Текст книги "Странница"

Илья Веткин
Странница

Второй брак

1

Впервые в жизни он так много и так подробно рассказывал о своей жене кому-то постороннему. Ощущение было странное и тревожное. Примерно как на приеме у хирурга. Вопросы, которые задавал человек, сидящий по ту сторону низкого стеклянного стола, напоминали холодные докторские пальцы.

Поначалу, правда, пришлось говорить о себе. Но тут-то все было понятно, и деталей не требовалось. Он негромко обозначил то, что посчитал нужным, и мужчина за столиком быстро записал это у себя в блокноте: Велес Корней Евгеньевич, сорок один год, юрист. В Москве живет последние двенадцать лет, родился в Чернигове.

Он не обязан был говорить даже это. Он вообще ничего не был обязан. Его не допрашивали, и напротив него за низким гостевым столиком сидел не пытливый следователь, но работник частного сыскного агентства. Однако Корней сознавал, чувствовал, что качество оказываемой ему услуги может зависеть от объема информации, которую предоставит он. И еще важно было, чтобы сидящий напротив мужчина с блокнотом проникся некоторой безотчетной симпатией к клиенту. Это было бы кстати. С учетом деликатности задачи. Сам по себе данный мужчина, частный сыскарь (судя по визитке, замдиректора агентства) – хмурый русоволосый крепыш в строгом темном костюме – в общем, понравился Велесу. Ну, и рекомендован он был весьма твердо.

– Виноват, – мужчина с блокнотом поправил галстук, – я правильно записал ее возраст? Тридцать два года? Хорошо. Так. Проверьте меня, Корней Евгеньевич, все ли я тут точно… Значит, вы женаты четыре года и… пять месяцев. Вот эти ее задержки по работе и отъезды начались в этом году, в марте. И с тех пор повторялись примерно пару раз в месяц. Так? На майские особо отметим. На работе о каждом таком случае никто ничего не знает. Заканчивает она обычно около четырех. Так. Обычный график медсестры…

– Она – старшая с прошлого года, – вставил Корней.

– Так. Телефон в эти вечера она обычно отключает. Мотивирует каждый такой случай по-разному…

– Тут есть такая деталь… – Корней поставил на блюдце чашку с кофе. – Она собирается поступать в медицинский. Давно собирается. И говорила мне, что время от времени ездит в центральную медицинскую библиотеку. Она вроде бы там записана.

Это на Профсоюзной… В общем, пару раз… или больше она предупреждала, что будет вечером там. Да… В общем, чаще всего ссылалась на библиотеку. Говорила, что там нужно отключать телефон, если работаешь в зале.

– Но у вас уже были сомнения, да?

Корней качнул крупной с залысинами головой.

– Сомнения оформились недавно, ну, месяца три назад, в начале мая. Просто я узнал, что перед праздниками – и тридцатого апреля и первого – библиотека не работала… А она якобы там провела тридцатого весь день. Ну, про другие случаи я рассказал.

– Если говорить обо всех случаях… Можете вы утверждать, что готовы подозревать кого-то конкретно? Ну, определенного мужчину? Извините, конечно, но я должен и это уточнить.

– Нет, – покачал головой клиент, – вот в этом отчасти и дело. За эти полгода я так ничего и не смог понять. Никого не смог вычислить… Я прекрасно знаю всех, с кем она работает. Ну, может быть, еще первый муж. Я, правда, сомневаюсь, но все же… Вот его имя и фамилия. Адреса не знаю. Честно говоря, не могу представить, чтобы они встречались… Ну, в общем, посмотрите.

Мужчина с блокнотом покивал, вглядываясь в записи и поигрывая гелиевой ручкой.

– А с ребенком в этих случаях остаетесь вы? – уточнил он.

Корней пожал плечами:

– Ей четырнадцать уже. Так получалось, что она всегда в этих случаях была у тещи. Ну, или почти всегда. Ну да. Инга ее вроде заранее отвозила. Я тут что думаю… Она с матерью может быть более откровенна. В том числе и по телефону. Мне кажется, теща моя что-то знает. Я вам, Антон Сергеич, дам ее телефон… Она в Бутове живет. Послушать бы их.

– Понятно, – Антон Сергеич заглянул в блокнот, – попробуем. Хотя сами знаете. С точки зрения закона…

– Знаю. Мне полная картина нужна, – произнес Корней фразу, которая как бы резюмировала получасовой разговор.

Но тема еще не была исчерпана.

Строгий Антон Сергеич, помедлив, спросил:

– Я мог бы еще кое-что уточнить… с учетом возможных вариантов. Деликатный вопрос… Вы замечали в последние месяцы, что ее отношение к вам изменилось? Ну, иными словами, стала ли она холоднее? И в душевном, и в интимном смысле?

– Нет, – сказал Корней твердо, – нет. Вот усталой иногда казалась больше, чем обычно. А так… Такая же спокойная, мягкая.

Он припомнил бледное, круглое, склонившееся над ним лицо Инги – встревоженная луна: «Что с тобой? Ты сейчас так громко говорил во сне!» – «Да?.. Нет, все нормально. Нормально. Нет, не помню, что снилось».

Сама-то она всегда спала совершенно безмолвно. Сном праведника.

– Ясно. – Антон Сергеич почесал ручкой за ухом. – В общем, вопросов больше нет. Так. Сейчас покажу вам договор. Пробегитесь глазом профессионала. Если что не так – поправим.

В соседней комнате одну из стен занимала огромная подробнейшая карта Москвы. Такую же или подобную ей Корней Велес видел до этого всего раз. Его тогда уверяли, что она изготовлена с учетом новейших данных космической и аэрофотосъемки в единственном экземпляре. Корней усомнился. С той картой, помнится, работали в горизонтальной плоскости.

Сотрудник частного сыскного агентства выложил на пустой письменный стол два экземпляра договора. Клиент взял один и уселся в кресло возле пышного, ярко-зеленого, явно искусственного куста в кадке. Сотрудник выждал и мягко прокомментировал:

– Видите, я это все обозначил как сбор сведений по гражданскому делу… Ну, иначе нельзя… По статье три.

– Я знаю.

Антон Сергеич делал вид, что, сидя за столом, одновременно штудирует тот же текст. Но, кажется, он исподтишка разглядывал клиента.

Корней отметил это и вновь ощутил себя персонажем какого-то давно просмотренного фильма: частное сыскное агентство, обманутый муж (жена), дрожащий голос, долгие расспросы, веер фотографий… Да, имело место зыбкое чувство нереальности происходящего, но больше ассоциаций было не с драмой, а с фарсом.

Корней кашлянул и заметил:

– Давайте тут предусмотрим возможность пролонгации договора…

Антон Сергеич встрепенулся.

– Чего?

– Возможность продления еще на пару недель, если месяца вам не хватит.

– А! Да-да, конечно…

– И конечно, такая вещь… Но это не для договора. В общем, она ничего не должна почувствовать, заметить. Понимаете? Я вообще не ставлю целью уличить ее, застать с поличным. Я хочу разобраться. Я дорожу браком… Вот такое условие.

Антон Сергеич поправил галстук.

– Но это ж само собой.

– И все же.

– Понятно.

Корней положил перед ним листки договора и встал. Посмотрел на собеседника пристально.

– Сами-то вы женаты?

– Девять лет уже, – с готовностью ответил Антон Сергеич. – Говорят, десятый – критический. Но это если в первом браке.

– Любой год может стать критическим, – пробормотал Корней, – и в первом, и во втором тоже…

2

Его вторая семейная жизнь протекала уже четыре года и все еще оставалась насыщенной нервными ожиданиями и волнующими томлениями. Как у не вполне уверенного в себе молодожена. Такое состояние не было совершенно нетерпимым (он слышал, многие к чему-то подобному стремятся), но со временем стало вызывать смутное беспокойство. Сорокалетний Корней Велес не принадлежал к породе нервных и сентиментальных мужчин. Он принадлежал к совершенно иной породе.

В отношениях с женщинами еще с юности, с самой студенческой поры он был находчив, напорист и почти агрессивен. Энергичный стиль гармонировал с его обликом, с кряжистой фигурой, с манерой говорить быстро, с некоторым избытком резкости в движениях. Его шутливо упрекали иногда в том, что он невольно давит на собеседника. Во время разговора он чуть наклонял крупную голову с широким лбом, глядел пристально, исподлобья. Мог при этом оставаться приветлив, но мог взглянуть свинцовым взглядом. Он умел быть весьма убедительным и замечательно олицетворять мужскую волю – упругую, твердую, как бицепс гимнаста. На дам разного возраста это производило обычно выгодное впечатление. В юности он редко играл в футбол, но именно в жизни, а не на футбольном поле ощущал себя форвардом таранного типа.

С его грубоватой мужественностью хорошо бы вязался какой-нибудь рисковый, энергичный бизнес. Однако последние двенадцать лет выпускник юридического практичный Корней Велес был занят работой спокойной и надежной. На заре карьеры он, правда, не избежал трехлетнего эксперимента в роли следователя районной прокуратуры – поддался импульсу, уступил голосу натуры. По натуре он, наверное, и впрямь был разведчик, сыщик, следопыт. Но эти специальности оплачивались все еще плохо. Корней вовремя спохватился и с некоторой натугой сменил специализацию. В адвокаты он не пошел, но устроился юрисконсультом в одну приличную фирму, а лет через пять сменил ее на еще более приличную, где к тому же главным лицом был бывший сокурсник. Дальше у него все ладилось, все стелилось довольно гладко.

В первый раз он женился тридцатилетним. К священному этому моменту он накопил изрядный опыт исследований – женских характеров, а равным образом организмов. Сам себе он казался сильным, спокойным и рациональным. Рациональность достигала градуса расчетливости. Тот факт, что молодая жена была в него влюблена, был столь же важен, как и то, что она происходила из семьи с достатком. Молодоженам была выделена добротная однокомнатная квартира в Химках. Для уроженца Чернигова Корнея это было очень кстати. На двухкомнатную полагалось заработать.

Ему казалось тогда, что течение жизни обрело положенную устойчивость. Он будто нащупал твердую колею: неплохо зарабатывал, нормально ладил с женой и усматривал впереди вполне улыбчивые перспективы.

Еще казалось, что его вкус за последние годы вполне устоялся, вобрал и просел весь разнобой оттенков и мелочей. Ему была свойственна склонность к некоторой комбинации женских свойств и цветов: сочетанию темно-русого, золотисто-пушистого, округло-мягкого, миловидного, некрупного. Ему нравились милые курносые светлые девчушки, игравшие в фильмах для юношества лучших подруг главных героинь – надменных и темноватых. Ему нравилась, наконец, его жена.

Вряд ли он был слишком изыскан. Но с этим букетом, луговым и скромным, никак не гармонировало растение, именуемое Инга Уразова.

Корней познакомился с ней в светлом больничном коридоре, по которому блуждал в поисках кабинета УЗИ. По протекции жены он собирался обследовать печень и почки. Что-то там его беспокоило. Теперь уж и не вспомнить. Инга указала нужную дверь, успела обменяться с ним парой долгих взглядов. Корней был поражен. Считая себя искушенным мужчиной, он и представить не мог, как может его сразить и обезволить своеобычная женская красота. Тем более красота, явно имевшая смешанное происхождение, то есть питавшаяся силой и кровью разных народов. Ее восприятие и впрямь требовало особого вкуса, которого Корней ранее в себе не обнаруживал. До встречи с Ингой.

Азиатскую бледность и нежность округлого лица под пышной гривой жестковатых волос цвета южной ночи унаследовала она от отца-таджика. Еще были крупные, удлиненные, слегка раскосые глаза спелого оливкового цвета, прямой нос и небольшой тонкий рот. Трудно было сказать, что ей передала русская мама. Красота Инги была ори гинальна. Ее губам, впрочем, недоставало, на его взгляд, чувственности. Как-то позже он ей об этом сказал. Инга на это усмехнулась своим правильным тонким ртом. Крепкое ее, плотноватое тело казалось неправдоподобно, искусственно стройным: как будто сухощавая долгота чутких ног в пределах среднего женского роста не могла перетекать в столь волнующую, симметричную нежно-зыбкую пышность. Симметричность влекла. К фигуре Инги не оставались равнодушными даже скользящие взгляды женщин.

Его влюбленность носила обвальный характер. Грохот сердца, правда, слышал он один.

Корней получил номер ее телефона и несколько раз наведывался на работу – в больницу. Между прочим, отметил – по россыпи деталей, штришков, – что к Инге, вопреки ее скромному статусу медсестры, часть персонала явственно питала чувства близкие к почтительным. Или даже точнее – близкие к почтительному обожанию. Он, помнится, воспринял это как должное. На этом фоне ее мягкость и даже робость в отношениях с Корнеем подкупали. Впрочем, дело было вообще не в мягкости и даже не в блеске зеленых глаз…

Они еще как-то просидели вечер в небольшом, но дорогущем ресторане «Сан-Марко» на Арбате. А потом Инга провела с ним выходные в пансионате под Истрой. Два этих подмосковных вечера не стали новой главкой или главой в романе, поскольку некое рубежное событие состоялось еще в прологе – во время одного из его визитов в больницу. Именно после этого достопочтенный, искушенный Корней Велес ощутил то, что было ему в новинку. Он вдруг с небесной ясностью осознал, что если это не повторится, если не будет повторяться каждую неделю, нет, каждый день, если эта женщина не останется с ним, он просто взбесится, утратит смысл и вкус, потеряет интерес к постылой будничной суете. Он долго тогда вспоминал, смаковал каждую деталь, каждое ее движение и поворот фигуры. Припоминал запахи.

Такого с ним еще не бывало. Пять лет безмятежного супружества он прожил без каких-либо всплесков. Он привык принимать за норму эту умеренность ощущений, а точнее – их тихую неполноту.

И ведь не так уж была вопиюща эта подлая, упоительная разница.

Брюнетка Инга была чуть крупнее и чуть выше шатенки Лидии, чуть шире ее в бедрах. Носила небольшой, но крайне чуткий бюст, немного уступая Лидии в конкретном размере. Первая жена Корнея тщательно истребляла волосы на теле – даже вопреки вялым протестам мужа. Инга терпеть не могла эпиляций и, помнится, даже доказывала Корнею бессмысленность бритья подмышек – с точки зрения борьбы с запахами. Было, конечно, кое-что еще: волшебный цвет и гладкость ее кожи, упругость тела, неизмеримая никоим образом и уловимая лишь жадным индикатором мужской ладони. Были и иные нюансы, отличия, оттенки цветов и форм, способные, как выяснялось, будоражить и вызывать вопрос о смысле бытия.

Производя время от времени эти сопоставления, имевшие ветеринарный привкус, Корней испытывал что-то вроде досады и смутного стыда. Уходить от одной женщины к другой, попадая к этой последней в физиологическую зависимость, – что-то было в этом подловатое и унизительное, для выбирающего мужчины в том числе.

Он привык считать себя человеком рассудочным. Но в те дни рассудочность выражалась лишь в стремлении подыскать какие-то душевные мотивации помимо угрюмо биологических. С этим было сложнее. Обижаться на первую жену было не за что, претензии к ней не выкраивались при всем старании. О невыносимых женских характерах Корней был наслышан в основном от бедолаг-приятелей.

Инга, впрочем, словно олицетворяла добрую преемственность. Ее душевный склад напоминал Лидию. Главным их общим достоинством проступала уравновешенность, незаносчивая уступчивость – столь востребованная мужским эгоизмом. Правда, выражать себя это качество могло по-разному. Лида была добродушной болтушкой, что особенно проявлялось в легком подпитии. Инга оставалась молчаливой и до поры могла производить впечатление человека замкнутого.

Все эти болезненно-кропотливые копания заняли у него примерно месяц. Потом вихрь завертелся.

В сюжет вплелись обстоятельства, вызревавшие исподволь. У Корнея и Лидии, супругов с пятилетним стажем, не было детей. И если поначалу, в первые три года, это служило поводом для бесед о безоблачном досуге или о мифической Лидиной карьере, то позже выросшее беспокойство как бы само стало третьим членом семьи. Жена, в конце концов, дотошно обследовалась, получила самые оптимистичные результаты (Корнею более всего запомнились ее ежеутренние ректальные измерения температуры). Он же проходить тесты так и не решился. Мужественность имеет свои пределы.

Вопрос, между прочим, становился для него все более болезненным. Тогда, в тридцать четыре года, он, пожалуй, и не представлял себе – насколько болезненным. Велес тогда старался не давать простора едкому опасению. Об уязвимости бездетных браков он размышлял, но в итоге просто решил довериться естественному ходу событий. Мудрейшее из решений.

Вопрос, однако, никуда не делся, лишь сменил статус: из тактического тихо перерос в стратегический. Жена более об этом с ним не заговаривала, но ее спорадическая пылкость при полном (и всегдашнем) игнорировании противозачаточных средств могла напомнить о многом. Красноречивое умолчание, установившееся надолго, само по себе становилось темой.

К ней Корней решился обратиться в тот последний или предпоследний их разговор. На одну из его неожиданных реплик о том, что она еще сможет найти человека, который сделает ее матерью, Лидия никак не ответила. Только сумрачно посмотрела.

В сущности, Корней оказался прав.

На противоположном берегу в это же время также ускорился процесс, до этого успешно тлевший. По словам Инги, разрыв с мужем назревал у нее давно. И такое решение проблемы вроде бы находило понимание у дочери. Причина оригинальностью не отличалась. «Если бы он просто пил, – говорила Инга, блистая глазами, – но он стал все чаще поднимать на меня руку… И знаешь, что самое дурное… Что ему это, кажется, просто понравилось!» Корней потрясенно шевелил плечами.

За короткий период времени он принял несколько быстрых, но хорошо осмысленных решений. Снял однокомнатную, грязноватую квартирку у Речного вокзала и в одночасье перебрался туда с двумя новенькими чемоданами шмоток. Потом отдельно довез книги. Перевел на счет Лидии большую часть своих трехлетних накоплений – в качестве отступного. Потом довез еще некоторую сумму – наличными. Разговор, получивший статус финального, выдался особенно тяжким. Несколько звенящих фраз жены, становящейся бывшей женой, он тогда долго еще взвешивал и осмысливал.

Они звучали дурным, грозовым предзнаменованием для нового этапа его жизни. Но этап уже начался, да и мог ли он при подобных обстоятельствах ждать каких-то иных фраз?

Спустя четыре месяца после первой встречи с Ингой он переехал в ее двухкомнатное жилище в Измайлово, не сохранившее ни малейших следов долгого обитания другого мужчины. Десятилетняя Майя смотрела все еще настороженно и как-то отстраненно.

Они тогда еще планировали со временем продать их измайловскую квартиру, доплатить и купить новую – трехкомнатную. Но потом как-то не было особой нужды и охоты.

Корней приучился вскоре говорить о Майе как о дочери и охотно произносил: «А у меня дочь вчера…», «А я тут дочери купил». Велес начинал переживать, если не сказать психовать, когда Майя заболевала – что случалось нередко. Он, наверное, созрел для отцовства. Это должно было радовать Ингу. И в общем, она действительно выглядела счастливой. Своеобразная, чуть сумрачная ее красота теперь, когда ей было немного за тридцать, будто набрала еще силы.

3

Окрестности Ново-Иерусалимского монастыря – одно из красивейших мест ближнего Подмосковья. Покупка кирпичного коттеджа среди здешних лугов на берегу реки по ценам сопоставима с покупкой дома на берегу Эгейского моря недалеко от Афин. В таком духе размышлял частный детектив Антон, сидя за рулем небольшой японской машины и докуривая вторую сигарету. Рядом напарник по фамилии Линько – полноватый, потливый, но чуткий, удерживал у глаз тяжелый армейский бинокль, нежно касаясь кольца настройки. В этом положении он пребывал почти полчаса, совершенно слившись с оптическим прибором.

Автомобиль стоял на невысоком холме, почти целиком вместившем городок Истру. Сыщики выбрали тихий окраинный проулок, вьющийся между белыми девятиэтажками, а затем круто сбегавший вниз. Отсюда, с холма, открывались зеленые пустоши и взгорья, между которыми гнездились красные крыши дорогих жилищ. Одно из них буравил сейчас усиленный армейской оптикой взгляд сыщика.

Речка, скользящая между поросших старыми ветлами берегов, рассекала пустошь пополам и уходила на запад, туда, где в несколько зубчатых рядов вставал темный еловый лес. Над лесом величественно сияла огромная коническая четырехъярусная башня – серебряная, с небольшой золотой маковкой. Рядом надувался второй золотой купол – исполинского диаметра.

Текущая у подножия холма река называлась, как и городок, Истра. Но в тех местах, где она вырывалась из леса, огибая монастырь, ее же принято было именовать Иордан.

– Вторая, – сказал Линько, не отрываясь от бинокля, – вторая тачка за час… Сейчас скажу… «Мазда»… Серая… В салоне… не вижу, нет, не вижу… Ворота закрылись, так… На Волоколамку пошла. Записываешь?

– Как там во дворе?

– Двора не видно почти, только угол у беседки, там ничего, как и раньше… Ну что, может, все? А, Сергеич? Три часа уж…

Он опустил бинокль. Антон покосился в его сторону, спрятал блокнот в нагрудный карман и извлек мобильный телефон.

– Ну, ты как там? – спросил он, отворачиваясь к окну и прижимая аппарат плотнее к уху. – Нормально? Нет у тебя ничего?

Его московский собеседник, держащий в поле зрения дом Корнея Велеса в Измайлове, ответил после паузы:

– Она не возвращалась еще. Точно. Все машины у подъезда отфиксировал… Клиента видел пару раз… На балконе… А во сколько она приехала туда, к вам? Напомни.

– Не она, – поправил Антон веско, – они. В 17.30… Ну ладно. Ты ее дождись, посмотри там, на чем доедет, а мы сейчас двинем. Тут уже без толку. Три машины за последние полтора часа. Они могли в любой… Мы сейчас тут с Володей еще одну версию отработаем. Все, до связи.

Он сложил телефон и взглянул на напарника, прячущего бинокль в черный футляр.

Серый автомобиль аккуратно сполз с холма, прокатился вдоль реки, петляя между взгорков, поросших лиловым иван-чаем, переехал, наконец, через мост и набрал скорость. Он удалялся от Моск вы и от шоссе, забирал все дальше в глубь лесистого заповедного района. Дорога еще раз приблизила их к монастырю, его купола горели в лучах предзакатного солнца. Линько развернул карту.

– Вот тут, – пробормотал он, взглядывая в окно, – вот тут я подобрался к ней чересчур… Чересчур… Могла заметить. И потому, наверное, рванула… Вот отсюда мы и… И до самой деревни.

– По порядку. Еще раз, – велел Антон. Он спокойно вел машину вдоль кромки леса.

Пухлый Володя Линько по основному месту работы числился инспектором транспортной прокуратуры. Но Антон давно уловил в нем редкостную, просто бульдожью пытливость и цепкость.

– В первый день наблюдения, – вспоминал Володя, – около половины седьмого вечера. А приехали сюда, как и сегодня, в полшестого. У меня была точка метрах в пятидесяти, у дома номер 23, с башенкой, там мусорные баки обнесены стенкой, очень удобно… Значит, около половины седьмого из ворот выехала «семерка» с тонированными стеклами… Такая запыленная.

– Ну вот, – отметил Антон, не отрывая глаз от дороги, – если с тонированными, как же ты узрел-то?.. И зачем ей было переться отсюда еще куда-то? В лес, что ли? Что за мотивы?

– Так, по порядку. Водительское стекло было наполовину опущено. Проехала мимо меня еще не на скорости. Я успел. Думаю, что она. Хотя и в темных очках… А насчет мотивов я – пас.

Они проехали насквозь две деревни, достигли припоминавшегося белого указателя «Бузаево», обогнули это славное селение и съехали на проселок. Через несколько минут перемахнули по узкому мосту спрятавшуюся в камышах речушку. Линько стиснул ладонями круглую влажнокудрявую голову:

– Блин, не помню, была речка или нет.

– Едем дальше. Припоминай. Крути башкой, – произнес Антон спокойно.

И они поехали дальше полем, то приближаясь, то удаляясь от кромки леса. Метров через пятьсот, возле груды грязных бетонных блоков, брошенных у обочины, Линько возбужденно сунулся в окно.

– Проезжали тут! Точно. Сейчас поворот будет. И указатель – «Истратово»… Или «Кастратово»…

Дорога в поле действительно вильнула, поползла вверх, но вместо деревни на взгорке вновь вырос лес. Он поглощал тот узкий проселок, по которому ехали сыщики, и смотрел на них с предвечерней суровостью. Прежде чем нырнуть в чащу, проселок, впрочем, отпускал от себя узкий отросток – едва различимую в траве дорогу, вьющуюся все так же вдоль лесного массива. Антон сбавил скорость. Линько выглядел растерянным. Внезапно он несильно хлопнул по сиденью.

– О! Смотри.

Прямо на них по дороге, вынырнувшей из леса, брели две женщины. Они передвигали ноги с видимым трудом и были одеты подобно многим паломницам, посещающим эти места, – в белые платки и темные платья. У каждой – заплечный мешок.

Приблизившись к ним, Антон затормозил. Линько высунулся из окна и улыбнулся улыбкой доброго кролика.

– Бог в помощь, бабушки. Мы тут деревеньку ищем. Называется примерно Истратово. Вот где-то тут должна быть – на взгорке… Заплутали мы.

Паломницы остановились, поглядели хмуро. Одна выглядела и впрямь очень ветхо – лет на восемьдесят. Маленькая, щуплая, с плотно сжатым ртом, она, как и многие худощавые женщины в этом возрасте, напоминала больную птицу. Вторая была моложе и выглядела лет на шестьдесят – шестьдесят шесть. Высокая, довольно статная, она удивляла смуглостью круглого лица и выразительностью черт: темные глаза смотрели сумрачно из-под выпуклого лба. Волосы были спрятаны под косынку, плотно охватывающую голову.

После непродолжительного молчания произнесла неожиданно тяжелым, низким голосом, плавно махнув рукой за спину:

– А напрямки…

– Через лес, что ли? – уточнил Линько.

Паломница повторила свой странный жест, и обе женщины двинулись дальше.

– Вы ехали через лес? – осведомился Антон.

Линько пожал плечами:

– Да нет вроде. Но может, это кратчайший путь, а?

Они медленно покатили между деревьями. Линько тер потное лицо и сокрушенно качал головой. Метров через двести Антон затормозил.

– Хорош, – сказал он.

Сыщики выбрались из машины и нерешительно потоптались возле. Лесная дорога впереди обрывалась, иссякала, обращалась узкой тропкой, теряющейся в зарослях папоротника. Линько нырнул в салон, выудил карту и расстелил ее на капоте.

– Хрен с ним, с этим Истратовом, – бормотал он, – его и нет тут. Я одного не пойму… Вот смотри. Бабки-то эти, они откуда вышли? Ну, вот дорожка эта… Тут же дальше лес! Видишь, глубиной километров десять. И ни одной деревни.

Антон скользнул взглядом, сжал губы.

– Наврала, похоже. Или не поняла. Ты ж видел – они какие-то словно не в себе… Знаешь, Вова, давай-ка двигать отсюда. Темнеет вон… Отложим твою версию… Пока.

На обратном пути Линько задумчиво спросил:

– И много у вас такой работенки – за бабами шпионить?

– Немного, – отозвался Антон, – но клиенты солидные. На них держимся.

– То есть не на них, а на их б…, – заухмылялся Линько.

Антон покривился.

В это же время неподалеку по другой проселочной дороге продолжали брести две женщины в темном. После встречи с сыщиками они не проронили ни слова, хотя старшая поняла, что совет младшей был лукавым. Их догнал запыленный, дребезжащий рейсовый автобус и, хотя они не подавали никаких знаков, затормозил. В салоне, пахнущем пылью и бензином, смуглая и высокая положила темную руку на плечо своей спутнице, и та вдруг благодарно затрясла головой.

– Поживешь еще, – произнесла смуглая едва слышным, свистящим шепотом.

Они вышли в Истре на пристанционной площади и, не сказав, друг другу ни слова, разошлись в разные стороны. Смуглая паломница двинулась к станции, но, секунду помедлив, направилась не к лестнице, а через кусты, через рельсы, – к торцу платформы. Это выглядело нелепо. Платформа возвышалась метра на полтора над землей. Из кирпичной кладки торчали три металлических скобы, оставленные, вероятно, для сугубо технических целей. В двух шагах двое рослых загорелых подростков допивали пиво и собирались мочиться. Для того сюда и слезли. Появление пожилой женщины вызвало насмешливое удивление.

– Заблудилась, бабуля, – сказал парень с наколкой в виде змеи на левом плече, – лестница с другой стороны.

Женщина бросила на них скользящий взгляд, взялась за верхнюю скобу и с кряхтением перевалила на платформу заплечный мешок. Потом поставила ногу на нижнюю скобу и взглянула через плечо.

– Слышь, парень, подсоби-ка…

Ее низкий голос и непререкаемая интонация, казалось, произвели впечатление. Один из парней передал другому бутылку и подошел. Женщина выглядела достаточно тучной и грузной.

– Как я тебя подсажу-то? Ты чё?

Она уже встала на скобу и немного подтянулась, ухватившись за край платформы. Выдохнула:

– Толкани-ка… Не бось…

Парень с ухмылкой поддержал ее за крупный зад, а потом с некоторым усилием надавил. Женщина подтянулась и встала на край платформы на колени, потом на четвереньки. Тяжело выпрямилась, подхватила мешок и, не обернувшись, двинулась по платформе. Парни расхохотались. Потом приступили к намеченному. Застегивая штаны, тот, что толкал, заметил:

– Жопастая, однако, бабка-то. Как это, знаешь, как подушка…

Они снова рассмеялись.

Десятью минутами позже у пивного киоска парень со змеей на плече вышел из очереди, сказал приятелю:

– Посижу тут пока…

– Ты чего?

– С башкой чего-то… И ноги ватные…

Он присел за киоском прямо на землю, опустив голову между колен. Второй участливо склонился:

– Я ж говорил… Ты утром у Митяя ширялся?

– Да нет…

– Правда, что ль?

– Да говорю – нет… Не знаю. Подожди… Вроде отпускает.

Со стороны Волоколамска с дробным жестким стуком прибыла электричка.