Текст книги "Благочестивые вдовы"

5

На следующее утро, когда Катрин, по своему обыкновению, битый час торчала в ванной, меня черт дернул позвонить в Дармштадт. Вчера мы были немного заняты, но теперь мое любопытство разыгралось с новой силой: приехала ли Кора вместе с Феликсом? Кто бы сейчас ни подошел к телефону – брошу трубку.

После трех гудков ответил усталый мужской голос:

– Да?

Я растерянно молчала. Кто это – Энди или Феликс? Положить трубку?… Но прежде чем выполнить задуманное, все же узнала голос Феликса, потому что он взмолился:

– Майя, это ты? Скажи хоть что-нибудь, ради Бога! Я беспокоюсь!

Его искренность заставила меня вмиг позабыть мой обет молчания. И я обозначила-таки себя. Нарочито плаксиво – пусть сочувствует, пусть его грызет совесть – я заверила его, что дела наши из рук вон плохи.

– Где Кора?

– Я один. Вернулся поездом, потому что Кора… – Он слегка замялся, но тут его как прорвало: – Короче, в прошлые выходные мы ездили в Тоскану. Там кузина встретила одного старого знакомого по имени Дино, и с этого момента я перестал для нее существовать. Они говорили на итальянском, я понял только «шел бы ты…». Майя, извини меня за то, что так надолго исчез и бросил на тебя бабушку. Мне страшно неудобно перед тобой, но я был как привороженный…

«Узнаю старушку Кору», – злобно подумала я и спросила, хотя прекрасно знала ответ:

– Надеюсь, она тоже беспокоится за меня?

Феликс на секунду задумался:

– С какой стати? И потом, она не в курсе, что тебя нет в Дармштадте. Она пыталась пару раз за последние дни дозвониться вам из Кастеллины, но никто не подходил.

Ладно, может, так и было. Ни Энди, ни Катрин, ни даже я не сидели безвылазно дома. Но тогда что ей помешало оставить сообщение на автоответчике?

Впрочем, упреки, вертевшиеся у меня на языке, так и остались невысказанными: парню пришлось в последние дни не легче, чем мне. Мы были нужны, пока развлекали Кору, но она повернулась к нам спиной, стоило только ей заинтересоваться новой игрушкой.

– А почему л не могла до вас дозвониться? – жалостливо спросила я.

– Кора потеряла на море свой телефон, – объяснил Феликс, – может, его стащили… Ты скажешь наконец, куда вы смылись, ты и Ослиная Шкура? Из последних событий я знаю только, что ты отвезла Бэлу к отцу, мне Энди сказал.

Я совсем не собиралась отвечать на его вопрос и прекратила разговор, кажется, не очень вежливо.

Я не стала готовить завтрак, хотя мы с Катрин и договаривались, а повалилась на кровать и заплакала. Грустные мысли не отпускали меня: Коре не жилось ни в Дармштадте, ни во Флоренции, она болталась вместе с Дино где-то в Кьянти. Странно, почему? Невозможно, чтобы она воспринимала этого итальянского бамбино всерьез. Сколько таких уже было! Влюбиться в него она не могла, или я не знаю Кору… И все же общество Дино она предпочла моему.

– Э-эй, Майя! – Из ванной появилась мытая, бритая и причесанная Катрин. – Ты что, уснула? – Она помахала перед моим носом мокрым полотенцем. – А я, извините, надеялась, что меня встретит запах кофе… Ну, не дуйся! Пойду сама поставлю чайник. Я вовсе не хотела тебя обидеть. Пожалуйста, привози своего сына хоть сегодня, если ты так по нему тоскуешь.

Я громко высморкалась. Конечно, я скучала по сыну, но знала, что за него могу не волноваться. Куда огорчительнее сознавать, что ни один человек в этом мире не скучает по мне, а Кора меньше всех.

Вода кипела ключом, я поднялась, чтобы залить кофе. И когда Катрин появилась в дверях с пакетом свежих круассанов, я уже успокоилась, насколько смогла, и даже накрыла на стол.

Утренние лучи врывались к нам сквозь высокие окна и зажигали огоньками зеркальные блестки на восточных покрывалах. И вот когда солнечные блики сверкали повсюду, этот чужой дом показался нам необычайно красивым. Как было его не полюбить! Здание утопало в зелени – вокруг росли большие каштаны, так что из всех окон видна была одна только листва, менявшая оттенки от светло– до темно-зеленого в зависимости от времени суток. Удивительно, даже среди большого города себя вольготно чувствовали птицы: голуби, воробьи… Ну, эти, допустим, не чудо. А еще по веткам скакали дрозды, пара синиц, сорока заглядывала… В кронах старых каштанов птичье житье не хуже, чем в лесу. Мы тоже могли бы безбедно существовать среди этих ветвей даже на самые скромные доходы. А Кору пора выкинуть из головы, Катрин куда приятнее!

– Мне через полчаса выходить, долг зовет! – прервала соседка мои наблюдения натуралиста. – Ты решила? Идешь со мной?

Мы сидели в подземке и гадали, поймают нас контролеры или нет. У Катрин на сегодня было назначено два часа консультаций для иностранцев, которые хотели бы изучать и улучшать немецкий в стенах Народного университета. Когда мы появились у ее кабинета, под дверью уже нетерпеливо топтался молодой турок. Он и без учителей хорошо изъяснялся на гессенском диалекте, но не мог определиться, что ему делать с грамматикой – может, записаться на нулевой уровень? Следом подтянулась веселая африканка с дрэдами длиной до крепкой вертлявой попки. Девушка постоянно смеялась, когда же она не смеялась, то бегло говорила по-французски, но из немецкого словарного запаса выдавала только «Genau!»[16]16
  Точно! (нем.)


[Закрыть] и «Prost!».[17]17
  Неперсонифицированный немецкий тост.


[Закрыть] Потом явилась венгерка средних лет с треугольным лисьим лицом. Она грамотно, но, как нам показалось, на несколько устаревшем языке сказала, что хочет освежить свои знания. После собеседования каждый записывал свое имя и адрес в журнал, а Катрин решала, куда направить кандидата учиться с сентября: на начальную, среднюю или продвинутую ступень.

Так как соискателей места на курсах Народного университета было не много, Катрин могла более детально проводить тесты и больше времени уделять вопросам будущих студентов, с которыми она была необычайно терпелива и любезна. Я начала подозревать, что Катрин взяла меня с собой, чтобы продемонстрировать свой авторитет и компетентность. После пятой консультации мне наскучил этот однообразный спектакль. Я стала болтать ногой. Еще и потому, что на нее без конца пикировала назойливая муха. Противно пахло дезинфекционными средствами: наверное, администрация не первый десяток лет пытается избавиться от студенческого духа. Из-за жары дверь в коридор была распахнута настежь, и я могла созерцать лакированные ряды вешалок в гардеробе и пол, на котором не было разводов тосканского мрамора. Зато он мог похвалиться художественно размазанной на каждом квадратном метре и утоптанной до черных пятен жевательной резинкой. Я подошла к окну и посмотрела вниз, во двор, на ржавые металлические дуги – стоянку для велосипедов и устрашающего вида мусорный контейнер. Катрин рассказывала мне, что в этом бетонном дворце семидесятых годов вплоть до недавнего времени было реальное училище, которое закрыли из-за хронического недобора учащихся.

У ворот университета в позе терпеливого ожидания, прислонившись к решетке, стоял незнакомец. Вдруг его взгляд встретился с моим – по спине побежали мурашки. Сказать Катрин? Нет, пусть спокойно занимается со своими учениками. Сколько она с ними провозится? На худой конец еще минут двадцать…

Худой конец пришел в образе толстого бюргера лет пятидесяти, который вел за локоть маленькую красивую азиатку. Девушка была одета как примерная школьница и выглядела совсем как ребенок: еще тоньше и меньше, чем моя изящная Катрин. Тайка не отрываясь смотрела в пол, словно видела там что-то важное. Когда же она единственный раз подняла взгляд, на меня смотрели глаза рано повзрослевшей девочки.

– Моя жена немного знает английский, – сказал мужчина, – не так ли, рыбонька?

Рыбонька кивнула.

Катрин поинтересовалась, как обстоит дело с чтением и письмом: для малограмотных предусмотрен отдельный курс.

– Ну, вы скажете тоже! – запротестовал супруг и погладил девушку по голове, как собачку. Ее передернуло. Слегка, едва заметно.

Холодно и корректно разговаривала Катрин с хозяином пойманной рыбки. Она сделала несколько попыток заговорить на английском с ней, своей будущей ученицей. Но та была настолько смущена происходящим, что ни разу даже не улыбнулась в ответ, не говоря о том, чтобы выжать из себя хоть слово. В заключение толстяк гордо достал пухлый бумажник и предложил немедленно и досрочно внести сумму за обучение – двести марок. При этом он смотрел таким неприятно-покровительственным взглядом на учительницу, будто хотел купить и ее тоже. Катрин покачала головой и послала его в кассу.

Когда колоритная пара удалилась, Катрин тяжело вздохнула:

– Я слышала от здешних преподавателей, что такие типы нередко появляются. Купят полуребенка у бедной семьи и думают, что всех облагодетельствовали. Даже представить себе страшно, как они сексом занимаются.

– У ворот стоит подозрительный субъект. Посмотри-ка вниз!

Катрин вскочила, выглянула на секунду в окно и, тяжело дыша, снова опустилась в свое шаткое кресло:

– Это сутенер из Гросс-Герау, который однажды приходил к Эрику по делу, уголовному.

– Ну и?… – протянула я мрачно.

– Такой бы не стал просто так тут околачиваться. Он ждет меня! – поразила ее догадка. – Он мог меня заметить? Что нам теперь делать? – не на шутку испугалась Катрин.

Я попадала и не в такие переделки. Спокойно, сейчас что-нибудь придумаем.

Человек, отрекомендованный Катрин как сутенер из Гросс-Герау, расположился перед единственным выходом из университета. В любом случае придется идти мимо него, и нужно сделать так, чтобы он нас не заметил или же не узнал. Я велела Катрин укрыться в проверенном секретном месте – женском туалете – и прошла по зданию в поисках спасения.

На втором этаже, за дверями одного из классов, я услышала звериный вой и веселые детские голоса. На двери класса – плакат, на нем яркие корявые буквы:

АРЕНА ДЛЯ ВСЕХ!

ПРИГЛАШАЕМ ДИКИХ ЗВЕРЕЙ, АКРОБАТОВ, КЛОУНОВ И ТАНЦОВЩИЦ!

Я просунула свой любопытный нос в щелочку: посреди комнаты с маленького трамплина на старые матрасы скакали дети, ровесники моего Бэлы: клоуны в белилах, тигрята с полосатыми щечками, пушистые мишки и балерины. Молодой воспитатель, дрессировщик, командовал – звери пролезали сквозь большую автопокрышку. Он заметил меня и выкрикнул:

– Мы почти закончили, через пять минут приходите за ребенком!

Я временно отступила в соседнюю комнату и, когда детей разобрали и класс опустел, учинила обыск. Все необходимое для хорошего цирка лежало в расписном сундуке: грим, клоунские носы, кудлатые парики, мячи, ленты и все такое прочее… Схватив реквизит для своего представления, я понеслась обратно к Катрин и с ходу приставила ей кошачью мордочку к носу. Густые брови Катрин сошлись на переносице, она замахала на меня руками:

– Что еще за детский сад? Стара я уже играть в Тома и Джерри!

Но возражать мне было бесполезно. И вскоре она предстала в полной боевой выкладке Кота в сапогах: на голове острые плюшевые ушки, розовый носик, усы-антенны. Довершал картину зеленый плащик, жаль, не по размеру короткий. Замаскированная Катрин храбро выпрямилась и спросила:

– А ты?

– Я же твоя мать! – И потащила ее за руку к выходу Не прошло и нескольких минут с тех пор, как разошлись раскрашенные дети, а из дверей показалась еще одна мамаша с дочкой-акселераткой. Наблюдатель у ворот скользнул по нам скучающим взглядом и опять уставился на дверь.

Спасены! Я ликовала.

Тут Катрин опомнилась:

– От страха я забыла вытрясти из шефа денег. У тебя есть хоть сколько-нибудь?

Свой пустой кошелек я с собой даже не носила.

– Зря ты отказалась от двух сотен того жирдяя! – сказала я.

Ее утихшая вроде бы паника вновь усилилась до параноидального бреда:

– Надо оставлять машину подальше от дома! Эрик бегает каждое утро, что ему стоит начать прочесывать улицу за улицей. Самое верное – отогнать машину в другой город.

– Не сходи с ума! Он что, станет бегать по всему Франкфурту в поисках твоей машины? Самой не смешно?

Но она не смеялась.

– Все равно от машины лучше избавиться. У Эрика везде сообщники, они найдут ее на любой стоянке. Я ее продам! И кроме того, у нас опять зазвенит в кармане!

Не слишком ли мы сгущаем краски? Ей нужно успокоиться.

Мы шли мимо небольшого парка. Я усадила Катрин на скамейку:

– Отдохни-ка тут в теньке. Заодно приведешь себя в человеческий вид, я – за колой.

В парке было людно: в солнечную погоду горожане обожают топтать газоны. Повсюду на лужайке расселись молодые матери. Некоторые отпускали малышей возиться на траве, а сами доставали фрукты и бутылочки с чаем из багажных сеток на детских колясках. Ничего не стоило стянуть сумочку – только подождать, когда очередная мамаша бросится догонять своего младенца. Но грех обкрадывать себе подобных. Велосипед с лиловым сиденьем – вынужденное исключение.

С игроками в бадминтон, метателями бумерангов и пластиковых тарелок меня ничто не роднило. Но к сожалению, охота на их рюкзаки принесла не много: в кошельках молодняка одна только мелочь. Будь родители побогаче, их отпрыски торчали бы, ясное дело, не в парке, а в теннисном клубе…

Через пять минут я уже вернулась к Катрин с двумя красными баночками в руках, а когда она удивленно вскинула брови, достала из кармана шорт двадцатку:

– Наш ужин! А чтобы ты была спокойна, я отгоню завтра машину в Дармштадт и поставлю у Энди.

Катрин уловила скрытый мотив раньше, чем я его осознала:

– Не обязательно же ехать до самого Дармштадта. Так и скажи, что Феликсу пора платить за итальянские ночи.

Катрин хотела оставить машину в Грисвальде и настырно требовала моего согласия. Зачем ей понадобилось мое одобрение, не знаю, но пришлось немножко повосхищаться ее идеей, иначе она бы не отстала.

– А после пойдем, посмотришь на мою итальянскую группу. – Похоже, Катрин боялась идти на работу без сопровождения.

По пути домой мы купили вино и оливки, сыр и хлеб, чтобы расслабиться, запершись от всего мира, у телевизора с каким-нибудь глупым фильмом в вечерней программе.

Нам помешали: неожиданно зазвонил телефон – мы обе разом вздрогнули. Никто же не знает, что мы здесь! Должно быть, звонят этнографине. Я подняла трубку. Оттуда меня окатило таким потоком площадной брани, что я сначала оторопела и могла только молча слушать. Насладившись, я без слов передала трубку Катрин. Та недоверчиво прислушалась – лишь на секунду – и бросила трубку, как холодную гадину.

* * *

На следующий день, прежде чем подойти к воротам Народного университета, Катрин отправила меня вперед. Но ни сутенера, ни других подозрительных личностей возле здания не наблюдалось, и мы беспрепятственно прошли. Сразу к директору.

– Сейчас он завопит: «Buona sera, Caterina!»[18]18
  Добрый вечер, Катерина! (um.)


[Закрыть] He пугайся, он всегда так, чуть только меня увидит: несколько лет назад он сам посещал такие же курсы, – предупредила меня Катрин.

Мы вошли в кабинет.

– Привет, Бернд! – сказала Катрин.

Бернд не обманул ожиданий и ответил итальянским приветствием.

Меня она представила как свою коллегу. Директор протянул руку и пробубнил:

– Копенфельд. – В глазах интерес. – Где вы преподавали?

– Во Флоренции, – очень быстро ответила Катрин, не дав мне даже рта раскрыть. – Майя изучала историю искусства и итальянский. Сейчас, на каникулах, она приехала на две недели и могла бы иногда меня заменять, если вы не возражаете…

– Нет проблем, если вам так нужно. – И Бернд Копенфельд обратился ко мне: – Как приятно, что такая молодая девушка – дипломированный историк! Законченное образование – такая редкость сегодня. И как вам повезло, что вы живете во Флоренции – настоящей жемчужине среди всех городов Европы!

Две-три умные фразы о городе из тех, что вызубрила для своих экскурсантов, я все-таки вспомнила, чем подтвердила только что присвоенную мне квалификацию и сразила его окончательно.

– И вот еще что, Бернд, – сказала Катрин, – ты, наверное, знаешь, что я разошлась с мужем. Если он сюда позвонит, не давай ему, пожалуйста, моих координат: он так вспыльчив. И уж тем более если он подошлет кого-то.

– Моника! – крикнул директор в сторону приемной, откуда показалась секретарша в модных дымчатых очках. – Если кто-нибудь будет спрашивать о Катрин, то пожалуйста…

– Извините, я не знала! – охнула Моника. – Вчера утром один господин, имя не расслышала, спрашивал о расписании фрау Шнайдер. Сказал, что старый знакомый и хочет встретить ее после занятий. Звучало вполне убедительно. Еще он записал адрес Катрин в Дармштадте. Я сделала что-то не так?

Начинался урок, мы пошли в класс. Курс итальянского для путешествий слушали в основном дамы между сорока и пятьюдесятью, пара гимназистов и супруга-пенсионеры. Они уже знали основы итальянского произношения и несколько стандартных фраз вроде «come sta?».[19]19
  Как поживаете? (ит.)


[Закрыть] Вдохновленная той давней лекцией Катрин о премудростях преподавания, я чувствовала в себе силы при необходимости тоже слегка поучительствовать. Любознательные домохозяйки, грезящие о соблазнах Италии, одна за другой читали отрывки из учебника. Это было весьма забавно, я растроганно привалилась к батарее и решала, пойти мне покурить или не пойти. В поисках ответа я посмотрела на улицу – наш вчерашний враг стоял на прежнем месте.

Меня прошиб пот. Но нельзя, нельзя, чтобы Катрин заметила, что я нервничаю и отчего. Она и так не в форме: рассеянна и не может сосредоточиться, ученикам отвечает невпопад… Как же мы выйдем сегодня? Нельзя ведь ежедневно появляться как мать с котеночком.

В классе еще отдавалось эхом разноголосое arrividerci,[20]20
  До свидания (um.).


[Закрыть] а я уже ткнула пальцем в окно: что дальше?

Катрин не стала, по своему обыкновению, вздыхать – удивительное дело, – а предложила:

– Сейчас Бернд тоже заканчивает, у него машина в гараже, в подвале. Попрошу его нас подвезти. И заодно поговорю о деньгах.

Директор заверил: у него самого только двадцать марок в кармане, и он не даст ей аванс, но охотно подвезет. Втроем мы спустились на лифте в гараж, где не было ни души (хорошо!), и выехали в направлении Музея художественных ремесел. Я вспомнила, что давно собиралась туда сходить, сейчас он вполне годился, чтобы запутать между экспонатами следы. Пока ехали, нам пришлось выслушать историю болезни фрау Копенфельд. Ну ладно, ведь чем-то мы должны расплатиться за его любезность.

Все бы ничего, но к нашему приезду музей закрылся. Странно, я все время прихожу к закрытым дверям музеев и галерей, судьба, наверное… Культурная программа сузилась до зеленого кафе у стен музея.

В таком месте я бы осталась жить: здесь продавали мороженое на любой вкус. Я невольно подумала, что мы с Корой каждое лето съедали, должно быть, целую тонну мороженого: каникулы мы всегда проводили вместе, и наши проказы и приключения неизменно завершались порцией сладкого счастья. «Кассата» таяла в вазочках, а мы болтали, и с каждым взрывом смеха на нас и вокруг нас прибавлялось жирных липких клякс. Теперь я бы рассказала Коре, что тот сутенер так и топчется у ворот, ноги у бедняги, наверное, затекли… Эта мысль меня рассмешила, и, забыв, что сижу в самом центре деловой жизни Франкфурта, я фыркнула и заржала, как тинейджер, и с ловкостью моего четырехлетнего сына заляпала мороженым учебники Катрин.

У Катрин вырвался недовольный возглас:

– Тебя не поймешь: то плачешь без причины, то смеешься как безумная. Только и жди, что ты выкинешь в следующую секунду. Между прочим, это симптомы мани акально-депрессивного психоза, обратись к психиатру!

Если тебя родила женщина, которая вскоре в приступе депрессии наложила на себя руки, то ты не можешь быть психически здоровым человеком, и намеки такого рода даром не проходят. Видно, Катрин поставила мне верный диагноз – от ее слов слезы брызнули у меня из глаз. Не понимая, в чем дело, растерянная Катрин кинулась меня утешать.

– Позвони своей подруге, – гнусаво попросила я в носовой платок, – только от нее Эрик мог узнать, где ты работаешь.

Постепенно и мои нервные клетки таяли. У нас действительно проблемы? Что задумал Эрик – вернуть картины или убрать Катрин?

– Мне надо уехать, – причитала Катрин, и я понимала почему. – Я дорожу своим местом, но, кажется, лучше пока скрыться.

Тут я начала догадываться, что должна буду греть ее кресло, пока она не увезет картины и не превратит их в звонкую монету.

Катрин позвонила из дома своей подруге, и мы почувствовали, что запахло жареным. Сразу же, в день похищения картин, Эрик разыскал Ширли и угрозами вынудил ее признаться. А Ширли никогда не была героиней подполья, в итоге она проболталась о Народном университете.

– Но ведь это – публичное место, я подумала, что там он не накинется на тебя с кулаками.

– Глупая курица! – возмущалась я. – Она должна была тебя предупредить! Например, записку в секретариате оставить.

– Не все ж такие умные, как ты! – хмыкнула Катрин. Она приняла решение: – Я попытаюсь продать картины или для начала одну из них. Остальные нужно получше спрятать. Как думаешь, Кора не могла бы помочь?

Наглые измышления Катрин повергли меня в шок: идти на поклон к Коре я совсем не собиралась! Мое контрпредложение на первый взгляд казалось странным, но все гениальные планы опираются на удивительные идеи. Где-то в моем чемодане тихо ждала своего часа визитка австрийского коммерсанта из поезда, который предлагал мне работу. Недолгие поиски увенчались успехом, и я позвонила в Инсбрук.

Мой давешний попутчик сперва не мог понять, кто я и чего от него хочу, но когда же наконец мне удалось ему это втолковать, он возрадовался:

– О! Красавице всегда мы рады!

Понял ли он, что вместо себя я пришлю подругу, не знаю… Надеюсь, что да…

Город Инсбрук вызвал рьяный энтузиазм Катрин, она сразу стала собираться. Мы положили австрийский ландшафт, конечно, замаскированный под натюрморт с розами, в чемодан Катрин и подсчитали оставшиеся деньги. Один раз заправиться хватит, на второй вряд ли. В душе я надеялась поехать с ней, потом забрать сына…

– Нет, ты должна остаться, – уверенно заявила Катрин, – и заменять меня сколько понадобится, пока я не вернусь с тугой мошной.

Смотрите-ка, еще одна ловкая девушка хочет повесить на меня свои проблемы и навечно бросить в чужом городе! Хотя… остальные картины будут со мной, и Катрин не потеряет интерес к нашей сделке.

Эта мысль успокоила меня.

– Завтра я поеду на электричке в Грисхайм, возьму твою машину, провожу тебя до Дармштадта. Там одолжим у Феликса денег, и езжай, Бога ради, дальше. А я вернусь.

Катрин согласилась. Чемодан был уложен, паспорт действителен, а таможенного контроля в наши дни можно не бояться. Жаль только, что Бэла останется у отца дольше, чем мне бы того хотелось. Очень жаль.