Текст книги "Маленькая книга счастья. Где прячется радость и как ее найти"

2
Изобилие

Бородатый мужчина с улыбкой покачал головой, наблюдая, как два мальчика стрелой пронеслись мимо него, сжимая в руках целлофановые пакеты. На их зеленых рубашках Маленькой лиги расползлись кляксы. «Зак, твоя мать убьет меня!» – крикнул он вслед старшему мальчику. Это было похоже на попытку призвать к порядку. Но Зак даже не обратил внимания на замечание отца и уже петлял между прозрачными пластиковыми банками с конфетами. В банках были насыпаны шведские карамельные рыбки, шоколадные шарики и мармеладные куриные ножки. Мальчик ощущал себя словно на Хеллоуине, но без колющихся костюмов и пустой болтовни с соседями, и понимал, что такую возможность упускать нельзя. Младший брат Зака следовал за ним с небольшой задержкой, как хвост воздушного змея. Его пакет еще не наполнился конфетами, но он хихикал, стараясь не отставать от брата. Мальчик остановился перед гигантскими леденцами на палочке, и его глаза расширились.

Выражение «как ребенок в конфетной лавке» – одно из самых типичных для описания в нашей культуре: оно обозначает необузданное, умопомрачительное удовольствие от возможности оторваться в мире изобилия. Когда я впервые задумалась о местах, которые дарят людям радость, я поняла, что многие из них вызывают это легкомысленное чувство изобилия: карнавалы и цирки, магазины, где все по доллару, блошиные рынки, а также гигантские старые отели, такие как в фильме «Отель “Гранд Будапешт”» режиссера Уэса Андерсона. Похожее чувство возникает и в условиях меньших масштабов. Например, рожок мороженого, покрытый разноцветной обсыпкой, похож на конфетный магазин, который можно подержать в руке. Душ из конфетти, разноцветное одеяло, простая игра в бирюльки – все эти вещи имеют непередаваемое очарование. Даже язык радости полон изобилия. Мы говорим, что мы вне себя от радости или что мы переполнены счастьем. Мы говорим: «Чаша моя полна до краев»[1]1
  Русским эквивалетом выражения «чаша моя полна до краев» (my cup runneth over) может считаться фраза «радости полные штаны». – Здесь и далее, если не указано иное, примеч. ред.


[Закрыть]. Это очень похоже на сильное чувство радости, когда наше восхищение настолько велико, что, кажется, не может удержаться в границах тела.

Но почему, подумала я, мы получаем такой прилив радости от изобилия? Почему нас так захватывает желание иметь больше, чем нужно? Именно этот вопрос привел меня в главный магазин сети Dylan’s Candy Bar, который может похвастаться ассортиментом в более чем семь тысяч различных сортов сладостей. Я выбрала для посещения именно то время, когда в школах заканчивались занятия. Конфеты взлетали в воздух, когда дети носились по магазину в погоне за сахарным удовольствием.

Я сделала шаг назад, спасаясь от этого безумия, и почувствовала хруст под ногой. Разнесся живительный запах перечной мяты, смешанный с ароматом шоколада. Я наблюдала, как дети пробираются среди всей этой радуги предложений: вот они притаились, прыжок, захват – и добыча в руках. Удивительно похоже на сцены первобытной жизни. Это напомнило мне случай, произошедший со мной тем же летом. Я шла по проселочной дороге в северной части штата Нью-Йорк, когда увидела заросли кустов с темно-фиолетовыми ягодами. Я попробовала одну: это оказалась ежевика, совершенно зрелая. Я стала собирать ягоды, быстро набрав целую горсть. Некоторые ягоды росли глубоко в кустах, другие были окружены зарослями, которые выглядели подозрительно, как ядовитый плющ. Но я не могла остановиться. Я чувствовала себя окрыленной, и в то же время меня охватило дикое чувство голода. Я собирала и собирала ягоды, пока они не начали падать из рук. Я увидела ту же ликующую жадность на лицах детей в Dylan’s Candy Bar. Они не просто покупали конфеты. Это была их добыча.

Кондитерские магазины (а также супермаркеты и торговые центры) так широко распространены в современном обществе, что легко забыть, как до недавнего времени такое изобилие было редкостью. Для тысяч поколений первобытных людей, которые занимались собирательством и охотой для выживания, обычный магазинчик на заправке был бы невероятным богатством. Их жизнь проходила сквозь не поддающиеся распорядку периоды изобилия и катастрофической нехватки пропитания. Подобные качели повседневного существования развили в человеке естественное пристрастие к изобилию. Краткосрочный период достатка гарантированно обучал людей пользоваться удачей и делать запасы на черный день, который неизменно наступит. Те, кто радовался изобилию, имел большие шансы выжить, прочно кодируя в генах эту радость, чем те, кто был к нему равнодушен. И хотя мы живем совершенно в ином мире, чем наши предки, охотники и собиратели, мы несем в себе наследие их хрупкого существования. Нам сложно удержаться от переедания на фуршете или от покупки лишних вещей на распродажах. Наша тяга к сладкой и жирной пище, так же как и наше стремление к изобилию, есть не что иное, как отголосок биологического двигателя, призванного помочь нам ориентироваться в скупом и опасном мире.

Если у магазина конфет есть естественный предок, то это что-то вроде райского места с пышной зеленой растительностью, богатого плодородной почвой и источниками воды, где нет недостатка ни в съедобных растениях, ни в животной жизни. И, как выясняется согласно исследованиям психолога Джона Боллинга и эколога Джона Фалька, люди даже сегодня предпочитают жить в подобных местах. Боллинг и Фальк изучили ландшафтные предпочтения среди людей в возрасте от восьми до семидесяти лет в Соединенных Штатах и Нигерии. Они обнаружили, что люди неизменно выбирают пышные биомы, такие как луга и леса, предпочитая их сухим и скудным местам обитания вроде пустынь [1]. Особенно такие места предпочитают дети, и, хотя склонность к пышности может меняться с возрастом, скорее всего, это стремление – наша настройка по умолчанию. В доказательство этой гипотезы имеются данные исследования, говорящие о том, что люди, проводящие время в парках, богатых разнообразием растений и птиц, быстрее восстанавливают свои силы и чувствуют себя психологически стабильнее, чем те, кто гуляет в местах с более скудной растительностью и меньшим количеством животных вокруг [2]. Конечно, мы больше не рассматриваем эти растения и птиц как источник пропитания. Но почему-то, когда видим вокруг себя изобилие, подсознательно ощущаем легкость.

Для меня была очевидной мысль, что радость изобилия имеет более глубокое объяснение, но я также осознавала, что эта радость имеет границы. На одной стороне находились ловко собранные коллекции, обеды в складчину и коробки с шоколадным ассорти. А на другой – переполненные мусорные свалки, ожирение и барахольщики. Хотя эстетики энергии много не бывает (я не думаю, что кто-то умер от слишком большого количества цвета!), изобилие по самой своей природе может выбросить человечество за борт. Наше стремление к переизбытку развилось в мире дефицита. Я задалась вопросом, насколько актуально искать эстетику изобилия в мире, который переполнен вещами. Может быть, нам больше не нужно изобилие.

Примерно в то время, когда я взвешивала плюсы и минусы изобилия, друг прислал мне фотографию дома, которую увидел в газете. Дом выглядел так, будто его нарисовал ребенок, только это был настоящий дом, построенный в реальной жизни. Каждая поверхность представляла собой яркую конструкцию: большие прямоугольники розового и пурпурного, оранжевого и синего цветов – и по меньшей мере три оттенка желтого. Одна дверь была зеленой, другая красной.

Внутри обстановка была такой же колоритной, с ярко-зеленым потолком и стенами всех цветов из коробки карандашей. В доме не было традиционной мебели – просто необычный наклонный пол и ряд столбов, окрашенных в основные цвета. Мне стало казаться, что с таким количеством цвета, форм и углов вся эстетика изобилия воплотилась в виде этого дома.

Он назывался Bioscleave House с необычной ремаркой «вилла, продлевающая жизнь». Я узнала, что его создала пара художника и поэтессы, Сюсаку Аракава и Мадлен Гинс. Они утверждали, что их дом не только может быть восхитительным местом для жизни, но фактически продлевает жизнь его обитателям. Я была заинтригована. Может быть, этот дом поможет мне выяснить, как извлечь все плюсы из изобилия, избегая недостатков.

Но оказалось, что дом находится в состоянии перехода прав собственности от одних владельцев к другим. Я не смогла его посетить. Но через несколько месяцев узнала, что Аракава и Гинс спроектировали апарт-отель в пригороде Токио. И я не только смогла его увидеть – мне удалось переночевать в одной из квартир!

Архитектура как лекарство

Когда я прибыла в Митаку, пригород на отшибе Токио, где Аракава и Гинс построили свой необычный дом, я была совершенно измотана сменой часовых поясов, поездкой на двух поездах и автобусе, а также прогулкой под дождем без зонта. Апрельское небо напоминало плоскую серую панель, и я пребывала в самом сварливом настроении, которое ухудшалось еще и потому, что я чувствовала, как ледяные ноги хлюпают в туфлях. Но когда я повернула за угол и вдруг увидела цель своей поездки, то невольно улыбнулась. Дом выглядел так же, как на фотографии: соединение ярких кубов и цилиндров, уложенных друг на друга, с окнами разного размера. Мое плохое настроение улетучилось даже прежде, чем я успела перейти улицу.

Открывая деревянные ворота, я обратила внимание, что они были инкрустированы разноцветным мрамором, который ловил свет, как витражи. Офис управляющего находился в холле, окрашенном в такое количество цветов, что я не смогла их сосчитать. Такеёси Мацуда-сан, генеральный директор, слегка уставший, но приветливый, был примерно моего возраста: лохматые волосы с проблеском седины, щетина на кончике подбородка. Он предложил мне чаю и предоставил стандартный договор аренды, а также папку с некоторыми общими сведениями об отеле, карту с указанием ресторанов поблизости и брошюры о других интересных местах. Затем, прежде чем повернуться и повести меня в мой лофт, он протянул мне загадочный серый пакет. «Это инструкции по проживанию в апартаментах», – сказал он. Я посмотрела на него вопросительно, ожидая разъяснений: «Аракава и Гинс считали, что архитектура производит на организм терапевтический эффект, – продолжил он, – поэтому и сделали такие инструкции – как аннотации для лекарств». Я взяла у него пакет и приготовилась к нескучной ночи.

Мацуда разблокировал матовую стеклянную дверь в блок 302 и, стремительно двигаясь по квартире, показал, где находятся выключатели света и термостат, инструкции на английском для плиты и холодильника. Не успела я и глазом моргнуть, как он исчез, и я осталась одна. Меня окружало так много необычного, что переварить все это сразу было нелегко. В центре лофта находилась маленькая кухня – ее поверхности цвета зеленой мяты и насыщенного синего располагались вокруг ярко-зеленой колонны. Нигде не было видно ни одного шкафа. Вместо этого с розового потолка свисали металлические кольца, на которые и вешались вещи. На кольце в одном из углов болтались качели, и это был единственный предмет в квартире, напоминающий традиционную мебель. От центра отходили отдельные «комнаты» – слово я ставлю в кавычки, потому что только одна из них отдаленно напоминала комнату, как ее воспринимаем мы с вами. Самой простой была спальня – стандартный куб, оформленный в приглушенных тонах коричневого, с темным ворсистым ковриком. Вторая комната представляла собой желтый цилиндр, положенный на бок. Это была ванная комната без дверей с цилиндрической душевой кабиной, похожей на телепорт, а еще нужно было преодолеть идущий волнами пол, чтобы добраться до унитаза. Третья комната представляла собой полую сферу, красную снаружи, а внутри желтую, как подсолнух, и лакированную. Ни одна поверхность в квартире не осталась неокрашенной – не было ни стены, ни колонны без пятна оранжевой или фиолетовой краски. Позже я узнала, что Аракава хотел, чтобы из каждого угла квартиры было видно как минимум шесть цветов. Это был визуальный эквивалент присутствия в оркестре, где все инструменты играют одновременно.

А потом я посмотрела на пол. Представьте себе песчаную дюну, вздыбленную порывистыми ветрами, наклоняющуюся то в одну, то в другую сторону, – а потом вообразите твердые маленькие бугорки по всей ее поверхности как мурашки на коже великана. Это был совсем не тот пол, к которому мы привыкли, – по этому полу нужно было взбираться и карабкаться и при каждом движении постоянно искать и находить равновесие. Когда я торопливыми маленькими шажками обежала всю квартиру, ударяясь пальцами ног то тут, то там, я поняла, насколько ранее не ценила ровную поверхность под ногами, воспринимая ее как должное. Меня охватило чувство некоторой подавленности и неустойчивости, но, как я узнала из инструкций, это состояние было вполне естественным и служило интересам высшей цели. Потому что я не просто оставалась на ночь в квартире. Я пыталась научить свое тело оставаться в живых.

Если формулировка идеи обратимой судьбы звучит фантастически, то теория, стоящая за ней, кажется более приземленной. Аракава и Гинс верили, что скучный комфорт современных зданий убаюкивает наше тело и вводит его в оцепенение, что приближает упадок. С их точки зрения, все эти плоские полы и белые стены притупляют наши чувства и заставляют неметь мышцы, что приводит к их атрофии. Для борьбы с этой проблемой они выдвинули провокационную теорию, которую назвали теорией обратимой судьбы. Теория утверждает, что люди могут предотвратить старение и смерть, живя в стимулирующей окружающей среде, которая постоянно бросает вызов их телам. Я подумала о том, как мало знаю о работе собственного тела в повседневной жизни. Иногда я могу перемещаться по всему нью-йоркскому метро, уткнувшись носом в книгу и не глядя по сторонам. Похоже, мы сами себе построили настолько простой мир, что можем передвигаться в нем на автопилоте. Простота и комфорт – вот две путеводные звезды современного дизайна почти для всего, от кофеен до приложений для iPhone. Раньше я всегда думала, что это хорошо, но внезапно засомневалась.

Если уж я собралась взять все от ночи в этой квартире, то решила, что лучше начать с инструкций. В пакете лежали тридцать две пронумерованные карточки. Я наугад вытащила одну. Карточка № 9 сообщила: «По крайней мере один раз в день пройдите сквозь всю квартиру в полной темноте». Я рассмеялась. Мне сложно передвигаться по этому жилищу даже при свете дня. Я представила, как буду объяснять японской скорой помощи природу полученных травм, и решила пропустить эту карточку. Вытащила другую: «Каждый месяц двигайтесь через свой лофт, словно вы животное (змея, олень, черепаха, слон, жираф, пингвин и т. д.)». Это выглядело безопаснее, но, поскольку у меня была только одна ночь, я прыгала, ковыляла и скользила в ускоренном темпе сразу за всех зверей. Вдруг я почувствовала неловкость. Но все окна были матовые, и никто не мог наблюдать за моими импровизациями.

Некоторые инструкции читались как загадки. Карточка № 12 гласила: «Вступите в контакт с полом, так чтобы произвести солнечный свет». Я так и не поняла, что имелось в виду, но мне повезло с № 8: «Пол – это клавиатура, которая находится в процессе изобретения. Попробуйте помочь выяснить, что это за клавиатура». Я танцевала, воображая, что лофт – это гигантский музыкальный инструмент. Я мурлыкала и пела.

Мне пришлось забыть, что я взрослый человек, чтобы следовать этим инструкциям, которые, как я вскоре поняла, прилагались к дизайну. Я поговорила с Момойо Хомма, директором фонда, которая ведет работу по проектам Аракавы и Гинс, и она передала мне слова Аракавы: «Вы должны помнить, что, когда вы были ребенком, вы познавали мир через свое тело». Я представила себе, как маленький ребенок скачет по полу этой квартиры «с обратимой судьбой», исследуя красочные поверхности липкими пальцами. У маленьких детей есть тесная связь с миром. Они все тянут в рот. Аракава предположил, что, обретая речь, человек приобретает и барьер, который сдерживает его способности познавать себя путем познания окружающего мира. В некотором смысле теория обратимой судьбы – это попытка посмотреть на мир глазами ребенка, для которого этот мир полон новых ощущений и кажется чудом. Хомма также добавила, что, согласно мнению Аракавы, наше общее представление о чувствах слишком узкое. «Это чепуха, что у нас есть только пять чувств, – говорит Аракава, – у нас тысячи чувств, для них просто нет названий». Небольшое исследование показывает, что оценка Аракавы в тысячи может быть преувеличенной, но ученые насчитывают где-то между 12 и 21 чувствами. У нас есть чувства времени, равновесия и направления. У нас есть внутренние чувства, такие как датчики растяжки, которые говорят нам, когда наши животы полны, и проприоцепция – чувство, которое подсказывает нам, где находится наше тело в пространстве. Чувство, называемое прикосновением, на самом деле происходит от четырех различных рецепторов – боли, температуры, давления и осязания, – которые в совокупности дают нам самое надежное ощущение в мире.

Все эти чувства ожили во мне, когда я маневрировала по квартире. Чувство равновесия работало на полную мощность. Я ощущала мышцы ступней, хотя раньше даже не знала, где они находятся. Даже чистка зубов не позволяла расслабиться: пол у раковины так изгибался, что приходилось держаться за стену, потому что нога, одетая в носок, все время скользила назад. Это была настоящая работа, но жизнь в этом лофте казалась намного веселее по сравнению с жизнью в обычной квартире. Человек по имени Шинго Цудзи, который жил в одном из лофтов в течение четырех лет, поделился со мной словами своего друга, который описал эту квартиру как «место, где невозможно всерьез грустить или сердиться» [3]. Я подумала о людях, чье настроение улучшалось, когда они гуляли в парках с разнообразием растительности и множеством птиц. Интересно, есть ли что-то особенное в наполненной и яркой окружающей среде, если она буквально толкает наше сознание прочь от меланхолии? Этот причудливый лофт и его ловкие дизайнеры помогли мне понять, что суть изобилия не в материальном накоплении, а в богатстве чувств. Цирк и блошиный рынок настолько радостны, потому что они дарят нам множество восхитительных и волшебных ощущений. Эстетика изобилия достигается наслоением цветов, текстур и форм, и это совсем несложно.

Чувства и ощущения

Хотя пример лофта «обратимой судьбы» можно назвать крайностью, существует явное доказательство того, что находиться под воздействием изобилия ощущений не только доставляет удовольствие – это жизненно важно для здорового развития нервной системы. Обезьяны и кошки, выращенные без визуальной стимуляции, не развивают полноценно ту часть мозга, которая обрабатывает визуальную информацию, что приводит к дефектам зрения во взрослой жизни животных [4]. Мыши будут проводить больше времени в среде, богатой ощущениями, чем в стерильных условиях, если у них есть выбор [5]. А те мыши, которые выращены в более насыщенной среде, показывают лучшие результаты при проверке обучаемости и памяти, чем их сверстники, живущие в обычных клетках. Исследования с участием людей показали, что детей на различных этапах развития привлекают звуки и формы, что стимулирует рост новых нейронных связей. По словам нейробиолога Джина Уолленстейна, это поведение – результат «инстинкта удовольствия», который мотивирует ребенка искать так называемый сенсорный вход [6]. Он помогает точно настроить связи между нейронами в процессе, называемом синаптическим прунингом. Подумайте о нашем мозге как о весах, которые нужно откалибровать, прежде чем они смогут точно измерять вес. Поскольку сенсорная стимуляция внутри матки ограничена, большая часть нашей способности к восприятию развивается после рождения. Наш мозг не может развиваться изолированно; он требует постоянного диалога с окружающей средой, особенно с обилием текстур, цветов и форм.

Возможно, именно поэтому дети принимают эстетику изобилия так легко, независимо от того, настаивают ли они утром надеть платье в горошек, а колготки в полоску или выбирают игрушки, которые, как правило, не подходят для гостиных многих озабоченных стилем родителей. Несколько лет назад мне попалась на глаза статья в журнале о модернистских кукольных домах, и я почувствовала волну жалости к любому ребенку, который получил такой подарок на Рождество. К счастью, из маленьких детей получаются ужасные модернисты, и они склонны добавлять найденные детали и самостоятельно преобразовывать пространство до тех пор, пока оно не будет соответствовать их собственному богатому чувству прекрасного.

В то время как развивающийся детский мозг – самый настоящий охотник за новыми ощущениями, мы, в общем, никогда в течение жизни не обуздываем наше стремление к сенсорной стимуляции. Это подтверждает непрекращающаяся популярность разного рода занятий от массажа до дегустаций новых блюд и подводного плавания. Но исследования показывают, что это не просто праздные удовольствия: мозг взрослых также извлекает пользу от воздействия на него множества разнообразных ощущений [7]. Исследования показывают, что области мозга взрослых, отвечающие за эмоции, заметно активируются при стимуляции прикосновением, вкусом или запахом. Изучение прикосновений, в частности, показывает, что прикосновение приводит к снижению стресса, улучшению настроения и усилению внимательности [8]. Несмотря на то что лечение сенсорной депривацией в настоящее время довольно популярно и предлагает кратковременный уход в спокойное пространство без каких-либо электронных устройств, большую часть времени нам нужен базовый уровень сенсорной стимуляции для поддержания нормального когнитивного функционирования [9]. Исследования показали, что всего пятнадцать минут сенсорной депривации могут вызывать галлюцинации, параноидальные мысли и негативные настроения [10]. В одном исследовании участники, находившиеся в абсолютно пустой комнате в течение пятнадцати минут, предпочли получить удар электрическим током вместо того, чтобы сидеть одним, ничего не делать и никуда не смотреть [11]. Во многом именно благодаря ощущениям мы познаем и осмысляем окружающий мир. Если в мозг не поступает информация, мы постепенно сходим с ума.

Потенциальная терапевтическая ценность сенсорной стимуляции хорошо известна в Европе. Особенно в Нидерландах, где проводится терапия под названием «снузелен» для лечения нарушений развития головного мозга, мозговых травм и слабоумия. Снузелен – это гибрид двух очаровательных звукоподражательных голландских слов, snuffelen (нюхать) и doezelen (дозировать). Снузелен представляет собой практику создания мультисенсорной среды, где пациентам предоставляется выбор ощущений, которые им нравятся больше всего. Снузелен-комнаты немного похожи на психоделические салоны 1970-х годов: мягкая мебель, вокруг вихревые голограммы, движущиеся световые дисплеи и красочные бурлящие трубки с водой, напоминающие лавовые лампы. Во многих комнатах присутствуют ароматы вроде апельсина или клубники и музыка. Подобная терапия может показаться как минимум странной, но интенсивные приятные ощущения, которые она предлагает, оказывают очевидное влияние на настроение и поведение без побочных эффектов, которые приходят с лекарствами. По словам медицинского персонала, эти ощущения выводят пациентов с деменцией из замкнутого состояния. Они открывают глаза, трогают вещи, они смеются. Исследования по терапии снузелен все еще находятся на ранних стадиях, но результаты уже показывают, что добавление сеансов снузелен-терапии к стандартным методам психиатрической помощи уменьшает апатию и беспокойство среди пожилых пациентов с деменцией, а также меняет неврологическую активность пациентов с поражениями мозга, способами, схожими с теми, что предлагает медитация [12]. В Канаде некоторые учреждения длительного лечения обнаружили, что снузелен помогает уменьшить потребность в контроле над пациентами, имеющими проблемы с поведением и принимающими антипсихотические препараты [13].

Глядя на типичный дом престарелых, становится понятно, почему большинство пациентов замыкаются в себе. Чувства и память – то, что связывает нас с миром и поддерживает контакты, – с возрастом теряют свою силу. И именно тогда, когда жажда жизни у пожилых людей ослабевает, мы размещаем их в учреждениях с тусклой и угнетающей больничной атмосферой, которая не питает их энергией, не вовлекает в какую-либо деятельность. Хилари Далк, британская специалистка по цвету, отмечает, что ограничение движения может еще больше обострить ситуацию. «У человека в доме престарелых очень ограничена траектория движения, – сказала мне Далк. – Он идет по коридору из спальни в комнату отдыха, и, возможно, это его единственный маршрут за день». Для борьбы с этой проблемой она использует многообразие различных красок и обоев при проектировании домов престарелых, чтобы разграничивать пространства и погружать пожилых жителей этих заведений в богатство ощущений. Обитатели одного дома престарелых так изголодались по новым ощущениям, что попросили раскрасить в самые яркие цвета их спальни, где проводили больше всего времени. Далк обратила мое внимание на то, что сенсорное обнищание – настоящая беда для всех, кто ограничен небольшой или монотонной средой, от заключенных до пациентов психиатрических клиник и космонавтов на Международной космической станции.

Мы обычно думаем о месте нашего обитания как об инертном безжизненном резервуаре. Но все исследования ощущений помогли мне понять, почему Аракава и Гинс рассматривали дом и его жителей как единый живой организм, который называли архитектурным телом.

Карточка-инструкция № 6 гласит: «Как только вы шагнули в эту комнату, искренне поверьте, что идете в собственную иммунную систему». На первый взгляд это звучит нелепо. Но теперь мы знаем, что иммунная система очень тесно связана с нашей средой обитания: нас постоянно атакуют аллергены, микробы, которые проверяют наш иммунитет на прочность и таким образом укрепляют его, а свет регулирует иммунный ответ. Окружающая нас среда, возможно, напрямую влияет на наше эмоциональное благополучие. Если она скудна, то действует как обезболивающее, притупляет наши чувства и эмоции. Эстетика изобилия создает обратный эффект. Она пробуждает чувства и ведет нас к жизни.

Имея в виду это обстоятельство, я была немного обеспокоена, когда упаковала свою сумку на следующее утро, чтобы оставить лофт «обратимой судьбы» и вернуться обратно в скучный бизнес-отель в центре Токио. Вдруг коричневые двери и бежевые ковры утянут меня в яму депрессии? Но когда я вставила ключ в замок и открыла дверь, то почувствовала, что вошла в совершенно другую комнату – совсем не ту, которую оставила накануне. Мой взгляд поймал каждое пятнышко света и тени, кончики пальцев ощутили каждый бугорок и впадинку. В углу комнаты у окна стоял бордовый велюровый стул. Солнечный свет струился над ним, освещая так, будто он горел огнем. Я села и пробежала пальцами по бархатным складкам, и мне показалось, что я ощущаю мягкость впервые в жизни. Даже приглушенные тона и стандартные текстуры, казалось, дрожали от вибрации.

Эффект лофта Митаки длился несколько дней. Хотя он в конце концов выветрился, я воодушевлена тем, что Момойо Хомма и ее коллеги работают над гостиницей обратимой судьбы. Это что-то вроде архитектурного лечебного ретрита, куда люди смогут приезжать на короткий срок. Я думаю, что этот отель будет похож на спа-центр, но вместо того, чтобы расслабить ваши чувства, они выкрутят их на полную катушку.