Текст книги "Психология счастья и оптимизма"

С точки зрения своих субъектных характеристик счастливая жизнь не является каким-то даром судьбы, неким заранее узнаваемым качеством, привносимым со стороны, а есть процесс воспроизводства и выстраивания жизни самим индивидом по меркам и стандартам своего ценностного сознания. В этом смысле каждый человек, согласно французской пословице, – кузнец своего счастья, умело использующий благоприятные обстоятельства внешней и внутренней жизни для полноты и радости своего бытия. Субъектные характеристики выражают важнейшее качество счастливой жизни, являясь показателем того, что в процессе реальных событий и практических дел преодолеваются личностные противоречия, решаются жизненные проблемы, осуществляются планы и надежды на будущее и удается, что очень важно, определиться в главном деле своей жизни.

Приведенные определения и характеристики счастья находятся, на наш взгляд, в русле намеченного С. Л. Рубинштейном в книге «Человек и мир» онтологического плана исследования проблемы бытия субъекта, которое предполагает раскрытие и определение «способа существования человека в мире» (Рубинштейн, 1973, с. 340). Счастье, как и удовлетворенность жизнью, в своем широком философско-онтологическом контексте и является, по нашему мнению, способом субъективного бытия человека, в котором выражаются его наиболее индивидуализированные, интимно-личностные и одновременно целостные формы осознания себя и своего существования в мире с точки зрения реализации личностных смыслов и жизненных устремлений, соотношений действительности и идеала, ценностных приобретений и понесенных потерь, надежд и разочарований.

В отличие от широкого философско-мировоззренческого подхода конкретно-научное понимание и анализ счастья связаны с выделением его собственно психологических характеристик, с раскрытием внутренней структуры, составляющих компонентов с их тончайшими переплетениями и различными композициями. Существенное значение приобретают при таком анализе содержательные аспекты счастья и его личностная типология.

С обозначенных выше исходных теоретических позиций счастье рассматривается нами как качественно негомогенное образование личности, как сложная когнитивно-эмоциональная структура, связанная с осознанием полноты и реализованности индивидуального бытия и заложенных в каждом индивиде потенций, переживанием достигнутых в жизни гармонии и совершенства. Многие психологи, особенно когнитивистских ориентаций, подчеркивают главенствующую и доминирующую роль в этой структуре оценочных, познавательных процессов, выражающих мнения и суждения людей о своем счастье и удовлетворенности жизнью (Diener, Brief, Butcher, George, Link, 1985).

В известном смысле эти ученые правы, поскольку трудно не согласиться с мнением о том, что человек страдает не столько от того, что происходит, сколько от того, как он оценивает происходящее (Монтень, 1992, с. 72). Однако более правомерно, на наш взгляд, говорить не столько о большей или меньшей значимости когнитивных и эмоциональных компонентов в психологической структуре счастья, сколько о специфической «роли», которую каждый из них выполняют в этой структуре. Мы попытались выразить эти функционально-содержательные различия, условно использовав для их обозначения понятия «ядра» и «фона».

Важнейшей особенностью фона является его двойная эмоциональная обусловленность, соотнесенность в нем в виде общего балансового итога положительных и отрицательных чувств и переживаний личности. Это положение, в свою очередь, дало нам основание выдвинуть гипотезу о двухмодальном строении счастья и общей удовлетворенности жизнью. Многие аспекты этой гипотезы имеют не только теоретическое, но и эмпирическое подтверждение. Сошлемся на некоторые из них.

Так, в одном из исследований субъективного благополучия личности, проведенном еще в 1960-е годы Н. М. Брадберном и сразу же обратившем на себя внимание специалистов неожиданностью полученных результатов, было показано, что шкалы негативных и позитивных аффектов, по существу, не коррелируют друг с другом, хотя каждая из них показывает независимые и возрастающие корреляции со шкалой общего благополучия (Bradburn, Caplovita, 1965). Положительные и отрицательные эмоции не только показывали независимые и возрастающие корреляции со шкалой общего благополучия, но и по-разному коррелировали с другими внешними переменными. Например, в отношении «социабельности» были обнаружены связи с позитивными эмоциями и не обнаружены с негативными. Вслед за первой работой Н. М. Брадберна с ее необычной эмпирической находкой последовала целая серия исследований других авторов, во многих из них была выявлена сходная независимость положительных и отрицательных чувств. Причем это имело место как в случаях использования той же самой балансовой шкалы аффекта Н. Брадберна (Affect Balance Scale – ABS), так и при применении других методических процедур (Beiser, 1974; Moriwaki, 1974). В ряду интересных эмпирических зависимостей, важных для нашего анализа, в них был установлен такой, например, факт, что люди, часто испытывающие состояние счастья, не менее часто чувствуют себя и достаточно несчастными (Diener, Larsen, Levine, Emmons, 1985). Было также показано, что в основе противоположных по знаку эмоций лежат разные факторы и они имеют разные личностные и внеличностные источники.

Основываясь на результатах этих исследований, проведенных позднее как самим Н. М. Брадберном совместно с сотрудниками, так и независимо от него другими авторами, можно составить широкий список относительно независимых источников формирования позитивных и негативных чувств, включающих личностные и неличностные факторы. К факторам, влияющим на положительные чувства, относятся экстравертность, образование, занятость, включенность в социальные связи, положительные события в жизни, досуг, приносящий удовлетворенность. Факторами, преимущественно связанными с негативными эмоциями, являются: невротизм, низкий социальный статус, принадлежность к женскому полу, слабое здоровье, низкая самооценка, стрессовые жизненные ситуации.

С точки зрения развиваемой нами гипотезы о двухмодальности счастья наряду с «феноменом Н. М. Брадберна» интерес представляет и двухфакторная или мотивационно-гигиеническая теория удовлетворенности трудом Ф. Херцберга. Эта теория появилась примерно в те же 1960-е годы и также сразу привлекла к себе внимание специалистов нетрадиционностью высказанных автором идей и положений. По материалам своих эмпирических исследований ученый приходит к выводу о необходимости различения двух групп факторов удовлетворенности трудом. В первой группе факторов, названных им мотиваторами, определились такие параметры, как наличие интереса к работе, возможности профессионального роста и достижений, признание и др. Вторая группа, обозначенная как гигиенические факторы, включает условия, оплату, безопасность труда и т. д. Исследование показало, что наличие первой группы факторов ведет к увеличению удовлетворенности, но их отсутствие, однако, не приводит к неудовлетворенности. Что касается факторов второй группы, то в случае их ущербности возникает неудовлетворенность трудом, хотя их оптимальное состояние не способно увеличить чувство удовлетворенности (Herzberg, 1966).

Приведенные данные о разных соотношениях эмоциональных модальностей личности, определяющих чувства удовлетворенности и счастья, дают основание говорить, в свою очередь, о том, что понятия «счастье» и «несчастье», вопреки сложившемуся стереотипу, не взаимоисключают друг друга, а способны сосуществовать в едином субъективном пространстве личности и по ряду оснований проявляют относительную независимость друг от друга.

Правомерность такого предположения теоретически была высказана уже сто лет тому назад Т. Рибо. Он писал: «Мы говорим, что страдание противоположно удовольствию; это просто способ выражаться, – они не противоположны, они просто различны» (Рибо, 1906, с. 51).

Положение о двухмодальной психологической структуре счастья и общей удовлетворенности жизнью имеет своим более общим методологическим основанием идею непрерывности и континуальности психического, в соответствии с которой счастье-несчастье, удовлетворенность-неудовлетворенность предстают не как четко разделенные, полярные образования, а как два сопряженных и пересекающихся между собой сегмента единого пространства человеческой субъективности.

В соответствии с этой общей идеей несчастье не является просто антисчастьем, как и счастье не есть антитеза несчастья. Другими словами, счастье – несчастье, удовлетворенность – неудовлетворенность не являются лишь антиподами, простой альтернативой друг другу, когда каждая из сторон лишь отражает другую с точностью «до наоборот». Напротив, у них есть своя качественная определенность и внутренняя психологическая целостность, не сводимая лишь к противоположному знаку эмоциональности, поэтому отсутствие у человека негативных эмоций или страданий еще не означает, что он находится в счастливом состоянии и испытывает радостные чувства, как и наоборот.

Эмпирически этот общий тезис находит свое подтверждение в том, что соответствующие эмоционально-счастливые или эмоционально-несчастливые состояния личности имеют разные источники формирования, выполняют разные функции и обладают разными механизмами обратного воздействия на личность и ее активность. Вопреки пословице «Счастье с несчастьем смешалось – ничего не осталось» в особых ситуациях жизни человек способен испытать и «сладкую печаль» и «счастье со слезами на глазах». И это не хаотическое смешение чувств, а особые формы их упорядоченности и проявлений эмоциональной целостности человеческой жизни. Как справедливо писал У. Макдауголл, существует «необычное сплетение грусти и веселья» и нередко для человека «мрачные минуты его неудач осветляются лучами надежды, а моменты триумфа и торжества омрачаются сознанием тщетности человеческих стремлений» (Макдауголл, 1984, с. 104–105).

Этим необычным состояниям человеческой души, когда «глубокая радость заключает в себе больше суровости, чем веселья, а крайнее и полное удовлетворение – больше успокоения, чем удовольствия», – удивлялся гораздо раньше М. Монтень. Он писал: «Тяготы и удовольствия – вещи крайне различные по природе – каким-то образом соединяются природными узами» (Монтень, 1992, с. 380).

Очевидно одно: во всех подобных переживаниях противоположные чувства и эмоции не разрушают и не «гасят» друг друга вопреки всем физическим законам, а своим необычным сочетанием выражают состояния высокого душевного накала и высших форм эмоционального самовыражения и самосознания личности. Когда А. С. Пушкин в одном из своих стихотворений восклицает: «О, как мучительно тобою счастлив я» или говорит: «Мне грустно и легко, печаль моя светла» речь идет не об обычных переживаниях счастья или печали, а о более усложненных и напряженных формах духовности, способных передать и «изначальную скорбь», и непреложную радость бытия одновременно.

В православии есть понятие «скорбящая радость», в содержании которого заключена, если воспользоваться выражением Е. Н. Трубецкого, «одна из замечательных тайн духовной жизни». Эту тайну можно понять, обратившись к его знаменитым этюдам по русской иконописи. Восхищаясь мастерством русских иконописцев ХV в., он пишет о том, что для такого изображения духовного страдания, как на их иконах, недостаточно было только пережить это страдание, а «нужно над ним подняться». «Но главное и основное в иконе XV века, – продолжает он свои размышления дальше, – не эта глубина страдания, а та радость, в которую претворяется скорбь; то и другое в ней нераздельно: в ней чувствуется состояние духа народа, который умер и воскрес» (Трубецкой, 1994, с. 277).

Важно также подчеркнуть, что определенная асимметрия – не только количественная, но и качественная – обнаруживается при рассмотрении счастья-несчастья с позиций принципа индивидуальности.

Давно и хорошо известна большая избирательность людей в отношении того, что может доставить им радость или огорчение, что усиливает или, напротив, уменьшает их чувство счастья, равно как и несчастья. Эта индивидуальная специфичность определяется не только личностными особенностями человека, но и теми многообразными событиями жизни, которые нередко происходят случайно, имеют неповторимый след, «спутывая все карты» жизни, образуя неожиданные повороты и зигзаги его неповторимой индивидуальной судьбы.

Хотя каждый человек не только несчастлив, но и счастлив по-своему, тем не менее, формы проявления и степень выраженности этой индивидуальной неповторимости у них разные. Так, уже давно замечено, что гамма удовольствий в человеческой жизни не так богата и разнообразна, как гамма страданий. Об этом авторитетно писали В. Вундт и другие профессиональные психологи. В свою очередь, В. Франкл, ссылаясь на одного русского психолога-экспериментатора, утверждает, что в среднем нормальный человек ежедневно переживает несравненно больше отрицательных эмоций (неудовольствия), чем положительных (удовольствия) (Франкл, 199 0, с. 167–16 8).

Этот эмпирически наблюдаемый факт получил свое убедительное отражение и в творчестве многих известных писателей и поэтов, не хуже специалистов разбирающихся в тонкостях человеческой психики и одновременно умеющих выразить их живым языком искусства. У Н. С. Гумилева есть в связи с этой особенностью переживания человеческих чувств и счастья прекрасный поэтический образ:

 
У муки столько струн на лютне,
У счастья нету ни одной.
 

(Гумилев, 1990, с. 215)

Не нами и не сегодня замечено, что в описании счастья и радости, земного рая и состояния высшего блаженства мастера слова всегда оказывались менее выразительными и изобретательными, чем при описании трагедий, ужасов, несчастий, горя и т. д. Так, «Рай» Данте в его «Божественной комедии», по всеобщему признанию, заметно уступает «Аду»; «Возвращенный рай» Дж. Мильтона его «Потерянному раю», а вторая часть «Фауста» Гете читается с меньшим интересом, чем первая и т. д.

«О счастье можно говорить минуты пять, не больше, – говорит героиня романа Э. М. Ремарка „Тени в раю“ Наташа. – Тут ничего не скажешь, кроме того, что ты счастлива. А о несчастье люди рассказывают ночи напролет». Соглашаясь с нею, ее собеседник Роберт Росс, от имени которого идет повествование, вносит важное добавление: «Но кроме того, счастье нагоняет скуку, а несчастье – нет» (Ремарк, 1971, с. 94).

И действительно, писатели обычно заканчивают или обрывают свой рассказ, повесть, роман, как только дело доходит до счастья. «И стали жить, поживать и добра наживать» – именно такой общей фразой заканчиваются обычно и многие русские сказки, счастливому концу которых предшествуют обычно многочисленные перипетии и беды в жизни сказочных героев. Весьма категоричную позицию в вопросе индивидуальной неповторимости несчастья по сравнении со счастьем занимал Л. Н. Толстой, выразив ее своей знаменитой фразой: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Этими словами, как известно, начинается его роман «Анна Каренина», все содержание которого сконцентрировано, по существу, на коллизиях семейной жизни героев.

Житейские наблюдения, как и результаты эмпирических и экспериментальных исследований, показывают, что несчастье и неудовлетворенность жизнью более индивидуализированны, психологическая и предметная дифференцированность у них выражены глубже, а связи со всеми мотивационными и другими структурами личности выступают значительно четче, чем у счастья. В экспериментах по интеллекту показано, в частности, что люди, склонные к депрессивным переживаниям, с явным преобладанием отрицательных эмоций тяготеют к оперированию конкретными образами, к наглядно-образному мышлению, в то время как у более жизнерадостных и оптимистичных индивидов преобладает, напротив, вербальное, словесно-логическое мышление (Кепалайте, 1982).

Эту разную дифференцированность счастья и несчастья тонко улавливает и передает наш язык, легко допуская, например, использование множественного число для несчастья и упорно «сопротивляясь» множественности счастья. «Книга о счастье и несчастьях» – так в соответствии с чувством и нормой русского языка назвал автобиографическое описание событий своей жизни академик Н. М. Амосов. Он пишет: «Есть у меня дневник. Не так чтобы регулярно, а отдельные дни записаны. Большей частью несчастные».

Вспомним в этой связи и броское, запоминающееся выражение «22 несчастья». В пьесе «Вишневый сад» А. П. Чехов дает такое прозвище одному из героев, поскольку каждый день с конторщиком С. П. Епиходовым случаются всякие несчастья, о которых он сам охотно и с увлечением рассказывает.

Множественность несчастья имеет и свою мифологическую объяснительную версию, связанную с пресловутым «ящиком Пандоры». Согласно одному из греческих мифов, по указанию верховного бога Зевса была создана и послана на землю женщина по имени Пандора. Боги снабдили ее ларцом, в котором были спрятаны все будущие человеческие несчастья. Так они решили отомстить людям, которые стали счастливыми благодаря похищенному Прометеем у богов огню. Когда Пандора открыла ларец, из него вылезли и расползлись по земле болезни, пороки, бедствия, соблазны и т. д. Только надежда, согласно мифу, осталась на дне ларца, так как Пандора захлопнула перед ней крышку.

Заметим, что в отличие от несчастья в мифологических сюжетах, не раскрывается множественность счастья.

Итак, рассмотренные нами некоторые особенности счастья и несчастья, связанные с эмоциональным фоном их психологической структуры, свидетельствуют о том, что, несмотря на отрицательную парность, они не исключают и не выступают полной противоположностью друг другу. Частичка «не» в данном случае создает лишь иллюзию их полной антиподности и зеркальной асимметричности присущих им качеств и свойств. Наряду с некоторыми общими, но разнонаправленными характеристиками каждая из сторон данной оппозиции имеет одновременно и свою качественную определенность, свои приоритеты, свои функциональные особенности в жизнедеятельности личности. В известном смысле переживание несчастья оказывается для личности не менее значимым, а объективно, возможно, и более неизбежным, чем чувство счастья и удовлетворенности, хотя проявляется это по разным основаниям и не в одинаковой пропорции. «И то, что мы называем счастьем, и то, что называем несчастьем, одинаково полезно нам, – писал Л. Н. Толстой, – если мы смотрим и на то и на другое, как на испытание» (Толстой, 1996). По своему конечному итогу в самосознании личности они даже как бы уравниваются, поскольку в равной мере олицетворяют для нее события прожитой жизни со своими горькими и радостными страницами, которые из нее уже не вырвешь.

Это целостное восприятие жизни через призму пережитых в ней состояний счастья и несчастья, ставших частью собственной судьбы и сознания своего Я, передает И. А. Бунин в одном из своих стихотворений:

 
… Горько думать, что пройдет
Жизнь без горя и без счастья
В суете дневных забот…
 

(Бунин, 1986, с. 24–25)

В отличие от эмоционально насыщенного фона рефлективное «ядро» психологической структуры счастья составляют все те когнитивные образования, к которым относятся различные процессы и механизмы оценивания, сравнения, осмысления и т. д., включая и сами содержательные критерии и стандарты жизни, на основании которых происходит это оценивание. Важно еще раз подчеркнуть, что шкалы отсчета и критерии счастья, хотя и формируются под влиянием социума, но каждый определяет их для себя сам, сопоставляя реальную жизнь с желанной, в соответствии со своими представлениями, идеалами и социальными притязаниями. Убедить человека в том, что он счастлив, если он сам не выстрадал и не осознал этого чувства, вряд ли возможно.

Жизненный опыт подсказывает, что счастье обманчиво и поверить в его реальность бывает обычно труднее, чем в несчастье. Его трудно предугадать и совсем невозможно заранее вычислить. В счастье надо и важно верить, тем более тщательно оберегать и дорожить этим ценным внутренним состоянием, если оно уже у тебя есть.

Обманчивость и хрупкость счастья связаны во многом с тем, что осознание себя счастливым происходит не только на основе сопоставления своей наличной реальности с оптимально возможной и желаемой, но и с тем, что есть у других. Причем сравнение с другими всегда опосредовано существующими в обществе стереотипами. Ломка стереотипов, переоценка ценностей могут привести к изменению чувства удовлетворенности и счастья, даже если их объективные основания остались прежними.

Очевидно, что индивидуальные критерии и стандарты жизни могут совпадать и, как правило, совпадают с теми, которые приняты в данном обществе или культуре, но могут и не совпадать и даже существенно расходиться с ними, в том числе и с теми, которые представляются кому-то важными и правильными.

При рассмотрении когнитивно-познавательных структур индивидуального счастья сразу же возникают вопросы содержательного плана: какие критерии жизни определяют счастье данной личности, какие ценностно-смысловые образования и идеалы доминируют в ее структуре?

Однако проблема ценностных оснований счастья – отдельная и большая тема, предмет самостоятельного исследования. Различным аспектам этой проблемы и результатам соответствующего эмпирического исследования посвящена специальная глава книги.

Наконец, необходимо обозначить еще одну группу вопросов, которая представляется нам существенной в плане общетеоретического анализа и определения перспектив дальнейших эмпирических исследований. Это вопросы связи личностной удовлетворенности и счастья с другими структурами и свойствами личности и их влияния на многие процессы жизни, включая жизненную активность и формы ее поведенческого проявления и т. д.

При рассмотрении этих вопросов мы придерживаемся той точки зрения, что счастье и удовлетворенность жизнью – это не только эмоционально выраженные состояния личности, связанные с ее текущими настроениями, конкретными событиями и их переживаниями. Одновременно это и достаточно устойчивые структуры личности, целостные характеристики ее сознания и бытия, способные определять особенности отношения субъекта к окружающему миру, формы поведения и организацию индивидуальной жизни.

В целом ряде исследований зарубежных авторов, как уже отмечалось, была выявлена связь общей удовлетворенности и счастья с отдельными личностными параметрами – самоуважением, экстраверсией, чувством «внутреннего контроля», способностью организовывать и планировать личностное время и др.

Однако в рамках личностной проблематики счастья представляется важным установление не только этих, но и более широких зависимостей, связанных с некоторыми глобальными и целостными структурами личности: система индивидуальных потребностей, способы самоосуществления, общий стиль жизни, стратегии и формы поведения в различных жизненных ситуациях. Исследовательские возможности решения такого уровня задач включают, конечно, значительные трудности методологического и методического порядка, поэтому сделано в мировой науке в этом направлении пока слишком мало. Однако проведение таких исследований может прояснить многие неясные и спорные вопросы, связанные с психологической реальностью счастья и общей удовлетворенностью жизнью, с их функциональными характеристиками и той ролью, которую они могут играть и действительно играют в процессе жизни.

Перспективный подход к решению поставленных задач представлен, на наш взгляд, в концепции семантического интеграла личности, которая развивается в работах К. А. Абульхановой-Славской (1991). В этой концепции удовлетворенность соотносится не только с мотивационной-потребностной сферой (притязания) личности, что является традиционным для психологических и социологических представлений, но и с саморегуляцией (процесс и способ осуществления деятельности), что обычно не учитывается многими авторами. Самое важное в этой концепции состоит, по нашему мнению, в том, что удовлетворенность включается в структуру активности как выражение субъективного, психологического результата (эффективности), как проявление механизма обратной связи между разными составляющими и этапами жизненной активности. Эта идея «обратной связи» легла в основу нашего экспериментального исследования проблемы удовлетворенности/неудовлетворенности жизнью в ее соотношении с личностной активностью человека в процессе совладающего поведения (Coping behavior), результатам которого будет посвящена последняя глава книги.