Текст книги "Две жизни лейтенанта Деливрона"

Харбин, 1913–1914 годы

Поезд из Пекина с громким лязганьем подкатился к перрону Харбинского вокзала. Паровоз зашипел последними парами, окутывая перрон белым облаком. В международном спальном вагоне «чистая публика», а к ней относили пассажиров из числа русских, японцев и прочих иностранцев, как по команде засуетилась, забегала, зашумела. Русские в голос поносили «теперешние» порядки на железной дороге, из-за которых поезд опоздал, чуть ли не на сутки – в пути несколько раз стояли по три, а то и по четыре часа без какого-либо объяснения. Правда, самые любознательные все же выпытали у железнодорожников причины задержек, и сообщили остальным, что стояли в связи с ремонтом пути.

Лишь только состав замер, харбинские носильщики-китайцы или кули, как их здесь звали, протискиваясь между пассажирами по коридору вагона и по всем купе, без спроса прихватывали тяжелые чемоданы, баулы, саквояжи и убегали с багажом на перрон. Кто не сталкивался с таким явлением прежде, очень волновался за сохранность вещей, и нередко с криком выбегал вслед за расторопным носильщиком. Но с вещами ничего худого не случалось: кули, выигравшие возможность заработать в соревновании на скорость, терпеливо ждали у вагонов хозяев багажа и указаний, куда нести вещи. Воровства на вокзалах в Китае не было.

Андрею Деливрону носильщик не понадобился: в руке он нес только видавший виды походный саквояж. На перроне захотелось остановиться и присмотреться к новому месту. Возле здания вокзала, на крышах железнодорожных построек и всюду между ними лежал посыпанный угольной пылью снег. Ощущался изрядный морозец. Стоял январь 1913 года с присущей зимнему месяцу погодой, от которой Андрей за десять лет скитаний по южным краям совершенно отвык. Его никто не торопил, и он никуда не торопился. К тому же в Харбине никто и не ждал…

На привокзальной площади зазывали пассажиров русские извозчики на пролетках, дрожках, тарантасах, но Андрей привычно, как бывало в Японии, хотя здесь по-русски, окликнул рикшу и велел везти в недорогую гостиницу. Невысокому коренастому китайцу два раза объяснять не потребовалось, и вскоре за площадью на переезде железной дороги колеса повозки запрыгали по рельсам, а пятки возницы быстро замелькали по улице, которая называлась Китайская. Судя потому, что рикша миновал два шикарных отеля и остановился в заулке у входа в простенький двухэтажный дом с вывеской «Гостиница речников пароходства КВЖД», он выполнил то, что от него требовалось, и ждал обещанной платы. Деливрон расплатился несколькими монетами и вошел в гостиницу. Ему достался скромный номер на верхнем этаже с окнами в тихий двор.

Видеть кого-либо и разговаривать не хотелось: сказывалась усталость от дальней дороги, на протяжении которой на палубах парохода и в купе поездов некуда было деться от докучавших попутчиков. Причем первые две недели пути морем сквозь зимние штормы из Сан-Франциско до Шанхая дались легче, чем четверо суток по железной дороге от Шанхая до Харбина с короткой остановкой в Пекине. Скученность железнодорожного люда удручала даже в вагоне люкс, а от того, что происходило в общих вагонах, с непривычки было легко умом тронуться. Деливрон заглянул туда из любопытства, когда выехал из Шанхая, и поразился обилию втиснувшихся в чрево вагона людей, спавших, жевавших, мусоривших и нещадно куривших так, что табачный дым висел плотной завесой от потолка до пола. Удручающая картина стояла перед глазами всю оставшуюся дорогу.

Теперь в просторном гостиничном номере он наконец остался в один. Китаец-бой накрыл стол: принес самовар, баранок к чаю, фаянсовую миску с московской солянкой, ржаной хлеб, графин водки и тарелки с квашеной капустой, солеными огурцами, говяжьим языком с хреном, а потом спиной проскользнул в дверь и, кланяясь, исчез. Голос Андрея в тишине прозвучал решительно:

– Теперь пора и накатить по-флотски!

И накатил: налил всклень стограммовую стопку из толстого стекла, выпил залпом, выдохнул и принялся за закуски. Он сытно поел и вкусно закусил. Через некоторое время пришло состояние расслабленности. Деливрон курил не часто, но сейчас захотелось, и он достал прямую трубку и коробку с вирджинским табаком. В номере ему было лучше, чем в ресторане, где пришлось бы общаться с соседями. У себя никто не мешал ему предаться воспоминаниям. Первым делом он с улыбкой вспомнил свое появление в Америке.

Тогда пароход пришел из Йокогамы в Сиэтл, но капитан предложил не списываться на берег, а остаться на борту, ибо следующий рейс предстоял на Сан-Франциско, откуда до Шанхая, куда он хотел попасть, было легче добраться.

Таким образом, Деливрон весной 1906 года оказался в американском городе Сан-Франциско. Полная свобода в незнакомой стране, в чужом городе основательно расслабила железный характер русского моряка. В первый же вечер, оценив финансовые возможности, он без колебаний направился в портовую таверну, где в каждом посетителе жизнь бурлила, как в последний день на свободе. Андрей сел у стойки бара и раз за разом требовал новую порцию виски, пока сознание не покинуло его.

Утром он в синяках и потеках крови проснулся в постели некоей грудастой девицы лет тридцати.

– Ты кто? – воззрился Деливрон на сонную спутницу.

– Шейла я, что ты не помнишь? – с ирландским акцентом ответила вопросом на вопрос барышня.

Андрей, морщась от головной боли, заставил себя вспомнить двух сидевших в баре проституток, одна из них была мулатка, а другая вот эта – рыжая.

– Почему я у тебя? – с трудом удалось задать вопрос.

– Я тебя привела. Где же тебе быть, морячок? Без жилья и без денег к тому же? Это – Америка, здесь не любят бездомных и нищих…

– У меня были деньги, – пытался восстановить в памяти события вчерашнего вечера.

– Были, точно. Но их забрал наш коп, Джексон его фамилия, который сказал, что отдаст их, когда ты расплатишься за погром в таверне.

– Что я там разгромил?

– Сломал стойку бара и пару стульев. Ты хорошо приложил наших придурков – Джо и Патрика, которые пытались намять тебе бока.

В памяти Андрея с трудом всплыл вечерний конфликт, в ходе которого ему пришлось отбиваться от двух местных верзил-негров. Они нахально требовали, чтобы моряк угостил их виски, а когда Андрей отказал, полезли в драку.

– Да, морячок, умеешь ногами махать. Однажды к нам залетал один такой способный из Японии, показывал японские боевые искусства. Ты тоже оттуда?

– А ты что, из полиции? Не твоего ума дело, откуда я.

Шейла, обидевшись, отвернулась. На ее спине пониже лопаток красовался татуированный рисунок летящей бабочки.

– Бабочку на спине тебе тот способный из Японии выколол? – для поддержки разговора поинтересовался Андрей.

– Не твоего ума дело, кто выколол! – в такт ему гордо произнесла девица и дернула плечом.

Андрей рассмеялся.

В тот же день удалось восстановить статус-кво: встретиться с полисменом Джексоном, вернуть свои деньги, оплатить владельцу таверны ущерб от драки, помириться с его завсегдатаями. Деливрон понимал, что после трагедии, произошедшей в Японии, в Америке у него случился нервный срыв, выброс энергии. Так душе легче, она постепенно становится на место. Но вообще-то надо собраться и обдумать, как жить дальше. Временно он решил пожить у Шейлы, которая не возражала. Она оказалась доброй девушкой, изрядно побитой жизнью. Получив небольшую плату от постояльца, жрица любви побожилась, что не приведет никого домой, и, расщедрившись, обещала по утрам варить кофе. Незамысловато, но на первых порах жить можно, решил Андрей, пересчитав остаток денег.

Все последующие годы, проведенные в Америке, были посвящены лишь одному – добыванию средств на существование.

Обретаясь у Шейлы, он нашел работу в порту, сначала грузчиком, потом матросом на буксире. Заработка хватало только на повседневную жизнь, о накоплениях оставалось только мечтать.

Положение в одночасье изменилось, когда он встретил на улице старого знакомого по Японии профессора-филолога Юкио Касая из Токийского университета. При встрече тот цепко ухватил Деливрона за руку и не отпускал до конца разговора, будто боялся, что собеседник внезапно исчезнет.

– Какая удача, что я вас здесь встретил! – с волнением сначала по-английски, потом перейдя на японский, торопливо говорил профессор. – Надеюсь, вы меня и на этот раз выручите, как тогда в Токио.

– Да, что такое у вас случилось, почему вам срочно требуется помощь?

– Вы, конечно, помните, господин Деливрон, что в Токио я обратился к вам с предложением стать преподавателем русского языка. Вы согласились и очень выручили наших преподавателей, которые не справлялись с нагрузкой из-за большого количества японцев, желающих учить русский. Полгода назад я приехал в Америку преподавать японский язык. Сейчас ситуация, подобная той, в Японии, сложилась в Калифорнийском университете: студенты и преподаватели хотят учить японский язык. Объясню почему. Миссия университета в Сан-Франциско, основанного почти полвека назад, посвящена сохранению жизни и улучшению здоровья. Многих американцев в настоящее время интересует традиционная японская медицина и успехи нашей страны в поддержании долголетия человека. Выписывают из Японии научные материалы, пытаются разбираться в них, но японским здесь владеют немногие. Поэтому поток желающих выучить наш язык растет. Из Японии хороших преподавателей вызвать сложно, чаще приезжают разные авантюристы. А вы – уважаемый человек, наш университетский преподаватель, к тому же прекрасно владеете японским языком. Прошу вас, примите мое предложение, в заработке обижены не будете – здесь платят хорошо.

Без особых колебаний Андрей согласился и переехал жить в студенческий кампус университета. Шейле подарил серебряный браслет, девица приняла подарок без слов, но на прощание заметила, что русские – отличные парни.

Жизнь в Америке превратила его в бездушный механизм, настроенный на единственную функцию: «мэйк мани», делать деньги. Андрей отдавал отчет себе в том, что это именно так. Он стал безразличным и равнодушным. Перестала сниться даже любимая девушка Коико из недавнего японского прошлого.

Порой ему очень хотелось бросить все и уехать в Россию. Но вернуться на родину с пустыми карманами не позволяло самолюбие. К тому же Андрею не хотелось вновь вспоминать о том, что уволили его с военной службы просто так, ни с того ни с сего. Избавились, словно от балласта, хотя он находился в Японии со специальным заданием Морского главного штаба. Хотелось доказать чинушам из Петербурга, что Андрей Андреевич Деливрон, лейтенант флота, не пропадет в тяжкие дни, переживет их и выйдет победителем в жизни.

Он начал собираться в путь до Петербурга только в конце 1912 года, проведя в Америке долгие шесть лет. Если бы его спросили, почему он решил вернуться на родину именно в это время, а не раньше или позже, вряд ли бы у него нашелся ответ. Просто что-то кольнуло в сердце, и боль отозвалась мыслью: пора ехать.

Маршрут домой у Андрея в голове был проложен давно, оставалось лишь наметить дату и купить билет. Из Сан-Франциско до Шанхая, из Шанхая через Пекин до Харбина, а дальше по КВЖД в Россию до Петербурга.

И вот после многодневных странствий он объявился в Харбине, но почему-то при раздумьях о дальнейшей поездке в Москву или Петербург в душу закралась необъяснимая робость. Хотелось оттянуть момент возвращения в прекрасные, но порядком забытые родные края. В голове родилась спасительная мысль: надо немного пожить в Харбине. Ведь это – русский город, а все же – не Россия. Здесь можно в мыслях подготовиться к встрече с той огромной страной, что раскинулась к северу, за Амуром…

В 1913 году русский Харбин находился на пике своего развития. Это был город в Северо-Восточном Китае, но отнюдь не китайский город. Горожан тогда насчитывалось почти семьдесят тысяч человек. Столица Китайско-Восточной железной дороги на берегу полноводного притока Амура Сунгари изначально строилась русскими и фактически стала их колонией для строительства, ремонта и управления дорогой.

Русские строители, проложившие 2373 версты железной дороги, возвели вдоль нее множество станций и поселков и основали будущий город на месте крохотной маньчжурской деревни, терявшейся среди лесов, где пошаливали китайские разбойники – хунхузы. Первоначально Харбин задумывался как временное пристанище для тех, кто строил и охранял железную дорогу. Но с годами город у перекрестка дорог стал притягивать купцов, промышленников, ремесленников и мелких торговцев, священников разных конфессий. Его строили по проекту из Петербурга, а освященный лес для первых православных церквей привезли с Севера – из Вологды.

В одной из газетных статей того времени была дана очень точная зарисовка города: «По своей идее, по своему географическому положению Харбин задуман превосходно. Немного найдется таких искусственно созданных городов, которые в 5–8 лет своего существования успели бы вырасти из никому не известной деревушки в огромный город и зажить собственною широкою торговою жизнью. Правда, Харбин был озолочен сперва постройкой железной дороги, а затем пребыванием в Маньчжурии миллионной русской армии. Какова бы ни была дальнейшая судьба Маньчжурии, Харбин навсегда останется важным торговым и административным центром благодаря своему блестящему положению на перекрестке различных водных, сухих, железных и торговых дорог».

Ближе всего к реке Сунгари, возле которой начинались городские улицы, обосновался район Пристань. Именно здесь на заболоченные речные берега высадились «первопостроечники». Уже через несколько лет то место, где швартовались первые русские пароходы «Благовещенск» и «Святой Иннокентий», нельзя было узнать: так оно обустроилось. В Харбине все получалось расторопно: открывались заводы и фабрики, появлялись банки и представительства фирм со всего мира. Это был русский город, в котором со временем появились привычные для больших российских городов рестораны, кафешантаны, театральные труппы. Китайцы в сторонке создавали для себя город Фуцзядянь, ставший позднее одним из районов Харбина.

Главной улицей в районе Пристань, а позднее и во всем городе, стала Китайская улица, которая брала начало у набережной и связывала северную и южную части района. Протяженность Китайской была невелика – менее полутора километров, но с первых лет на ней расцветала городская жизнь. Строились двух-трех-этажные богатые особняки в стиле русского модерна, в которые вселялись банки и конторы торговых домов, рядом возводились поражавшие столичным шиком дорогие гостиницы, рестораны и магазины с большими витринами. Эта улица никогда не пустовала, многолюдная толпа двигалась в обоих направлениях.

И Деливрон вышел на Китайскую, когда начал знакомство с городом. Спросил у прохожих, где находится школа, и услышал в ответ: «Так на Школьной улице!» Любопытства ради поинтересовался, где найти больницу, и получил ожидаемое – на Больничной улице. А Полицейская улица получила название в честь первого городского полицейского участка. Расспрашивать, куда ведет Кладбищенская улица, как-то не хотелось…

Прогуливаясь, Андрей прошел до площади перед вокзалом и очутился в начале Вокзального проспекта. Потом зашел в Свято-Никольский собор, усердно помолился, чего давненько не делал, вышел и зашагал по Большому проспекту.

Постоял возле Управления КВЖД, решил без подготовки попытать счастье и, чем черт не шутит, получить работу. В одном из кабинетов учебного отдела, куда его от входа направил вахтер, за просторным столом обнаружился типичный российский чиновник, в вицмундире, лысый, с седоватыми усами и бородкой, как у тысяч его соплеменников в больших и малых городах империи. Не отрывая глаз от какой-то бумаги, что-то записывая карандашом в другой бумаге, он подробно расспрашивал посетителя, на которого ни разу не взглянул:

– Как говорите-с, из самой Америки в нашу сторонку пожаловали? Интересно-с! А сами, стало быть, российский подданный, как и мы, сирые? Интересно-с! Из Америки нашего брата, русского скитальца, я здесь покуда никого не встречал. Стало быть, желаете получить вакансию учителя? А что вы в Америке преподавали? Японский язык? Нуте-с, нуте-с! Так вы, поди, и в Японии побывали? Точно? Но в Харбине пока японским никто не интересуется. А вот класс, где надо преподавать английский язык, господа банкиры, отцы города, так сказать, велели открыть. Открыли-с, не извольте сомневаться! Старшеклассники уже две учебных четверти «аглицкую мову» штудируют. Там учитель имеется, но и вас возьмем. На подхвате пока будете: переэкзаменовки, репетиторство и тому подобное. Навроде приват-доцента.

Со следующего дня Деливрон начал преподавать английский язык в Коммерческих училищах, мужском и женском, строгие двухэтажные здания которых украшали Большой проспект.

Ходил на работу из гостиницы пешком, весь день проводил в подготовке к занятиям и на занятиях с учениками, к себе возвращался поздно. Свободного времени на первых порах почти не оставалось, но это не печалило – занимать себя чем-то для души не получалось, а просиживать вечера в ресторанах не хотелось.

Занятия репетиторством с учениками привели к необходимости знакомиться с их родителями – состоявшимися харбинцами. Весьма колоритной особой оказалась деятельная мамаша Вики Селиверстова. Вика, он же Викентий – семнадцатилетний оболтус – ходил в училище только благодаря ее бурной направляющей энергии и деньгам папаши, который занимал не последнее место в иерархии дорожного начальства. Деливрона попросили подтянуть парня по иностранному языку, он не отказался, хотя сам Вика не горел желанием проводить вечера за учебниками. Английский язык его не интересовал, впрочем, так же как русский, математика, физика и прочие учебные предметы. Андрей нашел нестандартный ход для того, чтобы убедить подопечного учить иностранные слова и грамматику: он разложил на столе кипу американских газет с комиксами, и через полчаса Вика хохотал, увлеченно разбирая картинку за картинкой с приключениями сыщика Ната Пинкертона. Ему захотелось прочесть подписи к картинкам, и он впервые взялся за англо-русский словарь.

Родители Викентия были вне себя от радости, когда сын вдруг сказал им несколько слов по-английски, положительно сдал переэкзаменовку и принес из училища первые хорошие отметки. Мадам Селиверстова в обществе дам своего круга превозносила педагогические способности Андрея до небес. А его самого взялась опекать в вопросе организации досуга. Ежедневно бывая в училищах по ведомым лишь ей делам, сообщала, когда на набережной состоится очередной концерт духового оркестра городской пожарной охраны, где соберется много слушателей, когда в соборе будет петь епархиальный певчий хор, в котором изумительный подбор мужских голосов. Чаще всего она информировала о культурных событиях, готовящихся в большом зале Железнодорожного собрания. Деливрон нередко пропускал рекомендуемые мероприятия, ссылаясь на занятость, но все же вынужден был отдавать дань внимания некоторым из них.

На одном из концертных вечеров в Железнодорожном собрании мадам Селиверстова, которая знала в русском Харбине буквально всех, в антракте познакомила Андрея с интересной молодой брюнеткой, игравшей на фортепиано этюды Сен-Санса.

– Андрей Андреевич, хочу представить вас нашей замечательной исполнительнице, Анне Ксаверьевне Адельберг. Мы с Анечкой давно знакомы, и она не против, если я зову ее так по-свойски, – при этом она с некоторой долей покровительства смотрела на исполнительницу, будто сама учила ее музыке и вывела в люди.

Деливрон внутренне усмехнулся своему наблюдению, но принял серьезный вид, по-офицерски сдвинул каблуки и склонил голову в поклоне:

– Андрей Деливрон, лейтенант флота в отставке. В Харбине служу преподавателем Коммерческих училищ.

Анна Ксаверьевна сдержанно кивнула в ответ.

Мадам Селиверстова продолжила:

– Вообще-то Анечка – балерина. Но музицирует изумительно, радует наше общество своей игрой. Приехала в Харбин из Петербурга вместе с мужем-офицером. А вот, кстати, и он подходит, легок на помине.

Через зал к ним направлялся стройный светловолосый офицер в ладно пригнанной форме капитана Отдельного Заамурского округа пограничной стражи. Остановился рядом с женой и поцеловал ей руку, с улыбкой уверенного в себе человека легко поклонился мадам Селиверстовой, как старой знакомой, и с гвардейским шиком, не называя воинского звания, представился Деливрону:

– Барон Адельберг…

– Александр Петрович, – добавила Селиверстова из любви к порядку.

Новый знакомый произвел на моряка приятное впечатление, он улыбнулся в ответ и сообщил о себе. Андрей знал наверняка, что перед ним стоит офицер, служивший прежде в лейб-гвардии. Ему по Петербургу были хорошо знакомы такие же молодые, но успевшие отличиться в службе офицеры. Немало их он встречал в коридорах здания Главного штаба на Дворцовой площади. В том, что Адельберг тоже отличился в службе, сомнений быть не могло: на его груди поблескивал белой эмалью крестик офицерского Георгия – награды немалой!

Адельбергу, в свою очередь, показался интересным приезжий моряк, которого жизнь долго носила по свету и занесла в Маньчжурию. Таковых среди его знакомых в Харбине еще не было. Немудрено, что офицеры подружились с первой встречи.