Текст книги "Война. 1941-1945 (сборник)"

Ледяные слезы

Немецкое радио передает каждый день с фронта описание солдатской жизни. Этим заняты «РК» – «роты пропаганды». Обычно в таких передачах – бодрые монологи образцовых эсэсовцев: «Пришли, увидели, победили». Но вчера в передаче с немецкого фронта послышались правдивые слова, они были посвящены русскому морозу:

«Дует ледяной ветер. Он как бы заодно с нашими врагами. Из глаз невольно текут слезы. Преглупая картина! Мы вытираем глаза и говорим, что мороз нам не страшен. Если башмаки не слишком тесны, мы надеваем по две пары носков и, кроме того, заворачиваем ноги в газету. Но все же ноги коченеют…»

Может быть, в ближайшие дни передачи «РК» сообщат нам о состоянии передних конечностей немцев, их ушей и носов.

За спокойным голосом диктора слышится дрожь: сидят и лязгают зубами победители всего мира с отмороженными лапами, сидят и плачут – плачут не от чувств – какие могут быть чувства у этих зверей? Нет, плачут от мороза. Воистину, «преглупая картина»!

С завистью смотрят немецкие пленные на русские валенки. Они опрашивают: «Что это?..» По-немецки даже нет такого слова. Русский с детства приучен к русским морозам. Русский дом, русская одежда рассчитаны на суровую зиму. А немцам это внове. Они сидят при тридцати градусах в тесных башмаках. Сидят и плачут. Плачут убийцы русских детей, плачут, как девчонки. Не думайте, что в них заговорила совесть. Нет, их растрогал мороз.

Движется северный ветер – он несется, как танковая колонна. Метель слепит людей. Это русская зима идет на захватчиков.

Смейтесь, гороховые шуты! Плачьте, убийцы! Приползли к нам? Получайте!

9 декабря 1941

Вторая война

Передо мной письмо, найденное в штабе немецкого батальона:

«Многоуважаемый господин командир.

В связи с несчастьем, постигшим нашего любимого сына, я вынуждена обратиться к вам с просьбой сообщить мне, как мог мой сын погибнуть смертью героя в Польше, когда война там давно уже закончилась? Ведь он пробыл там девять месяцев, и никогда ничего не случалось.

Я надеюсь, что мой сын похоронен, как подобает, и что его могила не поросла сорной травой.

Прошу возвратить мне вещи моего сына.

С немецким приветом

Фрида Бегль. Регенсбург. Винтервег, 83».

Итак, наивная обитательница Регенсбурга думала, что война в Польше кончилась. Она думала, что теперь в Польше тишь да гладь, божья благодать – немцы вешают поляков и заедают виселицы краковской колбасой. Но вот ее сын неожиданно погиб: его, наверно, подстрелил поляк. И в Регенсбурге из окаменевших глаз горе выжало слезы. Фрида Бегль не плакала, когда немцы убивали десятки тысяч поляков, когда они издевались над польскими женщинами, когда они мучили польских детей. Теперь она плачет. Вместе с ней плачут и другие немки. Плачьте, сударыни, война в Польше не кончилась. Война в Польше начинается – вторая народная война. В польских лесах живут мстители. В польских городах гнев разряжает револьверы.

Война не кончилась и во Франции. За последние дни три немецких офицера на узких улицах старого Парижа ответили своей кровью за позор Компьена. Это не первые и не последние. Каждый день французы выходят на охоту: бьют насильников. Нужно много немецкой крови, чтобы очистить французскую землю. Близок день, когда из рек выплывут пулеметы. Не в розницу – оптом будут бить тогда немцев французы. Вспомнив слова «Марсельезы», они «напоят нечистой кровью борозды земли». Госпожа Мюллер, ваш сын еще пьет шампанское в кабаках Парижа? Готовьте траур, сударыня: скоро вы узнаете, что он погиб «смертью героя». Вы предупреждены, незачем будет беспокоить «многоуважаемого господина командира» – война во Франции не кончилась.

Война не кончилась и в Норвегии. На Лофотенских островах отважные рыбаки в темные зимние ночи истребляют немцев. Недавно в городке Свольере «исчезли» четыре немца. Море выкинуло один труп. Фрау Шурке, ваш первенец еще пьет «аквавиту» в Осло? Запаситесь носовыми платочками и не мечтайте о могиле с цветами. Немцы умеют мучить людей, и люди ненавидят даже мертвых немцев. Их не хоронят, их закапывают. А в Норвегии – рядом море, незачем утруждать руки.

Война не кончилась и в Греции. В Пирее греки взорвали склад с горючим. Погибло восемнадцать немцев. Наверно, в Дрездене немки думали, что достаточно повесить грязную тряпку над Акрополем, и Греция будет усмирена. Нет, Греция воюет. Фрау Шуллер, ваш любимец пьет в Афинах мускат? Не сомневайтесь: немцы его похоронят с почестями. А гречанка, у которой немцы убили детей, плюнет на могилу вашего сына.

Может быть, немки думали, что война кончилась в Югославии? Может быть, узнав, что Белград сожжен, они мечтали: хоть бы моего сына послали в Югославию! Но в Югославии идет великая война. Сербские патриоты уже освободили от насильников четверть страны. Тысячи немцев перебиты отважными партизанами. Фрау Данкеман, вы говорите завистливым соседкам: «Мой не в России. Нет, слава богу, мой в Югославии, а там война давно кончилась». Вы думаете, что он пьет далматинское пиво? А он лежите раскрытым ртом на горном перевале. У него карманы полны – здесь и брюссельское кружево, и сербское сало. Но никто не перешлет вам этих «трофеев». Плачьте, сударыня, вдвойне.

Война не кончилась в захваченных Гитлером странах. Война продолжается. Она кончится только тогда, когда последний насильник упадет, обливаясь кровью. Война от океана до океана. Единый фронт от Бискайского залива до Ледовитого океана, от Азовского моря до Атлантики.

Война не кончилась ни в Минске, ни в Житомире, ни в Пскове. Немцы хотели сражаться на одном фронте. Им приходится сражаться на тысячах фронтов. Каждый дом становится крепостью – рыбацкий дом в Бретани и украинская хата. Каждое дерево скрывает засаду – олива Греции и лапландская ель. Плачьте громче, немки! Вам не увидеть ваших сыновей. Вам не найти дорогих вам могил. Спросите Гитлера, что он сделал с вашими сыновьями. Он раскидал их кости по всему миру. Вы лопочете: «Неужели война еще не кончилась?» Нет, сударыни. Вы начали. Кончим мы.

10 декабря 1941

Свидетели

Вот приказ главнокомандующего германской армией:

«Борьба против антигерманских элементов среди гражданского населения России возлагается на особые отряды безопасности.

Военнослужащим воспрещается присутствовать при выполнении отрядами безопасности необходимых мероприятий, а особенно фотографировать работу отрядов безопасности».

Этот приказ – победа гестапо над немецкими генералами: Гиммлер получает монополию на виселицы, гестаповцы добились привилегии жечь деревни, расстреливать из пулеметов женщин и уничтожать русских детей. «Отряды безопасности» – это эсэсовцы, волки из волков, змеи из змей.

Конечно, и прочие немцы не любят церемониться. Обер-лейтенанты под видом борьбы с государственной изменой насилуют русских девушек. Ефрейторы, говоря, что они очищают страну от коммунистов, очищают крестьянские избы от одеял и подушек. Немецкие солдаты, якобы сражаясь с партизанами, убивают десятилетних детишек. Но все это для гитлеровцев – мелочи. Оптовые убийства, расстрелы десятков тысяч горожан из пулеметов, уничтожение деревень, камеры пыток для арестованных поручаются «отрядам безопасности».

Почему же военнослужащим возбраняется присутствовать при массовых казнях, пытках, при зверских расправах? Может быть, фельдмаршалы щадят чувствительные души ефрейторов? Может быть, нервы фельдфебелей начинают пошаливать? Нет, чужой кровью немца не проймешь. Не смутишь его агонией чужих детей. Почему же главнокомандующий подписал этот приказ? Ответ прост: главный палач, Адольф Гитлер, боится ответственности.

Среди немецких солдат достаточно болтунов. Попадется такой в плен и расскажет: «В Киеве наши здорово поработали – привели женщин на кладбище и расстреляли, а в Ростове наши сожгли детей в подвале – замечательно работали».

Еще опасней фотоаппарат. Немцы любят запечатлевать на пленке свои подвиги. Я видел фотографии с виселицами для сербов, с убитыми гречанками. Видел и фотографии, сделанные у нас: расстрел старого русского крестьянина, голую девушку на площади украинского городка. Имеются, наверно, и фотографии киевских зверств. Фотообъектив – наблюдательная штука, он запечатлевает все – и мучения жертв, и морды палачей.

Гитлер страшится ответственности. Гиммлер поджимает хвост. Эсэсовцы начинают понимать, что не все им резвиться – придется и отчитываться. Они хотят убивать без свидетелей. Они хотят пытать без посторонних. Они боятся улик – долой фотоаппараты!

Наивные уловки! У нас миллионы свидетелей. Не всех они убили. А уцелевшие все видели. Сожженные дома – это тоже свидетели. Женские кофты в немецких штабах – это тоже улики. Мы обойдемся без немецких фотографий. Мы не станем гадать, какой эсэсовец насиловал, а какой проламывал черепа. Мы знаем, что все эсэсовцы – наперсники Гиммлера и профессиональные палачи.

Настанет день, и мы посадим Гитлера на скамью подсудимых. Он ответит за все. Может быть, он скажет: где улики? где свидетели? Тогда встанут из могил замученные. Тогда бросятся на Гитлера матери растерзанных. Тогда заговорят даже камни испепеленных русских городов. Тогда завопит наша земля, оскорбленная немецкими зверствами: «Смерть! Смерть! Смерть!»

13 декабря 1941

Живые тени

Телеграмма из Парижа сообщает:

«Германские оккупационные власти решили снести памятники Вольтеру и Жан-Жаку Руссо. Металл будет использован для нужд военного ведомства».

У немчуры хозяйственный глаз и длинные руки. Кастрюля? Тащи кастрюлю! Дверная ручка? Живо отвинчивай! Памятник? Давай памятник!

Вольтер стоял на набережной Сены. Он глядел на букинистов, на старые, очень старые книги. Он глядел также на веселых парижских детей. Это была замечательная статуя, и это была душа Франции: ее благородная ирония, ее разум, ее любовь к свету. Теперь по набережной Сены бродят тупые ефрейторы. Их раздражала улыбка старого француза – бронзовая, но живая.

Руссо и Вольтер зажгли в сердце Франции любовь к свободе. Их книги были фундаментом величественного здания, именуемого французской революцией. После Руссо стала постыдной несправедливость. После Вольтера стало позорным изуверство. Теперь, когда Францию захватили люди, для которых справедливость – пустой звук, для которых просвещение – враг, нет места в Париже для Руссо и Вольтера. Может быть, на освободившиеся пьедесталы немцы поставят другие статуи – из гипса: вместо Руссо мясник Гиммлер, вместо Вольтера колченогий Геббельс.

Мы знали, что гитлеровцы ненавидят будущее. Они хотят остановить ход истории. Они беспощадно истребляют дерзкую мысль. Они травят изобретателей и поэтов. Они ненавидят и настоящее. Европа жила большой, сложной жизнью. Люди работали, боролись, любили, мечтали. Гитлеровцы обратили Европу в концлагерь, в пустыню, в кладбище. Они ненавидят и прошлое. У них нет предков. На кого они могут сослаться, кого помянуть? Даже инквизиторы отрекутся от Гиммлера. Даже колдуны-алхимики высмеют Геббельса. Только древние германцы, варвары в звериных шкурах, приносившие кровавые жертвы богу Вотану, с удовлетворением посмотрят на зверства тирольского шпика.

Они воюют с памятниками. В Кракове они снесли статую Шопена. В Париже – статуи Вольтера и Руссо. У нас они стреляли в портреты Пушкина. Но тени прошлого живы. Их не расплавить, не застрелить. В городах истерзанной Польши по ночам бродит тень Шопена. В тишине слышатся вечные мелодии, и поляки говорят друг другу: «Жива красота. Жива Польша». По улицам темного Парижа ночью ступает Руссо. Он заходит в печальные дома. Он повторяет старые слова о совести, о счастье. В ставни стучится Вольтер. Старик пришел, чтобы приободрить французов. Он говорит о глупости тиранов, о неизбежной победе разума.

В Москве на Тверском бульваре стоит Александр Сергеевич Пушкин, и зима снова серебрит его юную голову. Защитники Москвы охраняют не только сон живых москвичей. Они охраняют и статую великого поэта. И в напряженной тишине, между двумя атаками, московские переулки обходят крылатые слова:

 
…что в мой жестокий век восславил я свободу…
 

Свобода, тебя не снести!

14 декабря 1941

Близится час

Мы не зря пережили тяжелую осень. Мы не зря узнали горечь отступления. Мы закалились. Мы научились бить немцев. За Ростовом – Тихвин, за Тихвином – Елец, за Сталиногорском – Истра, за Истрой – Калинин.

Не все им кататься в танках, не все пировать. Нашлась управа на проклятую немчуру. Завоеватели Парижа удирают из Ливен. «Герои» Фермопил теряют штаны в Алексине. Затаив дыханье, мир смотрит, как «непобедимая» германская армия откатывается от Москвы.

Это только начало. Мы знаем, что впереди еще много испытаний. Проклятый гитлеряга получил по носу. Но от щелчков такие не дохнут. Гитлеряге придется расшибить голову. Путь наступления – долгий путь: деревня за деревней, дом за домом. Немцы понимают, что их ждет. Они будут отчаянно защищаться. Они, возможно, еще не раз попытаются прорвать наш фронт и перейти в контрнаступление. Они налепили на лоб пластырь и спесиво почесывают зад. Они пишут: «Русские просто заняли пункты, очищенные нами по соображениям высшей стратегии».

Нет, мы не «просто» заняли Ростов и Тихвин. Пришлось предварительно перебить десятки тысяч немцев. Да и немцы не «просто» очищали наши города. Они пробовали удержаться. Их выгнали из Клина. Их выбили из Калинина. «Высшая стратегия»? Объяснение для немецких остолопов. Когда выполняют стратегические операции, не бросают орудий, орудия не окурки, не теряют танков, танки не булавки. Пускай михели и фрицы утешаются «высшей стратегией». Гитлер может выдать фельдмаршалу Рунштедту орден за очищение Ростова. Он может подарить золотую шпагу фельдмаршалу фон Леебу за бегство из Тихвина. Он может осыпать бриллиантами мундир фельдмаршала фон Бока за Клин, за Калинин, за Сталиногорск. Он может сказать, что климат Ростова вреден для немцев, что гитлеровцы, поглядев в бинокль на Москву, нашли ее малопривлекательной, он может сказать, что, когда зимний ветер дует в спину, это приятней, чем когда он дует в лицо. Битый шут еще может хорохориться. Важно начало: наши бьют немцев.

Слушайте, славные защитники Севастополя: немцы умеют удирать. Слушайте, украинцы: скоро черед Харькову. Глядите, бойцы далекого Мурманска: у немцев не только танки, у них есть пятки, и эти пятки красиво сверкают. Дыши свободней, Ленинград: кольцо вокруг тебя разжимается.

У немцев еще сотни дивизий. У немцев еще тысячи и тысячи танков. Немцы еще топчут наши богатейшие области. Они еще жрут и спят в наших чудесных городах. Но что-то треснуло в их проклятой машине. Поглядите – немец уже не тот. Его глаза бегают. Его сердце, трусливое и наглое, беспорядочно бьется. В его тупую квадратную голову закрались первые сомнения. Нелегко его будет добить. Но теперь даже дураки видят, что мы его добьем.

Полгода рыскали бешеные волки по нашей земле, по нашим городам. Близится час облавы.

20 декабря 1941

Руки коротки

Газета «Франкфуртер цайтунг» пишет:

«Хлопчатобумажная фирма “Бремер” объявила об увеличении оперативного капитала до пяти миллионов марок, предназначенных на посевы и закупку хлопка в рамках экономического развития Востока, в том числе на посевы хлопка в Туркестане».

Слов нет, у немецких богачей длинные руки. О чем они мечтают во Франкфурте между двумя английскими бомбежками? О хлопке Туркестана.

А тем временем акционер фирмы «Бремер», он же обер-лейтенант немецкой армии, поспешно удирает из Калинина. «Почему вы дрожите, герр обер-лейтенант?» – спрашивает его неделикатный коллега. Обер-лейтенант отвечает: «Холодно… Пфуй, какой ужасный климат». Врет немец: не только от холода его трясет – от страха.

Мечты о хлопке Туркестана придется оставить. Далеко от Калинина до Ташкента. Ближе от Калинина до Франкфурта. Да и не в одних километрах дело. Шесть месяцев немцы шли на восток. Теперь изменилось направление: они бегут на запад. Не о Туркестане им следует думать – о своей проклятой норе.

Они уже делили шкуру русского медведя. Но здесь-то и приключился конфуз: «Он ахнуть не успел, как на него медведь насел». Они в мечтах уже тащили наш хлопок, они перепродавали друг другу акции Магнитки, они, облизываясь, приценивались к бакинским промыслам. Их разбудили орудия Красной Армии.

Они недавно еще хвастались: «Мы смотрим в бинокль на Москву». Посмотрели. Хватит. Зря они выложили пять миллионов. Денежки пойдут на другое: отстроят Калинин. А господа акционеры фирмы «Бремер» расстанутся со своими сигарами – пошлют голубчиков в Клин: пусть чинят дороги.

21 декабря 1941

Солнцеворот

Это было в солнцеворот. Самая короткая ночь в году прикрыла злодеяние немцев. Мы знаем теперь, как это было – по сотням немецких дневников, по рассказам пленных. Дивизии Гитлера были подготовлены к нападению. Немцы нетерпеливо перебирали ногами: их манила богатая и сытая страна. Сигнальные ракеты прорезали теплую ночь. Раздались первые выстрелы. Немецкие самолеты бомбили наши города. Это было в ночь на воскресенье. Одни мирно спали, другие развлекались в клубах, на вечеринках… Немцы напали исподтишка, прилетели на яркие огни городов, ползли, как гады, в нескошенной траве, переплывая пограничные реки, убивали безоружных жителей.

Это было полгода тому назад. Всего полгода… Нам кажется, что это было сто лет тому назад: на войне день становится годом.

Вспомним – мы были тогда молодыми. Мы многого не понимали. У нас тогда были седые люди с детской душой. Теперь у нас и дети все понимают. Мы выросли на сто лет. Ничто так не возвышает народ, как большое испытание. Нашу верность проверили каленым железом. Нашу гордость испытали танками и бомбами. Мы выкорчевали из сердец беспечность. Мы выжгли малодушие. Легко мы расстались с уютом и покоем. Шли месяцы. Враг продвигался вперед. Жестче становились глаза. Люди молчали. Но молча они думали об одном: мы выстоим!

Все короче становились дни. Вот и новый солнцеворот. Самая длинная ночь в году покрыла снежные просторы. По белому снегу среди черной ночи идут наши бойцы. Они идут вперед. Они преследуют отступающего врага. Мы – выстояли.

Не многие из немецких солдат, перешедшие 22 июня нашу границу, выжили. Шесть месяцев тому назад они весело фыркали: война им казалась забавой. Они восторженно грабили первые белорусские села. Они обсуждали, какое сало лучше – сербское или украинское. Они знали, что они непобедимы. Разве они не побывали в Париже? Разве они не доплыли до Нарвика? Разве они не перешагнули через горы Эпира? Они пришли к нам посвистывая. Где они? В земле.

На их место пришли новые. Пришли старики. Пришли подростки. Пришли калеки. Пригнали испанских каторжников. Пригнали румынский скот. Пригнали марсельских сутенеров. Пригнали босячье всей Европы. Немцы еще стреляют из автоматов. Немцы еще ранят наши города. Немцы еще пускают на нас свои танки. Но это не те немцы. Вода разъедает камень. Наше сопротивление разъело немецкую душу. Где их былая спесь? Они не поют, они дрожат от холода. Они мечтают не о московских ресторанах, но о хате, о крыше, о хлеве. Они суеверно говорят друг другу: «Зима только начинается…» Они замерзали в декабре. Что с ними станет к февралю? В ночь солнцеворота мы с усмешкой им напомним: солнце – на лето, зима – на мороз.

Мы знаем, что враг еще силен. Есть имена, которые жгут наши сердца, они не дают нам спать, они кормят нашу ненависть, они пестуют наш гнев: Киев и Харьков, Курск и Орел, Днепропетровск и Одесса, Минск и Смоленск, Псков и Новгород. Мы помним о городах-мучениках. Мщение, как вино, со временем оно становится крепче. Мы только пригубили чашу. Мы знаем, что миллионы живых немцев еще топчут нашу землю. Ни минуты передышки! Отдыхать мы будем потом. Но в ночь солнцеворота мы спокойно говорим: шесть месяцев для нас не прошли даром, мы научились бить немцев. Мы были народом на стройке. Мы стали народом на войне.

В длинные декабрьские ночи среди сугробов шли немцы. Они шли на запад. Мир увидел необычное зрелище: немцы убегали. Они убегали, теряя танки и орудия. Убегая, они жгли города. Зарево освещало немецкие трупы. В Германии они зажигали костры в честь своих побед. У нас они жгли города в честь своего поражения.

В эфире звучат имена наших побед: Ростова и Ельца, Клина и Калинина. От Америки до Ливии, от Норвегии до Греции об одном говорят люди: немцы отступают. Выше подняли голову французы. Чаще грохочут выстрелы сербских партизан. С восхищением смотрят на Красную Армию наши друзья и союзники. Не зря древние лепили победу с крыльями: она облетает моря. Наши победы – это победы всего человечества. В тяжелые октябрьские дни, когда враг наступал, когда Гитлер готовился к въезду в Москву, мы повторяли одно: «Выстоять!» Победа не упала с неба. Мы ее выстояли. Мы ее оплатили горем и кровью. Мы ее заслужили стойкостью и отвагой. Нас спасла высшая добродетель: верность.

Героев Ростова благодарит Париж. За героев Калинина молятся верующие сербы. Героев Ельца приветствует Нью-Йорк. Героям Клина жмут руки через тысячи верст стойкие люди Лондона. Русский народ принял на себя самый тяжелый удар. Он стал народом-освободителем.

Мы думаем в эту ночь солнцеворота о всех пионерах победы. Мы вспоминаем бойцов, которые вокруг Москвы не дрогнули под натиском танков. Мы вспоминаем прекрасный Ленинград. На его долю выпали горькие испытания. Город, который казался академией, музеем, заводом, стал крепостью. Мы думаем о наших летчиках, о наших моряках. Мы думаем о человеке, который в летнее утро сказал нам суровые и правдивые слова, который в грозный день 7 ноября приподнял нас своим мужеством и своей волей, который провел корабль государства через грозные штормы, мы думаем о нашем главнокомандующем, о Сталине.

Впереди еще много испытаний. Нелегко расстанется Германия со своей безумной мечтой. Нелегко выпустит паук из своей стальной паутины города и страны. Они не уйдут с нашей земли. Их нужно загнать в землю. Их нужно уничтожить. Одного за другим.

22 декабря, солнце – на лето, зима – на мороз. Добавим: война – на победу.

23 декабря 1941