Текст книги "Маленькая книга счастья. Где прячется радость и как ее найти"

Джунгли в городе

Саммер Рейн Оукс подходит к двери в комбинезоне с рыжей курицей на плече. «Я ее удочерила», – небрежно говорит она перед тем, как провести меня вверх по ступенькам в ее Вильямбургский лофт, крытую веранду с более чем шестью сотнями растений.

В тот жаркий летний вечер эта квартира стала для меня истинным облегчением, прохладным и свежим. Свет проникает сквозь большие окна и отражается от стен кухни, выкрашенных в ярко-зеленый цвет молодой листвы. Я понимаю, почему растения здесь выглядят как будто им комфортно – и так оно и есть: они оплетают шпалеры и колоны, свешиваются из горшков под потолком и выглядывают из жестяных банок из-под чая. На кухонных столешницах были травы, на подоконниках – суккуленты. Фиговое дерево в кабинете было высотой всего метр, когда Оукс купила его, а сейчас достигло потолка, и крона его раскинулась почти на всю комнату. «Я всегда была ребенком, у которого грязь под ногтями», – сказала она, когда мы сели. Курица сидела у нее на руках и тихо квохтала. Оукс влюбилась в естественные науки в колледже, и, хотя ее карьера ушла в другие области, страсть к природе прошла сквозь время. Став моделью, Саммер направила свои усилия на создания структуры экомоды и красоты, написав об этом книгу. Одна из ее авантюр – это межкорпоративный рынок Ле Соук, связывающий продавцов экологичного текстиля напрямую с дизайнерами. Оукс верит, что наиболее эффективный способ жить экологично – это оценить то, что мы делаем каждый день: «Измените эти привычки, и вы будете жить совершенно другой жизнью».

Так она и создала свою зеленую квартиру. Сначала она просто искала возможность сделать квартиру более уютной после того, как ее давняя соседка съехала. Сначала Саммер освободила пространство, избавившись от телевизора и кофейного столика (Кэти Боумен, биомеханик, одобрила бы). Вместо дивана у нее был гамак в гостиной. Затем она стала приносить в дом растения. Оукс всегда мечтала о зеленой стене, и первым ее большим проектом стал вертикальный сад вдоль одной из стен спальни, из пышных папоротников, калатей и вьющихся филодендронов. Как натуралистка она радовалась открытию новых видов и пропагандировала растения, и, когда ее коллекция разрослась за пределы зеленой стены, это стало хорошим поводом воплотить новые идеи собственными руками вместе с отцом. Вместе они построили несколько инсталляций, включая полки из переработанного дерева с растениями в стеклянных банках над обеденным столом и висячий сад на кухне из полок, свисающих на веревках с потолка. «Они похожи на художественные объекты, полностью интегрированные в пространство дома, – говорит Оукс, – но в отличие от привычных арт-объектов они живые и растут».

Растения в буквальном смысле укореняют меня.

Оукс считает, что ее дом, полный растений, похож на оазис в гуще хаотичной жизни.

«Я просыпаюсь и не чувствую стресса или тревоги. Моя квартира успокаивает и стимулирует в одно и то же время, – говорит она. – Я обожаю спать в сени деревьев. Ощущение, что ты лежишь под кроной, очень убаюкивает». Она заметила, что чувство неприкаянности в городе исходит от беспорядочного и быстрого движения людей, и она считает, что растения помогают уравновешивать это ощущение. «Когда в вашей жизни много растений, вы понимаете ваше окружение по-другому, – говорит Оукс. – Вы становитесь немного более восприимчивыми к солнечному свету, закатам или к тому, как свет проходит через листья. Растения в буквальном смысле укореняют меня. Я чувствую свои корни здесь, хотя эта квартира и не принадлежит мне».

И хотя укорененность выглядит как противоположность свободе, после разговора с Оукс я понимаю, что эти понятия тесно связаны. Ощущение стабильности дома давало ей ощущение свободы, нужное, чтобы взять на себя в профессиональной жизни такие риски, которые она не смогла бы взять раньше. Создавая хрупкое ощущение безопасности, растения поддерживали ее свободу.

По последним подсчетам, в квартире Оукс растет 670 растений, и эта коллекция продолжает увеличиваться. Уход за растениями занимает около получаса каждое утро и почти целый день в воскресенье, и, хотя это звучит как большой объем работы, для Оукс это скорее тренировка осознанности. В своей квартире она на постоянной основе принимает группу медитирующих, проводит мастер-классы по уходу за растениями и верит, что движение биофилии набирает популярность в современной культуре и это поощряет людей больше узнавать о комнатных растениях. Девушка надеется, что, впустив людей в свою уникальную квартиру, поможет им наполнить собственные дома растениями. Она представляет, как люди говорят: «Видишь, я еще не сумасшедший садовник. Взгляни вот на нее!»

По сравнению с городскими джунглями Оукс моя небольшая коллекция комнатных растений выглядит очень скудной. Хорошие новости: даже в таких маленьких дозах природа может оказывать серьезное воздействие на нас. Простое добавление нескольких растений в помещение без окон снижает кровяное давление у субъектов исследования, улучшает их внимание и продуктивность и побуждает быть более щедрыми к окружающим [23]. Исследования также показывают, что природные виды из помещения и даже просто зеленый цвет в поле зрения освобождают разум и усиливают творческие способности [24].

И хотя я читала исследования, до недавнего времени в моей квартире совсем не было комнатных растений. Я просто слишком боялась, что не смогу обеспечить им должный уход. Я выросла среди домашних растений, но кочевой образ жизни в 20–30 лет не способствовал разведению цветущего комнатного сада. (В конце концов, хуже отсутствия зелени только засохшие растения.) Но сейчас я замужем и хозяйка дома. У меня больше нет оправданий. Первыми растениями Альберт и я выбрали неприхотливые папоротники и суккуленты. Я была шокирована поразительным влиянием растений на то, как мы ощущаем себя в пространстве. Летом цвета и текстуры растений, казалось, усиливали зелень парка за окном. Зимой они компенсировали отсутствие цвета снаружи, делая из помещения живое пространство. Для садоводов-новичков Оукс дает несколько советов – хотела бы и я их знать, когда начинала, – первым делом изучите ваше пространство. Вместо того чтобы идти в магазин и покупать первое приглянувшееся растение, выясните, на какую сторону света смотрят ваши окна и за счет чего будет максимальное освещение – прямого или непрямого солнечного света. А затем выбирайте растение, которое хорошо будет себя чувствовать в этих условиях.

Если перспектива выращивать растения кажется вам слишком пугающей, то вы можете получить те же плюсы, внедрив природные текстуры и формы в окружающее вас пространство. Масштабные фотографии пейзажей, обои или текстиль с изображением листьев, изображения растений или животных привнесут визуальные качества природы в помещение. Недавно я останавливалась в отеле, где в коридорах стояли букеты сухой лаванды, а в лифтах показывали видео о медузах, сделав тем самым эти пространства без окон куда менее замкнутыми. Оукс дополняет свою коллекцию растений подушками с растительными принтами и ботаническими иллюстрациями в рамках. Для тактильных ощущений подойдет прием биомеханика Кэти Боумен. Она поставила на проходе поддон с речными камнями и, когда заходит в дом, чувствует босыми ногами текстуру камней.

Еще один способ привнести природу в дом – это звук. Оукс рассказала, что иногда включает стрекотание сверчков в глубине квартиры, и это напомнило мне, что у природы часто удивительно шумные саундтреки. И в отличие от искусственного шума, который может увеличивать уровень гормонов стресса в нашем организме и нести угрозу сердечно-сосудистых заболеваний, звуки природы оказывают расслабляющий и радующий эффект [25]. Записи звуков природы используют для успокоения пациентов в детских больницах, снижения стресса в залах аэропорта и облегчения болей. Пение птиц транслировали в туалетах на заправочных станциях – и это изменение, которое предположительно повысило рейтинги удовлетворенности клиентов сервисом. Одно из возможных объяснений – то, что мы ориентируемся на звуковой фон, а пение птиц, в частности, сигнализирует о том, что пространство безопасно. Перед большими ураганами или другой опасной ситуацией птицы умолкают, и воцаряется пугающая тишина. Шум обычных занятий животного мира говорит нам, что здесь безопасно для игры и исследований.

Запах – тоже одна из возможностей связи с природой, о которой часто забывают. В Японии практика синрин-йоку – дословно «лесная ванна» – пропагандируется с 1982 года Министерством лесного хозяйства как инициатива по укреплению здоровья населения. Практика включает простое расслабление рядом с деревьями (фактически «ванны» не требуется), и, согласно нескольким исследованиям, она увеличивает активность натуральных клеток-киллеров (NK-клеток), разновидности белых кровяных клеток, важного участника работы иммунной системы, в особенности защиты организма от раковых клеток и клеток, пораженных вирусами [26]. Исследователи приписывают эффект от лесной иммунотерапии отчасти ряду химических элементов, известных как фитонциды, вырабатываемые растениями для защиты от вредителей и болезней и присутствующие в некоторых эфирных маслах. В упомянутых исследованиях специалисты использовали увлажнитель воздуха для ароматизации номеров в гостинице с эфирными маслами кипарисовика туполистного, широко распространенного в лесах Японии [27]. Одного присутствия фитонцидов в воздухе было достаточно для снижения уровня гормонов стресса и увеличения активности NK-клеток.

Зов природы

Узнав об исследованиях практики «ванны в лесу», я задумалась: есть ли разница между ощущениями в тихом мире садов и домашних растений и в дикой природе? Исследования предполагают, что есть. В 2005 году ученые обнаружили, что, хотя любые формы природы воспринимаются как более освобождающие по сравнению с городом, более дикие места с минимальным воздействием цивилизации наиболее сильно ассоциируются со свободой [28].

Неукрощенная, не прирученная цивилизацией дикая природа дает освобождение не только от жестких рамок и замкнутых пространств рукотворной среды, но и от неосязаемых ограничений современной жизни. И как бы сильно нас ни ограничивали города, экономические и социальные обстоятельства могут налагать на нас куда большие ограничения. В 1930 году экономист Джон Мейнард Кейнс предсказал, что развитие технологий и производства позволят населению развитых стран работать всего пятнадцать часов в неделю [29]. Однако в современных Штатах треть занятого населения работает по выходным и государственным праздникам, а больше половины из нас даже не используют весь оплаченный отпуск [30]. Свобода детей подчинена школьной программе, системе образования, основанной на тестах, что оставляет мало времени для исследования, а также культуре страха, не разрешающей играть на улице без присмотра, в то время как гаджеты занимают время взрослых людей непрерывным потоком уведомлений и сообщений, отвлекая внимание от значимых дел и отношений. (Пугающие данные об онлайн-зависимости: каждый десятый американец проверяет телефон даже во время занятий любовью! [31])

Дикая природа освобождает нас от начальства, экзаменов и электронных писем, открывая ту первобытную, беззаботную часть нас, которая часто оказывается забыта в каждодневной суете. Вспоминаю, как Торо пишет о своем восторге, глядя, как соседская корова, сбежав с пастбища, купается в реке, вспухшей от ледохода ранней весной. «Ростки инстинктов спрятаны под толстыми шкурами коров и лошадей, – пишет он, – как семена в недрах земли на неопределенный срок» [32]. Возможно, и вы чувствовали это, стоя там, где пена прибоя встречает песчаную границу безлюдного пляжа, или во время похода внезапно понимали, что стали выше автомобильного шума. Не важно, насколько цивилизованными мы стали, у каждого из нас есть дикая душа, которая бьется и дышит, скрытая под слоями одежды и грузом ответственности. Вопрос в том, как освободить ее?

Это напомнило мне о старой подруге, которой уже нет с нами, – натуралистке Джин Крейгхед Джордж. Джин – автор более чем сотни книг о природе для детей, включая и «Мою сторону горы» – книгу, вдохновившую мою мимолетную фантазию жить в лесу. В детстве я жила через улицу от Джин и, часто гуляя по проселочной дороге, разделявшей наши дома, засыпала ее вопросами о сосновых шишках, жабах и многом другом, встречавшемся мне в лесу. Она никогда не была слишком занята для того, чтобы рассмотреть упавший с дерева орех или полюбоваться птичьим гнездом. «Это ли не прекрасно, Инги?» – восклицала она, запрокидывая голову с коротко остриженными кудрями и смеясь своим огромным смехом, отражавшимся в верхушках деревьев.

Вдохновение для рассказов Джин черпала из собственной свободной жизни. Дочь энтомолога, Джин, подрастая, рыбачила, жила в кемпинге на берегу реки Потомак, пытаясь угнаться за двумя старшими братьями, которые самостоятельно освоили искусство ястребиной охоты и написали об этом в National Geographic, еще учась в старших классах. Ее первый домашний питомец был не кошкой или собакой, а грифом-индейкой по имени Нод. Сразу после свадьбы она жила в военной палатке в буково-кленовом лесу рядом с Ипсиланти, Мичиган, помогая мужу-орнитологу вести наблюдения за птицами для его кандидатской работы. Просыпаясь утром, она делала макияж, глядя в зеркало, висевшее на клене, а для гостей готовила обед из трех блюд в самодельной каменной печи. Когда ветер сдувал красные и оранжевые листья с деревьев на стол, она ставила поверх тарелки и чашки, как «на природную осеннюю скатерть» [33]. У нее был озорной домашний енот – он умел снимать наклейки с жестяных банок, – а еще большой филин, его портрет она позже нарисует, сидя у костра. Эти питомцы были с ней, даже когда она была беременна, вплоть до того дня, как стала матерью своего первенца.

Когда в конечном итоге она обосновалась в доме с деревянной крышей в сонном Чаппакуа, Нью-Йорк, она не попрощалась с дикой жизнью. Ее дом стал перевалочным пунктом для многих диких питомцев – ворон, сов, даже скунса, который часто оставался на сезон перед тем, как мигрировать или завести потомство. «Животные ходили туда-сюда через заднюю дверь, как обычно ходят дети», – говорит ее дочь Твиг со смехом, напоминающим материнский. Дом Джин был наполнен артефактами из путешествий в разные концы земли. Маски эскимосов весели на стенах, челюсть акулы лежала на телевизоре, а огромный позвонок кита как гигантский пропеллер – на полу в гостиной. По пути в столовую вместо живописи или другого произведения искусства Джин повесила лезвие из китового уса, обрамленного рукояткой на конце, как огромное перо. Закрыв глаза, я могу вспомнить запах: теплый дымный воздух от всегда горящей дровяной печи, смешанный с запахами далеких земель.

Зайти в гости к Джин – как отправиться в приключение, не покидая собственного района. Но я не могу воссоздать ее дикий дом в моем городском жилище. Моя квартира точно не подойдет для такого питомца, как сова или енот, даже если я и смогу где-нибудь их найти. (Законы изменились со времен молодости Джин и стали гораздо строже к содержанию диких животных.) И хотя я восхищалась способностью Джин окружать себя дикой природой, я знала, что это умение было плодом инстинктов, отточенных за многие годы, которые она провела в редкой близости к природе. Но как кто-то вроде меня может привнести немного дикой природы в обычную жизнь?

В одну из июньских пятниц я задала этот вопрос Саре Риханен, основателю цветочной студии Saipua в Бруклине, – ей часто предписывают популяризацию «дикого» стиля, захлестнувшего цветочную индустрию в последние несколько лет. Когда я познакомилась с работами Риханен, меня переполнило ощущение радости. Ее работы были совершенно непохожими на популярные тогда тугие стилизованные шарообразные букеты. Они были мягкими и текучими, с побегами и виноградной лозой, ветвями и папоротниками, мягко свисающими из ваз, обернутых мхом. Я взяла у нее несколько уроков, и несколькими годами позже она оформляла цветами мою свадьбу. После этого мы оставались на связи.

В новой студии Saipua, вытянутом помещении с высокими потолками, выбеленными кирпичными стенами и большими панорамными окнами, Сара заварила мне крепкого чаю и начала свой рассказ о том, как зародилась ее эстетика дикой природы. Флористка-самоучка, она обладала опытом в искусстве, но не во флористике, и ее первые работы – результат эксперимента. «Когда я начинала выходить на цветочный рынок, я всех засыпала вопросами в духе “что это за цветок?”, – рассказывает она. – В то время я могла распознать цветков десять – можно сказать, что я действительно начинала с абсолютного нуля». Но поскольку Сара не была ограничена формальными принципами или теориями, она беспрепятственно слушала свою интуицию, которая привела ее к растениям, не замеченным другими флористами. «На рынке я была меньше заинтересована цветами, больше текстурой», – говорит она. То есть растениями с интересной листвой, например дуболистной гортензией, веточками фруктовых деревьев или стручками, например эвкалиптом с семенами. Большинство цветов, которые она выбирала, даже не выглядели как цветы. «Одним из первых растений, в которое я влюбилась, был сумах, – говорит Сара, – сейчас он цветет крупными шарами». Сумах, или скумпия, вырастает от трех до четырех с половиной метров высотой и цветет бордовой дымкой вокруг фиолетовых листьев.

Нестандартные текстуры стали основой ее уникального стиля. Традиционные букеты цветов подчеркивают большие бутоны, тесно связанные в геометрические формы: арки, треугольники, овалы. Сара выбирает и такие цветы – розы, пионы, тюльпаны, – но не связывает их вместе, а разбавляет слоями листьев и стручков, что создает ощущение, будто бы они собраны в поле, а не доставлены из оранжереи. И в то время, как типичные композиции обычно состоят из небольшого количества различных цветов и листьев, работы Сары часто сделаны из дюжин различных растений. «Когда я собираю композицию, то определенно ищу разнообразия, – рассказывает Сара, – большое рядом с маленьким, то же самое и с текстурой: какие-то растения более зернистые, где-то ягодки побольше, что-то более пушистое».

Зернистое? Пушистое? Не такими словами мы обычно описываем красивый букет цветов. Но в то время, как культивация растений сглаживает естественные шероховатости, отшлифовывая все пушинки, щетинки и клочки, дикая природа сохраняет их нетронутыми. И это касается не только цветов. Драгоценный камень с необработанной поверхностью выглядит более естественным, чем гладко отполированный. Стол из дерева со стороной, где оставлена кора, выглядит более диким, чем тот стол, что заключен в рамки идеального прямоугольника. Даже вина можно изготовить натуральным способом. Биодинамический метод производства, постепенно завоевывая производство вина, открывает миру мутноватые, необычного вкуса, словно живые вина.

В 2008 году кризис вытеснил с оптового рынка нежные, хрупкие цветы – основу фирменного стиля Риханен. Поставщики не рисковали ставить на баланс связки непродаваемых растений и сузили выбор до более плотных цветов – тех, что точно смогут продать. Сара увидела в этом возможность. «Мне нужно было больше цветов, чем я могла приобрести на рынке, – других, более необычных». Она начала искать садоводов и заказывать цветы напрямую у них. Затем в сентябре 2011 года вместе с партнером купила старую ферму примерно в полусотне километров от Олбани и стала переделывать ее в цветочное хозяйство. Это был ветхий амбар 1825 года постройки и 43 гектара каменистого глинозема. Они назвали это место Концом мира.

Работа по строительству фермы иногда была удручающей. «Это о том, как тяжело быть терпеливым, – говорит Сара. – В цветнике, если ты хочешь чего-то необычного, приходится искать самому семена или рассаду, затем привезти, посадить, и иногда приходится ждать еще пару лет, пока растения начнут цвести». В награду достается свобода выращивать то, что, возможно, не оценит большинство: закрученные стебли, странные узоры и необычные цветовые сочетания. Все они, по словам Сары, «прекрасны в своем несовершенстве» – впрочем, как и дикая природа.

Необузданная свобода

В августе я отправилась в небольшой частный сад в Хуммело, деревню в паре часов езды от Амстердама в Нидерландах. Это было настолько неприметное место с таким маленьким указателем, что я дважды проехала мимо, прежде чем нашла вход. Сад оказался прекрасным отражением своего владельца, семидесятитрехлетнего голландского дизайнера Пита Удольфа, застенчивого и скромного человека, несмотря на то что это одна из самых знаменитых фигур в мире садово-паркового дизайна. Удольф сотрудничал с Джеймсом Корнером в создании Хай-Лайн, создавая полюбившиеся всем сочетания полосок травы и многолетних растений, что превращало низины парка в просторные луга. Сад Хуммело – мастерская и лаборатория Пита.

Я вышла из машины и увидела жену Пита, Аню, которая шла мне навстречу, и ее маленькую черно-коричневую собачку, неотступно следующую за хозяйкой. Я приехала немного раньше, и она попросила меня подождать в саду, указав мне путь по кирпичной дорожке слева вдоль изгороди. Когда я повернула за угол, у меня перехватило дыхание. Я увидела зеленые, золотые и пурпурные просторы, волнистые, как поверхность моря. Одни травы были длинными, другие короткими, жесткими и гибкими, некоторые с серебристыми копьевидными лезвиями, другие со светлыми хвостами, потертыми, как концы веревки. Вперемежку с ними росли цветы: высокие алтеи, колонны из голубого шалфея и эхинацеи возвышались как ракеты вместе с сотней других многолетних цветов, названия которых мне были неизвестны. Подсвеченный солнцем, сад сиял.

Это не был ухоженный, подстриженный сад, где каждый цветок помечен ярлыком и растет строго на своем месте. Это было суматошное и роскошное сплетение трав, сквозь которое крались и вились созвездия цветов. Пара кремовых бабочек гонялась друг за другом, скользя по поверхности растений. Я последовала за ними по тропинке в форме восьмерки, которая вела к задней части сада. Там я нашла проход, почти заблокированный травой, чьи дугообразные перья заполнили пространство светящимся, рассеянным туманом. Внезапно я почувствовала острое желание сесть среди этих перистых трав, прямо посреди дорожки. Но когда я оглянулась, то увидела членов датского садового клуба, которые проходили в сад, поэтому просто пропустила мягкие травы сквозь пальцы.

Вскоре Анин оклик пробился сквозь мою задумчивость: Пит был готов встретиться со мной. Я последовала за ней в студию – простое, современное пространство с большими окнами на три стороны. Пит встал, чтобы поприветствовать меня, – высокий, румяный, с белокурыми волосами того же оттенка, что и некоторые из его любимых злаков. Мы сели за стол в центре студии. Аня привезла на тележке чай и бутерброды с сыром и маслом на сером хлебе. Через несколько минут после того, как села, я ощутила специфический смолистый аромат, подобный запаху лака для дерева, но с травяной нотой, похожей на кориандр. Я попыталась сосредоточиться, но аромат окружил меня как облако. «Я знаю, это звучит странно, – сказала я, – но возможно ли, что я принесла на себе запах из сада?»

Пит улыбнулся, как будто я только что упомянула его старого друга. «Споробол, – сказал он, – это трава. Я могу показать его вам, когда мы закончим». Его роман с растениями начался в возрасте двадцати пяти лет, когда, устав от работы в семейном ресторане, он устроился в садовый центр. Пит стал экспериментировать с различными сортами растений в саду своей матери, но там ему не хватало места. Так в 1982 году он и Аня переехали с двумя сыновьями сюда, в Хуммело. Они начали собирать семена, получая их из ботанических садов по всему миру, и выращивать, специализируясь на разновидностях, которыми обычно пренебрегали садоводы, потому что они не соответствовали общим представлениям о типичных садовых растениях.

«Это было время, когда повсеместно доминировала культура английского сада, – сказал Пит о первых шагах своей карьеры. – Я пытался понять, как англичане создавали свои сады, и пришел к выводу, что они заперты в жесткие рамки. В садоводстве присутствует много догм: что вы должны делать в определенное время года, какие растения хорошо сочетаются, какие цвета подходят друг другу, а какие нет. Все эти правила». Он говорил медленно, делая паузы, чтобы подобрать правильные слова: «Я хотел, чтобы сад ощущался как нечто более свободное». Этот поиск вызвал у Пита озарение. В то время большинство садоводов формировали кроны кустов, создавая жесткие формы для того, чтобы использовать их при разделении пространства внутри сада. Пит понял, что может делать то же самое с травами. Некоторые виды трав растут в больших кластерах, как и кусты, и могут создавать структуру сада. Но у трав мягкие границы, которые колышутся при дуновении ветра, и, не имея ни твердости, ни формы, травы делают весь пейзаж динамичным.

В подобной раскованности Пит обнаружил освобождение. Травы позволили ему ослабить строгость формального сада, сродни снятию корсета с платья. Как же часто наши отношения с окружающим миром превращаются в борьбу между волей природы и волей человека, когда последний пытается сломить первую. Вместо того чтобы бороться со своеволием растений, Пит решил принять их такими, какие они есть. «Я пытался внести больше спонтанности в процесс садоводства. Некоторые растения исчезают; некоторые растут немного быстрее, чем вы думаете. Надо учиться принимать, что все растет и пытается найти свой собственный путь. Вы должны позволить растениям делать свое дело». Он говорил как опытный родитель подростка (в общем-то еще одного вида дикого растения). Если мы хотим больше необузданности в нашей жизни, нужно найти в себе способность немного ослабить контроль.

Мы вышли из дома и пошли в сад. По пути мы увидели, что Аня прощалась с датским садовым клубом, группой аккуратных седовласых женщин в возрасте пятидесяти-шестидесяти лет. Они заметно заволновались, когда увидели подходящего Пита, и этим напомнили мне, что мягкий, с тихим голосом дизайнер был настоящим Джорджем Клуни садоводческого мира. Он остановился, чтобы поприветствовать их и пожать руки. Маленькая черно-коричневая собака, Даффи, загорала на полотенце в открытом багажнике фургона, но выскочила, когда увидела Пита, и последовала за нами в сад. Даффи исчезала в травах, радостно прыгая по клумбам. Пит посмотрел на это и вздохнул. «Она всегда в движении, – сказал он. – Даже одна трава может захватить вас целиком». Мы обходили сад, и он терпеливо отвечал на мои вопросы о разных растениях до тех пор, пока я внезапно не почувствовала снова этот острый запах. Как будто читая мои мысли, Пит сказал: «Споробол» – и указал на траву, похожую на облако из семян, которой я восхищалась пару часов назад. Мы на мгновение сообща вдохнули странный аромат, а затем попрощались.

Я задержалась на месте, наблюдая, как фигура Пита исчезает за поворотом. Затем, когда все затихло, я положила рядом свои ноутбук и камеру и легла на кирпичи. И закрыла глаза на несколько блаженных моментов, чувствуя, как травы склоняются ко мне, создавая импровизированный и эфемерный зеленый храм.

В нескольких километрах от дороги, когда запах споробола начал рассеиваться, я осознала парадокс. Сад Удольфа выглядит и ощущается как дикорастущий, но на самом деле очень тщательно продуман и спланирован. «Я никогда не называю его диким, – сказал Пит, когда мы просматривали его последние эскизы. – Это неестественный мир, который кажется чем-то диким и может напоминать вам что-то, но вы не знаете, где вы это встречали. А все дело в обогащении и усилении природы». Сады Пита были для меня более дикими, чем большинство лугов, которые я видела. Но как сад мог казаться более диким, чем сама дикая природа?

Хуммело, сад Пита Удольфа

Сара Риханин помогла мне найти ответ на этот вопрос, порекомендовав книгу под названием «Метель из мотыльков» (The Moth Snowstorm) Майкла Маккарти. Это своего рода элегия по утраченной дикой природе – автор книги скорбит из-за того, что называет «великим истощением»: стремительный упадок диких видов в британских пригородах в результате утраты среды обитания и широкого использования пестицидов и гербицидов [34]. Маккарти указывает, что с 1970 года численность популяции девятнадцати видов птиц в сельском хозяйстве уменьшилась более чем наполовину, снизилась численность трех четвертей видов бабочек, некоторых из них – на 79 %. Результат – сокрушительная потеря биоразнообразия в дикой природе не только в Великобритании, но и во всем мире.

Наша дикая природа становится менее дикой. Тем не менее, поскольку эти потери были постепенными, происходящими в масштабе поколений, большинство людей этого не замечали. Экологи называют это явление синдромом сдвига точки отсчета; по сути, это означает, что мы адаптируем определение «дикорастущий» к текущему состоянию дикой природы [35]. Когда мы приезжаем в сельскую местность, то видим гораздо меньше разнообразия и текстур, чем наши бабушки и дедушки видели бы в нашем возрасте. На этом фоне в садах Удольфа и в цветочных композициях Риханин можно увидеть больше дикой природы, чем она есть в естественных условиях. В этих садах мы узнаем ту природу, которую никогда не видели и не знали, насколько она для нас важна.

Наряду с модой на экологичную еду и одежду, сады и цветы появилось много серьезных общественных движений, которые занимаются реконструкцией среды (ревайлдингом), восстановлением местных видов растений, обратным введением местных вымерших животных и вторичным использованием заброшенных пространств для создания естественных мест обитания. И кажется, что чем больше людей привлекает эстетика дикой природы, тем больше они инвестируют в управление экосистемами, которые ее производят. В 2015 году Сара Риханин стала собирать все цветочные отходы, которые оставались после составления букетов и композиций для свадеб и других мероприятий, куда ее фирма Sapiua поставляла цветы. Собранные отходы она отправляла в организацию «Конец мира», чтобы из них получался компост. Пит Удольф использует в виде удобрений сами многолетние растения, и это вдохновило тысячи простых садоводов на воссоздание утраченных местных растений, которые оживляют популяции полезных насекомых. В эстетическом удовольствии от общения с дикой природой эти художники культивируют новый вид защиты окружающей среды, который исходит не из обязанности, а из радости.