Текст книги "Сумма биомеханики"

Священник приседает рядом и понимает: ей стало легче. Видно, как боль понемногу исчезает… И это действительно так. Словно чья-то рука медленно вынимала раскаленную иглу-шип, что была вдавлена в голову… а через какое-то время невидимый палач совсем отпустил ее. Вот только кровоточащая рана в голове, да и сам шип никуда не исчезли. Его хищное острие продолжало смотреть прямо в ранку, выжидая момента для следующей пытки. Нет сомнений, что она случится, но только позже. Сейчас она свободна. Пленница в черной реке забытья, где боль отступает перед сумраком, где ее место занимает опустошающая темнота, несущая освобождение от страдания. Нет мира – нет боли. Тело же просто продолжает дышать, работать, как механическая машина, у которой еще не скоро закончится завод. Плоть не заставляет чувствовать голод и боль, и душа впервые за долгое время свободна. Она укрывается в долгожданной темноте.

Воспоминания заканчиваются, и цепкий испытывающий взгляд Айрин снова падает на мужчину.

– Надеюсь, вы не передумали? – неожиданно мягким голосом спрашивает она.

Хеллиг отводит глаза, и тогда девушка опускает руку в карман плаща.

– Вот, смотрите.

Гремит гром. За окном ослепительно блистает молния – она озаряет келью и распятие.

Это подборка фотографий, сделанных в нацистских концлагерях!

Айрин буквально вдавливает их в руки священника. Тот бросает на карточки короткий взгляд и сразу зажмуривается. Принимается что-то шептать и креститься.

– СС. Вина вашего брата. Наша общая вина… я ведь тоже немка.

Вернув фотографии, Хеллиг отворачивается от нее – он смотрит на распятие.

– Поэтому англичане забросили вас сюда? – срывается с дрогнувших губ.

На его глаза наворачиваются слезы. Кажется, мужчина готов расплакаться.

Девушка немного медлит с ответом, но затем решает ответить… правдиво.

– Я жила за городом, и даже была в этой церкви несколько раз. Мне кажется, я помню вас или… Тогда я носила другое имя. В 27-м моего брата убили, и мы решили бежать. Но нельзя прятаться вечно. Есть вещи, от которых не скроешься.

– Хорошо, – священник вытирает единственную появившуюся слезу. – Вы, должно быть, не одна. Кто-то еще… из группы выжил?

– Нет, – она поджимает губы, на лице играют желваки. – Зато тайник со снаряжением сохранился.

Хеллиг опускается на койку:

– Зачем так спешить? Помощь уже близко. Город скоро освободят.

– Советы.

Мужчина с опаской смотрит на разведчика.

«Что?»

– Оружие возмездия не должно им достаться. Оно не для… – девушка пытается подобрать слова, – безбожников. В нем что-то…

Айрин прикрывает глаза и в легкой растерянности мотает головой.

– Неправильное… это испорченная… – она выдавливает из себя и не договаривает.

Хеллиг опускает глаза и разводит руками:

– Я верю, верю. Не знаю почему… Потому что хочу этого?

На какое-то мгновение глаза девушки озаряются ликованием, но она быстро подавляет вспышку.

– Снаряжение будет под второй скамейкой слева.

Хеллиг бросает на нее короткий взгляд и успевает заметить, что та с едва заметной улыбкой смотрит на распятие.

– Вам лучше исповедаться.

– Конечно, отец, – кротко говорит она.

Айрин приближается к распятию и, поравнявшись со священником, опускается на колени. Она смотрит на крест и соединяет ладони в молитвенном жесте.

К нужной скамейке подходит Хеллиг. Этим утром храм как раз совершенно пуст.

Мужчина ищет тайник и извлекает из него сверток. Разворачивает находку. Пальцами свободной руки трогает два баллона, показавшиеся из бумаги. Баллоны приплюснутой формы и снабжены ремешками – так, что их можно легко спрятать под рукавами сутаны.

– Газ, – тихо произносит Хеллиг.

Он отодвигает баллоны в сторону и смотрит на появившиеся в свертке… маленький шприц-тубу и коробочку.

– Противоядие.

Странные находки начинают пугать его.

– Зачем ей устройство? – он вполголоса спрашивает себя. – Для чего оно нацистам?

«Почему меня заставили молиться перед ним?»

Что означает странное название – FTH-IA?

В храм входит пара пожилых прихожан, и Хеллиг поспешно прячет снаряжение.

Он идет по набережной, наблюдая последние приготовления к штурму. В голове звучит голос Айрин, которая накануне инструктировала его: «Кроме вас, никто не проберется туда. В коробке две таблетки. Их нужно проглотить сразу после инъекции. Не вскрывайте контейнер до укола! Иначе препарат быстро окислится».

Священник останавливается у пулеметного гнезда, сложенного из мешков с песком. На месте недостроенной стенки укрепления – дерево, которое рубят двое солдат ополчения. «Новобранцам» по сорок-сорок пять лет… возможно, они помнят эту липу с детства.

По крайней мере, Хеллиг помнит ее. Он рос вместе с нею, а теперь два ржавых топора беспощадно рубят по живому. Ничего не вернуть. Ничего.

Его отвлекает звук мотора: по реке проплывает торпедный катер с зенитным автоматом на рубке, направляющийся в сторону моря.

Где-то вдалеке виднеются баржи, их уже приготовили к подрыву с целью изменения фарватера.

Да, русским придется непросто. Город будет драться до последнего вздоха… или – кто знает? – даже после смерти. Трудно поверить, что конец наступил так быстро. Уцелеют ли эти дома, похожие на игрушки, набережная? Господи, неужели именно здесь гулял Кант, погруженный в свои вопросы: «Кто я? На что могу надеяться?»

Священник следует дальше, укутавшись в собственные мысли и не чувствуя холодного ветра с моря.

– В настоящее время его нет, – растягивает слова дежурный по управлению РСХА, сидящий за столом у выхода из здания.

Неприятный тип с повадками удава. Немигающий взгляд в оправе очков и холодное спокойствие. Нарочито медленные и плавные движения. Только что не шипит. Неужели был доктором до мобилизации?

– Это очень важно. Свяжитесь с ним, – священник смотрит прямо в настороженные глаза нациста, в которых пляшут ядовито-зеленые оттенки.

Несколько секунд обершарфюрер изучает внешний вид Хеллига, от чего тому хочется провалиться сквозь землю.

«Что, может и в рот заглянете?»

– Хорошо… Конечно. Вы правы.

Дежурный поднимает трубку служебного телефона и куда-то звонит.

Черный мерседес вновь везет священника по безлюдным улицам Кенигсберга, точно замершего перед ударом советских войск. Сидящий рядом офицер СС надевает ему на глаза черную повязку.

В очередной раз оказавшись в полной темноте, Хеллиг припоминает недавний разговор с братом.

– Не самое удачное время для звонка.

– Да, да… Прости… Но я понял…

– Что ты понял? – кажется, перебил брат.

– Все нуждались в моей помощи, не только женщины… Я согласен помогать. Нужно было соглашаться с самого начала.

«Здесь он выдержал паузу».

– Уже не имеет значения. Хотя… я пришлю машину.

Сопровождающий офицер ведет Хеллига по лесной тропе к охраняемому входу в бункер.

Внезапно раздается истошный вой сирены, и двое часовых замирают, со страхом уставившись в небо. Офицер, заметив их реакцию, вполголоса произносит какое-то ругательство и быстро отворачивается от сжавшихся фигур.

Через минуту они подходят к массивной запертой двери, и нацист снимает черную повязку.

Проход вглубь комплекса охраняют двое солдат СС, внешне похожих друг на друга, но один из них с жутким шрамом на лице, а второй – на горле. Они принимаются открывать тяжелый и сложный замок, беседуя друг с другом.

– Отступали шесть суток, – произносит часовой с травмированной шеей. – Ничего не ели. Драпали. Болота и чащи. Русские перерезали дороги. Танки. Авиация. Непрерывные обстрелы. С ума сойти. Представляешь, на пятую ночь командир застрелился… нет, долг ни при чем. Просто спятил. Тогда многие не выдерживали и слетали с катушек. Сейчас вспоминаю, и в дрожь бросает… Неделя без сна, настоящий ад. Мы валились с ног. Стоит остановиться, и все, ты бревно. Смотришь на такого и не понимаешь, жив или мертв. Или спит как убитый.

Офицер с презрением смотрит на часового.

– Ты спрашивал, – продолжает тот, – о последнем бое перед операцией?.. Как его забудешь! До сих пор снится. Каждую ночь проживаю заново… Первое время боялся закрыть глаза, зная, что вновь окажусь там. Колонна двигалась по ущелью. Не могу понять – чем занималась разведка. В общем, попали в засаду. Место неудобное. По обеим сторонам вершины гор и колонну оскальпировали. Первый БТР подорвался на мине. Замыкающего сожгли фугасом с огнесмесью. Затем стали работать бронебойщики из крупнокалиберных винтовок… Знаешь, такие пули по пятнадцать миллиметров. Насквозь прошивают сантиметровый лист. Причем они ставили на винтовки оптические прицелы… Это не просто снайперы, а сама смерть. Перед нами шел БТР с огнеметчиками, так вот стрелок попал как раз в баллон. Все взорвалось к чертям! Они сгорели, мать их… Один выстрел – и десять трупов. Я видел: люди превратились в факелы. Визжали, как свиньи на бойне. И длилось это… Их вой до сих пор стоит в ушах… Водитель перепугался, броневик налетел на валун и перевернулся. Меня придавило. Даже не мог пошевелиться… Закрыть глаза и то не удавалось. Просто смотрел на этот ужас… Нет, нас сопровождал танковый взвод. Но их орудия имели слишком маленький угол возвышения. От пушек не было проку – однако за танками многие укрылись. Не знаю, возможно, так сработала ловушка красных. Когда под днищами «четверок» собрались почти все, кто выжил под пулеметным огнем, с гор спустили собак. Эти обвязанные взрывчаткой овчарки. Их невозможно остановить. Собаки постоянно петляли, прячась за камнями. И каждая забралась под свой танк… Столько трупов я больше не видел. Взрыв и оторванные руки, ноги, огонь, фонтаны крови… Не помню, чем все закончилось. Кажется, появилась наша долбаная авиация… К тому времени она стала для нас так же опасна, как для противника. А может, это были штурмовики русских, добившие колонну. Слышал, у них такие машины – «железный Густав»? Он же «мясорубка», не оставляющая живых. Реактивные снаряды, пушки. Один заход, и конец… До сих пор снится, как отползаю от горящего БТР. Наверное, взрыв сдвинул его, и я смог освободиться, выбраться из кучи тел. Остальные погибли. Выбрался только я. По крайней мере, никого больше не видел… Единственное… не помню, как вылезал.

– Да, очень похоже, – отвечает другой солдат. – Я не знал, что это: сон или… просто отходил от морфия. Качало из стороны в сторону. Спину… все тело пробирал холод. Совершенно жуткий, со всех сторон, словно ты уже в стальном гробу, а не на носилках. Первое, что увидел: лицо в маске. Врач. Кажется, женщина. Глаза осторожные и внимательные. Женские… Затем шприц на фоне стены с белой кафельной плиткой. Прикосновение к руке. Мягкое и холодное… Резкий запах. Наверное, спирт. Укол. После не помню. Через какое-то время смог поднять веки. Представляешь – вроде бы не спишь, а глаз открыть нельзя. Когда это получилось… в общем, лучше бы не смотреть. Думаю, я очнулся от хруста. Та тварь рывками проталкивала мне через ухо иглу! Прямо в голову! А я не мог пошевелиться. Тело как свинцовое, не мое. Даже глаза скосить не мог, только самым краем… Зрачки будто прилипли к потолку. Там на кафеле отражение. Смотришь – то ли просто неподвижный манекен, то ли дергающаяся кукла, которую набивают тряпками. И только потом понимаешь: это ты сам… я. По лицу и шее текло что-то горячее. Кровь… затем врач исчезла, а когда вернулась, вместе с ней пришла боль. Не в руках или в животе… она была прямо в мозге. Голова начала раскалываться. Будто кто-то накачивал череп кипящей ртутью… или пламенем. Жуткая резь. Чувствуешь, как внутри распирает газовый баллон, который вот-вот взорвется и разнесет мозги ко всем чертям. Видишь самую первую трещину, что расходится во все стороны. Потом вроде бы отключился. Но кое-что помню. Волны по темноте… или река с черной водой. Я даже дышал в ней и смог выплыть… Видимо, к тому морфию подмешали что-то еще или, наоборот, не добавили. Затем был странный эффект. Вроде бы сон, но ты не веришь в него, как обычно. Хочешь верить и сомневаешься. В твоих силах запоминать детали и оценивать. И еще. Будто идет фильм. Ты не просто смотришь его, а ступаешь внутри цветных и каких-то… слишком четких картинок. Шаг – кадр. Шаг – снова кадр. А главное, понимаешь, что это неправда… неправильно…

Священник наконец замечает, что дверь открыта, они идут дальше по темному тоннелю. До Хеллига доносится отдаляющийся голос раненого часового. Солдат сплевывает и сокрушенно добавляет:

– За что немцам такая кара?

За углом их сразу встречает открытый зал, в котором находится развернутая рота солдат СС. Перед строем, заложив руки за спину, расхаживает брат. Рядом с ним столик, на котором стоит «FTH-IA».

– А-а, Хеллиг, как раз вовремя, – оберфюрер замечает вошедших. – Иди сюда. Это произойдет прямо сейчас.

Откуда-то с поверхности доносятся глухие разрывы бомб и приглушенная сирена. Некоторые солдаты нервно ежатся, поглядывая на потолок.

– Варвары, – брат обращается к солдатам, – еще не узнали полного гнева германской нации. Война – ее дух, стихия в нашей крови. Жизненная сила предков.

Нацист сжимает кулаки, и некоторые солдаты непроизвольно повторяют жест.

– Воля к победе, ярость, – продолжает он. – Мы сами – оружие! Всего одна группа разметает орды коммунистов… Достать антидот!

Эсэсовцы извлекают из карманов стеклянные шприцы.

– Ввести препарат! – они делают уколы себе в шею.

Брат обводит роту довольным взглядом:

– Даже если комиссары войдут в город, он будет освобожден. Новые сильные люди, освобожденные от сомнений, выйдут отсюда и очистят Кенигсберг от генетического мусора… Здесь начинается новая Германия! Сейчас!

Кулак Хеллига сжимает опустошенный шприц-тюбик с противоядием – он успел сделать укол.

Тем временем брат включает «FTH-IA», нажав на красный тумблер. Раздается низкий вибрирующий гул. Солдаты с искривившимися лицами медленно опускаются на колени, пытаясь бороться с болью и едва не крича.

– Посмотри на них, – брат оборачивается к пораженному Хеллигу. – Всего минута, и они станут неуязвимы для смерти… Мертвого нельзя убить дважды.

«Чудовище!.. Чудовище!»

Священник украдкой выпускает газ из баллона, закрепленного под рукавом. Ядовитое облако мгновенно заполняет пространство зала. Солдаты тут же начинают задыхаться и теряют сознание. Через секунду-две они лежат на полу, подрагивая в конвульсиях и изредка глотая воздух ртом. Как рыбы, выброшенные на берег.

Оберфюрер хватается за горло и хрипит:

– Ты… предал меня?

Внезапно свалившаяся тяжесть тянет его вниз, и больше нельзя ничего произнести. Ошалелым взглядом он впивается в Хеллига, который что-то шепчет и… крестит его?! Брату остается только дрожать от бессильного гнева, и через мгновение он падает на пол. Тело выгибается дугой. В последний раз по нему пробегает судорога, и оно опускается. Перекошенное яростью лицо замирает – как маска, которая никак не отпускает взгляд священника…

«Таблетки!» – сбросив оцепенение, вспоминает Хеллиг.

Трясущимися руками достает коробочку и открывает ее. Но таблеток там нет! Лишь записка. Красивый и ровный женский почерк.

«Вам не выйти без формы брата. Неважно, как вы получите ее. Простите. Газ быстро рассеивается, надо спешить».

Он смотрит на оберфюрера и… начинает раздевать его. Со лба струями стекает горячий пот. Лицо сильно краснеет.

Под воздействием газа и антидота мир вокруг страшно деформируется. Взгляд Хеллига расфокусируется.

Все выглядит так, будто тела вплавились в пол, одежда вросла в кожу, а свет, вдруг полившийся откуда-то сверху, распадается на мерцающие капли желтоватого химического цвета.

Переодетый в форму СС священник спешит по пустым тоннелям. «FTH-IA», завернутый в сутану, под мышкой. С каждым шагом взгляд мутнеет сильнее и сильнее. Он словно во сне.

Слышен вой сирены. Совсем рядом. Разрывы бомб где-то на поверхности. На потолке мерцают редкие лампы.

По пути попадается пьяный эсэсовец с бутылкой шнапса в левой руке. Он отдает честь взмахом правой – та неестественно вытягивается и буквально вонзается куда-то в потолок. Погружается во внезапно размякшее перекрытие!

Хеллиг пугается и приседает. Затем разворачивается назад и продолжает бежать, озираясь по сторонам и едва не падая, то и дело опираясь на стены. Ему кажется, что ладони при этом продавливают вязкий фортификационный бетон…

Он страшится того, что навсегда останется здесь, утонет в этой серой грязной мешанине, в которую превратился пол.

Цепляясь за податливые стены, он поднимается вновь и вновь. Переступает ногами. Шевелит подгибающимися коленями.

«Должно быть, сердце колотится как бешеное», – совершенно не чувствуя его, думает Хеллиг.

Все, налившиеся свинцом ноги больше не слушаются. Это предел. Тело не сможет преодолеть месиво усталости, отчаяния и наркотиков.

Остановившись на перекрестке тоннелей, он озирается по сторонам. «Пастырь» заблудился. Растерялся.

Вновь гремят взрывы – на этот раз приближающиеся. Перед глазами мельтешит, с потолка падают осколки бетона, который начинает осыпаться. И сам тоннель будто качнулся… затем снова и снова.

Два тоннеля. Или четыре?

«Или больше?» – он в отчаянии вертит головой.

Казалось, еще чуть-чуть, и им овладеет паника. Ее безумный, истошный вой, больше похожий на рев загнанного и обреченного зверя, уже подступал к горлу, поднимаясь откуда-то снизу.

Оставалось одно.

Он собрал остатки сил и…

Хеллиг опускает «FTH-IA» на пол, становится рядом на колени и начинает молиться.

В конце одного из тоннелей с оглушительным грохотом полностью обваливается потолок.

Отовсюду появляются неясные силуэты солдат СС, которые, шатаясь и падая, спешат к жертве.

Один за другим гремят мощные разрывы бомб, и потолок над священником частично рушится.

На «FTH-IA» падает тяжелый осколок перекрытия, и прибор испускает потоки искр во все стороны. Лампы на стенах и потолке тут же перегорают и лопаются. Та часть тоннеля, в которой находится загадочный прибор, погружается во мрак.

Солдаты, выбегающие из освещенной половины тоннеля, направляются в его затемненную часть и один за другим исчезают в черной податливой массе. Она точно проглатывает их.

Олег открыл глаза, очнувшись от отвратительного звука. Он услышал хруст ломающихся человеческих костей.

«Тротуар… Что произо…»

Мгновенно прозвучал ответ на так и не заданный до конца вопрос – боль. Она впилась в него хищными загнутыми когтями. Стала вытягивать крик, но пока без результата.

Ноги, локти, спина… все тело пронзали раскаленные иглы. Однако самая главная, горячая и острая игла воткнулась в мозг, проникнув из области виска. И с каждой секундой кто-то безжалостный неумолимо продвигал ее дальше. По щеке текло что-то обжигающее.

Боясь заплакать, Олег зажал себе рот, и тотчас мамины руки потянули ребенка к себе.

– Мама… Мама… – слабо всхлипнул он.

Почувствовав самое родное и близкое существо, которое все прощает и понимает, он наконец заплакал.

Сквозь пелену слез можно было разглядел качели, с которых мальчик только что упал.

Вокруг стояли друзья. Каждый по-своему переживал. Кто-то с виноватым видом теребил края своей рубашки, кто-то, насупившись, утирал слезы. Рядом лежали разбитые очки.

Он сомкнул набухшие веки.

Постепенно мир боли исчез. Даже этот соленый привкус крови во рту. Остался лишь голос мамы и тепло ее рук.

Нежные ладони продолжали гладить по спине, и мало-помалу… он сам не понял, когда открыл глаза. Еще чуть-чуть, и мальчик смог посмотреть на летний двор чистым и ясным взглядом – более не замутненным страданием.

Олег лежал на тротуаре недалеко от места аварии, рядом громоздилась перевернутая машина со следами потушенного пожара. Пламя давно отступило, отплясав безумный, разрушительный танец. Вокруг ходили люди в белых халатах и с носилками. Взгляд мужчины продолжал проясняться.

Словно сквозь отступающий сон он слышал голоса людей, склонившихся к жертве автокатастрофы.

Какая-то девушка сунула в его ватные руки планшет и сразу поспешила прочь. Растворилась в толпе спешащих во все стороны и равнодушно поглядывающих на тело.

Получив планшет, Олег более-менее пришел в себя. Кряхтя, приподнялся на локтях. Сел на корточки и попробовал определить, исправен ли гаджет.

Компьютер удалось включить, и оператор тотчас понял, что он чужой:

– Что за… твою мать!

В ужасе он вскочил и бросился к стоящим неподалеку зевакам: «Где тот парень?! Где вор?!». Но те лишь мельком взглянули в его сторону. Олег успел сделать всего три-четыре шага, как его скрутило.

Внезапный приступ жестокой боли.

Спазм в животе.

Словно под ребра воткнулся тупой, зазубренный клинок, который не режет, а рвет плоть. Новый наплыв мучений буквально оглушил его. Олега будто потащило в невероятно глубокую яму. Пришлось опуститься на колено.

Он поднял край футболки и увидел страшную, во весь живот, гематому, от вида которой в глазах потемнело. Боль сразу переместилась в голову.

Казалось, она должна разорваться на части под напором обжигающей опухоли, что стремительно раздувалась в самом центре мозга. Она прорывалась наружу, угрожая расколоть вместилище личности, посылая по нервам чередующиеся импульсы жара и холода. Волну за волной. Струйки пота, как гадкие, противные змеи, ползли по лицу и груди.

Олег не выдержал и, медленно согнувшись, уткнулся головой в асфальт. Замер, подобно механической кукле, у которой кончился завод.

Криохранилище.

У трех стоящих рядом капсул, полностью заполненных туманом усиленной дозы релаксанта, суетились сотрудники криофирмы. Абсолютно одинаковые на вид, неопределенного возраста, в белых халатах. С какими-то чересчур гладкими лицами, которые трудно запомнить. Средние, малопримечательные люди. От каждой капсулы тянулись провода, подключенные к ноутбукам, которые лежали на полу.

Тревожные голоса парадоксальным образом также были похожи – фактически, слышался один и тот же фальцет.

– Системный сбой… управление потеряно… запущен перекрестный процесс.

– Что это значит?

– Вначале как обычное дежавю, но потом массивы необратимо сшиваются.

– А если отрубить связь?

– Тогда потеряем многих… мозги набекрень выявит первая же проверка. Это не просто банкротство.

– Знаешь, какие люди тут лежат?!

Рабочее место «хранителя снов» пустовало. Более того, оно было опечатано.

На системном пульте одиноко лежала книжка стихов.

В то же самое время у кабинета босса ожидала приема Елена. Нервничающая девушка ерзала на стуле, беспокоясь о решении вопроса.

Ее практически трясло.

Внезапно произошло то, чего она так боялась: дверь в кабинет распахнулась. Елена успела заметить, что помимо рабочего стола там находится мягкая кушетка, на которой лежали измятый плед и подушка.

Из кабинета вышел секретарь, стройный мужчина лет двадцати пяти, носивший глазные линзы. На каменном лице ни тени эмоций. Он закрыл за собой дверь и решительно направился к вскочившей со стула девушке.

– Заявление не принято, – неожиданно мягко сказал мужчина. – Наоборот, мы просим вас успокоиться… Каждый совершает ошибки. У нас весьма тонкая работа, а вы справляетесь лучше всех.

– Справлялась когда-то. – На глазах проступили слезы.

Секретарь подошел вплотную и положил свои руки ей на плечи, сделав все поразительно легко и плавно. Профессионально улыбнулся.

– У вас остался неиспользованный отпуск, – он растягивал слова и даже сумел добиться «теплоты» взгляда. – Приказ уже подписан.

– Но я…

– Никаких «но». Вы нужны нам. Отдохните и возвращайтесь. Фирма будет ждать.

Елена смогла поверить в настолько благоприятный исход лишь через две-три секунды. Правда, на ее лице мелькнула тень сомнения:

– Я могу… все-таки увидеться…

– К сожалению, это невозможно, – учтиво и в то же время твердо ответил секретарь. – Он покинул офис.

Елена закивала головой и бросила короткий недоверчивый взгляд на закрытую дверь в кабинет босса.

– Этой ситуацией займутся другие. Постарайтесь забыть… как недоразумение. Досадный сбой. Такое бывает. Чем сложнее программа…

«Программа?»

– … тем выше вероятность ошибки. Более того, они неизбежны. Вы знаете это.

Услышав о «сбое», девушка застыла.

При чем здесь система? Что он несет?

Проблема возникла, когда она разрешила оператору покинуть зал, хотя не имела права. Это человеческий фактор, элементарное несоблюдение инструкции, а не «программа». Система не допускает таких ошибок.

Ее охватило странное ощущение… Елена с подозрением уставилась на секретаря, но почти сразу одумалась – опустила взгляд, решив, что сейчас будет лучше… лучше…

Сомнение слишком пугало.

Бывший оператор смотрел куда-то вперед, стоя на лестнице у офиса фирмы. Его рука сжимала смятую трудовую книжку.

Сердца не было слышно, а легкие будто не требовали воздуха.

Внутри грудной клетки поселилась… пустота. Не злое и голодное эхо, зовущее куда-то идти или что-либо разрушать. Нет.

Пустота, что внутри машин, холодных механизмов, отличающая их от живых существ.

Бессмысленный взгляд уставшего человека, более не замечавший деталей, скользил по улице, пока не добрался до чьих-то ног.

Олег начал спускаться по лестнице, пошатываясь и держась за перила, видя перед собой только мелькающие ботинки.

Сверху из окна смотрела Елена, сильно испугавшаяся за него. Но она уже ничем не могла помочь… Ей было жаль Олега и себя. Тех, кому они причинили вред, и остальных, кому еще предстоит пострадать. Жутко хотелось плакать. Желание почти переходило в отчаяние, которого нельзя избежать. Оно было слишком сильным и цепким. Похожим на приступ и физическую ломку. Спасло то, что у секретаря нашлась аптечка.

Конечно, она никакой не ангел.

Обычная женщина. Слабая и сомневающаяся, не выдержавшая громадного напряжения. Всего лишь человек, которому обещали помочь, если тот согласится поверить на слово.

Она помогала людям, пока ей разрешалось. И Елене позволят заниматься этим дальше, если она смирится с правилами. В глубине души она понимала, что так будет лучше. Для нее самой.

– Водки, – он оперся на прилавок маленького магазинчика.

Сонная продавщица смерила Олега взглядом, брезгливо отвернулась и потянулась к стеллажу: «Очнулся, алкаш».

– Какой? – бросила она. – Подеше…

– Я сказал – водки! – кулак врезался в прилавок, и вздрогнувшая женщина едва не уронила взятую бутылку.

Почувствовав, как ярость заполняет пустоту внутри грудной клетки, он захрипел – тихо, – но женщина услышала угрожающие звуки и замерла. На мгновение Олег потерял ее из вида – убогий мир вещей исчез, и его заменила полноценность эмоций… Он понял, что поступил правильно, когда направился сюда.

Испуганный взгляд продавщицы так и не коснулся глаз мужчины, женщина побоялась этого.

«Уголовник… упаси, боже», – беззвучно прошептала она, ощутив, как по спине ползут мурашки.

Ей вспомнилась судьба предыдущей работницы магазина. Простой женщины, к которой похожим образом, вечером, пришел освободившийся накануне урка. Всего за одно неосторожно сказанное вполголоса слово он напал на нее. Избил до полусмерти. Когда истерзанное тело перестало сопротивляться, он наконец вспомнил про водку, нажрался и упал в дверях без чувств.

Ту продавщицу успела спасти группа реанимации, а уголовник, кажется, скончался от отравления. Вот такая справедливость…

Она смогла перевести дух, только когда Олег вышел наружу.

Спустя час он в полном одиночестве брел по одной из улочек на окраине Калининграда. Начинало темнеть.

– Тебя не накажут, – притворно кривлялся Олег, – помоги с фотороботом. – Он сделал неприличный жест в сторону центра города. – Да пошли вы!.. Сдохните, твари!

Затем последовал широкий замах, и почти опустошенная бутылка вдребезги разбилась об асфальт.

Осколки стекла и капли обжигающе-холодной жидкости разлетелись в разные стороны.

Ярость, которая помогла справиться с отчаянием, начинала отравлять его. Разум уступал место инстинктам, которые подсказывали, что делать. Человек шевелил ногами, а те несли его куда-то.

Шаг… еще один и еще.

Бетонные плиты, показавшиеся из-под стертого асфальта. Тусклый свет ламп. Сырость и грязь…

Такой же пьяница с бутылкой, оказавшийся на пути, крикнул что-то и махнул рукой.

«К черту».

Олегу казалось, что эта дорога известна. Что она где-то закончится, и в тупике придется остановиться.

Такое чувство ему было знакомо. Иногда, выбирая новый уровень, он случайно натыкался на фрагменты, вырезанные из основного сюжета или просто потерянные создателем системы.

Бетонные камеры и железные клетки без входа и выхода. Невзрачные пустые улицы, серые коридоры. Снова и снова. Одно и то же.

Глухие стены и окна с мутными стеклами, за которыми ничего нет. Двери и лестницы, что никуда не ведут. Через которые даже нельзя попасть сюда – в место, застрявшее между прошлым и будущим.

«Свет», застывший в «воздухе», так и не коснувшийся серого асфальта. То же самое с висящими в пространстве пылинками и паром, едва поднявшимся над задраенным намертво люком канализации. Вместо неба какой-то мрачный провал.

Казалось, времени здесь просто нет. Ты словно вязнешь в холодном и плотном геле – воздухе, который лишь немногим податливее этих стен и камней вокруг. В котором тонут даже звуки. Дышать, как обычно, – автоматически – не удавалось, приходилось каждый раз заставлять себя, напрягать все силы. Можно открывать рот и кричать, срывая голос, однако безумная, давящая тишина не отступает ни на шаг. Она будто преследует тебя, оказываясь каждый раз перед глазами, пробираясь куда-то внутрь… в уши и мозг. Вездесущее безмолвие. Причем его нельзя сравнить со смертью, ведь перед той проходит пусть не очень длинная, но все-таки жизнь, а здесь не было ничего.

И тем не менее наступали моменты, когда мерещилось, что в безжизненных локациях мелькают какие-то тени, всего на миг наполнявшиеся размытыми цветными полутонами. Затем они пропадали, исчезая насовсем или куда-то перемещаясь, возможно, в абсолютно такие же локации где-то по соседству, за глухими стенами, которые не пробить. Именно в такие мгновения Олег слышал… приглушенный стук внутри самого себя.

Так билось сердце. Собственная жизнь. И одновременно с этим – первое, едва заметное движение вязкого геля, мерцание застывшего света. Даже какое-то тепло и запахи… А после все стихало. Замирало. Холод и безмолвие неизбежно возвращались. Однажды Олег задумался: «Что бы ощущал клиент, будучи здесь запертым?» Или если в результате сбоя его бы мотало только по таким местам – одноликим, серым и мертвым? Что кто-то злой играет с ним? Водит по замкнутому кругу, желая увидеть побольше страданий и слез? Раскаяния или чего-то еще?

Задавался бы он вопросом «За что? За какие грехи?»

Как-то раз он заблудился в таком месте, забыв кодовое слово, возвращавшее на уровень выше. Но даже не успел испугаться, поскольку его быстро вытащили. Сковывающее одеяло ужаса накрыло позже – когда он очнулся в своей «родной» криобанке. Возможно, это была глупая шутка уродов, которые стояли рядом и хихикали…