Текст книги "Тадж-Махал. Роман о бессмертной любви"

– Его могли убить за долги?

Человечек в мятых брюках скорбно вздыхает:

– За долги отнимают все, за долги могут избить, но вырезать сердце? Зачем? Человек без сердца не сможет вернуть ни одной рупии. Сатри мог заработать на съемках этого фильма, при всей его бесшабашности он был прекрасным продюсером, но сбежал, не заработав ничего. Те, кому он должен, предпочли бы подождать, а вот чатристы…

Решив поговорить с Вадантом, который знает явно больше, чем уже сказал, позже, я забираю папку и не без удовольствия прощаюсь. У меня еще есть время, чтобы пообедать, собраться и встретиться с Кираном Шандаром. Только если и он заведет беседу о чатристах…

На вопрос, где поблизости можно перекусить, секретарь Ваданта Камала советует не делать этого в «Макдоналдсе», который рядом, а пройти по улице дальше, там есть замечательный ресторанчик индийской кухни «He said, She said», в котором чисто и уютно. Что я и делаю. Надо же попробовать местные деликатесы.

Ресторанчик действительно симпатичный, внутри соседство азиатского, европейского и скандинавского стилей в оформлении. Это не смесь, а действительно соседство. Он оформлен современно, один зал как уличное кафе где-нибудь во Франции или Италии, другой с низкими столиками, характерными для самой Индии, третий – с выкрашенной в белый цвет мебелью из «ИКЕА». На любой вкус.

Я храбро выбираю светлую веранду с большими диванами и низкими столиками. Это особенность Индии. Здесь не принято есть вилкой и ножом, конечно, в ресторанах европейского типа столовые приборы подадут и салфетки положат, и столы в них высокие, но… Сами индийцы в качестве столового прибора предпочитают собственные пальцы или ложку, иногда две. Еще одна особенность: только правая рука, ведь левая «грязная». Из-за отсутствия туалетной бумаги и достаточного количества воды, чтобы таковую заменить, левая рука и впрямь может оказаться не совсем чистой. Как и вилки с ложками в небольших забегаловках с едой на улицах. Надежней три пальца правой руки или кусок лепешки в качестве лопатки.

Обо всем этом я прочитала в Интернете и готова учесть.

Помня советы бывалых путешественников, я заказываю самые безопасные блюда, прошу не переусердствовать с приправами, намекая, что мой желудок может пострадать от непривычно острой пищи, и особенно отмечаю, что лед в напитках не нужен. Это потому, что индийцам не приходит в голову перед замораживанием воду кипятить, вода изо льда для европейца не просто не полезна, но и весьма опасна.

Обслуживающий меня молодой человек понимающе кивает, обещая, что сделает все, как надо. Сомневаюсь, но если уже решилась…

Мне подают вилку, нож и две ложки – на любой вкус. Но я храбро решаюсь есть руками, вернее, одной рукой. Экзотика так экзотика. Левая рука для индусов «нечистая», потому едят только правой, значит, и я так же. Чтобы ненароком привычно не подхватить вилку левой рукой, я зажимаю в ней салфетку. Отламываю кусочек лепешки, он рвется одной рукой крайне неудачно – тонкой полоской, пытаюсь подхватить этим обрывком соус. Вторая попытка оказывается более удачной, третья и вовсе приводит к цели. Я почти индианка, ем руками и кусочком лепешки. Вкусно и даже удобно. Надо же…

Я бывала в индийском ресторане в Лондоне, главное впечатление, вынесенное оттуда, – слишком остро, настолько, что вкус просто забивается ощущением огня, полыхающего во рту и пищеводе. Здесь все несколько легче, видно, повара приспособились к посетителям из соседних киностудий, ведь далеко не все родились и выросли в Индии. Порции большие, все вкусно, льда в напитке нет. А еще в меню много курицы – это тоже дань европейцам, местные предпочитают вегетарианскую пищу, а ограничения в виде отказа в использовании индусами говядины, а мусульманами свинины, оставляют поварам курятину, козлятину и баранину.

Взяв на заметку этот ресторан, я оставляю щедрые чаевые и выбираюсь на соседний перекресток, чтобы поймать такси. Пора в отель, по пути еще нужно купить пару шальвар-камизов для Агры, не ходить же две недели в одном и том же.

У такси никаких зеленых огоньков, чтобы дать понять, что они свободны, водители истошно сигналят безо всякой надобности. Я не сразу это понимаю, а потому пропускаю несколько машин, прежде чем замечаю, как ловит такси пожилая пара индийцев. Взяв на вооружение их манеру, получаю возможность сесть в машину тут же. Что ж, это тоже надо запомнить…

На вопрос, где лучше купить шальвар-камиз, таксист удивленно оглядывается через плечо и кивает:

– Конечно, рани.

Мы переезжаем залив по Бандра-Уорли, но потом сворачиваем с набережной. Я предпочитаю знать, где нахожусь, потому снова включаю навигатор. Он сообщает, что, перебравшись в потоке машин по мосту Фрер над железнодорожным вокзалом, мы направляемся на восток по Али-роуд.

На площади неправильной формы, образованной пересечением трех улиц, на шестиэтажном здании красуется гордая вывеска «Отель Либерти». При этом само здание страшно облезлое с почерневшими стенами и горами мусора на выступающих крышах навесов первого этажа. Некоторые балкончики наподобие французских попросту обвалились, окна занавешены изнутри чем попало, на остатках решеток в них сушатся тряпки… Неужели отель?! Я вспоминаю, что в Мумбаи почему-то принято называть отелями рестораны, и мысленно благодарю Камалу за совет пообедать в «He said, She said».

За «Отелем Либерти» видна высотка, первые этажи которой уже используются, а наверху идет надстройка. И никого это не беспокоит. Похоже, надстроены почти все дома, во всяком случае, верхние этажи разительно отличаются от нижних и даже друг от друга.

В моем распоряжении несколько часов, людей на улицах много, движение приличное и свободных такси тоже достаточно, вывески дублированы на английском, потому я решаю пройти хотя бы по Али-роуд пешком. Навигатор подсказывает, что отсюда до Марина-драйв не так уж далеко.

Ныряю в лабиринт небольших улиц к северу от Али-роуд, там чище, как мне кажется.

Везде одно и то же: облезлый вид зданий, хотя их и пытаются штукатурить, между трех-шестиэтажными домами видны высотки. Высокие дома, конечно, не такие, как в Нью-Йорке, но от двадцати до сорока этажей много, причем разбросаны они по всему городу и часто стоят вплотную к старым постройкам. Как строили-то?

Довольно чисто, никаких свалок с крысами у светофоров. Или я уже начала привыкать? Не хотелось бы.

Женщин немного, буквально все они в шлепанцах и без носков, большинство в сари, мелькают черные наряды мусульманок. Мужчины поголовно в европейской одежде – брюки и рубашка. Удивительно, но рубашки светлые и часто белые. Как они умудряются отбеливать одежду после такого смога?

А марево горячего воздуха, в котором больше выхлопных газов, чем кислорода, действительно колышется над Мумбаи. Вторая половина дня не лучшее время для прогулок, потому надо делать покупки и ехать в отель.

Все улицы – сплошной торговый ряд, товары разложены под навесами, развешены прямо над головами прохожих. Меня удивляют свертки с тряпьем на крышах навесов и даже автобусных остановок. Там валяется одежда, какие-то подушки, одеяла и просто мешки. Оказалось, это вещи тех, кто ночует на улице. Ночью спят прямо на земле на тех самых подушках, укрываясь одеялами, а утром, свернув их, отправляют на крыши.

Везде бойкая торговля не только вещами, но и едой. К запаху океана и гнили я уже привыкла, привыкать к ароматам местной пищи не хочется, потому, разыскав приемлемую лавку с женской одеждой, я без примерки приобретаю два шальвар-камиза и спешу покинуть этот район. Уютней на широкой Али-роуд.

В отель возвращаюсь с чувством исполненного на сегодня долга. Я не только побывала на студии, узнала много нового о Сатри, но и познакомилась хотя бы с частью Мумбаи. Остается только встретиться с журналистом.

Кафе со своеобразным названием «Нахальная ложка» действительно специализируется на французской кухне. В Мумбаи в него наверняка ходят местные, за экзотикой, или иностранцы, уставшие от индийской кухни. Кстати, в городе много итальянских ресторанов, это своеобразный компромисс между индийскими и европейскими блюдами.

Журналист уже ждет меня, что для местных удивительно. Возможно, просто остался после какой-то предыдущей встречи.

Киран Шандар худощав, горбонос и энергичен. Он явно куда-то спешит, во всяком случае, на долгую спокойную беседу не настроен. И я его совершенно не интересую, встретиться согласился из вежливости и в благодарность за то, что англичанка прочитала его статью. Но мне все равно – важней, что он может сообщить.

Мы заказываем кофе и воду, от предложенных сладостей я отказываюсь.

– Вы журналистка?

– Нет, я уже говорила, что некоторым образом связана со съемками фильма «Тадж-Махал», продюсером которых был Хамид Сатри. По сути, мне придется выполнять его работу. Отсюда желание знать, кто и почему его убил.

– Почему вы решили, что я знаю больше, чем уже сообщил?

– Вы написали, что это ритуальное убийство. На чем основана такая уверенность?

Киран Шандар изумленно вскидывает на меня глаза:

– Вы считаете вырезанное сердце признаком мелкого воровства?

– Я неправильно выразилась. Почему вы уверены, что это ритуальное убийство совершено именно чатристами? Такие случаи уже бывали?

Он молчит, словно раздумывая, говорить ли мне правду. Приходится поднажать.

– Киран, если уж сказали «а», говорите и «б». Вам известны такие случаи?

Журналист хмыкает:

– Только слухи. Ну, и исторические факты.

Так… Решил не отвечать честно.

– Какие исторические факты?

Он вскидывает голову, упрямо поджимая губы, усмехается:

– Вы сочтете это выдумкой, если не слишком жалуете прессу. В прошлом и позапрошлом веке в газетах были сообщения о случаях, когда богине Кали приносили в качестве жертвы вырезанное сердце.

Если честно, мое собственное сердце заныло при этих словах. Хотя какое оно собственное? Заимствованное на пять лет у погибшего донора – скажем так.

– И вы решили, что это именно такая секта?

Киран пожимает плечами.

– Я же говорил, что не поверите.

– Я все равно докопаюсь до истины, даже если вы больше не скажете ни слова. Обидно, что уйдет время, которого мало.

– Зачем вам все это?

Вообще-то я на его месте тоже не стала бы ничего рассказывать. Почему он должен раскрывать секреты, если таковые имеются, любопытной англичанке? Тем более секреты опасные.

– Киран, я не помощник продюсера, вернее, не совсем так. Я присутствовала на выставке в Букингемском дворце, когда там был совершен теракт. И мне нужно знать все, связанное с алмазом «Тадж-Махал» и съемками одноименного фильма. Совершено нападение на ее величество, тяжело ранен премьер-министр, убит продюсер и режиссер фильма, похищен алмаз. Разве это не основание, чтобы интересоваться тем, что происходит вокруг Тадж-Махала?

Теперь он точно решит, что я законспирированная журналистка, но это не повредит. Не признаваться же, что я агент?

– Боюсь то, что происходит вокруг Тадж-Махала, мало связано с нападением на вашу королеву. Здесь и своих проблем хватает. Я сказал все, что знаю, если вспомню еще что-то – позвоню. Извините, мне пора.

– Вы говорили, что у вас здесь еще одна встреча в семь.

– Перенесли в другое место. Если будет что-то интересное, я с вами свяжусь. Но едва ли вам интересны события в Мумбаи и Агре.

– Это почему?

Он встает, давая понять, что беседа закончена, но на вопрос отвечает:

– Вы даже сейчас первой назвали королеву и премьера. А главное в другом.

– В чем?

– Осквернен Тадж-Махал. Понимаете, это храм любви, а в нем совершено жестокое убийство. И это обязательно вызовет волнения в Агре. Уже вызвало.

Он прав – меня куда больше интересует само убийство, чем то, что оно совершено на территории знаменитого комплекса. Если Тадж-Махал в моем интересе и присутствует, то только как место преступления.

Глядя вслед уходящему журналисту, я пытаюсь понять, что стояло за последними фразами – нежелание раскрывать свои секреты потому, что их можно эффектно преподнести в очередной статье, или мистическая дурь. Если он мистик, то куда лучше опираться на реалиста Калеба Арору.

Конечно, я немало читала о разных таинственных проклятиях знаменитых бриллиантов, о том, кому лучше носить, а кому даже в руки не стоит брать алмазы, но это сродни заклятиям, наложенным на гробницы фараонов. Достаточно произойти одному несчастному случаю, как все, кто верит в древние проклятия, валятся, словно костяшки домино. А кто не верит, доживают до старости и умирают в своей постели, презрев все недовольство мумий.

Есть еще один повод сомневаться. У серийных убийц и знаменитых воров нередко появляются подражатели. Не потому, что учились у этих преступников или додумались до их почерка сами, а именно благодаря освещению преступлений в прессе. Стоит какому-то ушлому репортеру со знанием дела описать убийство, да еще нагнать страху многочисленными кровавыми подробностями, как у одних появляется желание от ужаса спрятать голову в песок, а у других скопировать почерк. Иногда, чтобы почувствовать себя столь же сильным и неуловимым, а иногда просто от дури, уверенности, что если настоящего маньяка не поймали, то не поймают и его подражателя.

Сколько убийств никогда не было бы совершено, не будь вот такой «помощи» людей, умеющих их красиво описывать. Полиции всех стран очень трудно отсечь идиотов-подражателей и поймать вдохновителей. При этом те, кто своим литературным творчеством навел подражателей на мысль о преступлении, остаются безнаказанными.

Какой-нибудь глупец начитается откровений Кирана Шандара и решит при ограблении тоже вырезать у жертвы сердце вместо того, чтобы ударить по голове, оставив шанс выжить.

Я ловлю себя на том, что обвиняю журналиста в будущих преступлениях. Он не виноват в людском стремлении подражать и, возможно, прав в своих подозрениях, а сержусь я потому, что Шандар не желает раскрывать мне тайны, которые знает. И все равно его склонность к мистицизму раздражает, Шандар не помощник, хотя расспросить о чатристах, например, у Ароры, стоит. Вдруг он тоже что-то слышал об этой секте?

Но сделать это удастся только после возвращения из Агры. Такие вопросы не обсуждают по телефону, а мне уже пора собираться.

Индия не раскрыла свои тайны сразу, но я и не пытаюсь все постичь за один день, у меня в запасе две недели. Но ни днем больше! Дольше я в этой духоте и вони просто не протяну. Престон посоветовал, оказавшись на улице, сделать несколько глубоких вдохов, чтобы заставить свой организм смириться с запахом гнили. Это, конечно, помогает, но стоит немного побыть в кондиционируемом помещении, и приходится насиловать организм этими самыми глубокими вдохами снова.

Глава 8

Это не могло быть правдой, но было так! Во дворце объявлено о предстоящей свадьбе принца Хуррама с внучкой… персидского шаха.

Арджуманд окаменела от ужаса и горя. Ее любимого женят. Девушка не думала о том, что обещана их с Хуррамом свадьба, это отошло куда-то в сторону. Главным стало то, что у ее любимого теперь будет жена, с которой… Об этом лучше не думать совсем.

Сердце зашлось от боли так, что в глазах потемнело. Конечно, падишах не спрашивал согласия сына на брак, это было не принято, и невесту выбрали не по любви и не за красоту – хотя персиянки красивы, – а по расчету. Но появление рядом с Хуррамом юной красавицы означало, что он может совсем забыть Арджуманд. Разве редко такое случалось? Любовь с первого взгляда на всю оставшуюся жизнь и даже после нее – такое бывает только в стихах поэтов.

Разве важно то, что принцессу прислали в качестве замирения после стычки за Кабул или Кандагар? Она будет женой Хуррама, причем первой, той, что родит наследника престола. Персиянка будет старшей женой, и это положение у нее никто никогда не отнимет. У нее будет право родить первенца, право смотреть на остальных жен свысока, много прав…

Арджуманд укорила сама себя: четыре месяца Хуррам вместе с отцом то усмирял принца Хосрова и спасал казну, то потом выбивал персов из небольших крепостей у Кандагара. Четыре месяца они не виделись совсем. Потом Рукия устроила встречу, и показалось, что все прекрасно. Принц все же отдал Арджуманд книгу Низами со своими пометками – так он хотел показать, какие стихи и строчки из них ему нравятся больше всего.

Тогда у Арджуманд словно выросли крылья, но прошло еще несколько месяцев, и эти крылья оборвали. Неужели теперь любимый будет принадлежать другой? Она заранее ненавидела юную жену Хуррама, хотя Кандахари Бегум Сахиба вовсе не была виновата в ее несчастьях, но любить ее Арджуманд не могла никак.

Но перед свадьбой падишах предпринял еще одно действие.

После расправы над принцем Хосровом Джехангир просто обязан был доказать придворным, что не только кого-то ненавидит или опасается, но и любит по-родственному. Хосров в число любимцев не входил никогда, его брат Парваз тоже, оставалось демонстрировать приязнь младшему из принцев Хурраму, тем более тот вполне был этого достоин.

Хурраму исполнилось шестнадцать, он совсем взрослый, при желании все сторонники Хосрова могли встать на сторону младшего принца, если бы тот пожелал пойти против отца. Пока Хуррам о таком не помышлял, но падишах прекрасно понимал, что найдутся наушники, которые станут давать Хурраму дурные советы. И чтобы его уши оказались к таким советам глухи, между отцом и сыном должна быть не вражда, а приязнь.

Падишаху не приходилось идти против своих чувств, он действительно любил этого принца больше остальных, а Хуррам действительно был достоин такой любви.

Джехангир решил, что принцу Хурраму пора браться за ум. Конечно, он и без того показал себя прекрасным воином и организатором, но падишах объявил, что намерен поручить наследнику престола (кто посмел бы с этим спорить?) управление его собственными владениями – Хисаром. И почему-то для утверждения Хуррама в Хисаре потребовалось ехать туда всем двором.

Путешествие двора во главе с падишахом в конце зимы, когда о дождях и забыли, а земля превратилась в пыль, было тяжелым для всех. Огромный караван с тысячами всадников, слонов, верблюдов, ослов и просто пеших слуг, несущих паланкины, охраняющих, готовящих все для остановок, растянулся на целый день пути. Голова каравана уже готовилась остановиться на ночлег, а его хвост еще только выполз из Агры.

Многие тысячи ног и сотни тысяч копыт вытаптывали на своем пути все, оставляя безжизненную утрамбованную землю. Едва ли после этого дехканам удастся собрать на ней урожай не только в нынешнем, но и в следующих годах. Но кто же думал о такой мелочи?

Во главе огромной процессии шли девять огромных слонов, над каждым из которых развевалось знамя с изготовившимся к прыжку львом в центре желтого круга – символом Великих Моголов. Девять следующих слонов везли зеленые стяги с солнцем на них во славу Аллаха. Девять ослепительно-белых жеребцов под золотыми седлами и украшенными драгоценными камнями сбруями шли без всадников, ведомые под уздцы конюхами.

Следующий роскошный табун возглавлял жеребец, всадник на котором держал личное знамя Джехангира с начертанными на нем словами «Завоеватель мира».

Везли огромный барабан, в который время от времени ударяли, якобы предупреждая о приближении каравана. В другое время лошади или слоны могли просто испугаться звука дундуби, но сейчас его могучий голос просто тонул в шуме, производимом при движении такого количества народа.

Перед слоном, в мегдамбаре которого сидели Джехангир и Хуррам, бежали, разбрызгивая розовую воду и разбрасывая цветы, десятки слуг. Иначе падишаху и наследнику просто нечем было бы дышать. О том, чем должны дышать остальные, Джехангир не задумывался. Несчастный махаут – погонщик слона – сидел на его шее, не дыша и моля бога только о том, чтобы слон ступал как можно ровней и не взбесился.

Движение на слоне очень медленное, это позволяло многим слугам двигаться пешком.

Позади правителя несли еще несколько роскошных паланкинов, покрытых серебром. Слуги, тащившие эту тяжесть, выбивались из сил, зато у падишаха была возможность сменить паланкин, если вдруг пожелает.

Не оставил Джехангир дома и свое оружие, которое тоже несли те, кто за него отвечал: один – копье, другой – лук, третий – стрелы… На бедолаг, меряющих расстояние ногами, горделиво посматривали слуги с ловчими птицами. Хотя и им доставалось: птицы под своими колпачками ничего не видели, но все слышали, и были страшно обеспокоены непривычным шумом. Едва ли им пришлось бы охотиться: при приближении каравана в стороны разбегались все, кто только мог.

Караван защищали несколько тысяч хорошо вооруженных всадников, скакавших по бокам.

А ведь были еще ахади – личная вооруженная охрана падишаха, музыканты, потому, что просто ехать скучно и клонит в сон. Важно вышагивали слоны с самыми разными знаменами, на которых красовались символы Джехангира, как Тени Аллаха, девизы, символы его власти над землей, водой и воздухом Хиндустана, его справедливости и еще много чего.

Кроме того, шагали запасные слоны с роскошными хаудахами – раззолоченными тронами под большими зонтами, десятки слонов везли сундуки с драгоценностями на случай, если падишаху захочется кого-то наградить, сотни тащили на своих спинах сундуки с золотыми и серебряными монетами. Полторы сотни слонов везли государственные бумаги, которые правитель не счел нужным оставить в Агре. Одежду и обувь падишаха несли в своих огромнейших тюках несколько десятков верблюдов позади основной части каравана.

А рядом со слоном падишаха и наследника то бежали, то ехали в своих паланкинах несколько чиновников, обязанностью которых было толково отвечать на любые вопросы, которые возникали у Джехангира при одном только взгляде на окружающую его действительность. Падишах был очень любопытен от природы, вел дневник, и вопросы у него возникали постоянно и самые неожиданные. Если чиновник не мог ответить, каково расстояние до чего-то на горизонте, сколько людей живет и чем занимаются в селении, попавшемся на пути, что за птица пролетела и какого размера у нее гнездо… он рисковал навсегда остаться в этой местности для изучения вопроса гнездования или особенностей цветения того или иного растения.

При этом и вопрос, и ответ следовало тщательно записать, вечером падишах обычно желал прочитать записи. Горе чиновнику, ответившему неверно…

Помимо записей постоянно измерялся путь, причем делалось это простой веревкой с узлами. В любую минуту падишах, пожелав узнать, как далеко уже продвинулся, мог получить ответ с точностью до тысячной доли коса – большой мили.

Огромные песочные часы дублировались для верности несколькими маленькими, и о каждом прошедшем часе сообщалось ударом в большой гонг.

Всё в караване падишаха было под контролем.

За личной частью каравана тащились еще и сопровождающие, прежде всего гарем. Рукия категорически отказалась ехать в составе каравана, Джехангир не настаивал. Он и женщин взял не всех, обиженная Ханзаде еще долго срывала злость на тех наложницах, за которыми осталась присматривать.

Но и без сестры падишаха нашлось кому заполнить немыслимое количество паланкинов. У каждой жены или наложницы падишаха были свой слон и сотни сопровождающих, не говоря уже о рабынях или слугах, которых вообще никто не считал. За женщинами тоже везли тюки с одеждой и драгоценностями, благовониями, тканями, сладостями на случай, если захочется перекусить в пути. Также ехали музыкантши, танцовщицы, лекарки и массажистки, да мало ли кто…

Удивительно, но среди всех этих женщин не было Мехрун-Ниссы. Королева Салима, в свите которой числилась Мехрун-Нисса, осталась в зенане, для нее, как и для Рукии или Джодхи, такое путешествие было трудным и совсем не привлекательным. Мехрун-Нисса тоже не любила караванную суету, хотя прекрасно знала, что все будет организовано четко.

А вот жена Гияз-Бека Рауза, Бегум, отправилась в путь, прихватив с собой двух внучек – Арджуманд и Фарзану. Бабушка решила, что девочки должны увидеть великолепие падишахского окружения, его немыслимое богатство и заодно хотя бы немного сам Хиндустан, ведь им не доводилось бывать за пределами Агры.

Сати попросила оставить ее в Агре. Арджуманд сокрушенно качала головой:

– Сати, перестань думать о принце Хосрове. Он не вспоминает о тебе, не изводись.

– Не могу! Ты же не можешь не думать о Хурраме?

Арджуманд признавалась, что да, не может.

Действительно, ее, как и Фарзану, снедало любопытство, вокруг было столько всего нового, но все затмевала тоска. Арджуманд не видела Хуррама даже издали, падишах держал его при себе, а дочери Итимад-уд-Даулы хода в падишахский шатер не было. Разве девушке до красот Хиндустана?

Рауза Бегум ехала не среди женщин зенана, это расстраивало Фарзану, которой очень хотелось понаблюдать за красавицами гарема и выведать какие-нибудь секреты, а Арджуманд позволяло не прятаться от насмешливых взглядов. Но в первый же день бабушка позволила младшей внучке сесть в паланкин их родственницы, которая была придворной дамой Малики Джехан Бегумы, одной из жен падишаха.

Отправив Фарзану и отослав служанок, Рауза Бегум начала разговор со старшей внучкой. Арджуманд прекрасно понимала, что уединение ради этого и было организовано, ей очень хотелось пожаловаться бабушке на свою судьбу, на невозможность хоть краем глаза увидеть любимого, попросить совет. Совет Рауза Бегума дала и без ее просьбы, но что это был за совет!

– Я не стану выговаривать тебе за твой проступок, Всевышний слишком милостив к тебе, но ты еще почувствуешь Его гнев.

Арджуманд хотела сказать, что уже чувствует, но благоразумно промолчала.

– Арджуманд, ты достаточно взрослая, чтобы выйти замуж. Выброси из головы мечты о принце Хурраме и о его любви к тебе. Он заступился за тебя перед отцом просто из жалости.

И снова хотелось возразить, крикнуть, что у нее есть книга, где к словам Меджнуна в поэме «Лейла и Меджнун» рукой Хуррама приписаны еще строчки. Но она снова промолчала и правильно сделала.

– Арджуманд, не знаю, слышала ли ты историю своей тети Мехрун-Ниссы. Если и слышала, все равно послушай. Она была такой же, как ты – юной, красивой и мечтала о принце Селиме. У принца Селима в то время уже были жены и даже двое сыновей, но, увидев Мехрун-Ниссу на мина-базаре, он потерял голову. Она тоже. Мы не были против такого замужества, даже десятой женой наследника престола быть почетней, чем первой у чиновника. Но возразил падишах. Нет, падишах Акбар не запретил принцу взять в жены дочь Гияз-Бека, он поступил иначе – посоветовал Гияз-Беку поскорей выдать ее замуж за кого-то другого. И мы послушали, Мехрун-Нисса стала супругой уважаемого Шер-Афгана.

– А как же любовь? – тихо спросила Арджуманд.

– Любовь? Принц женился на красавице Билкис Макани, которая родила ему сына – принца Хуррама, потом еще на Малике Джехан, потом еще много на ком. Гияз-Бек стал Итимад-уд-Даулой, а брат Мехрун-Ниссы, твой отец, получил титул Асаф-Хана.

– Но если бы тетушка все же стала женой принца, разве дедушка не смог бы стать «столпом империи»? Мехрун-Нисса помогла бы…

– Нет! – тон бабушки Раузы Бегумы стал жестким. – И принц Селим не стал бы падишахом Джехангиром.

– Почему?

– Падишах Акбар не позволил бы. Запомни, у тех, кто подле трона, нет права на любовь. На скольких был женат Великий Могол Акбар? Разве на всех по любви?

– На королеве Джодхе Бай, – упрямо возразила внучка.

– Это принесло много проблем и ни одного крепкого сына. Никогда не иди против воли падишаха, иначе вообще не придется возражать.

– Все говорят, что падишах до сих пор любит Мехрун-Ниссу… – Арджуманд было так жалко расставаться с мечтой о Хурраме. Не о принце, а о человеке.

– И где она? Даже в поездку с собой не пригласили. Запомни, если падишах посреди солнечного дня скажет, что сейчас ночь, нужно подтвердить, что видишь на небе луну и звезды.

– Ты думаешь, падишах больше не хочет видеть тетю?

– Арджуманд, завтра будет объявлено о двух свадьбах. Я нарочно завела с тобой этот разговор, чтобы ты была готова и не выдала своих чувств. Принца Хуррама женят на Кандагари Махал. А падишах берет в жены дочь Касим-Хана Салиху Бану.

– Что?!

– Да, дорогая. Сделай из этого правильный вывод и не страдай. Мужчина может говорить о любви, но верить его словам стоит лишь тогда, когда ты уже стала женой, причем единственной.

– Ты веришь в дедушкину любовь? – неожиданно для себя поинтересовалась Арджуманд и тут же испугалась, что бабушка Рауза Бегума сочтет этот вопрос страшной дерзостью. Но Рауза усмехнулась:

– Я имею на это право – только я родила Гияз-Беку сына, только меня он почитает, как жену. Если такого нет, лучше не мечтать о любви принца или падишаха, а устраивать свою жизнь. Думаю, после этих двух свадеб ты согласишься стать женой достойного человека. Но никогда не рассказывай мужу о своем поступке, даже в пылу откровения не говори, чтобы даже в самую неприятную минуту у него не было повода в чем-то тебя обвинить. Подумай над моими словами, я добра тебе желаю. Как и Мехрун-Ниссе.

Арджуманд подумала…

Ей уже исполнилось четырнадцать, пора замуж, но сердце никак не соглашалось повторять путь Мехрун-Ниссы, тем более племянница прекрасно понимала, что тетушка несчастлива. Но понимала она и другое – если принц не возьмет ее в жены еще пару лет, можно остаться совсем без мужа. Это позор, только дочери падишаха вроде Ханзаде могут позволить себе до старости жить в зенане, для остальных такое невозможно. И как бы ни была красива и умна шестнадцатилетняя девушка, ее едва ли пожелает взять первой женой богатый человек. А быть второй или третьей не такая уж сладкая участь.

Но Арджуманд все равно не представляла, как сможет согласиться на брак с кем-то вместо Хуррама. Лучше броситься в воды Джамны или со стены Красного Форта, хотя это обречет на гибель не только тело, но и душу.

Ну почему Всевышний позволяет мужчинам брать жен в любом возрасте, а девушкам выходить замуж только до пятнадцати, чтобы не вызвать осуждения окружающих?

Она прекрасно понимала, что родные не позволят сидеть до этого возраста и постараются отдать ее кому-нибудь, как отдали Мехрун-Ниссу. Станет ли противиться принц Хуррам? Едва ли, ведь у него уже будет жена, да и любовь отца для Хуррама, наверное, важней, чем любовь Арджуманд. Бабушка Рауза правильно объяснила – мужская страсть мимолетна, если девушка не стала женой возлюбленного, едва ли она будет ему дорога всю жизнь. Пример – тетушка Мехрун-Нисса. Ей тридцать один год, но выглядит красавица моложе многих двадцатилетних. Она умна, образованна, находчива, смела… можно долго продолжать перечень достоинств Мехрун-Ниссы, но по воле Великого Могола Акбара и собственных родителей она не стала женой Джехангира и теперь не нужна ему, несмотря на все свои достоинства.