Текст книги "Заболо"

ГОРОХ

Мы часто ходили на гороховое поле, собирать молодые стручки, в которых скрывались ещё сочные и сладкие горошины. За такими стручками надо было идти в середине июля. Раньше пойдешь собирать – наткнешься на бесплодные лопатки, позже, в августе, горох уже переспелый – жесткий и невкусный. В шесть лет баба Лена отпускала меня за горохом только со взрослыми, в семь я уже отпрашивался с ребятами. В этот день нас отправилось четверо, плюс две собаки. Я, Женька, Васька Царьков, Игорь Михеев, и Мушка с Мухтаром. Мушка Михеевых – трехлетняя рыжая шавка с лисьей мордой и ушами-стрелками. Полинкин Мухтар – совсем юный пёс, чёрный, с белой грудкой, ему только год от роду. Мухтар не с нами пошёл, а увязался за Мушкой.

«Жопонюх несчастный!», дразнит его Игорь.

Но Мухтар выглядит счастливым, бежит за рыжей подругой по краю шоссе, хвост трубой, уши торчком, проявляя неподдельный интерес. Вот мимо нас прогрохотал самосвал, поднял пылищу, на пару секунд видимость стала равной нулю. Мы свернули с шоссе, не стали ждать, пока МАЗ, едущий навстречу самосвалу, окунет нас в очередное облако дорожной пыли.

«Ребзя, не шумим, говорим шепотом, а лучше вообще заглохнуть!», проводит инструктаж Игорь Михеев.

«А чего это ты раскомандовался?», не хочет терять авторитет старший Васька.

«А то, что Панкратыч с Игнатьевского сегодня сторожем! Мне бабка сказала, она график их знает!»

«Ну и что, что Панкратыч?»

«Он молодой, не глухой, как дед Шишкарь, и у него духовое ружьё. Услышит нас, может солью стрельнуть, а может и дробь зарядить, мало не покажется!»

Вот мы уже «зарылись» в гороховом поле, с шоссе нас не видать, шуршим целофановыми пакетами, стручки рвем. Собаки рядом бегают, мышкуют. Вот Мушка яростно копает яму, учуяла грызуна. Я сыплю один стручок в рот, один кладу в пакет. Ещё один – в рот, один – в пакет. Рядом – Женька, он вообще без пакета, только лакомится. Вдруг вдалеке: «Ба-бах!». Как будто кто-то из ружья выстрелил.

«Атас, бежим!», орёт испуганный Васька, и мы поддавшись панике, побросали пакеты с горохом, летим к шоссе, наперегонки. Смотрю, справа от меня кто-то несется. Мухтар? Нет, крупнее! Кабан! Или кабаниха. Меня баба Лена предупреждала, что кабаниха – самая опасная, она детёнышей защищает. «Ба-бах», ещё один выстрел!

Мы вылетели на шоссе, и во весь опор припустились к Заболотному. Впереди Игорь, он самый быстрый. За ним Васька, оступился, потерял драный сандаль, но возвращаться не стал. Третьим – я, и Женька – отстающий. Собаки тоже бежали рядом с нами, поджав хвосты. Вот мы уже у Царькова дома, не можем отдышаться. Все целы.

«Ба, принеси воды!», первым опомнился Васька.

«А может это и не выстрелы вовсе были, может это мелиораторы что-то взрывают на болотах?», предположил умный Игорь.

«Кабана все видели?», спросил я.

Никто, кроме меня, его, оказывается, не видел.

«Брешешь, с перепугу показалось!», решил Васька.

Вышла его бабка-ведьма. С ведром колодезной воды. Васька стал жадно пить, прямо из ведра.

«Будете?», протянул он нам остатки воды, когда напился. Мы отказались. А вдруг, вода заколдована его бабкой?… Или отравлена?… Дома напьёмся…

А на следующее утро всей деревне стало известно, что дед Царёк принёс с горохового поля убитого кабана. Значит, не привиделось мне, и Панкратыч действительно стрелял. У Царька-то нет ружья…

СТОГ ГОРИТ

Решили вчетвером отправиться в Маленький лес, под Панское. Серёга Платонов сказал, что у него есть спички, будем жечь костёр и жарить хлеб на палочках. А ещё Женька украл у Седого начатую пачку сигарет «Прима», давно забытую им в свинарнике. Я стащил у бабы Лены полбуханки чёрного хлеба, спрятав её под майку. Беззубый Серый ничего с собой не взял, он голодранец, просто увязался за нами. Я надеялся в лесу найти хоть пару белых грибов, чтобы баба Лена не так ругала меня за самовольную отлучку. Но с левого краю, где красивый бор и грибные места, всё уже обобрали, даже сыроежек не оставили. А в глубине лес был грязный, изгаженный туристами – вместо грибов тут и там попадались ржавые консервные банки из под килек и шпрот. Мы за 5 минут прошли лес, и вышли в поле, по тропе, ведущей к речке Луже. Там были собраны большие стога жёлтого сена. Каждый стог был ростом с полтора взрослого человека, и в ширину – примерно столько же. Мы дружно повалились в сено. Я забрался на самый верх сухой копны. Третий день погода стояла солнечная, было тепло, даже жарковато. «Вон там будем жечь, где хворост!», решил Платонов.

«Дай хлеба пожрать, не жидись!», ныл Беззубый – мой троюродный брат, за которого мне всегда было стыдно и неловко. Он всю дорогу просил, то у Женьки сигарет – покурить, то у Серёги – спички.

«Пошёл нахрен, бесприщорщина! Ты заколебал!», не выдержал я, и дал ему пенделя, когда Беззубый изловчился и отхватил у меня краюху хлеба.

«Хвороста мало, нужно ещё натаскать!», сказал Женька, и мы принялись за дело. Беззубый нам не помогал, а снова отправился к стогу.

Вдруг – видим – от ближайшей копны сена валит дым. Подбегаем – а это беспризорник спички зажигает и в сено пуляет!

«Ты что, совсем оборзел, Серый?», разъярился на него тёзка Платонов. «Ребзя, он у меня их спиздил из кармана!».

Платонов набросился с кулаками на Серого, тот завизжал, и стал лягаться ногами.

«Надо сено тушить!», заорал я, видя, как быстро разгорается огонь. Воды у нас не было, речка – далеко. Женька отважно снял с себя рубаху, и стал бить ей по очагу огня, я снял с себя футболку, и последовал его примеру. Но, куда там! Стог разгорался всё сильнее. Мы поняли, что тушить одеждой бесполезно, испугались, и сиганули по полю, огибая лес, домой. Задами пробрались на деревню, вышли между моим и шаухинским домом. Обернулись в сторону леса – за лесом, там где стояла копна, поднимался в небо мощный столб дыма. Его чёрное облако ветер относил в сторону Панского. Мы не сразу заметили, что нас уже было трое, Беззубый куда-то исчез. Может, сгорел? Так ему и надо!

«А чего это лес горит, не знаете?!», к нам бежала любопытная Светка Ларькова.

«Нет, не знаем!», отрезал Платонов.

«А чего это вы такие запыхавшиеся?», не унималась она.

«В футбол играли, не ясно?», нашёлся Женька.

«А чего это у вас тогда майки чёрные и дымом пахнут?», не сдавалась девчонка.

«Будешь много знать, скоро состаришься!», использовал я любимую отговорку дяди Эдика. «Сказано, мяч гоняли!».

«Врать, как корова срать!», Светка была самой хитрой и ушлой в Заболотном.

«Тебя ебёт? Попрыгай, отойдет!», не выдержал Платонов.

Пока продолжались пререкания, на деревне стали собираться и другие, всех привлёк дым за лесом.

«Едит твою налево! Небось, сено колхозное горит?», догадался Козьмич.

«Лидка Сысоева, говорять, уже пожарную вызвала!», орала Полинка.

«Главное, чтобы на лес огонь не перекинулся!», авторитетно заявил Славка Мазëнков, единственный трезвенник на селе.

Вдруг вижу – Беззубый на крыльце своём стоит, как ни в чём не бывало, сухари трескает и лыбится. Тут я про хлеб вспомнил – я же бросил его в лесу, когда убегал…

Пожарные не приехали, а стог весь выгорел. На его месте только огромное чёрное пятно осталось. Это нам Игорь сказал уже под вечер, он бегал, проверял. В деревне подумали, что это какие-то туристы окурок бросили. Бабки спорили – из Калуги злоумышленники, или из Москвы?

«Это точно москвичи!», говорила тётя Шура Шаухина. «Там одно отребье расплодилося!»

Хорошо, что догадливая Светка не наябедничала.

Баба Лена долго расспрашивала меня, куда пропал хлеб, я, в конце концов, соврал ей, что скормил его Мухтару.

«Совсем с глузду съехал! Собаке хлеб отдать? А что мы три дня есть будем?»

«Блины напечëшь, или пироги!»

«Умнай больно!»

На следующий день мы, спрятавшись в хранилище газовых баллонов, курили «Приму» Седого. Я сделал затяжку, и закашлялся – какая дрянь едкая! Серёга Платонов деловито смолил свою сигарету, как заправский курильщик.

«А мне?», вбежал в сарай Беззубый.

«По губе и по жопе палкой!», презрительно отвечал Женька.

«Ты – вор, поджигатель и беспризорник!», накинулся я на троюродного брата.

«Пиздуй отсюда, крути педали, пока не дали!», подытожил Платонов.

«Ну, ладно, ладно!», Серый угрожающе ощерился, сплюнул через щëлку в зубах, и ушёл, насвистывая.

Через некоторое время Седой отобрал у Женьки оставшиеся сигареты, дал ему по лбу, да ещё бабе Лене моей наябедничал, что я тоже курил. И старой Платонихе, конечно, на Серёгу. Ясное дело, кто нас заложил!

ДЯДЯ ЮРА

Моя тётя Оля, как и тётя Аня, была старшей сестрой папы, дочкой бабы Лены. У неё не было детей, и она редко посещала Заболотное. А когда мне было шесть лет, тётя Оля в один прекрасный день приехала в деревню со своим мужем – дядей Юрой. Я его уже видел один раз в Москве, и он мне сильно не понравился. Старый, злой, пузатый, небритый. Говорил он еле-еле, как Брежнев по телевизору. В день их приезда баба Лена велела мне встретить «молодожёнов». Подходит автобус, смотрю, тётя Оля выходит с двумя тяжёлыми сумками, набитыми продуктами, а за спиной у неё ещё и огромный рюкзак. Следом выходит дядя Юра – с газетой, свернутой в рулончик.

«Тёть Оль, дай помогу!», предложил я.

Тётя Оля молчала.

«Да я уже вёдра с водой бабе Лене из колодца таскаю! По 10 литров каждое!»

«Ну и дурак! Инвалидом на всю жизнь станешь!», медленно, будто пережёвывая слова, сказал дядя Юра.

Я как-то ещё в Москве, гостя у бабы Лены в квартире, убежал от них. Тётя Оля и дядя Юра приехали и пошли по магазинам, взяв меня с собой. Мне надоело их ждать – они уже третий час стояли в очереди за консервированным горошком. К тому же собиралась гроза.

«А ты что вернулся?», спросила баба Лена, не сильно удивившись.

«Скучно с ними, я рисовать хочу!», и сел за свой блокнот, калякать что-то простым карандашом.

Через час вернулись тётя Оля и дядя Юра.

«Вот ты где, негодяй!», жевал свои слова пузатый старик.

«Я не негодяй! Я просто ушёл от грозы, ведь туча шла с молнией!»

Тётя Оля молчала.

«Его надо в колонию сдать!», негодовал дядя Юра.

«Ну уж прямо в колонию, разбежалси!», вступилась тогда за меня баба Лена. «Сваво заведи и сдавай куда хошь!».

У дяди Юры был уже взрослый сын «от первого брака», как мне рассказала баба Лена. Наверное, бракованный…

Приехав в Заболотное, дядя Юра сразу стал хозяйничать. Выбросил на помойку мою любимую старую игрушку – большой грузовик, куда я помещал множество зверушек, солдатиков, весёлых человечков, и катал их по деревне на верёвочке. Снял с перекладины мои качели, швырнул их у порожка, чуть меня ими не зашиб, поставил на это место табуретку для себя, и сел пить водку. Пил он её прямо из горла, выставив на солнце своё толстое пузо в серой майке. Даже Седой при нас никогда не пил – уходил к дружкам.

«Фу, Юра, как тебе не совестно!», не выдержала баба Лена. «Тут же дитё рядом!».

«А что я его, угощать собираюсь что ли?», жевал слова противный Юра.

«А ну, иди, гуляй отсюда!», это он уже мне – с явным раздражением.

Тётя Оля молчала.

«Что за урод к нам приехал?», жаловался я потом бабе Лене.

«Любовь зла, полюбишь и козла!», отвечала она.

Я сразу представил, как тётя Оля ведёт за рога к нам в дом козла.

Вечером на нашей лавочке собрались девчонки – играть в «Колечко, колечко, выйди на крылечко». Я – с ними. Только мы выбрали первого ведущего, как в окно выглянула перекошенная, вся в складках, пьяная морда дяди Юры: «А ну, молодёжь, дуйте отсюда быстро, ищите себе другое место для игр!»

«Илюханция, кто это?», удивилась Светка Ларькова, скорчив брезгливую гримасу.

«Это твой родич? Почему он такой злой? Баба Лена нас никогда не прогоняла!», заметила Оля Михеева.

«На бульдога похож!», заливалась от смеха Аня Соларёва.

Этого я выдержать не мог. Аня мне очень нравится, я хочу на ней жениться, когда вырасту. У неё большие голубые глаза и светлые кудряшки. А теперь она будет думать, что я – родственник бульдога. Жгучий стыд охватил меня. Как будто я описался перед девчонками в штаны.

«Да не знаю я, кто он! Чужой какой-то! Я первый раз его вижу!», оправдывался я…

Баба Лена в то лето сказала тёте Оле: «Чтобы Юры тваво здеся больше не было!». Тётя Оля промолчала – не стала перечить суровой матери – помнила с детства, что та может и чугунным утюгом в голову запустить – за ней не заржавеет.

Триумфальное возвращение дяди Юры в Заболотное состоялось только в год смерти бабы Лены.

РЫБАЛКА

Папа привёз в деревню две небольших бамбуковых удочки и разные причиндалы к ним. Мы сели на лавочку возле дома, и стали готовиться к рыбалке. Привязали леску, затем, надели поплавок, зафиксировали свинцовые грузила, нацепили крючки.

«А червей пойдём копать?»

«Нет, дета, будем ловить на хлеб!»

«Разве рыбы едят хлеб?»

«Ещё как!»

Папа показал заранее приготовленную горбушку белого хлеба.

Увидев нас в окно, Женька тоже решил присоединиться – вышел к нам со своей длинной непородистой удочкой, которую дал ему Седой. В пакете у Женьки копошились грязные длинные червяки.

Папа пошутил:

«Наш Женька совсем, как живой

Умеет кивать головой

Скажи ему: «Здравствуй, приятель мордастый!»

А он и кивнëт головой!»

Женька застенчиво лыбился в ответ.

«Вот же – у Женьки черви!», говорил я.

«Ну и хорошо! Что поймает на них – всё ему достанется!», отвечал папа.

Наконец, мы двинулись по направлению к речке Луже. Навстречу шёл дядя Эдик с корзинкой. В корзинке были несколько сыроежек, пара лисичек и небольшой подберезовик.

«Не густо, Эдик!», заметил папа.

«На жарëшку хватит!», защищал свою добычу дядя Эдик. «А вот рыбы в реке уже давно нет! Её браконьеры всю переглушили! Так что, напрасно идёте!»

С нами пошёл не только Женька, но ещё и двухлетний пёс Мухтар. Его хозяйка, жадная Полинка летом его не кормила, он ошивался и подъедался у дачников. Но вчера я приманил его сырокопчёной колбаской, и Мухтар, отведав невиданный в своей собачьей жизни деликатес, впервые провёл сутки возле нашей терраски. Днём он бешено молотил от счастья хвостом по земле, ночью – охранял нас, заливисто лая и мешая спать.

Как только мы вышли в поле, юный Мухтар сразу принялся охотиться на мышей. Вечерело, солнце медленно, словно нехотя, заваливалось за деревню Подольнево, окрашивая лес напротив в розовый цвет. Ещё шумели в кустах трясогузки, трещали в траве кузнечики, низко над землёй летали ласточки. Мухтар убежал далеко, увлёкся, преследуя добычу. Мы видели только чёрное бегущее пятнышко с хвостиком. А над пятнышком парил орёл!

«Пап, смотри!»

«О! Мухтар думает, что он охотится, а на самом деле, охотятся на него!», засмеялся отец.

Орёл действительно медленно снижался. Я вспомнил историю, которую мне уже раз десять рассказывал Козьмич – про зайца, чуть не ставшего жертвой орла. Заяц тот не стал ждать, пока хищник вцепится ему в спину когтями, он распластался лапами вверх и сам разодрал нападавшей птице пузо. Интересно, а Мухтар так сможет? Но нет, Мухтар оказался не таким находчивым. Он, скуля и повизгивая от страха, нёсся к нам, поджав хвост.

«Трус несчастный!», стыдил его папа. Мухтар в качестве извинения за отсутствие отваги нашёл дохлую плоскую мышь, раза два раздавленную комбайном, взял её в зубы и опустил перед нами.

«Даже наш кот Тарзан такую есть не станет», брезгливо заметил Женька. А Мухтар, напуганный орлом и посрамлённый папой, стыдливо брёл теперь рядом, путаясь в наших ногах.

Наконец мы пришли на узкую и неглубокую, заросшую ряской, речку Лужу, нашли место для ловли недалеко от песчаного обрыва, где вили свои гнёзда ласточки. Женька ловко наколол своего извивающегося дождевого червяка на крючок. Мы с папой поплевали на хлебный мякиш, скатали шарики, и тоже прикрепили их к крючкам. Закинули удочки. Женькина леска зацепилась за ветви прибрежной ракиту, и ему пришлось всё распутывать, стоя по колено в воде, и забрасывать несчастного червяка снова.

Наша белая наживка хорошо была видна в воде, можно даже и не смотреть на поплавки. Женькин червяк виден не был. Его поплавок тихо покачивался над водной гладью.

«А какая рыба тут водится? Окунь?», спросил я у папы.

«Окунь хитрая донная рыба, он не будет клевать наш хлеб. Скорее всего мы поймаем плотву»

«Или верховку!», добавил Женька. «Вчерась Мишка Ларьков штук десять верховок принёс!»

Прошло минут пять, всё было без изменений. Многие знают, что залог успеха рыбака – терпение и тишина. С терпением у меня было сложно, очень хотелось побыстрее поймать свою первую рыбку, а тишину вдруг нарушил Мухтар. Он пытался сверху, над песчаным обрывом, залезть в ласточкины гнёзда, но не удержался и кубарем полетел вниз. Бултых! Мухтар шлёпнулся в речку, тут же выскочив из неё, как ошпаренный.

«Он теперь нам ласточку решил поймать после мыши!», подумал я и беззвучно рассмеялся. Женька тоже хихикал – уж очень смешно неказистый пёс скатился кувырком в воду – почти как каскадёр!

«Мухтар! А ну, иди в поле, к орлам, если не можешь вести себя тихо!», с напускной строгостью шикнул на собаку папа. Мокрый Мухтар отряхнулся, чихнул, и послушно сел возле отца, повиливая хвостом. Нашёл себе хозяина. А ведь колбасой угощал его я!

Рыба всё не клевала. Прошло полчаса, монотонно квакали лягушки, летали парами радужные стрекозы, на водной глади резвились водомерки, а наша наживка всё так же белела под водой, никем не тронутая. Всё чаще возле уха пищали комары, жужжали оводы, липли слепни, один больно укусил меня в щёку. Я его прихлопнул.

«Ну что такое!», закапризничал я, растирая место укуса. «Где вся рыба?!»

«Скоро будет, потерпи ещё немного!», успокаивал папа.

Женька вытащил свою самодельную удочку. Его червяк уже не извивался, закоченел и как будто уменьшился в размерах.

«Может щурёнок обклевал?», задумчиво предположил мой друг. Он выбросил мёртвого червяка, нагнулся и наколол на крючок новую наживку – только что убитого мною слепня. «Небось это соржёт!»

Вверху у обрыва послышались ребячьи голоса. Они становились всё громче. Наверное, парни из соседней деревни идут купаться на пляж. Ну и пусть кричат, всё равно рыбы нет! Прав был противный дядя Эдик, браконьеры всё выловили!

«Эй, рыбаки? Ничего не наловили! Пусто у вас!», показался наверху Беззубый Серый. Рядом с ним стоял его старший брат Алёшка.

«Мухтар! А ну домой! Ты чего с чужими ходишь? Накажу!», грозно закричал старший.

Мухтар не обращал на внуков Полинки, своих номинальных «хозяев», никакого внимания. Он лежал на песке, спиной к братьям, и смотрел на реку.

«А ну катитесь отсюда, шантрапа! Чешите, куда шли!», с раздражением в голосе зашептал отец. Он не любил своих беспризорных и вороватых племянников. И Полинку он не любил – считал, что она его дядю Федю со свету раньше времени сжила. Братья не уходили, напротив, стали швырять в реку камни. Один просвистел довольно близко от меня. Отец отложил удочку и стал резво подниматься по обрыву вверх. И вот тогда уже Серый с Лёхой побежали. Но, они не знали, что папа занимался в юности лёгкой атлетикой. Он их быстро догнал, схватил двумя руками каждого за шиворот, и оба говнюка, к моей и Женькиной радости, схлопотали по ушам.

«Прости, дядь, мы больше не будем!», заныли троюродные Ковалёвы.

Когда папа спустился вниз и взял удочку, братья, отбежав подальше, стали крыть его матом.

Но отец не обращал уже на дурных родственников никакого внимания, потому что у него дёрнулся поплавок, и в следующее мгновение он вытянул трепыхающуюся на крючке серебряную рыбку. Снял, бросил её в специальную плетёную корзину с крышкой. Рыбка продолжала там подпрыгивать, судорожно глотая воздух.

«Ух ты, плотва?», радостно воскликнул я.

«Скорее краснопёрка. У тебя клюёт!»

Я резко повернул голову и заметил, что мой поплавок полностью ушёл под воду.

«Тяни, но не резко!», шепнул отец.

Я почувствовал, как удило прогнулось под тяжестью, леска натянулась до предела, и из воды вынырнула рыбёшка – гораздо крупнее папиной!

Вот она уже почти у меня в руках, и вдруг – срывается и падает в заросли осоки рядом с берегом. Я бросил удочку – и за ней. Пальцы изрезал, но схватил её! Руки порезаны в кровь, все в рыбьей чешуе, но добыча поймана и скачет в корзинке вместе со своей подругой. Через минуту к ним добавилась третья – снова папина. Потом ещё две его рыбки. Потом – опять моя! Женька со своим несчастным слепнем на крючке только рот успевал открывать. У него так никто и не клюнул.

Через час мы с отцом наловили на двоих пятнадцать приличных краснопёрок и верховок. И ещё несколько сорвалось в воду. Солнце окрашивало в золото ели-великаны, их фигуры удивлённо провожали нас домой. Мухтар гордо вышагивал впереди, хвост трубой, будто бы улов – целиком и полностью его заслуга. Вторым шёл папа, с удочками. Следом – я, с корзинкой, полной уснувших рыб. И позади всех Женька – с пакетиком. Я сжалился, и отдал ему двух самых мелких верховок.

«Можешь даже сказать дома, что сам поймал!», великодушно советовал я другу.

Когда мы вошли на деревню с уловом, уже почти стемнело. Ну, где ты, дядя Эдик? Сейчас увидишь! Я ворвался с корзинкой на терраску, а там, за столом, кроме тёти Люси и дяди Эдика, сидели братцы-оборванцы – Серый и Лёха. Физиономии у них были измазаны черничным вареньем и сгущёнкой, голодные беспризорники, один за другим, поглощали блины.

«Садись с нами, Илюшон!», приглашала тётя Люся. «Сколько блинков тебе положить?»

«Спасибо, но мы рыбу сегодня будем есть!», торжественно произнёс я, приподняв наш с папой улов, чтобы все видели. Повисла пауза. У Беззубого изо рта вывалился кусок блина.

«А говорите, ничего не поймаем! Браконьеры-браконьеры! Сами вы браконьеры!»

Мы жарили рыбу на шкворчащей сковороде. Бывшие обитатели речки Лужи, стремительно меняя цвет с серебристо-красного на коричневый, смотрели на нас в последний раз своими круглыми мёртвыми глазами. Баба Лена улыбалась железным ртом: «Вот это труженики!». А мама потом сказала, что вкуснее рыбы в своей жизни она не ела. «Свежая, не то, что мороженая из магазина!»

Поужинав, я пошёл к Женьке. И мы скормили сырыми двух оставшихся рыбок его коту. Тот набросился на нежданную снедь, и стрескал всё почти мгновенно, урча от удовольствия. Облизнулся и убежал.

«Мой самый умный, самый ловкий Женечка!», гладила сына по голове проводница тётя Нина. Это он наврал матери, что сам рыб поймал. На слепня!