Текст книги "Любовь одна"

4

Как Дороти и предполагала, обед стал для нее настоящей пыткой. Несколько раз Дональд предпринимал весьма настойчивые попытки уговорить ее пойти с ним вечером в ресторан, ясно давая понять, что это будет отнюдь не деловое свидание. Каждый раз Дороти переводила разговор на другую тему. Дональд бесился и к концу обеда окончательно рассвирепел.

Дороти сдерживала себя из последних сил, но она уже тоже была на пределе. В конце концов она поняла, что объяснения не избежать.

– Ты же женатый человек, – сказала она, когда Дональд в который уже раз попытался пригласить ее на свидание в каком-нибудь «тихом, уютном месте, где им никто не помешает». – Даже если бы ты мне нравился, я все равно бы не стала с тобой встречаться. И давай больше не будем об этом. Я с тобой встретилась, чтобы обсудить дела. Только дела и ничего больше. Мы обо всем договорились, и теперь мне надо идти. У меня на сегодня назначена еще одна встреча. – Эту встречу она выдумала на ходу, но ей нужен был подходящий предлог, чтобы уйти прямо сейчас. – А до этого мне надо заехать в офис.

Дональд явно был недоволен таким поворотом событий. Как видно, не привык к тому, что женщина может так упорно сопротивляться его обаянию. Впрочем, переживания Дональда меньше всего волновали Дороти. Как мужчина он ее вовсе не интересует, как человек и вовсе ей противен. И она не позволит ему вовлечь себя в какую-то сомнительную ситуацию.

Дороти вежливо, но решительно распрощалась и поехала в офис. Приехала она туда взвинченной и раздраженной донельзя. И не только из-за Дональда Форбса. Даже правильнее было бы сказать, совсем не из-за Дональда Форбса. Причина ее раздражения была в другом. Она все еще злилась из-за того, что так глупо повела себя при встрече с Дунканом. Ведь он нарочно ее спровоцировал на эту дурацкую перепалку, а она – вместо того чтобы гордо промолчать —поддалась на провокацию. Дороти нахмурилась. Откуда такие мысли? Зачем Дункану ее провоцировать? Ведь еще десять лет назад он сказал деду, что ему нет никакого дела до влюбленной в него девчушки.

Дороти мысленно воспроизвела их разговор, стараясь исключить эмоции. Нет, все же она права – его презрительное замечание было рассчитано именно на то, чтобы задеть ее. И задеть как можно больнее. Но почему? Чтобы показать ей, какого он низкого о ней мнения? Но зачем ему это нужно?

Может быть, он боялся, что она все еще питает к нему какие-то нежные чувства и вновь начнет донимать его своей любовью? Дороти покраснела от стыда. Неужели он правда так думает? Да, когда-то она любила его безумно. Но это было десять лет назад. Теперь она совершенно другой человек, взрослая женщина.

Женщина. Да неужели? Конечно, она уже взрослая, но что касается женщины… И дело даже не в том, что в двадцать пять лет Дороти еще оставалась девственницей. Ведь так получилось не из-за каких-то высокоморальных принципов. Просто Дороти боялась сближаться с мужчинами. Она боялась, что может привязаться к человеку, отдать ему вещ себя, а тот потом оскорбит ее чувства, как когда-то их оскорбил Дункан.

Ну вот, опять, – раздраженно сказала себе Дороти. У нее явно развился комплекс. Разве можно зацикливаться на столь давних обидах? Тем более, что у них с Дунканом ничего не было. Он ее не обманывал, не бросал. Да, он ее не любил. И считал ее чувства смешными. Ну так и что с того? Не у нее одной была безответная любовь. Другие девочки тоже влюблялись в ранней юности, страдали от безнадежного чувства, но потом с успехом перерастали свои бурные детские увлечения и строили отношения с мужчинами уже на другом, взрослом уровне. А вот Дороти почему-то не могла преодолеть этот внутренний барьер. И что ей, спрашивается, мешает?

Быть может, она просто слишком чувствительная и ранимая? Однажды она безумно влюбилась и хранила свои чувства в строжайшей тайне. А потом вдруг случайно узнала, что предмет ее девичьих грез не только знает о ее любви к нему, но еще и смеется над ней. И даже не то чтобы смеется, просто ему эта любовь не нужна. С тех пор прошло десять лет. Десять! Но Дороти по-прежнему боится любить. Боится, что человеку, которого она полюбит, ее чувства не будут нужны. Что он отмахнется от них, как oт какой-то досадной помехи…

Дороти решительно тряхнула головой. Ей не хотелось задумываться над причиной своего страха перед мужчинами. Все это – бред. В последние годы она убедила себя, что ей хорошо и одной, что независимой и самостоятельной молодой женщине, у которой есть свое дело, никто не нужен.

Ну сегодня и денек! И в довершении ко всем бедам у Дороти разболелась голова. Когда она вошла в офис, то, должно быть, действительно выглядела ужасно, потому что Эми, едва взглянув на нее, тут же участливо улыбнулась и предложила аспирин.

Дороти покачала головой:

– Не надо, спасибо. Боль проходит, но потом я себя чувствую совершенно разбитой. Вот посижу, выпью кофе – и все будет нормально.

– Ты осторожнее, – нахмурилась Эми. – Сейчас грипп жуткий ходит. Говорят, полгорода уже слегло. И начинается он как раз с головной боли.

– Только гриппа мне сейчас и не хватало, – простонала Дороти.

До четырех часов ей надо было подготовить пакет документов для одного из клиентов, ответить на телефонные звонки и подписать бумаги, которые Эми подготовила за время ее отсутствия. В четыре часа должна прийти на собеседование одна молодая женщина – вероятный кандидат на пополнение «банка кадров». Она в свое время закончила курсы секретарей, потом родила ребенка, какое-то время сидела дома, а теперь снова хотела устроиться на работу на полный рабочий день. Фирма Дороти и Тресси считалась лучшей в городе, поэтому к ним обращались не только те, кто хотели набрать персонал в свою компанию, но и те, кто хотели устроиться на хорошую работу. «Банк кадров» постоянно пополнялся, так что для расширение штата в компании Форбса у них уже были готовые кандидатуры.

Правда, не исключено, что после сегодняшнего «делового обеда» Дональд может распси-ховаться и обратиться в другую компанию. Ну и ладно, угрюмо подумала Дороти. Обратится так обратится, и черт бы с ним! Конечно, с точки зрения бизнеса, контракт с Форбсом был очень выгодным для их фирмы. Но Дороти уже дошла до того состояния, что готова была сама отказаться от этой сделки, лишь бы только позволить себе удовольствие послать Дональда Форбса далеко и надолго.

Около четырех позвонила Тресси и подтвердила, что завтра она выходит на работу.

– Как прошел обед с Дональдом Форбсом? – спросила она под конец.

– Отвратительно, – честно призналась Дороти.

– М-да… Мне ужасно неловко, что тебе пришлось ехать вместо меня. Я же знаю, что ты его на дух не переносишь. Но я положилась на твою дипломатичность и такт.

Дипломатичность и такт. Нет, что касается этих двух добродетелей, Дороти сегодня была явно не на высоте.

3

Ничего страшного. Никакой это не грипп. Она просто не может болеть, у нее нет на это времени.

Дороти не стала ужинать. Есть совсем не хотелось. Она только выпила кофе. На нее вдруг навалилась какая-то странная слабость. Было только восемь вечера, а спать хотелось ужасно. Что ж, никто не мешает ей лечь спать пораньше.

Горячая ванна сняла напряжение. Но усталость все-таки чувствовалась. Голова болела по-прежнему. В горле саднило еще сильнее. Ладно, решила Дороти. Сейчас она ляжет спать и завтра проснется как новенькая. Она вышла из ванной и завернулась в большое махровое полотенце.

И тут в дверь позвонили. Дороти нахмурилась, она никого не ждала. И ей не хотелось никого видеть.

Она выждала пару минут, надеясь, что тому, кто звонит, это быстро надоест и он – или она —уйдет, решив, что хозяйки нет дома. Но в дверь позвонили вновь. Дороти обреченно вздохнула и поплелась открывать. Такой у нее характер. Она не могла не обращать внимания на звонки в дверь или на телефонные звонки. Конечно, бывали такие мгновения – как, например, сейчас, – когда ей ужасно не хотелось ни с кем общаться, и тогда она действительно не открывала дверь и не брала трубку. Но потом всегда чувствовала себя виноватой. Как будто обманула кого-то…

Поэтому ей было проще впустить нежданных гостей или ответить на чей-то звонок. Тем более, что сейчас в дверь звонили действительно очень настойчиво.

Скорее всего, это Агата, соседка. Она частенько заглядывала к Дороти по вечерам, чтобы попить чайку и поболтать.

Прямо как была – босиком, прикрытая лишь полотенцем – Дороти спустилась на первый этаж.

– Простите, что так долго, – быстро проговорила она, открывая дверь. – я как раз была в ванной… – Она едва не подавилась словами. Потому что за дверью была не Агата. – Дункан, – выдавила Дороти, когда первое потрясение прошло. – Что ты здесь делаешь?

– Спасибо за теплый прием.

Дороти хотела захлопнуть дверь, но Дункан уже переступил через порог и вошел в прихожую. Высокий, широкоплечий… В маленьком холле тут же стало тесно. Рядом с Дунканом Дороти почувствовала себя просто малявкой. Сейчас, босиком, она едва доставала ему до плеча.

Ей вдруг стало жарко, ее будто накрыло обжигающей волной. Она б,ыла совершенно беспомощна перед этим наплывом самых противоречивых чувств, из которых преобладали ярость и страх.

Это несправедливо, думала Дороти. Дункан не должен ее волновать. Ее чувства к нему давно умерли. Она совершенно к нему равнодушна… Но зачем он пришел? И почему она его впустила?

Дункан внимательно смотрел на нее, и под его пристальным взглядом Дороти невольно поежилась. У нее было такое чувство, что он читает в ее душе, как в раскрытой книге. Ну да, она никогда не умела скрывать своих чувств. Вот и сейчас… Дункан наверняка заметил ее смятение.

Во рту у нее пересохло. Ей хотелось облизать губы, но она сдержалась. И так уже выдала себя с головой – своим растерянным молчанием, своим затравленным взглядом.

– Знаешь, а ты практически не изменилась. Как будто тебе по-прежнему пятнадцать лет.

Если бы эти слова сказал кто-то другой, она восприняла бы их как комплимент. Но в устах Дункана они прозвучали насмешкой, которая больно задела Дороти.

Что он хотел этим сказать? Что для него она так и осталась пятнадцатилетним подростком? Что он по-прежнему не воспринимает ее как женщину? И уж тем более – как женщину привлекательную и желанную? Она и так это знает.

Дороти вдруг разозлилась. Неужели он думает, что она все еще влюблена в него?! Ну и самомнение у человека! Он. давно уже ей безразличен. В своей ярости она забыла о жаркой волне возбуждения, которая как будто накрыла ее, когда Дункан вошел и встал рядом. В тот миг она поняла, что он по-прежнему волнует ее как мужчина. Поняла и сама этого устыдилась. То была просто минутная слабость. Но теперь все прошло.

– Правда? – Она очень старалась, чтобы голос у нее не дрожал. – Должно быть, здесь свет плохой.

Дороти не сомневалась, что он мысленно сравнивает ее со своей роскошной подругой. Сравнение было явно не в ее пользу. Тем более сейчас – когда она только-только вышла из ванной, непричесанная, без макияжа… Только теперь до Дороти дошло, что она стоит перед ним почти голая, завернутая лишь в полотенце. А он стоял слишком близко. Так близко, что она ощущала запах его кожи. Волнующий, пьянящий запах.

– Чего тебе нужно, Дункан? – Дороти нахмурилась, стараясь не обращать внимания на странный озноб, который прошел по коже.

От Дункана веяло холодом. К вечеру на улице стало прохладно, и он как будто впитал в себя эту вечернюю свежесть. Если она сейчас прикоснется к лицу Дункана, его кожа будет холодной. А если он прикоснется к ней…

Дороти тяжело проглотила комок в горле и отвела глаза, опасаясь, что взгляд выдаст смущение и непрошеное возбуждение. Потому что стоило лишь подумать о том, что Дункан прикоснется к ней, по всему телу разлилась сладостная истома предвкушения неведомых наслаждений.

– Такой вопрос можно рассматривать с двух точек зрения, – сухо проговорил он. – Как весьма провокационный или как очень наивный. Но, как я понимаю, ты давно уже не наивная девочка, да, Дороти?

Она непонимающе смотрела на него, пытаясь сообразить, что он хочет этим сказать. В устах любого другого мужчины подобные слова имели бы вполне определенный сексуальный подтекст. Но она знала, что Дункан не может испытывать к ней никакого влечения…

Ей вообще было непонятно его настроение. Презрение, пренебрежение, какая-то странная ярость, почти что бешенство. Она не знала, чем заслужила такое к себе отношение. Но как бы там ни было, в его отношении к ней не было ничего такого, что могло стать причиной столь провокационных слов.

Дороти в отчаянии смотрела на закрытую дверь. Она даже и не заметила, когда успела ее закрыть. Или это Дункан ее закрыл? Тогда, десять лет назад, она бы отдала полжизни за то, чтобы Дункан вот так пришел к ней и встал рядом, и сказал ей что-то подобное… Но сейчас ей больше всего хотелось, чтобы он ушел и оставил ее в покое. Его присутствие подавляло ее. Будило в ней какие-то опасные чувства – совсем нежелательные и ненужные. Напряжение между ними ощущалось буквально физически, как будто в воздухе собиралась гроза. Гроза ярости и откровенной враждебности.

Но почему он настроен к ней так враждебно? Чем она перед ним провинилась? Уж конечно не тем, что Джордж оставил ей по завещанию коллекцию дрезденских статуэток?!

Дункан никогда не был .жадным. У Джорджа денег хватало, он мог бы обеспечить внука до конца жизни. И тем не менее Дункан предпочитал добиваться всего самостоятельно, считая, что мужчина должен сам себя обеспечивать. Даже учась в университете, он подрабатывал во время летних каникул, чтобы не брать лишних денег у деда.

Это все хорошо… Но сейчас Дороти занимало совсем другое. Почему Дункан питает к ней столь откровенную неприязнь? Она ничем не заслужила такого к себе отношения. Когда она подслушала тот разговор и поняла, что Дункан знает о ее чувствах и считает их незначительными и ненужными, она стала избегать встреч с ним. Старалась вообще с ним не видеться. Не может же он до сих пор сердиться на нее за то, что десять лет назад она имела глупость – или же наглость – в него влюбиться? Или же все-таки опасается, что она до сих пор питает к нему нежные чувства и теперь, воспользовавшись тем, что ему придется задержаться у них в городке, начнет донимать его точными взглядами и тяжелыми вздохами? Да нет, это уже полный бред. Кажется, она ясно дала ему понять, что не будет ничем его тревожить. Что ее чувства к нему, ее унижение и боль нисколько его не коснутся, что она вовсе не будет рыдать у него на плече и умолять подарить ей хоть немного тепла и нежности.

Но он все-таки сердится на нее. Почему?

– Ты теперь настоящая женщина. Настоящая женщина. Но это вовсе было не комплиментом. Наоборот. В тоне Дункана сквозила неприкрытая неприязнь. И в его взгляде тоже.

По натуре Дороти была очень чувствительной и ранимой, любое недоброе слово, любой косой взгляд воспринимала очень болезненно. Но она давно уже научилась отвечать на все нападки в свой адрес либо с дерзким вызовом, либо с ледяным равнодушием.

– Все так говорят, – пожала она плечами.

– Все? – Дункан усмехнулся. – Лет десять назад ты бы хоть покраснела от смущения, если тебе понятно, что я имею в виду. Хотя сомневаюсь, что ты меня поняла.

Дороти едва не задохнулась от ярости. Как он смеет с такой пренебрежительной легкостью напоминать о ее детской глупости, о страданиях и обидах, которые нет-нет, но дают знать о себе до сих пор?!

– Десять лет назад мне было пятнадцать. – Дороти и сама поразилась тому, с какой горечью прозвучали ее слова. – Тогда я была совсем девочкой. А теперь я жен… теперь я взрослая.

– «Женщина» хотела ты сказать? – с вызовом проговорил Дункан. – Да. Ты теперь настоящая женщина.

Он смотрел на нее как-то странно – будто задумчиво. И еще Дороти заметила, что он весь напряжен, хотя на его лице не дрогнул ни единый мускул.

Она поежилась и вдруг поняла, что изрядно замерзла. Ей захотелось чихнуть, но она попыталась сдержаться.

– Зачем ты пришел, Дункан? – снова спросила она и все-таки чихнула. Достала с полки упаковку разовых салфеток и высморкалась, причем очень громко.

Сделала она это нарочно. Сколько раз представлялось ей, как они встретятся с Дунканом по прошествии стольких лет и как она произведет на него впечатление тем, как сильно изменилась, какой стала изящной и элегантной женщиной, независимой бизнес-леди… Но после встречи с Дунканом сегодня утром ей уже незачем было выпендриваться. Она уже произвела на него впечатление, представ перед ним этакой «мокрой курицей».

– Хочу вернуть тебе твою вещь. – Дункан достал из внутреннего кармана пиджака тюбик зубной пасты и протянул его Дороти. Сейчас Дункан был одет не так строго, как днем. На нем были темно-серые брюки, светло-зеленая рубашка, тонкий зеленый джемпер и серо-зеленый свободный твидовый пиджак. – Ты тогда все подняла, а его забыла. Сегодня утром, у супермаркета.

Дороти уже ничего не понимала. Он пришел к ней – к человеку, которого он, по всему судя, на дух не переносит, – для того, чтобы отдать тюбик пасты?! Она озадаченно посмотрела на Дункана. Интересно, что все это значит?

– Ты его не искала?

– Я… э… нет… – Дороти снова чихнула.

– Ты вся дрожишь. Тебе холодно. – Он произнес это так, как будто обвинял ее во всех смертных грехах. – Не стоит стоять здесь на сквозняке…

– Если бы ты не пришел, я бы тут не стояла. – Дороти вызывающе запрокинула подбородок.

Он усмехнулся.

– Да неужели? Мне кажется, ты кого-то ждала.

Тон Дункана ясно говорил о том, что он имеет в виду мужчину, попросту говоря, любовника. Дороти хотела сказать ему, что он не прав. Что если она и ждала кого-то, то только соседку. Но потом решила, что вовсе не обязана перед ним оправдываться.

– Даже если и так… – начала она с вызовом.

– То это не моего ума дела, – закончил за нее Дункан. – Может быть. Но я хорошо знаю твоих родителей. И очень их уважаю. И им вряд ли было бы приятно узнать, что их дочь встречается с женатым мужчиной, причем в открытую. Ни капельки не стесняясь.

Дороти не верила своим ушам. Сказать, что она была потрясена – это вообще ничего не сказать. Она была просто в шоке. Какое он имеет право осуждать?! Ведь он же совсем ничего не знает…

Конечно, она могла бы ему сказать, что он ошибается. И наверное, надо было сказать. Но она уже ничего не соображала от злости. В конце концов, ее совсем не должно волновать, что о ней думает Дункан. Он ей никто. Совершенно чужой человек.

– Я давно уже не ребенок, Дункан, – огрызнулась она. – Я живу так, как хочу. Это мое дело. Только мое, понятно?

– Понятно. А ты никогда не задумывалась, что должна чувствовать жена твоего любовника? Впрочем, как я понимаю, на ее чувства тебе наплевать.

Дороти не находила слов от возмущения. Она действительно не понимала, чем заслужила такое к себе отношение. Ей было обидно и больно. Все, что Дункан сейчас говорит, неправильно, несправедливо. Как можно так вот запросто взять и осудить человека, когда ты совсем ничего не знаешь?

– Молчишь? Нечего возразить? Да, ты действительно изменилась. Мой дед считал тебя воплощением всех добродетелей. Он мне все уши прожужжал, какая ты замечательная. Само совершенство. Но, как я теперь понимаю, он совсем тебя не знал. Если б он видел, как ты выставляешь напоказ свои близкие отношения с женатым человеком…

– Все, хватит! Мне надоело это выслушивать! – Дороти была вне себя от ярости. – К твоему сведению… – начала было она, но замолчала. Пусть думает что хочет! – Зачем ты пришел? Отдать мне пасту, или это только предлог, чтобы… – Она опять умолкла, с удивлением увидев, что Дункан покраснел. Выходит, он пришел вовсе не для того, чтобы вернуть пасту. Это был только предлог, чтобы заявиться к ней и наговорить гадостей. Но зачем ему это нужно?! И какая ему разница, как она живет и с кем, уж если на то пошло?! – Ты уже все сказал? Вот и славно. А теперь уходи.

– Торопишься меня выгнать, пока не пришел твой любовник?

Дороти прожгла его убийственным взглядом.

– К твоему сведению, я собиралась ложиться в постель, – холодно проговорила она.

– Вот и я о том же.

Сначала Дороти не поняла, что он имеет в виду. А когда поняла, то густо покраснела. Да как он смеет так с ней разговаривать?! Она решительно шагнули к двери, намереваясь открыть ее и выставить его вон. Коридор был узенький. Ей пришлось буквально протискиваться мимо Дункана, стараясь не задеть его. Но как только она шагнула к двери, он тоже сдвинулся с места, как будто для того, чтобы перегородить ей дорогу. Дороти непроизвольно отшатнулась и случайно наступила на край полотенца, который волочился по полу.

Она почувствовала, как полотенце натянулось у нее на груди и поползло вниз. Еще немного – и оно бы упало совсем. Дороти в панике схватила полотенце и прижала к груди. И в этот миг Дункан шагнул к ней.

Он смотрел ей в глаза, но Дороти чувствовала, что все его внимание сосредоточено на ее теле. И не удивительно. Дороти была изящной и хрупкой женщиной, но грудь у нее была большая. Она всегда немного этого стеснялась. А сейчас была готова просто провалиться сквозь землю от стыда.

Дункан сделал еще один шаг по направлению к ней. Теперь он был совсем близко. Дороти непроизвольно выставила руку вперед, чтобы удержать его на расстоянии, попятилась, но отступать было некуда – она уперлась спиной в стену. Ей вдруг стало жарко, все тело как будто пронзили тысячи мелких иголочек. Но то был вовсе не страх. Это скорее походило на возбуждение. Чувственное возбуждение.

Это неправильно, думала Дороти, и мысли путались, как в лихорадочном бреду. Так не должно быть. Он не имеет никакого права заставлять ее чувствовать то, что она не желает чувствовать… Она затравленно огляделась, ища спасения. Но было уже поздно. Дункан подошел к ней вплотную и положил руки на ее обнаженные плечи. Его ладони были твердыми и горячими.

– Дороти, – проговорил он со странной хрипотцой в голосе.

– Дункан… нет… – умоляюще прошептала она. Дункан наклонился к ее лицу так близко, что она ощущала тепло его дыхания.

– Я тебя ненавижу, Дороти. Ненавижу за то, что ты заставляешь меня хотеть…

Он впился губами ей в губы с такой неизбывной яростью и решительной силой, что ей стало по-настоящему больно. А потом все поплыло. Мир вокруг перестал существовать. Дункан сказал, что ненавидит ее. За то, что она заставляет его хотеть… Чего хотеть? Дороти отчаянно цеплялась за свои мечущиеся мысли, словно это могло ей помочь удержаться в реальном мире. Она старалась бороться с наплывом чувств, которые в ней разбудил поцелуй. Он не должен видеть, какая она беспомощная перед ним… до сих пор…

Уже потом, когда Дуцкан ушел, Дороти сумела убедить себя в том, что раскрыла губы лишь для того, чтобы сказать: «Уходи». И не ее вина, что это было понято превратно – будто она хочет, чтобы он ее поцеловал. Но когда он ее целовал, уже было поздно сопротивляться.

Дороти казалось, что ее захлестнула волна жаркой чувственности – захлестнула и унесла сквозь мерцающий туман времени в прошлое. Она опять стала пятнадцатилетней девочкой, безнадежно влюбленной в парня, который был для нее полубогом, героем из прекрасной волшебной сказки. Таким далеким и неприступным, что нечего и мечтать о взаимности. Но она все равно мечтала, и эти сладостные мечты зажигали в ее юном невинном теле горячечное возбуждение, запретное, пугающее и восхитительное.

Ей было больно. Еще никто не целовал Дороти так – яростно, жестко, с какой-то презрительной горечью или, может быть, горьким презрением. Дункан навалился на нее всем телом, прижимая к стене. Такой поцелуй не будит желание и страсть. Наоборот. Но тем не менее Дороти вся трепетала от горячечного возбуждения. И ничего не могла с собой поделать. Поцелуй разбудил в ней такие свирепые, почти первобытные страсти, что ей стало страшно. Она и не думала, что в ней таится столько огня. Это было опасно. Очень опасно.

Дороти забилась в его объятиях, пытаясь вырваться, уперлась руками ему в грудь, чтобы оттолкнуть. Она забыла о том, что полотенце едва держится на ней, забыла обо всем на свете. Ее волновало одно: надо немедленно прекратить то, что сейчас происходит. Пока Дункан не понял, как ее возбуждает его поцелуй.

Но Дункан держал ее крепко. Мало того – когда Дороти дернулась, он прикусил ее за губу. Она громко вскрикнула от боли. И оба испуганно замерли.

А потом Дороти охватил озноб. Она вся дрожала. Но не от холода, а от избытка эмоций. Смутно, будто издалека, она услышала, как Дункан назвал ее по имени – потрясенно, как бы не веря. Он слизнул языком кровь, что выступила на губе у Дороти. Дороти дернулась, словно обжегшись, и почти вырвалась из его объятий.

– Дороти…

– Отпусти меня.

Дункан отпустил ее и отступил на шаг. Дороти вздохнула было с облегчением, но облегчение тут же сменилось парализующим ужасом. Она совершенно забыла о том, что полотенце держится на ней еле-еле. И теперь, когда Дункан больше не прижимался к ней, полотенце свободно скользнуло вниз. Все это произошло слишком быстро. Прежде чем Дороти успела подхватить полотенце, Дункан все же увидел ее грудь. Увидел, что ее соски напряглись и набухли. Увидел, как порозовела ее обычно бледная кожа, распаленная теперь обжигающим желанием.

Несколько секунд они стояли, глядя друг на друга. Когда первое потрясение прошло, Дороти тихо вскрикнула и подхватила упавшее полотенце. Ее руки дрожали.

– Дороти…

– Уходи, – выдавила она.

На сегодня, пожалуй хватит. Ей хотелось скорее остаться одной. И лечь спать, чтобы забыть о своем унижении.

Она повернулась спиной к Дункану и напряженно ждала, пока тот уйдет. Потом услышала, как он открыл дверь, почувствовала холодный воздух, проникший в прихожую с улицы… Он помедлил на пороге, будто ждал, что она обернется. Но Дороти не обернулась. И только когда Дункан вышел и тихонько прикрыл за собою дверь, позволила себе немного расслабиться.

Ее всю трясло. Дрожъ была такой сильной, что Дороти боялась сдвинуться с места. Она опасалась, что если сделает шаг, то просто упадет, и привалилась спиной к стене.

Губы болели. Впечатление было такое, что они все распухли. Нижняя губа саднила в том месте, где Дункан ее прикусил. Грудь тоже болела. Внизу живота остывал обжигающий, свербящий жар… А в душе остывала память о том пугающем и восхитительном ощущении, когда мужчина прижимается к тебе всем телом – жестко, напористо.

У Дороти было такое чувство, что она попала в ловушку, из которой нет выхода. Да нет, бред какой-то!.. И тем не менее была вынуждена признать, что, как говорится, «завелась». Она хотела его. Сильно, неистово…

Дороти тяжело сглотнула слюну и невольно поморщилась от боли в горле. Голова уже не болела, но зато слегка кружилась. Ее охватила какая-то странная слабость. Тело было как ватное. Мысли путались. Она была в полном смятении.

Сознание Дороти отказывалось принять случившееся. Дункан просто не мог так с ней поступить. Да, она знала, что мужчины под воздействием ярости или злости часто ведут себя странно. Они могут поцеловать женщину в наказание за что-то. Чтобы унизить, подавить ее волю. Поцеловать в знак презрения, как бы нелепо это ни звучало. Но подобные «меры воздействия» совсем не в характере Дункана. Это так на него не похоже… В детских мечтаниях она конечно же представляла себе, что Дункан целует ее. Но то были чистые и невинные поцелуи, ласковые и нежные – такие, какими по глупым ребяческим представлениям молоденькой девушки и должны быть поцелуи, исполненные жгучей страсти. Но она никогда и не думала, что кто-то поцелует ее так, как только что поцеловал Дункан. И уж конечно, она и представить себе не могла, что ее тело – еще не знавшее настоящих страстей – так распалится от этой опасной, взрывной смеси мужского желания и ярости. При одном только воспоминании об этом Дороти накрыла волна обжигающего жара. Все ее тело вдруг напряглось, как будто в предвкушении неведомых наслаждений – уже готовое к любви. Она тихонечко застонала, не обращая внимания на боль в горле…

Вне всяких сомнений, если бы дело дошло до выяснения отношений, Дункан сказал бы, что его вины в этом нет. Что Дороти сама виновата в том, что он утратил контроль над собой, что она сама его спровоцировала на это. И что ее нежелание опровергнуть обвинения явилось той искрой, которая разожгла огонь его гнева. Не чуя под собой ног, Дороти поднялась наверх в спальню. Теперь у нее болело все тело – наверное, это была реакция на эмоциональное потрясение.

Ей было трудно поверить в то, что Дункан так взволнованно обвинял ее в том, будто она крутит любовь с женатым человеком. Ведь он всегда был равнодушен к ней. А тут вдруг не поленился прийти к ней и выказать свою ненависть и презрение, которые выразились под конец в откровенной сексуальной агрессии.

Дороти была в полной растерянности. Она легла в постель и свернулась калачиком под одеялом, укрывшись почти с головой. Распухшие губы до сих пор болели, нижняя губа саднила в том месте, где Дункан ее прикусил. И все же когда Дороти вспоминала его поцелуй, то вовсе не чувствовала отвращения, которое – наверное – должна была чувствовать.

Вместо этого всю ее вновь охватил сладостный чувственный трепет. Просто безумие какое-то. Она не может чувствовать ничего подобного… Она не должна это чувствовать… Интересно, а если бы настойчивость и неистовость его поцелуя были рождены не презрением и яростью, а настоящей страстью? Что бы она почувствовала тогда?

Дороти резко оборвала ход своих мыслей. Надо быть последней дурой, чтобы находить удовольствие в таких праздных мечтаниях, не нужных совершенно никому, и прежде всего – ей самой. Потому что она знает, к чему приводит подобная глупость. К разочарованию и боли.

Голова опять разболелась. Дороти ворочалась в постели, стараясь принять наиболее удобное положение. Сейчас ей хотелось лишь одного —заснуть и забыть обо всем, что случилось. А проснувшись наутро, обнаружить, что все, что произошло сейчас между ней и Дунканом, просто кошмарный сон. Что на самом деле ничего этого не было.

Дороти замерзла, хотя и лежала под толстым теплым одеялом. Ее бил озноб. Горло болело. Голова просто раскалывалась. Эми говорила, что в городе ходит ужасный грипп. Но Дороти упрямо твердила себе, что у нее никакой не грипп. Она просто jнемного простыла. Завтра все пройдет. Обязательно…