к Гэки-доно. С ловкостью настоящей свахи она сумела уговорить не только самого Гэки, но и его супругу, так что предложение Гумпэя было принято.

Вскоре состоялась помолвка, семьи жениха и невесты обменялись подарками, и в обоих домах стали готовиться к свадьбе, которую назначили на одиннадцатый день одиннадцатой луны, ибо этот день считался в том году счастливым.

Мёсюн, нарядно разодетая, уселась в паланкин и прибыла в дом Гумпэя во главе свадебной процессии. Гостей собралось великое множество. Подобные торжества устраивают только раз в жизни, и при виде кувшинчиков с сакэ, приготовленных для новобрачных, сердце наполнялось радостью. Больше всех ликовал Гумпэй, однако, как только он взглянул на невесту, от его счастливого настроения не осталось и следа: девица, предназначенная ему в жены, выглядела вовсе не так, как он себе представлял. Разве только сложением она не отличалась от остальных женщин, лицом же была уродлива сверх меры: скулы широченные, лоб чересчур высокий, волосы редкие, губы претолстые, а нос плоский, как лепешка. Любая из ее служанок рядом с нею казалась красавицей.

В негодовании Гумпэй отозвал Мёсюн в сторону.

– Самый последний вор – и тот честнее вас! Будь на вашем месте мужчина, он не ушел бы отсюда живым, но вас я пощажу. Однако за это вы должны сей же час отправить невесту домой вместе с ее приданым! – Так в слепой ярости кричал Гумпэй, не задумываясь о том, к чему это может привести.

В ответ Мёсюн открыла сундук с приданым и, достав оттуда две сотни золотых кобанов, произнесла:

– Вот, взгляните. Перед свадьбой об этих деньгах разговору не было, но семья невесты не поскупилась и отправила их вам в подарок. По нынешним временам чем богаче невеста, тем она и желанней. А красота – дело десятое. Какая от нее польза? Поверьте мне, я ведь о вашем благе радею.

Придя в еще больший гнев оттого, что лекарка вздумала его поучать, Гумпэй схватил веревку, связал Мёсюн и, втолкнув ее в паланкин, велел везти вместе со всем невестиным приданым к воротам усадьбы Гэки. Что же до О-Танэ, то она с горя покончила с собой прямо в доме Гумпэя.

Вскипев злой обидой, Гэки вскочил на коня и помчался к Гумпэю. Люди Гумпэя уже поджидали его, даже ворота открыли и, как только Гэки спешился, бросились на него с копьями и пиками. Гэки стал защищаться, но, когда, зарубив насмерть двоих противников и ранив еще четверых или пятерых, он ринулся в дом, ронин Исикура Дзёмон вонзил ему в спину копье, и Гэки испустил дух.

В соседних усадьбах поднялся переполох, Гумпэй же поспешил скрыться, но, прежде чем покинуть город, он убил Мёсюн. Вся его семья и дворня разбежалась, и усадьба осталась пустовать.

У Гэки был младший брат по имени Хатикуро. Незадолго до этих событий он вместе с другом и небольшой свитой отправился в паломничество к храмам Кумано[137]137
  В горах Кумано (современная префектура Вакаяма) находились три знаменитых синтоистских храма, служивших традиционным местом паломничества.


[Закрыть]. В горах Кумано выпал обильный снег, высокие деревья утопали в нем по самые верхушки, словно молодая поросль. Скрылись под снегом метелочки мисканта, указывающие путникам дорогу в горах[138]138
  Залом ветки на дереве или привязанный к стволу стебель мисканта (сусуки) служили знаками, указывающими путникам дорогу в горах.


[Закрыть], и было непонятно, куда идти. Чем выше поднимались паломники по горной круче, тем реже слышались птичьи голоса да все сильнее задувал ветер. Чтобы утолить жажду, приходилось раздалбливать лед, а тут еще, как на беду, друг Хатикуро – Вада Римпати повредил ногу и совсем приуныл.

– О, я вижу, ты не такой храбрец, каким казался, – усмехнулся Хатикуро. – Если уже при первом подъеме ты так раскис, что же будет при следующем? Но раз ты навязался мне в спутники, ничего не поделаешь. До той вершины ты уж как-нибудь дойди сам, держась за плечо слуги, а потом я тебя понесу.

Хатикуро говорил намеренно резко, стремясь ободрить друга, однако тот принял его слова всерьез и обиделся.

– Нога и впрямь меня подвела, зато рука не подведет! Берегись же! – С этими словами Римпати выхватил из ножен меч и бросился на Хатикуро. Тот слова не успел вымолвить, как начался поединок, да такой жаркий, что от скрещенных мечей искры во все стороны полетели.

В этот миг откуда не возьмись перед ними появился Гэки, но в каком-то странном обличье.

– Знаю, – произнес он, – вы повздорили между собой сгоряча. Я – дух убитого Гэки, меня сгубил негодяй по имени Фусаки Гумпэй. Кроме Хатикуро, за меня некому отомстить, и я предстал перед вами, чтобы остановить ваш поединок и не дать брату погибнуть. Если ваша досада друг на друга не иссякнет, вы сможете поквитаться потом, когда месть Гумпэю будет совершена. Сделайте же, как я прошу. – При этих словах дух Гэки исчез.

Потрясенные увиденным и услышанным, противники застыли на месте и долго не могли прийти в себя. Хатикуро залился слезами, скорбя о брате, с которым так жестоко обошлась судьба. Римпати попытался его утешить:

– Что поделаешь, брата твоего уже не вернуть. Ты должен во что бы то ни стало разыскать Гумпэя, хоть с неба его достать, хоть из-под земли. А я буду тебе помощником.

Друзья вернулись в город и узнали, что все было именно так, как поведал им дух покойного Гэки. После этого они покинули Кумамото и отправились на поиски Гумпэя.

Больше двух лет скитались они по стране и наконец прослышали, что Гумпэй нашел прибежище у своего родственника, главного жреца святилища Тогакуси в провинции Синано. Пылая желанием мстить, как пылает гора Асама[139]139
  Пылая желанием мстить, как пылает гора Асама… – Асама – действующий вулкан в центральной части о-ва Хонсю. Здесь Сайкаку обыгрывает стихотворение из антологии «Госэнсю»: «Когда пылает гора Асама, что в Синано, дымка, курящаяся над горою Фудзи, утрачивает свое очарование».


[Закрыть], они устремились в те края и принялись тайком разузнавать о Гумпэе. Как выяснилось, тот взял себе имя Додэн, облачился в черную рясу и затворился в монашеской хижине, хотя ни единого изображения Будды подле себя не держал. Понятное дело, Гумпэй поселился в горной глуши не ради спасения души, а просто потому, что был трусом и боялся расплаты за совершенное злодеяние.

Хатикуро и Римпати разыскали его хижину и, взломав бамбуковую дверь, ворвались внутрь.

– Гумпэй! Наступил твой смертный час. Защищайся! – крикнули они и назвали себя по имени.

Тот не проявил свойственной ему прежде удали и с покорным видом произнес:

– Вы же видите, я удалился от мира и провожу дни в молитвах об упокоении души Гэки-доно. Пощадите меня.

Хатикуро обвел глазами хижину и сказал:

– Не иначе ты надеешься нас обмануть. Зачем отшельнику держать у изголовья копье? Ты лишь по виду монах, а нрав у тебя все тот же! Не жди от меня пощады! Вставай!

Понял Гумпэй, что Хатикуро от него не отступится, и рванулся за копьем, но в тот же миг Хатикуро отсек ему правую руку. Зажав отсеченную руку в левой ладони, Гумпэй кинулся к Римпати, ловким ударом выбил у него меч и зарубил насмерть. Тут Хатикуро наскочил на врага и нанес ему последнюю, смертельную рану.

Сколько ни горевал Хатикуро, приникнув к мертвому телу Римпати, вернуть его к жизни было невозможно. Потеряв двух близких людей – брата и друга, он принял постриг, поселился близ храма в горах Накаяма, что в провинции Сэтцу, и до конца дней молился об упокоении душ Гэки и Римпати.

Так честь его рода была спасена, однако ныне об этом напоминает лишь памятник на его могиле.