Текст книги "Неизвестная «Черная книга»"

Я не даю никаких художественных красок. Они, пожалуй, и не нужны здесь. Передаю рассказы тех, кто три года жил в Минске, кто лично видел, что творили немцы в плененном городе. Это рассказы мучеников – Перлы Агинской, Малки Кофман, Дарьи Люсик и Раисы Гельфонд. Это рассказы о пяти погромах в Минске.

В первые же дни оккупации немецкие власти приказали всему еврейскому населению города в трехдневный срок переселиться в гетто. Для гетто были отведены окраинные улицы и переулки: Замковая, Завальная, Вызволения, Хлебная, Подзамковая, Старомясницкая, Ратомская, Немига, Шпалерная, Глухой и другие.

До переселения в гетто была проведена регистрация еврейского населения. Немцы зарегистрировали до восьмидесяти пяти тысяч человек[175]175
  Цифры завышены. В Минске оставалось от 55 до 60 тысяч евреев. – И. А.


[Закрыть]. Затем начались контрибуции. Вначале по пятьдесят рублей с одного человека, затем по тридцать и двадцать рублей. В связи с контрибуциями были изданы специальные устрашающие указы, а в тюрьму брошены девяносто заложников. Население строжайше предупреждалось о том, что будут взяты новые заложники, если контрибуция не будет выплачена в установленный срок.

Вскоре район гетто отделили от внешнего мира колючей проволокой. И начались с тех пор варфоломеевские ночи в Минске. Евреям, по распоряжению оккупационных властей, прицепили специальные знаки: желтые круглые нашивки десять сантиметров в диаметре. Такие нашивки носили на правой стороне груди и на правой стороне спины. Позже к этому добавили еще четырехугольные белые нашивки с порядковым регистрационным номером. Из гетто выходить строжайше запрещалось.

Горе было тому, кто осмеливался подойти к колючей проволоке, чтобы обменять вещи на продукты. Таких расстреливали на месте.

Часть населения гетто посылалась немцами на работы. Ходили колоннами под охраной. Работающие получали 250 грамм хлеба в день и литр жидкой баланды, изготовленной из травы, гречневой мякины и конины.

Солдаты и полицейские почти каждую ночь врывались в дома, грабили, убивали евреев целыми семьями.

Однажды осенью Перла Агинская пошла посмотреть, что делается в одном из домов на Зеленом переулке. Словно мираж, перед ней раскрылась такая картина: маленькая комнатушка. Стол, кровать. Мерцает каганец. У стола лежит девушка лет восемнадцати. Она совершенно голая. По девичьему телу из глубоких черноватых ран отрезанных грудей струится кровь. По всему видно, что девушка изнасилована и убита. У полового органа были огнестрельные раны.

Неподалеку от девушки лежал задушенный мужчина. Дальше – кроватка. В кровати зарезанная ножом женщина, а рядом с ней лежали трупики расстрелянных детей.

Мученическую смерть приняла семья Коварских. Она была уничтожена на третьем месяце оккупации города. Уцелели отец и один сын. Отец успел скрыться на чердаке, сын – под кроватью. Они рассказали, как происходила эта дикая расправа. Поздней осенней ночью в дом ворвались полицейские. Несчастных подняли. Взрослую дочь раздели донага, поставили на стол и заставили плясать, а затем убили ее. Бабушка и внучек были убиты в кровати. Двое детей, мальчик и девочка, убитые в кровати, лежали обнявшись. Девочка, Малка, была тяжело ранена. Она умерла на второй день.

В эту страшную ночь были также перебиты все жители дома.

На пятьдесят третий день оккупации была проведена первая облава на мужчин-евреев. Немцы увезли на машинах несколько сот человек. Гитлеровцы говорили, что они забирают мужчин на работу. Но вывезенные из гетто больше не возвращались к родным. Через две недели облава повторилась. Забрали несколько тысяч мужчин и некоторое количество женщин. На этот раз их построили в колонны и отвели в тюрьму. Это было предсмертное шествие обреченных.

Через неделю состоялась третья облава… Забрали многих женщин и мужчин, в том числе и больных. Все они расстреляны.

Черные тучи над гетто сгущались. 6 ноября, когда в сердце каждого советского человека рождались приятные воспоминания о торжественных праздничных днях минувших лет, люди вдруг узнали, что завтра будет погром.

В это утро город проснулся необычайно рано. По улицам уже шныряли эсэсовцы и полицейские. Часть гетто – улицы Немича, Башковая, Хлебная, Раковская, Островского и другие – была окружена. Затрещали двери, посыпались стекла окон, взламывались сундуки, шкафы, гардеробы. К домам подходили машины, которые вывозили одежду, посуду, мебель. Людей избитых, с кровоподтеками выгоняли на улицы. Постепенно колонна росла. Стояли женщины, старухи, ребятишки. Многие матери держали на руках младенцев. Всюду плач, стоны, душераздирающие крики.

Так были выброшены на улицу до тридцати тысяч человек. Целый день колонны мучеников, гонимые штурмовиками, шли к поселку Тучинка. Чтобы оправдать свои преступления, немцы инсценировали революционную демонстрацию. Они взяли первого попавшегося человека, сунули ему в руки красное знамя и поставили впереди населения. Силой оружия гитлеровцы заставляли людей петь революционные песни. Затем начались массовые расстрелы. Живых людей укладывали в огромную яму по одному человеку в ряд. Сверху, как из брандспойта, их поливали автоматными очередями, потом на убитых и раненых клали новую партию и также расстреливали.

Через три дня после первого погрома в гетто привезли евреев из Гамбурга, Берлина, Франкфурта. Их поселили отдельно на Республиканской, Обувной, Сухой, Опанасской улицах. Здесь жили до восемнадцати тысяч человек, в числе которых были инженеры, врачи, служащие, рабочие[176]176
  Первый транспорт из Гамбурга прибыл в Минское гетто 11 ноября 1941 года. Иностранные евреи размещались отдельно. С ноября 1941 г. по октябрь 1942 г. в Минск депортировали более 25 тысяч евреев рейха. Часть поместили в особое (нем. зондер) гетто на территории Минcкого, остальных казнили в Малом Тростянце сразу же после прибытия. – И. А.


[Закрыть].

Не прошло и двух недель, как начался второй погром. Схваченных людей увезли, как и в первый раз, в Тучинки. Здесь же и расстреливали их. Одна женщина во время расстрела была ранена в ногу и сброшена в яму, но яму не закопали, и она выбралась из могилы и вернулась в гетто.

Детей убивали ударами о камень или о землю, бросали в ямы живыми.

Во время третьего погрома, который произошел 2 марта 1942 года[177]177
  Утром 2 марта, когда колонны рабочих покинули гетто, туда вошли каратели. Поскольку необходимое число жертв эсэсовцы набрать не смогли, они дождались возвращения бригад с работы и присоединили к жертвам часть рабочих. Собранных евреев погнали на вокзал и отвезли в Койданов (Дзержинск). Тех, кто отказался пойти, расстреляли на месте. В Койданове все вывезенные были расстреляны. Сами немцы (СС) оценили число убитых в тот день в 3412 человека, мемуаристы упоминают о 5–7 тысячах. – И. А.


[Закрыть], немцы хватали людей не только из гетто, но и тех, кто работал вне гетто. Так попал в руки немцев шестнадцатилетний Моисей Пекарь. Во время расстрела, еще по пути к Тучинкам, он упал и притворился мертвым. За колоннами через один-два часа шли машины, которые подбирали расстрелянных. Вместе с трупами окровавленного Пекаря бросили около ямы на Зеленом переулке.

После третьего погрома участились ночные налеты. По ночам немцы уничтожали семьи евреев, заподозренных в связях с партизанами. С наступлением темноты до рассвета по гетто шныряли черные крытые машины. Это были душегубки[178]178
  Грузовые машины с герметически закрытыми кузовами, куда подавались выхлопные газы от двигателя.


[Закрыть]. В эти машины сажали пойманных евреев. Мотор работал, и был слышен сильный стук в машине, а через две-три минуты из машины не доносилось никаких звуков. Каждую ночь, кроме субботы и воскресенья, к воротам гетто подходила душегубка.

В конце лета 1942 года по улицам гетто были расклеены приказы. Оставшимся в живых евреям предлагалось собраться на площади 25-го Октября для получения синих нашивок. Когда люди собрались, полицейские окружили площадь. Подошли те же черные крытые машины, которые работали четыре дня подряд. Трупы замученных немцы возили к местечку Тростянец, где их сваливали в яму.

После четвертого погрома стало сравнительно тихо. Тем не менее истребление евреев продолжалось. В первое время в гетто были детский и инвалидный дома. Но вскоре и их обитатели были вывезены в душегубках.

Жители Минска помнят, как немецкие разбойники кинжалами убивали детей, помнят детские просьбы к немцам: «Дяденьки, не бейте, мы сами пойдем в машину».

В феврале 1942 года на улице Кирова был убит немецкий офицер. В этот же день несколько сот человек – евреи, русские и белорусы – в качестве заложников попали в застенок гестапо, а через несколько дней минчане видели своих знакомых, застывших на виселицах. На груди повешенных мотались дощечки с надписью: «За связь с партизанами».

Пятый и последний погром произошел осенью прошлого, 1943 года. Это те же слезы, муки, страдания и новые тысячи невинных жертв.

[1944]

Записал майор А. Красов[179]179
  Д. 958, лл. 187–191. Машинопись с правкой и подписью-автографом А. Красова.


[Закрыть]

Из оккупированного Минска выбрался при помощи партизан член Белорусской академии наук, семидесятипятилетний профессор Николай Прилежаев[180]180
  Николай Александрович Прилежаев (1877–1944), советский химик-органик, член-корреспондент АН СССР (1933), академик АН БССР (1940). Профессор Белорусского университета (с 1924). – И. А.


[Закрыть]. В беседе с нашим корреспондентом[181]181
  Корреспондент газеты ЕАК «Эйникайт». – И. А.


[Закрыть] проф. Прилежаев рассказал о потрясающих зверствах над евреями в Минске, в Белоруссии.

К систематическому истреблению еврейского населения немцы приступили немедленно, в первый день своего вторжения, 29 июня 1941 года. Начали они с дьявольской игры: стали выбрасывать грудных еврейских детей из окон. Через некоторое время они устроили гетто, включавшее район от рыбного рынка до еврейского и польского кладбищ (Кальвария). Первыми жертвами фашистского террора пали самые лучшие представители еврейской интеллигенции. Среди профессоров, убитых в первое время, был русский ученый, профессор Марков. Он был убит за то, что жена его приютила еврея.

Немецкие палачи намеревались обвести гетто высокой кирпичной стеной, но их волчья жажда еврейской крови превозмогла все их намерения. Еще до того как стена была возведена, большие машины, нагруженные людьми, днем и ночью начали курсировать в неизвестном направлении.

Одновременно начался перманентный погром. Профессор Прилежаев сам был свидетелем того, как гитлеровцы бросали живых еврейских детей в открытые могилы.

Далее профессор Прилежаев говорит, что от коренных минских евреев и следа не осталось, в запертом гетто валяется еще некоторое число лодзинских[182]182
  Очевидно, ошибка. Имеются в виду евреи из других немецких городов.


[Закрыть] и гамбургских евреев, вымирающих от голода и болезней. Хотя в оккупированных белорусских городах евреев не осталось, гитлеровская власть непрестанно, день за днем, ведет систематическую зоолого-антисемитскую погромную кампанию. Какое бы несчастье ни приключилось с подневольным белорусским населением, фашистская власть и фашистская пресса в Минске всегда винят евреев. Но эти пустые застращивания ни на кого не действуют. Симпатии белорусского населения на стороне преследуемых евреев. С печалью и негодованием местные жители говорят о кошмарных зверствах над их согражданами-евреями.

Записал М. Грубиян[183]183
  Д. 961, лл. 337–337 об. Машинопись.


[Закрыть]

Недавно вернулся из поездки по освобожденным городам Белоруссии начальник комбината пищевых концентратов Абрам Машкелейсон, имевший задание организовать в ряде городов Белоруссии заводы пищевых концентратов.

В начале войны в Минске остались тесть Машкелейсона – Бер Перельман, семидесятилетний старик, и шурин Ехиель Перельман с семьей. В числе десятков тысяч других минских евреев они также были расстреляны в Тростянце – в тринадцати километрах от Минска.

Минские евреи, бывшие партизаны, работающие сейчас в различных советских организациях, рассказали Машкелейсону о судьбе минских евреев и евреев, привезенных туда немцами из Гамбурга.

В Минском гетто находилось свыше пятнадцати тысяч евреев[184]184
  Цифра занижена. – И. А.


[Закрыть]. Из них уцелели около тысячи, ушедших в партизанские отряды, и около двадцати человек из тех, которые скрывались в «малинах».

Как известно, Минское гетто находилось в районе улиц Раковка, Тарасовка и Освобождения. На территории гетто работала пекарня с тремя печами. Под одной из этих печей евреи прорыли подземный ход длиною сто восемьдесят метров с выходом в какой-то двор за пределами гетто. Выход был замаскирован большим мусорным ящиком. Через этот «туннель» и прошли сотни евреев, убежавших в партизаны.

Из гетто удалось вырваться и минскому резнику Лунину, который за крупную сумму достал у немецкого полицейского наган и ушел к партизанам. Старый резник принимал активное участие во многих диверсиях, организованных партизанами. За героизм, проявленный им, Лунин награжден партизанской медалью I степени и орденом Красной Звезды.

Партизаны и уцелевшие жители Минска передают, что ликвидация минского гетто была организована следующим образом.

Согласно разработанному заранее гестаповцами плану, евреев выселяли сначала из одного квартала. Освободившийся квартал выключался из гетто. Проволочные заграждения перемещались к следующему кварталу. И так квартал за кварталом выключался из пределов гетто, которое становилось все меньше и меньше.

Евреев увозили в Тростянец и Хасоновщину – невдалеке от Минска.

Эти два пункта и явились местом массовых убийств евреев. Сюда привозили их партиями в пять-шесть тысяч человек, раздевали догола, загоняли в ров, а затем мотоциклисты с ручными пулеметами объезжали ров и расстреливали несчастных. Убитых и раненых засыпали тонким слоем земли, а потом тракторами утрамбовывали место погребения живых и мертвых.

Незадолго до своего бегства из Минска немцы стали гнать советских военнопленных в Тростянец и Хасоновщину, заставляя их вытаскивать тела истребленных евреев и сжигать их останки.

Наступление Красной Армии было настолько стремительным, что немецкие душегубы не успели закончить своей дьявольской работы, и несколько тысяч трупов остались лежать штабелями в раскрытых рвах.

[1944]

Записал А. Идин

Пер. – Д. Маневич[185]185
  Д. 958, л. 15–15 об. Машинопись.


[Закрыть]

Когда вспыхнула война, сотни еврейских детей Минска находились в летних лагерях, детских садах и яслях. В первый же день войны многих детей из Минска эвакуировали в окрестные деревни, где угроза бомбардировок и обстрела казалась не так велика, как в городе. Многие из еврейских ребят так и остались в лагерях и яслях, рядом с детьми белорусов, украинцев и русских.

Захватив Минск, гитлеровцы долго не обращали внимания на детей, прозябавших в приютах и детских домах. Летом 1942 года местным фашистским властям стало известно, что среди безнадзорной, осиротевшей детворы много еврейских детей, и они решили приступить к ликвидации тысяч маленьких советских граждан.

Газовые автобусы-«душегубки» вылавливали еврейских детей на улицах, во дворах, в больницах и детских домах. Детьми набивали огромные кузова машин. Груды маленьких тел выбрасывали в ямы деревни Большой Тростянец. Среди них были еще живые, они еще дышали, некоторые кричали (но в программу фашистского разбоя входит закапывание или сожжение не только мертвецов, но и живых; так они поступали и с детьми).

Истребление еврейских детей продолжалось много месяцев. По малейшему подозрению или доносу младенцев угоняли в Тростянец – на смерть. Весной 1943 года в одном из разрушенных совхозов Минской области, неподалеку от города, обнаружили целый барак с детьми. Они были предоставлены самим себе. Крестьяне приносили им подаяние, семилетние ухаживали за трехлетними; многие из них погибли от голода и холода.

Немцы ворвались в барак и первым делом стали выпытывать, еврейские ли это дети. Дети были настолько крохотны, что ничего не могли им ответить. Не добившись толку, гестаповцы решили умертвить детей. Их погрузили на грузовые площадки и отправили на Минский вокзал. Здесь дети без еды и питья промучились двое суток. Трое из них пытались бежать в город, но немцы их пристрелили. Чего ждали немецкие изуверы – неизвестно.

Они решили извлечь пользу из этой плачущей детворы и открыли распродажу. Весть о том, что немцы продают на вокзале детей, облетела город. К вокзалу потянулись сердобольные женщины. Это был невероятный аукцион. Немцы сбывали младенцев по 25–30 марок. Женщины выбирали детей, клали на немецкую шинель деньги и приобретали ребенка. Белорусские женщины стремились спасти безвинных детей из когтей гитлеровцев.

Вот что рассказала нам Мария Готовцева, работающая сейчас в Минске на радиозаводе:

Я случайно очутилась на вокзале. Немцы зазывали прохожих, оценивали детей, торговались. Я видела, как одна старушка, плача и вздыхая, увела с собой двух маленьких девочек. Когда большинство детей было распродано, немцы стали продавать сирот по десять марок. Дети плакали, протягивали ручонки, как бы говоря: «Купите нас, иначе нас убьют».

Минчанка Марфа Орлова, проживающая по улице Горького, № 42, показала нам четырехлетнего мальчика, купленного ею в то утро на вокзале за двадцать марок. Орлова оберегает ребенка и надеется, что скоро вернутся родители маленького Юры и заберут своего сына.

На Торговой улице, № 26 мы видели еврейскую девочку шести лет и мальчика пяти-шести лет, купленных у немцев за пятьдесят марок. Дети содержатся у работницы Фени Лепешко, матери двух сыновей-фронтовиков.

– Видите малыша? – говорит Феня Лепешко. – Теперь он уже улыбается, расцвел. А взяла его – был почти труп, не говорил, все только стонал и кого-то звал. Думала – умрет, а вот выжил, молодец. Даже не мог сказать, как зовут его, сколько ему лет. Тут рядом соседка Игнатенко купила у тех негодяев четырехлетнюю девочку, совсем хворую. Не удалось выходить крошку – умерла.

Записал А. Вербицкий[186]186
  Д. 959, лл. 197–199. Машинопись с правкой. – И. А.


[Закрыть]

[187]187
  Д. 963, лл. 59–68. Машинопись. Текст на идише – там же, машинопись, лл. 75–81.


[Закрыть]

В конце июня, когда фашисты высадили в Минске свои десанты, я находилась за городом с детьми, отдыхавшими летом в детском саду. Вместе со всем остальным персоналом сада я прежде всего позаботилась о том, чтобы дети были возвращены родителям. Самой же выбраться из Минска до прихода немцев мне не удалось.

В первые же дни оккупации Минска немцы выделили под еврейское гетто двенадцать небольших узких улиц и загнали туда семидесятипятитысячное еврейское население Минска[188]188
  Гетто включало 40 улиц, численность узников здесь завышена. – И. А.


[Закрыть]. Мало того. Туда же согнали евреев из всех местечек и колхозов Минской области. В невообразимой тесноте, среди развалин взорванных кварталов, на пепелищах сожженных домов с провалившимися крышами и зияющими провалами вместо окон ютились тысячи несчастных, голодных, трепещущих от страха существ.

Вначале фашистские варвары задумали обнести еврейское гетто высокой стеной и уже стали свозить кирпич, но потом отказались от своей затеи и ограничились тем, что обвели еврейский квартал колючей проволокой.

Отлучаться из гетто евреям запрещено. Когда же, в исключительных случаях, еврей получает разрешение выйти в город, то обязан носить на груди особый знак – желтый круг не менее десяти сантиметров в диаметре. Всякий еврей, который появится вне гетто без этого знака, подлежит смерти на месте. Любой гитлеровец может убить всякого человека, который покажется ему евреем, нарушившим это правило. И немало русских, поляков, белорусов погибли от того, что фашисты принимали их за евреев, вышедших в город без нагрудного желтого знака. Но и нагрудный знак не всегда спасает еврея от смерти. Зачастую наоборот, знак этот служит целью для подлой пули фашиста.

В издевку над своими несчастными жертвами фашисты предоставили им «самоуправление» в виде еврейской «общины»[189]189
  Имеется в виду юденрат.


[Закрыть]. На самом деле гетто находится вне закона, и общине предоставлено одно право – право подсчитывать число убитых евреев, павших от руки озверелого врага. Иногда «общине» дается еще одно «право» – оформить организованный грабеж нищего, обездоленного еврейского населения. От людей, которые во время бомбежек, пожаров и беспрерывных грабежей потеряли все свое имущество, требуют, чтобы они принесли то несколько тысяч ножей, вилок и ложек, то несколько тысяч штук теплого белья и одежды, то кухонной посуды… И все это тысячами, и все это под угрозой смерти!

Наряду с организованным грабежом процветает грабеж неорганизованный. Не проходит не то что дня – часа, чтобы тот или иной вооруженный гитлеровский отряд не врывался в гетто и, обходя жалкие прибежища несчастных, не хватал все, что попадается под руку.

О протесте, о сопротивлении никто и не думает. Люди рады, если остаются живы во время этого беспрестанного нашествия коричневой саранчи. Но покорность мало помогает. Ни один такой бандитский налет не обходится без кровавых жертв. Раздраженные тем, что у нищего населения нечего взять, гитлеровские молодчики изливают свою злобу в убийствах и кровавых насилиях.

Одной из форм организованного массового убийства евреев являются специальные концентрационные лагеря для евреев-мужчин. Под видом лагерей для трудовых работ гитлеровцы создали застенки, где ежедневно систематически десятками убивают ни в чем не повинных людей. В гетто знают, что отправка в так называемые концлагеря равносильна неизбежной смерти.

Но в своем стремлении уничтожить еврейский народ фашистское зверье поистине не знает предела. Не ограничиваясь систематическим, происходящим изо дня в день истреблением евреев, фашистские варвары устраивают особо грандиозные бойни в дни советских праздников.

7 ноября 1941 года, в годовщину Великой Октябрьской социалистической революции, большие вооруженные отряды фашистов в пять часов утра ворвались в еврейское гетто, окружили пять из его двенадцати кварталов и выгнали из домов на улицу поголовно всех – мужчин и женщин, стариков и детей. Вопли смертельного страха и ужаса, крики отчаяния, плач детей и рыдания женщин огласили все окрестности и были слышны во всем городе. Многотысячную толпу согнали в ближний сквер, построили в колонны и потом, посадив на грузовики, вывезли за город. Там, у бывшего немецкого кладбища, за Кальварией, были заранее приготовленные вырытые при помощи динамита длинные, глубокие рвы. Несколько дней до того по городу циркулировали слухи, что рвы эти приготовлены не зря, что готовится массовое убийство. Но человеческий мозг отказывается верить в возможность такого злодеяния. Однако набег гитлеровских банд на еврейское гетто, а главное – увоз многих тысяч людей в направлении к этим рвам, – взбудоражили весь Минск. Многие русские и белорусы, у которых в гетто имелись друзья, знакомые и родственники, бросились к еврейским кварталам проверять дошедшие до них слухи и стали свидетелями зверской расправы над беззащитным народом. Многие – в том числе и я – пошли вслед за грузовиками до самого места резни. То, что мы увидели там, заставляет до сих пор содрогаться от ужаса.

Когда огромная толпа присужденных гитлеровцами на смерть евреев была собрана у рвов, немецкие солдаты стали бросать во рвы живыми – сперва детей (вырванных из рук матерей грудных младенцев фашисты разрывали надвое, швыряли в ямы), на детей наваливали женщин, а сверху – мужчин, и во всю эту полуживую, колышущуюся в предсмертных судорогах людскую массу начали строчить сверху из пулеметов. Уже приближался закат, когда прекратилась пулеметная трескотня. Фашисты наскоро засыпали братские могилы убиенных мелким слоем земли, настолько мелким, что земля долгое время колебалась под напором раненых и случайно не тронутых пулями тел. Татары, жившие недалеко от места казни, передавали, что некоторым из брошенных во рвы удалось ночью разгрести землю над собой и выползти из ужасных могил. Они попрятались в татарских садах, и татары не выдали их, а продержав у себя несколько дней, помогли бежать из фашистского ада.

7 ноября 1941 года погибла и моя мать и с ней и вся ее семья в девять человек.

Отец мой – белорус, и в паспорте я значилась по национальности белоруской. Это и дало мне возможность безнаказанно прожить около года в Минске при гитлеровском оккупационном режиме. Мать же моя была еврейкой, и гитлеровцы после своего прихода загнали ее в гетто, а 7 ноября убили вместе с другими.

Всего в этот день, 7 ноября 1941 года, погибли в Минске от рук гитлеровцев около тридцати пяти тысяч евреев[190]190
  Цифра завышена. – И. А.


[Закрыть].

Такое же злодеяние фашисты совершили в день годовщины Красной Армии, 23 февраля 1942 года. В тот день повторились те же приемы зверской расправы с беззащитным населением, что и 7 ноября. Разница была лишь в том, что за недостатком грузовиков несчастных людей, выстроив в колонны, гнали пешком к месту избиения, к еврейскому кладбищу. В этот день пали от кровавых рук гитлеровцев восемнадцать тысяч еврейских мучеников[191]191
  Вероятно, имеется в виду «акция» 2 марта 1942 г. Число жертв завышено. – И. А.


[Закрыть].

8 марта немецкими оккупантами были убиты свыше пяти тысяч человек, преимущественно женщин[192]192
  8 марта – Международный женский день.


[Закрыть], которых погрузили в товарные вагоны и вывезли за город. После массового надругательства их зарубили и застрелили около Смоловичей.

Мартовская резня показалась немецким извергам слишком малой, и 29 апреля, перед пролетарским праздником 1 мая, они устроили новую грандиозную бойню, убив около одиннадцати тысяч евреев[193]193
  23 апреля погибло 500 евреев. – И. А.


[Закрыть]. […]

6 мая 1942 года меня отозвала в сторону соседка по дому.

– Соня, – сказала она мне на ухо, – я случайно узнала, что к домоуправше на тебя поступили уже два доноса, что ты еврейка. Знаешь ведь, чем это пахнет? Ну, так постарайся убраться отсюда поскорее…

Я знала, чем грозил такой донос. Каждый житель оккупированного немцами Минска знал это. До сих пор в столице Советской Белоруссии стоят поставленные немцами семьдесят пять виселиц. Не проходит дня, чтобы на них не погибали десятки невинных жертв гитлеровского зверья. Трупы казненных не убираются по несколько дней. Среди полусожженного, голодного города вид этих виселиц вызывает жуть и укрепляет в сердцах людей, лишенных всяких гражданских прав и свободы, неистребимую ненависть к своим угнетателям.

Население города поставлено фактически вне закона. В любой момент пьяная гитлеровская солдатня может открыть на улицах беспорядочную стрельбу, убивая всех, попавших под руку, невзирая на пол, возраст и национальность. И ночью, и днем фашистские молодчики врываются в квартиры минчан, грабят, насилуют и убивают. Любой прохожий не гарантирован от того, что его не застрелит или не зарубит взбесившийся немецкий бандит, которому не понравится его нос или понравятся его часы. Все равно – белорус ли это или поляк, русский или еврей. Но хуже всего приходится евреям.

Скрывшись из Минска вместе с моей подругой и спутницей комсомолкой Марией Кулешовой из Днепропетровска, мы в течение трех дней шли по направлению из Минска к Борисову и Орше и нигде не встретили ни немцев, ни полиции. Лишь подходя к одному крупному местечку, мы наткнулись на немецкий пост. Нас промучили допросами целый день, но потом отпустили, ничего не добившись. Мы были так рады унести ноги, что бросились прямо в поле. Около леска мы встретили старика-пастуха и обратились к нему за советом. Мы откровенно рассказали ему, что бежим от немцев и направляемся через фронт в Советский Союз. Узнав, что мы едва не попались в лапы гитлеровцев, он отечески пожурил нас:

– От бабы-дуры! Чего вы в города и местечки прете? Вы лесами, лесами, тропинками, стежками, да проселками через деревни идите – и доберетесь. В селах немца нет.

Мы послушались разумного совета пастуха. Мы обходили города и местечки, миновали Борисов, Оршу, Смоляны, Богушевск и другие крупные населенные пункты. Через деревни мы спокойно прошли проселками почти до самой линии фронта, не встретив ни немцев, ни полиции. Лишь в одном месте, когда, не найдя брода через реку, мы вынуждены были пройти через мост, мы вновь наткнулись на немецкий пост.

По всей дороге население, узнавая, что мы пробираемся в Советскую Россию, всячески помогало нам, давало приют, указывало кратчайшие и безопасные пути. Даже у самого Витебска, в девяти километрах от города, одна женщина указала нам место, где находится тайный перевоз через Западную Двину.

Шустрый подросток лет пятнадцати вместе с четырьмя другими беглецами из Витебска перевез нас на лодке через реку, и на другом берегу мы сразу очутились в советском партизанском районе, центром которого тогда являлся поселок Верховье.

Это было так неожиданно, что мы долгое время не могли поверить в свое счастье. И лишь когда партизаны, приняв нас, как родных, накормили, дали отдохнуть у себя три дня, а потом, посадив на подводы, отправили вглубь Советского Союза, мы почувствовали, что действительно вырвались из гитлеровского ада.