Текст книги "Японский воин"

Учитывая, что тевтонские племена в начале своего существования испытывали суеверное благоговение перед прекрасным полом (хотя в Германии оно совершенно сошло на нет!), а американцы создавали свое общество при мучительной для них нехватке женщин[57]57
  Я говорю о тех днях, когда девушек ввозили из Англии и отдавали замуж за табак и другие колониальные товары. (Примеч. авт.)


[Закрыть] (боюсь, что, увеличиваясь в числе, они быстро теряют тот престиж, которым пользовались их бабушки-переселенки), уважение мужчины к женщине в западной цивилизации стало главным мерилом морали. Но в военной этике бусидо главный водораздел между хорошим и дурным проходил в другом месте. А именно вдоль цепей долга, приковывавших мужчину к его бессмертной душе, а затем к другим душам, состоявшим с ним в пяти отношениях, о которых я упоминал в начале книги. Из этих пяти отношений читатель получил понятие о верности, то есть отношении между вассалом и господином. Что касается остальных, то я останавливался на них лишь случайно, когда представлялась возможность, так как они были нетипичны для бусидо. Поскольку они основаны на естественном чувстве любви, бусидо разделяло их со всем человечеством, хотя в отдельных частностях могло ограничивать особыми условиями. В этой связи мне на ум приходит особая нежность и сила дружбы между двумя мужчинами, в которой к узам братства часто примешивалась романтическая привязанность, безусловно усиленная разделением полов в юности, – разделением, которое отказывало любви в естественной отдушине, открытой для нее в западном рыцарстве или свободном общении двух полов в англосаксонских странах. Я мог бы исписать целые страницы историями японских Дамона и Пифиаса, Ахилла и Патрокла или поведать языком бусидо о таких же родственных узах, какие связывали Давида и Ионафана.

Неудивительно, что специфические добродетели и принципы бусидо не остались в рамках одного военного сословия. Что побуждает нас перейти к вопросу о том, как бусидо влияло на весь народ в целом.

Глава 15
Влияние бусидо

До сих пор мы осветили лишь немногие из самых высоких вершин, выступающих над рядом благородных достоинств более низкого порядка, но тем не менее возвышающихся над нашей народной жизнью. Как восходящее солнце сначала озаряет розоватыми лучами горные пики и потом неспешно освещает лежащую внизу долину, так и этическая система, что вначале просвещала только воинское сословие, с течением времени нашла приверженцев среди широких масс. Демократия ставит у кормила власти прирожденного правителя, тогда как аристократия внушает царственный дух народу. Добродетели заразительны не менее пороков. «Достаточно одного мудреца в обществе, как уже все мудры, так быстро распространяется зараза», – говорит Эмерсон. Ни социальное расслоение, ни кастовая обособленность не может противостоять распространению морального влияния.

Как бы многословно мы ни рассуждали о триумфальном походе свободы по англосаксонским странам, она редко вдохновлялась народными массами. Разве она не была делом помещиков и джентльменов? Как верно заметил Тэн: «Эти три слога английского слова суммируют историю английского общества». Демократия может самоуверенно возразить ему и отмахнуться от вопроса: когда Адам пахал, а Ева пряла, где был джентльмен? Ах, как жаль, что не было в Эдеме джентльмена! Нашим прародителям его очень не хватало, и они слишком дорого заплатили за его отсутствие. Если бы с ними был джентльмен, он бы не только устроил райский сад с большим вкусом, но и научил бы их без того горького опыта, что непослушание Иегове является неверностью и бесчестьем, предательством и мятежом.

Тем, чем стала Япония, она обязана самураям. Самураи были не только цветом нации, но и ее корнем. Они являлись носителями прекраснейших небесных даров. Хотя между ними и остальным народом существовал барьер, они установили нравственный стандарт и сами служили примером. Я признаю, что бусидо одновременно было эзотерическим и экзотерическим учением; первое было эвдемоническим, то есть ищущим блага и счастья для всех людей; второе аретическим, настаивающим на следовании добродетели ради самой добродетели.

Во время расцвета европейского рыцарства рыцари численно составляли лишь небольшую часть населения, но, как говорит Эмерсон, «в английской литературе половина всех пьес и все романы от сэра Филипа Сидни до сэра Вальтера Скотта сконцентрированы на этом образе» (джентльмена, то есть дворянина). Поставьте в этот образ вместо Сидни и Скотта Тикамацу и Бакина, и у вас получится краткий экскурс в историю японской литературы.

Многочисленные увеселительные и просветительные заведения для народа – театры, палатки рассказчиков, кафедры проповедников, музыкальные представления, романы – брали своей главной темой истории о самураях. Крестьяне, усевшись у камелька, в сотый раз не устают слушать о приключениях Ёсицунэ и его верного слуги Бэнкэя или двух отважных братьях Сога; смуглые сорванцы, раскрыв рот, боятся упустить хоть слово, пока не догорит последнее полено и не погаснут угли, а услышанный рассказ продолжает гореть в их сердцах. Конторщики и посыльные, окончив дневной труд и закрыв ставни магазина, собираются вместе и рассказывают друг другу о Нобунаге и Хидэёси, засиживаясь далеко за полночь, пока сон не смыкает их усталые глаза и не уносит от скучного прилавка на поле брани и военных подвигов. Малыш, делающий первые шаги, уже лепечет о приключениях Момотаро, храброго победителя великанов. Даже девочки так пронизаны любовью к рыцарским деяниям и достоинствам, что, по примеру Дездемоны, внимают жадным слухом романам о самураях.

Самурай вырос в идеал всего народа. «Как сакура царица среди цветов, так самурай господин среди людей» – так пели японцы. Военный класс, не допущенный к торговым занятиям, сам не способствовал коммерции, но не было такой сферы человеческой деятельности или мысли, которая бы в той или иной мере не получила толчок от бусидо. Интеллектуально и нравственно Япония была плодом бусидо, прямым или косвенным.

Мэллок в своей исключительно многозначной книге «Аристократия и эволюция» с присущим ему красноречием поведал нам, что «общественную эволюцию, в отличие от биологической, можно определить как непреднамеренный результат намерений великих личностей»; и далее, что этот исторический прогресс есть продукт борьбы «не общества в целом за выживание, но небольшой группы общества за управление и использование большинства наилучшим образом». Независимо от того, насколько обоснованны его аргументы, их уверенно подтверждает та роль, которую сыграли самураи в общественном прогрессе Японской империи.

О том, насколько дух бусидо пронизал все общественные классы, также свидетельствует возникновение определенного разряда людей, так называемых отокодатэ, природных вождей демократии. Это были крепкие молодцы, мужественные до мозга костей. Будучи одновременно и выразителями и защитниками прав народа, они привлекали сотни и тысячи последователей, которые добровольно служили им, как самураи даймё, вручая «все свои члены, тело, жизнь, имущество и земную честь». Пользуясь поддержкой трудового народа, легко поддающегося воздействию и не знающего удержу, эти прирожденные «командиры» в значительной степени сдерживали неистовства самураев.

Многими путями бусидо проникало вовне из социального класса, где оно возникло, и действовало как закваска, становясь нравственным эталоном для всей нации. Благородные принципы, сначала предмет гордости элиты, со временем вдохновили весь народ; и хотя простолюдины не достигали нравственной высоты более возвышенных душ, все же в конце концов Ямато Дамасии – душа Японии – стала выражением народного духа островов восходящего солнца. Если религия всего лишь «нравственность с примесью чувства», по словам Мэтью Арнольда, то немногие этические системы имеют больше прав называться религией, чем бусидо. Невысказанные чувства нации нашли выражение в словах Мотоёри:

 
О край блаженный! Если чужестранец
Постичь захочет, в чем Ямато дух,
Скажи: в дыханье дикой вишни,
Чистой и прекрасной,
Когда им воздух утра напоен!
 

Да, сакура веками была окружена любовью нашего народа, это символ нашего характера. Обратите внимание, какими эпитетами говорит поэт: «в дыханье дикой вишни, чистой и прекрасной, когда им воздух утра напоен».

Дух Ямато – не изнеженный садовый цветок, но дикое, природное, растение; он взрос на нашей почве; случайно некоторые его свойства могут совпасть со свойствами растений из других краев, но по своей сути он остается неповторимым, самобытным для нашего края. Но не только по праву рождения он пользуется нашей любовью. Его изысканная и грациозная красота взывает к нашему эстетическому чувству, как ни одного другого цветка. Мы не можем разделить восхищение европейцев перед розами, которым не хватает простоты нашего цветка. К тому же под сладостью розы таятся шипы, знак цепкости, с которой она хватается за жизнь, как будто не хочет или боится умереть, облететь раньше времени, предпочитая гнить на стебле; ее крикливая яркость и тяжелый аромат – все это так не похоже на наш цветок, под чьим прекрасным обликом не скрывается ни кинжал, ни яд, который всегда готов расстаться с жизнью по зову природы, чьи краски не отличаются великолепием, но чье легкое благоухание никогда не пресыщает. Он скромен в цвете и форме, это постоянное свойство жизни, тогда как аромат летуч, мимолетен, как само дыхание жизни. В религиозных обрядах всего мира огромную роль играют благовония, такие как ладан и мирра. Есть в благоухании что-то духовно-изысканное. Когда сладостный запах сакуры оживляет утренний воздух, когда солнце начинает путь по небу, освещая первыми острова Дальнего Востока, немного есть на свете более безмятежных радостей, чем упиваться самим дыханием прекрасного дня.

Если сказано о самом Творце: «И обонял Господь приятное благоухание» (Быт., 8: 21), созидая новые решения в своем сердце, удивительно ли, что во время цветения вишни весь народ Японии покидает свои скромные жилища? Не упрекайте его, если на краткий миг его руки позабудут труды и тяготы, а его сердце – муки и невзгоды. Мимолетная радость закончится, он вернется к ежедневной работе, исполненный новой силы и решимости. Поэтому сакура не только символ, но поистине народный цветок.

Значит ли это, что цветок столь нежный и недолговечный, уносящийся с порывом ветра и готовый пропасть навеки, излив дуновение аромата, значит ли это, что этот цветок одного рода с духом Ямато? Так ли хрупка и смертна душа Японии?

Глава 16
Живо ли бусидо?

Не стерла ли западная цивилизация в своем походе по японской земле последние следы нашего древнего учения? Было бы очень горько, если бы душа народа могла умереть так скоро. Только скудная душа могла бы так легко поддаться внешнему влиянию.

Совокупность психических элементов, составляющих национальный характер, так же прочна и неупростима, как «видовые особенности плавника рыбы, клюва птицы, зубов хищника». В своей последней книге, полной непродуманных заявлений и блестящих обобщений, Лебон[58]58
  Лебон Г. Психология народов и масс. С. 33.


[Закрыть] говорит: «Открытия, сделанные благодаря разуму, являются общим наследием человечества; качества и недостатки характера составляют исключительную принадлежность каждого народа: это твердые скалы, которые вода должна омывать день за днем веками, прежде чем изгладятся даже их мелкие неровности». Это сильно сказано, и стоило бы поразмыслить над этим, если бы действительно существовали качества и недостатки характера, составляющие исключительную принадлежность какого-то отдельного народа. Подобного рода обобщающие теории появлялись задолго до того, как Лебон взялся за свою книгу, и давно уже были опровергнуты Теодором Вайцом и Хьюгом Марри. Рассматривая проповедуемые бусидо добродетели, мы привлекали для сравнения и иллюстрации европейские источники и увидели, что ни одно отдельное свойство не является исключительным достоянием бусидо. Верно, что совокупность нравственных качеств представляет собой вещь довольно уникальную. Именно эту совокупность Эмерсон называет «составным результатом, в который в качестве ингредиентов входят все самые влиятельные силы». Но, вместо того чтобы, как делает Лебон, признавать в ней исключительную принадлежность народа или страны, философ из Конкорда называет ее «элементом, который объединяет самые авторитетные личности каждой страны, внушает им понимание и симпатию друг к другу и в некотором роде является настолько четким, что его нехватка ощущается сразу, как отсутствие масонского знака».

Нельзя сказать, что характер, внушенный учением бусидо нашему народу в целом и классу самураев в частности, образует «неупростимую видовую особенность», и тем не менее нет сомнений в том, что он и сейчас еще сохраняет жизненную силу. Будь бусидо одной лишь физической силой, то и тогда нельзя было бы так резко остановить его движение, набиравшее инерцию последние семь столетий. Будь оно лишь наследственной чертой, то и тогда его влияние распространилось бы невероятно широко. Только представьте себе, по расчетам французского экономиста Шейссона, исходя из того, что за сто лет сменяется три поколения, «в жилах каждого из нас текла бы кровь не менее двадцати миллионов человек, живших в 1000 году от Рождества Христова». В жилах обычного земледельца, «согбенного бременем веков» над своей пашней, течет кровь многих веков, и потому он нам такой же брат, как и «быку».

Как бессознательная и непреодолимая сила, бусидо двигало и теперь еще движет народом и отдельными людьми. Когда Ёсида Сёин, один из самых блестящих созидателей современной Японии, написал накануне своей казни следующие строфы, он сделал честное признание от имени народа:

 
Полностью сознаю, что этот путь должен окончиться смертью;
Дух Ямамото подгонял меня
Дерзать, что бы ни случилось.
 

Неписаное и негласное, бусидо до сих пор является духом-вдохновителем, движущей силой нашей страны.

Рэнсом говорит, что «сегодня бок о бок существуют три разных типа японцев: старый, еще не полностью вымерший; новый, едва родившийся, и то только духовно; и переходный, испытывающий сейчас муки становления». Хотя во многом это утверждение очень верно, особенно в том, что касается конкретных институтов, однако применительно к фундаментальным этическим понятиям оно требует некоторого уточнения; поскольку бусидо, творец и творение старой Японии, по-прежнему управляет переходом и оказывается образующей силой новой эпохи. Великие государственные деятели, правившие кораблем нашей страны, проходившим сквозь ураганы реставрации и водовороты национального возрождения, не знали иного морального учения, кроме благородных принципов бусидо. В последнее время некоторые писатели[59]59
  Шпеер. Миссии и политика в Азии, лекция IV. С. 189—192; Деннис. Христианские миссии и социальный прогресс. Т. I. С. 32. Т. П. С. 70 и далее.


[Закрыть] попытались доказать, что значительный вклад в создание новой Японии внесли христианские миссионеры. Я охотно признал бы заслуги тех, кто подлинно заслужил признание, но эту честь едва ли можно приписать нашим добрым миссионерам. Им по роду деятельности более приличествует следовать заповеди Писания «в почтительности друг друга предупреждайте», чем заявлять претензию, подкрепить которую они ничем не могут. Что до меня, то сам я считаю, что христианские миссионеры делают для Японии много хорошего в сфере образования и особенно нравственного просвещения; однако работа Духа, непостижимая, но оттого не менее достоверная, все еще скрыта в божественной тайне. Все, что делают миссионеры, оказывает только косвенное влияние. Нет, христианские миссии пока еще достигли очень немногого в формировании характера новой Японии. Нет, именно бусидо, чистое и простое, двигало нами на счастье или на горе. Откройте биографии таких создателей современной Японии, как Сакума, Сайго, Окубо, Кидо, не говоря уже о воспоминаниях живых еще людей, например Ито, Окумы, Итагаки и прочих, – и вы увидите, что именно под влиянием самурайского учения они мыслили и творили. Когда после ставшего итогом многолетних наблюдений исследования Дальнего Востока Генри Норман сделал вывод, что единственное отличие Японии от других восточных деспотий заключается в том, что «ее народом управляет самый строгий, возвышенный и выверенный из известных кодекс чести», он прикоснулся к главной побудительной силе, которая сделала новую Японию тем, чем она является сейчас, и которая сделает ее тем, чем ей предназначено стать.[60]60
  Дальний Восток. С. 375.


[Закрыть]

Преобразование Японии есть факт очевидный для всех. Естественно, что в работе такого масштаба были задействованы различные мотивы; но если нужно назвать главный, я не колеблясь назову бусидо. Когда мы открыли страну для иностранной торговли, когда мы ввели последние достижения техники во все сферы нашей жизни, когда мы начали изучать западную политику и науку, мы делали это не ради развития физических ресурсов и благосостояния; тем более это не было слепым копированием западных обычаев.

Знаток восточных традиций и народов Таунсенд, наблюдавший их непосредственно, писал: «Нам каждый день говорят о том, как Европа повлияла на Японию, и забывают, что Япония сама произвела все перемены, что не европейцы учили Японию, а она сама решила учиться европейским методам государственной и военной организации, доказавшей свою успешность. Она импортировала европейскую техническую науку, как Турция за несколько лет до того импортировала европейскую артиллерию. Это не совсем влияние, – продолжает Таунсенд, – если только не считать, что Англия находится под влиянием Китая, покупая у него чай. Где тот европейский апостол, – спрашивает автор, – философ, политик или агитатор, который реформировал Японию?»[61]61
  Таунсенд М. Азия и Европа. С. 28.


[Закрыть]

Таунсенд понял, что источник преобразовавшей Японию силы целиком находился внутри ее; прояви он интерес к нашей ментальности, то с присущей ему проницательностью легко мог бы убедиться, что этот источник не что иное, как бусидо. Чувство собственного достоинства, для которого нестерпимо, когда на него смотрят сверху вниз, – вот в чем заключался сильнейший мотив. Финансовые и промышленные соображения возникли позднее уже в процессе реформ.

Влияние бусидо по-прежнему так ощутимо, будто «начертано ясно на скрижалях, чтобы читающий мог прочитать». Мимолетного взгляда на жизнь японцев достаточно, чтобы это заметить. Прочтите Херна, самого красноречивого и правдивого толкователя японской мысли, и вы увидите бусидо в работе этой мысли. Повсеместная вежливость народа, доставшаяся нам в наследство от самураев, известна слишком хорошо, чтобы еще раз о ней говорить. «Япошки» доказали свою выдержку, стойкость и храбрость во время китайско-японской войны[62]62
  Среди трудов по этой теме см.: Истлейк и Ямада. Героическая Япония; Дайоси. Новый Дальний Восток.


[Закрыть]. «Есть ли народ более преданный и патриотичный?» – этот вопрос задают многие, и за свой гордый ответ «Нет!» мы должны быть благодарны благородным принципам бусидо.

С другой стороны, честность требует признать, что бусидо в большой мере несет ответственность и за наши ошибки и недостатки характера. Несмотря на то что некоторые наши молодые люди уже создали себе международную репутацию в области науки, мы еще ничего не достигли в философии, – что может быть объяснено тем, что воспитание в духе бусидо не уделяло внимания метафизическим учениям. Чувство чести у нас является причиной чрезмерной обидчивости и раздражительности; и если мы повинны в чванстве, в чем могут обвинить нас некоторые иностранцы, то это тоже результат преувеличенного понятия о чести.

Если вы бывали в Японии, не приходилось ли вам часто видеть молодых людей с растрепанными волосами, в рваной одежде, с большим посохом или книгой, которые бредут по улице с видом полного равнодушия к земным делам? Это сёсэй (студент), которому земля слишком мала, а небеса недостаточно высоки. У него есть свои теории о жизни и вселенной. Он живет в воздушном замке и питается святым духом премудрости. В его глазах горит огонь стремлений; его ум жаждет знания. Нужда – не более чем стимул, подгоняющий его вперед; мирские блага в его понятии – кандалы, стесняющие личность. Он образец верности и патриотизма. Он самопровозглашенный хранитель национальной чести. Со всеми своими достоинствами и недостатками он – последний осколок бусидо.

Каким бы укоренившимся и мощным ни было до сих пор влияние бусидо, оно, как я уже говорил, есть влияние бессознательное и молчаливое. Сердце народа, само не зная почему, отзывается на все обращения к тому, что оно унаследовало, поэтому одна и та же этическая идея, но выраженная либо в новом термине, либо старых словах бусидо, имеет совершенно разную силу воздействия. Христианин-отступник, которому никакое пасторское увещевание не помогло бы удержаться на краю пропасти, сошел со своего порочного пути, когда услышал призыв к верности и преданности, в чем он когда-то поклялся своему Учителю. Слово «верность» пробудило в нем все благородные чувства, которым он позволил охладеть. Группа непослушных юношей, недовольных одним из своих преподавателей, устроила «забастовку» в колледже, но разошлась после того, как директор задал им два простых вопроса: «Ваш профессор человек достойный? Если так, то вы должны уважать его и продолжать посещать его уроки. Он слаб? Если так, то недостойно мужчины толкать споткнувшегося». Научная некомпетентность преподавателя, вызвавшая беспорядки, показалась студентам пустяком по сравнению с нравственными вопросами. Если обратиться к чувствам, вскормленным бусидо, можно дать начало моральному обновлению огромного масштаба.

Одна из причин неуспеха миссионеров в Японии состоит в том, что большинство этих людей совершенно ничего не знают о нашей истории. «Какое нам дело до языческих летописей?» – говорят некоторые и тем самым отдаляют свою религию от образа мыслей, которого мы, наши отцы и деды придерживались в течение многих прошедших веков. Как можно принижать историю целой страны? Как будто путь любого народа, даже первобытного племени африканских дикарей, не знающих письменности, не есть страница общей истории человечества, написанной рукой самого Бога. Даже погибшие народы являются как бы палимпсестом, который расшифрует лишь проницательное око. Философскому и религиозному уму сами народы представляются знаками божественной каллиграфии, четко написанными черным по белому, словно на их коже; и если это сравнение уместно, то желтая раса являет собой драгоценную страницу, расписанную золотыми иероглифами! Отмахиваясь от пройденного народом пути, миссионеры заявляют, что христианство – новая религия, тогда как, по-моему, это «старая, старая история», которая, если изложить ее понятными словами, то есть взятыми из словаря, возникшего в процессе нравственного становления народа, легко найдет место в людских сердцах, независимо от расы и национальности. Христианство в его американском или английском варианте – скорее отягощенное англосаксонскими причудами и прихотями, чем данное в первозданной красоте и чистоте идущее от его Основателя, – слишком слабый побег, чтобы быть привитым к мощному стволу бусидо. Должен ли проповедник новой веры вырвать с корнем все растение, чтобы посеять семена Евангелия в опустошенную почву? Этот подвиг в принципе возможен – например, на Гавайях, где, как известно, воинствующая церковь добилась полной победы в разграблении и уничтожении туземного народа; но такой процесс решительно немыслим в Японии – нет, такого насаждения Царства Божия на земле никогда бы не принял и сам Иисус.

Мы должны внимательнее прислушаться к словам благочестивого человека, верного христианина и глубокого ученого: «Люди поделили мир на языческий и христианский, не подумав, сколько добра могло таиться в первом и сколько зла могло смешаться со вторым. Они сравнили лучшую часть своей половины с худшей частью другой, безупречное христианство с развратом Греции или Востока. Они не стремились быть бесстрастными и довольствовались накоплением всего, что можно было сказать в похвалу себе и в осуждение другим формам религии».[63]63
  Джоуэтт Д. Проповеди о вере и учении, II.


[Закрыть]

Но какие бы ошибки ни допускали отдельные люди, нет сомнений в том, что фундаментальный принцип исповедуемой ими религии – это сила, с которой мы должны считаться, размышляя о будущем бусидо, чьи дни, как кажется, уже сочтены. Характер его будущего предрекают носящиеся в воздухе зловещие знаки. И дело не только в знаках, грозные силы уже взялись за работу, чтобы его погубить.