Текст книги "Великие князья Дома Романовых"

Вместе с женихом из Мюнхена в Петербург прибыли и драгоценности Жозефины… Для невесты это большого значения не имело: любимая дочь российского императора не была обделена украшениями самой высокой пробы. Но пройдет не так уж много лет, и драгоценности, которыми Наполеон осыпал обожаемую Жозефину, чрезвычайно заинтересуют другую женщину. Но об этом речь впереди.

А пока – свадьба. Ее подробно описал маркиз де Кюстин: «Церемониал венчания по греческому обряду продолжителен и величествен… Стены, плафоны церкви, одеяния священнослужителей – все сверкало золотом и драгоценными камнями. Здесь было столько сокровищ, что они могли поразить самое неромантическое воображение. Это зрелище напоминает фантастические описания из „Тысячи и одной ночи“. Оно захватывает, как восточная поэзия… Я мало видел способного сравниться по великолепию и торжественности с появлением императора в сверкающей золотом церкви. Он вошел с императрицей, в сопровождении всего двора, и тотчас мои взоры, как и взоры всех присутствующих, устремились на него, а затем и на всю императорскую семью. Молодые супруги сияли: брак по любви в шитых золотом платьях и в столь пышной обстановке – большая редкость, и зрелище потому становилось еще гораздо интереснее… Сверкающее под лучами солнца золото создавало впечатление божественного сияния над головами императора и его детей. Украшения и драгоценные камни дам блистали волшебным светом среди всех сокровищ Азии, покрывающих стены храма, в котором царская роскошь, казалось, соперничала с величием Бога… По окончании церемонии над головой жениха и невесты были подняты короны. Корону над великой княжной держал ее брат, цесаревич-наследник… Корону над головой герцога Лейхтенбергского держал граф Пален, русский посол в Париже, сын слишком известного и слишком ревностного друга Александра I. Это воспоминание, которое строжайше изгнано не только из разговоров, но чуть ли не из помыслов нынешних россиян, не покидало меня все время… (Хочу привлечь особое внимание к этой фразе. Во-первых, она свидетельствует о том, что иностранцы прекрасно знали, как погиб Павел I и кто были его убийцы. Во-вторых, мне уже не раз приходилось писать, что официальные историки скрывали события, которые могли бы бросить тень на царскую фамилию. Разумеется, делали они это не по собственной прихоти. Слова де Кюстина – тому подтверждение. – И. С.).

Юная невеста полна грации и чистоты. Она белокура, с голубыми глазами, цвет лица нежный, сияющий всеми красками первой молодости… Счастливое сочетание преимущества положения с дарами природы… Перед благословением в церковь согласно обычаю были впущены два серых голубя. Они сейчас же уселись на золоченом карнизе, как раз над головами молодых, и там в продолжение всей службы нежно ворковали друг с другом (такое поведение голубей считается добрым предзнаменованием для новобрачных. – И. С.)… в тот момент, когда духовенство и хор запели „Тебя, Бога, хвалим“, выстрелы из пушек возвестили народу о совершившемся бракосочетании. Воздействие музыки, сопровождаемой пушечными выстрелами, звоном колоколов и отдаленными кликами народа, не поддается описанию… Мне казалось, что я слышу издали биение сердец 60 миллионов подданных. Живой оркестр сопровождал, не заглушая, торжественно-радостное пение духовенства. Я был взволнован: музыка заставляет забыть на время все, даже деспотизм».

Свадебные торжества длились две недели. Задолго до главного бала Николай Павлович обмолвился, что верит, дамы не поскупятся на наряды и сделают прием поистине блистательным. Слово государя – закон. Многие мужья, люди не бедные, оказались после этого бала на грани разорения, но туалеты их жен по роскоши и элегантности превзошли самые смелые ожидания.

О приданом, которое получила ее старшая сестра, вспоминала королева Вюртембергская Ольга Николаевна. Три зала Зимнего дворца были заполнены фарфором, хрусталем, столовым серебром, предметами туалета из золота и серебра, бельем, кружевами, мехами, парадными туалетами со всеми полагающимися к ним драгоценностями: ожерельями и диадемами из сапфиров, изумрудов, бирюзы, рубинов.

Макс подарил жене ожерелье в шесть рядов безупречного жемчуга. Сам же получил в подарок от Николая Павловича дорогую саблю с пожеланием носить ее на память о тесте, но по возможности не употреблять для иных целей.

Но самым роскошным свадебным подарком императора дочери и зятю был Мариинский дворец, первый и единственный в столице дворец, построенный для великой княгини (строили только для великих князей – для сыновей, Мария Николаевна – единственная царская дочь, удостоенная такой чести. – И. С.).

Строительство Николай Павлович поручил молодому, подающему надежды зодчему Андрею Ивановичу Штакеншнейдеру. Он уже успел зарекомендовать себя удачными постройками в Петергофе и на Каменном острове, к тому же его очень рекомендовал любимый архитектор императора Огюст де Монферран, строивший Исаакиевский собор. Дворец Марии Николаевны должен был достойно завершить композицию площади перед собором, любимым детищем и Монферрана и императора. Штакеншнейдер оправдал надежды: дворец был прекрасен, в столице его называли волшебным замком. Поражала и техническая сторона. Так в Петербурге еще не строили: стальные перекрытия, водопровод. Казалось, у молодых есть все для безоблачного счастья. Но…

Вскоре после свадьбы в Петербург приехал принц Александр, сын принца Оранского (будущего короля Нидерландов Вильгельма II) и сестры Николая I Анны Павловны. Сопровождал Александра полковник Фридрих Гагерн, человек блестяще образованный, умный, наблюдательный. Он оставил «Дневник путешествия по России в 1839 году», документ крайне любопытный. Гагерн, как и все мемуаристы, отмечает, что «император – хороший супруг и отец, в особенности с императрицею обращается он с величайшей внимательностью и нежностью»; а потом дает довольно точные характеристики всем членам августейшего семейства. Вот что он пишет о Марии Николаевне: «Великая княгиня Мария Николаевна, супруга герцога Лейхтенбергского, мала ростом, но чертами лица и характером – вылитый отец. Профиль ее имеет также большое сходство с профилем императрицы Екатерины в годы ее юности. Великая княгиня Мария – любимица своего отца, и полагаю, что в случае кончины императрицы она приобрела бы большое влияние. Вообще кто может предвидеть будущее в этой стране? Великая княгиня Мария Николаевна обладает, конечно, многими дарованиями, равно как и желанием повелевать; уже в первые дни замужества она приняла в свои руки бразды правления».

Едва ли найдется много мужей, которым понравится столь явное (заметное даже человеку стороннему) желание доминировать. Кроме того, вскоре после свадьбы произошел случай, который дал понять всем: государь не склонен быть особенно деликатным со своим зятем.

Во время придворного бала новый камергер Марии Николаевны прервал беседу Николая Павловича с австрийским посланником Фикельмоном: «Господин посол, герцогиня Лейхтенбергская просит оказать ей честь танцевать с нею первый полонез». Император вышел из себя. Камергера назвал дураком и приказал немедленно убираться. А до сведения всех свидетелей инцидента довел, что его дочь прежде всего Ее Императорское Высочество Великая Княгиня, а уж потом герцогиня Лейхтенбергская. И что это она делает честь любому, приглашая его к танцу. Говорил громко, чеканя каждое слово. Все услышали. И запомнили. С тех пор Марию Николаевну именовали исключительно великой княгиней.

Правда, этот случай вовсе не свидетельствует о плохом отношении Николая Павловича к зятю. В день обручения Макс был награжден всеми русскими и польскими орденами (за исключением орденов Святого Георгия и Владимира, которые вручались только за личное мужество. – И. С.), получил чин генерал-майора русской службы и шефа гусарского полка в Киеве. Более того, хотя считалось, что все Романовы должны быть военными, государь с уважением относился к увлечению зятя науками. Макса интересует электричество, точнее гальванопластика, – ему разрешают построить во дворце обширную лабораторию для проведения опытов. Вскоре на Обводном канале он строит завод, на котором, к огромному удовольствию царственного тестя, выполняет сложнейший заказ на всю внутреннюю скульптуру для арочных сводов и барабана купола строившегося Исаакиевского собора. Герцог достиг в гальванопластике невиданных успехов. Знатоки утверждают, что если бы знаменитый Крупп не воспользовался открытиями супруга Марии Николаевны, ему пришлось бы закрыть производство. Кстати, именно на заводе герцога Максимилиана начали строить первые отечественные паровозы.

Макс изучает горное дело, интересуется минералогией – государь назначает его главноуправляющим Корпуса горных инженеров. За успехи в минералогии герцога избирают почетным членом Академии наук.

И еще одно поручение государя: Макс, как человек ответственный, щедрый и сострадательный, должен возглавить «Общество посещения бедных». Бытует мнение, что Николай Павлович крайне неудачно подбирал людей на руководящие должности. Но в данном случае он не ошибся: герцог сделал для бедняков больше, чем кто бы то ни было, хотя благотворительность была непременной обязанностью всех членов царского семейства. До наших дней сохранилась только Максимилиановская лечебница. Это была первая не только в России, но и в Европе бесплатная лечебница для приходящих бедняков. Наша история полна парадоксов. Первая бесплатная лечебница в советское время стала первым и на многие десятилетия единственным платным медицинским учреждением Северной столицы. И мало кто знает, что, по странной случайности, сохранила она имя своего основателя.

В 1843 году, после смерти Александра Николаевича Оленина, президента Академии художеств и директора Императорской публичной библиотеки, государь поручает зятю еще и руководство Академией. И это назначение тоже отнюдь не случайно: герцог – блестящий знаток живописи, его коллекция одна из богатейших в Европе, да и сам он недурной художник. Его безупречный вкус, понимание художественных проблем, постоянная готовность помочь, неизменная доброжелательность снискали президенту расположение многих выдающихся художников. А Карл Павлович Брюллов стал его близким другом. Оба не могли похвастать богатырским здоровьем. Вместе поехали лечиться на остров Мадейру. Там «великий Карл» написал портрет герцога. Это одна из самых совершенных работ художника. Современники восхищались, как глубоко и точно сумел он постичь и передать душу своего персонажа. Судя по портрету, душа эта светла и благородна. Но взгляд герцога невыразимо печален…

Примерно в то же время другой выдающийся живописец, Т. Нефф, написал портрет Марии Николаевны. Она прекрасна и тоже благородна и светла. Но все достоинства супругов, к сожалению, не делают их счастливыми…

Предоставлю слово Анне Федоровне Тютчевой, дочери выдающегося поэта и дипломата Федора Ивановича Тютчева, в то время состоявшей фрейлиной великой княгини Марии Александровны, жены наследника престола: «…я отправилась к великой княгине Марии Николаевне, которой была обязана своим назначением ко двору. Я застала ее в роскошном зимнем саду, окруженной экзотическими растениями, фонтанами, водопадами и птицами, настоящим миражом весны среди январских морозов. Дворец великой княгини был поистине волшебным замком, благодаря щедрости императора Николая к своей любимой дочери и вкусу самой великой княгини, сумевшей подчинить богатство и роскошь, которой она была окружена, разнообразию своего художественного воображения. Это была, несомненно, богатая и щедро одаренная натура, соединявшая с поразительной красотой тонкий ум, приветливый характер и превосходное сердце, но ей недоставало возвышенных идеалов, духовных и умственных интересов. К несчастью, она была выдана замуж в возрасте 17 лет за принца Лейхтенбергского, сына Евгения Богарне, красивого малого, кутилу и игрока, который, чтобы пользоваться большей свободой в собственном разврате, постарался деморализовать свою молодую жену».

Я сознательно часто цитирую мемуары и письма. Можно бы, конечно, пересказать их «своими словами», как это и делают многие мои коллеги. Только знающий человек распознает в такого рода текстах раскавыченные цитаты. Мне это кажется непродуктивным. Меня вовсе не трогает, что скрывая имя подлинного автора, исследователь как бы присваивает чужой текст. Беда в другом: словами современного историка или писателя читатель может пренебречь. Цитата привлекает подлинностью, а значит вызывает доверие.

Так вот, о доверии. Анна Федоровна Тютчева – мемуарист, которому доверяют. Во-первых, гипноз имени. Во-вторых, прекрасное владение языком, наверное, наследственное. В-третьих, не придуманная, не преувеличенная, как у многих мемуаристов, а подлинная, доказанная фактами близость к царской семье. Наконец, незаурядный ум. Как тут не поверить?

А между тем если прибегнуть к тому же приему, которым считаю обязательным пользоваться всегда, – к сравнению, сопоставлению свидетельств разных людей, – обнаруживается, что почтеннейшая Анна Федоровна не так уж объективна. Причины тому достаточно сложные, их анализ занял бы слишком много места. Позволю предположить, что немалую роль тут играл комплекс некрасивой старой девы (Анна Федоровна вышла замуж тридцати четырех лет, в 1866 году, значительно позднее описываемых событий).

Почему она дала такую уничижительную характеристику герцогу Максимилиану, понять трудно. Все другие современники, оставившие о нем хотя бы самые краткие воспоминания, оценивают его совершенно иначе – как человека достойнейшего. Знаю: большинство далеко не всегда право. Потому пытаюсь представить, где герцог находил время для кутежей и разврата, если с редкой успешностью совмещал серьезные занятия наукой, производством, искусством, благотворительностью, военным делом (я перечислила только важнейшие его обязанности, с которыми он великолепно справлялся). Не получается…

А насчет того, что развратил и свою молодую жену… Возможно, Анна Федоровна вкладывает в слово «разврат» несколько иной смысл, чем тот, к которому мы привыкли. Мэри от природы была кокетлива, легко увлекалась, еще легче покоряла мужские сердца. Но всегда знала границу допустимого. Если галантность герцога в отношениях с дамами и кокетство его красавицы жены – разврат, что ж…

Но однажды Мэри услышала чарующие звуки скрипки. Оказалось, играет красавец обершенк (придворный чин. – И. С.) Григорий Александрович Строганов. Начался бурный роман. И она переступила границу. Утверждали, что ее сын Георгий, хотя и носит отчество Максимилианович, как две капли воды похож на Строганова. Георгий родился в год смерти герцога. Якобы Макс по этому поводу пошутил: «признаю своим, но в пиру не участвовал».

Он умер тридцати пяти лет от роду, оставив разлюбившую жену и шестерых детей (старшая дочь умерла давно, едва дожив до трех лет). Умер, как было принято говорить в XX веке, на трудовом посту: поехал инспектировать уральские заводы, простудился… В стране объявили всеобщий трехмесячный траур, как при кончине любого великого князя. Молодая вдова писала баварским родственникам: «Моя семья скорбит о нем как о сыне, армия как о товарище, третье сословие – как о друге». И это была правда.

После кончины мужа жизнь великой княгини изменилась: теперь она одна должна была заниматься воспитанием детей, заботиться о принадлежащих семье дворцах и землях. А 3 ноября 1852 года воспоследовал Указ государя правительствующему Сенату: «Ея Императорскому Высочеству любезной дочери нашей Великой Княгине Марии Николаевне повелеваем быть Президентом Императорской Академии Художеств». И снова художникам повезло, они опять получили умного, любящего и знающего искусство попечителя. Долго вместе с помощниками работала она над новым уставом Академии, в котором особо подчеркивалась необходимость развивать реалистическое национальное искусство. Именно нововведения великой княгини открыли дорогу передвижникам. Впервые в Академии начали преподавать древнерусское искусство и историю изящных искусств, учредили специальный класс обучения иконописи по древним византийским канонам. Озабоченная просвещением самых широких кругов общества, Мария Николаевна повелела сделать музей и библиотеку Академии общедоступными.

Когда Александр Иванов привез в Петербург свою прославленную картину «Явление Мессии народу», она была из немногих, кто сразу сумел по достоинству оценить эту выдающуюся работу, и уговорила своего царственного брата приобрести полотно. Если бы не она, одно из величайших произведений русской живописи, скорее всего, украшало бы какое-то европейское собрание.

Мало кто знает, что и сегодня художники должны быть благодарны именно Марии Николаевне за то, что у них есть свой, притом такой замечательный дом на Большой Морской. Она настояла, чтобы государь пожаловал этот особняк Обществу поощрения художеств.

После смерти великой княгини Петр Александрович Валуев, один из выдающихся государственных деятелей своего времени, запишет в дневнике: «Завершилась жизнь, богатая светом и тенями. Сколько разноцветных и равнозначных глав!». Одной из этих глав, особенно ярких, были отношения с Григорием Александровичем Строгановым.

Из воспоминаний князя Петра Владимировича Долгорукова: «Великая княгиня Мария Николаевна женщина умная: лета охладили ее пылкий характер; она всегда отличалась добрейшей душой. Пользуясь особенным расположением своего грозного отца, который любил ее более всех своих детей, находясь в самых дружеских отношениях и с государем и с императрицей Марией Александровной, она многим оказала и продолжает оказывать услуги, делать добро, а зла никому и никогда в своей жизни не причинила. Муж ее, граф Григорий Александрович Строганов, умный, честный и вполне благородный человек. Положение его весьма затруднительно, и он держится в нем с большим тактом. Преданность свою Марии Николаевне он доказал самой свадьбой с нею, которая совершена была в тайне, в последние месяцы жизни Николая Павловича, и могла повести Строганова в Сибирь. Помолвка их произошла летом 1854 года в Гостилицах, имении Татьяны Борисовны Потемкиной, которая потом на упреки своих приятельниц отвечала, что полагала совершить этим богоугодное дело, потому что темперамент Марии Николаевны не позволяет ей обходиться без мужа, не впадая в грех».

Венчали великую княгиню с ее давним возлюбленным в домовой церкви Мариинского дворца. Не обошлось без курьезов. Священник этой церкви отказался венчать, не имея на то согласия духовника царской семьи, протопресвитера всех придворных церквей, Василия Борисовича Бажанова. Священника можно понять: незаконное венчание, узнай о нем отец невесты, привело бы в Сибирь не только жениха. А если спросить разрешения Василия Борисовича, тот тут же сообщит о замышляемом бесчинстве императору. Но священник, хоть и боялся за себя, помешать свадьбе доброй своей покровительницы не хотел. Он нашел выход: «Это церковь вашего высочества. Вы можете пригласить любого священника для совершения треб, а меня извольте предуведомить: я на это время скажусь больным». Так и сделали. Венчал великую княгиню священник церкви села Гостилицы. На следующий день, во избежание царского гнева, он ушел в отставку и до конца дней жил на пенсию, которую платила ему благодарная великая княгиня.

Из всех членов царской фамилии о свадьбе знали только двое: наследник и его супруга. Николай Павлович о втором браке своей любимой дочери так и не узнал. А вот Александра Федоровна узнала. Это ее потрясло. «Я думала, что со смертью императора я испытала горе в его самой горькой форме; теперь я знаю, что может быть горе еще более жестокое – это быть обманутой своими детьми».

Князь Петр Владимирович Долгоруков, как многие Рюриковичи, считавший Романовых не более чем удачливыми выскочками, а их амбиции – смешными, со свойственной ему язвительностью вспоминал: «И брак официально признан не был, хотя браки эти, так называемые морганатические, употребительны почти во всех царствующих домах. Отказ этот признать брак Марии Николаевны тем более непостижим, что происходит в фамилии, в коей одна из царствующих императриц, Елизавета Петровна, была замужем за малороссийским казаком Разумовским, в фамилии, ведущей свое происхождение по прямой линии от чухонской девки Марфы… которую Петр I, хотя и без свадьбы, объявил своей женой, провозгласил императрицей и оставил ей престол. Что же постыдного или дурного для Марии Николаевны быть женой графа Строганова? Официальная тайна ровно ничего не скрывает, ровно ничего не покрывает: нет в России ни одного уездного городишки, ни одного сельского помещичьего дома, где не было бы это известно… Что также весьма смешно, это обхождение государя (имеется в виду Александр II. – И. С.) и великих князей с графом Григорием Строгановым. Они не только не признают его мужем своей сестры, но еще обходятся с ним гораздо более холодно, чем с большей частью придворных. Граф Строганов, со своей стороны, нимало не огорчается холодностью и смешной перед ним надменностью его августейших шурьев; не кланяется временщикам, но вместе с тем не поднял носа ни перед кем; со всеми прежними своими знакомыми остался на прежней ноге… он держит себя в отношении к высшим и к низшим не как петербургский барин (что составляет середину между монголом и холопом с претензиями на качества английского лорда), а как истинно европейский вельможа».

С этим достойным человеком Мария Николаевна счастливо прожила 22 года и родила дочь Елену. Правды о том, кто был отцом ее сына Георгия, мы уже никогда не узнаем. Достоверно известно, что великий князь Александр Александрович, будущий император Александр III, называл тетушкиных незаконных детей (употреблял множественное число) погаными. И еще известно: после смерти матушки Сергей и Евгений жили на широкую ногу, их расходы намного превышали доходы, долги росли и росли. Кончилось тем, что Мариинский дворец пришлось продать. В любимом, таком изысканном и уютном семейном гнезде с тех пор и, видимо, навсегда обосновались государственные учреждения. Начиналось с Государственного Совета, теперь во дворце заседает Законодательное собрание Санкт-Петербурга.

До продажи дворца она, к счастью, не дожила. Но ее материнское сердце было разбито. Удар последовал с той стороны, с которой его меньше всего можно было ожидать. Впрочем, так в большинстве случаев и бывает.

Ее старший сын, названный в честь всемогущего деда, был всеобщим любимцем, как когда-то она сама. И дело не только в том, что был первым внуком царственной четы. Он был умен, приветлив, добр, остроумен, весел и очень красив. Одна беда: часто болел. Но ведь известно, матери любят больных детей с особенной нежностью. Лучшие врачи Европы не могли помочь ее мальчику. Четыре сложных ортопедических операции не дали результата, десятилетнего принца положили в прославленную клинику в Штутгарте. Ему становилось все хуже. Обезумевшая от горя, мать не отходила от постели сына. Истово молилась. И Бог услышал ее молитвы: в Штутгарт на консилиум приехал великий русский хирург Николай Иванович Пирогов. «Если бы это был мой сын, я бросил бы все машины и стал развивать его гимнастикой» – сказал он и, поклонившись, вышел. Мария Николаевна немедленно последовала совету. Ники был спасен. Мальчик, которому грозила судьба инвалида, стал в результате упорных физических упражнений человеком исключительной ловкости и силы, первым в Петербурге наездником и конькобежцем, отличным стрелком.

Несмотря на постоянную тревогу о здоровье сына, Мария Николаевна воспитывала и его, и других детей в типично романовском духе: строго, без сантиментов. Николай Максимилианович вспоминал: «Нас далеко не нежили. Во всякую погоду мы выезжали в открытом экипаже, карета разрешалась лишь в случае сильной простуды. Комнаты, в особенности спальня, были холодные (10—12°). Спали мы всегда на походных кроватях, летом на тюфяках, набитых сеном, и покрывались лишь одним пикейным одеялом». Сын был благодарен матушке, понимал: именно спартанское воспитание помогло ему стать не изнеженным завсегдатаем светских салонов, а настоящим мужчиной.

Для занятий с мальчиком, чьи незаурядные способности стали очевидны еще в раннем детстве, Мария Николаевна пригласила лучших профессоров. Не все были рады такому приглашению: опасались мелочного контроля и унизительного положения своего рода царской прислуги. Но кто посмел бы отказать дочери императора? Потом, убедившись, что ученик жаждет учиться, блестяще одарен и нисколько не кичится своим положением, искренне привязывались к принцу Николаю. Подкупало профессоров и уважение, с каким относилась к ним великая княгиня. Она умела создать впечатление, что они, выдающиеся ученые, делают ей и ее сыну огромное одолжение. Она вообще вела себя с людьми очень просто, никогда не демонстрировала своего высокого происхождения. Это вызывало искреннее расположение большинства тех, кому приходилось с ней общаться.

Но были и исключения. Все та же Анна Федоровна Тютчева написала: «Ум великой княгини был живой и веселый, она умела вести беседу и явно старалась напускной простотой и фамильярностью заставить своих собеседников чувствовать себя свободно. Но… я никогда не могла разговаривать непринужденно, несмотря на все ее усилия поднять меня на уровень с собой». Странно. Девочки из школ Патриотического общества, профессора, учившие ее сына, архитектор Андрей Штакеншнейдер, многие и многие художники, поэт Федор Иванович Тютчев, даже застенчивейший Николай Васильевич Гоголь, чувствовали себя с великой княгиней легко и свободно. А вот Анна Федоровна – нет. Может быть, дело не в том, что простота Марии Николаевны была «напускной», а в комплексах автора воспоминаний? Я во второй раз задаю этот вопрос вовсе не для того, чтобы «разоблачить» почтенную мемуаристку. Просто хочу предостеречь от безоговорочного доверия к каждому слову людей, чьи воспоминания становятся для нас источниками знаний о какой-то эпохе. Кстати, все мои сомнения относительно объективности Тютчевой касаются исключительно ее оценок. Что же до фактов, то они всегда достоверны. Если она пишет: «так было», значит действительно, было именно так. Тем не менее позволю себе еще раз подчеркнуть: лучший способ приблизиться к объективной картине – сопоставить воспоминания разных людей. В данном случае именно таким образом я убедилась: Анна Федоровна не права.

И вдруг неожиданно читаю: «Ее особого рода красота соединяла строгость классического лица и необычайную мимику. Лоб, нос и рот были абсолютно правильны, плечи и грудь прекрасно развиты, талия так тонка, что ее мог обвить обруч ее греческой прически. Понятие о красоте было для нее врожденным, ее влекло к прекрасному. Очень скорая в решениях, очень целеустремленная, она добивалась своего какой угодно ценой и рассыпала при этом такой фейерверк взглядов, улыбок и слов, что я просто терялась и утомлялась, глядя на нее». Эту характеристику дала ей сестра, без всякого сомнения, любящая, но не умеющая скрыть не зависти, нет, но, скажем так, легкой ревности. Так что Тютчева не одинока. Ну да что в этом удивительного. Любая яркая личность вызывает неоднозначные оценки. Достаточно вспомнить отзывы современников о прабабушке нашей героини, Екатерине Великой. Там есть все: от обожествления до ненависти. Так что окончательную оценку (если таковая вообще возможна) каждый волен дать сам.

Но вернусь к рассказу о том, как Мария Николаевна воспитывала своих детей. Вот как оценивает результат язвительнейший князь Долгоруков: «Что же касается до сыновей великой княгини Марии Николаевны, то они воспитаны весьма хорошо. Воспитатель их, Константин Григорьевич Ребиндер, умел выполнить свою должность, и этому, конечно, много содействовало долгое пребывание старших из них, герцога Николая Максимилиановича и принца Евгения Максимилиановича, за границей, в Англии, вдали от Петербурга… Принцы Лейхтенбергские воспитаны как принцы европейские, а не как русские великие князья, то есть из них старались сделать людей, а не миропомазанных фельдфебелей. Одного только следует бояться, чтобы они в Петербурге не испортились…»

Поначалу опасения князя казались беспочвенными. Николай Максимилианович блестяще закончил университетский курс и в 1865 году двадцати двух лет от роду стал президентом Императорского минералогического и почетным президентом Императорского технического обществ. Это была отнюдь не синекура. Он много и успешно трудился: руководил картографическими работами и исследованиями минеральных богатств России, опубликовал научные труды по кристаллофизике, ставшие новым словом в мировой науке. На свои личные средства учредил Николае-Максимилиановскую медаль и стипендию, присуждаемые ежегодно авторам лучших работ по минералогии, геологии и палеонтологии, опубликованных как в России, так и во всех европейских странах. Герцога давно уже не было на свете, а его стипендия продолжала помогать талантливым ученым. Поразительное стечение обстоятельств: через 30 лет стипендию получил внук Николая Максимилиановича Константин. Это дало ему возможность в трудные 20-е годы XX века получить блестящее образование в Германии.

Николай Лейхтенбергский (сын Марии Николаевны) с женой.

Но это еще далеко впереди. А пока у IV герцога Лейхтенбергского (он получил титул, майорат и, что тогда казалось не особенно важным, а потом сыграет весьма существенную роль, – драгоценности Жозефины) блестящие перспективы.

И вот этот-то юноша, такой любимый, любящий, талантливый, так много обещавший, нанес Марии Николаевне удар, который напомнил о том, как страдала ее любящая и любимая матушка, узнав, что дочь обманула ее, тайно обвенчалась с человеком не ее круга. Мария Николаевна корила себя, уверенная, что боль, которую вольно или невольно нанесла ни в чем не повинному близкому человеку, вернулась к ней как справедливое возмездие.

А случилось вот что. Ее Николенька влюбился в женщину не только не своего круга, но во всех отношениях недостойную (по крайней мере, она, мать, была в этом уверена).

Надежда Сергеевна Акинфиева (урожденная Анненкова) – жена уездного предводителя дворянства из заштатного городишки Покрова Владимирской губернии, мать двух дочерей, была старше Николая на 4 года. Она приехала в столицу три года назад, когда жизнь в провинции сделалась ей окончательно невыносима. Начала с того, что явилась с визитом к дядюшке мужа и приложила все силы, чтобы его очаровать. Это ей удалось (была умна, хитра, хороша собой и на редкость целеустремленна). Дядюшка поселил ее у себя, представлял гостям как племянницу, но мало кто сомневался: старик после долгих лет вдовства завел любовницу. Ему 69. Она на 41 год младше. В общем-то, история достаточно заурядная, если бы героем романа не был второй человек в империи, канцлер, светлейший князь Александр Михайлович Горчаков. Он сделал безропотного Наденькиного мужа камер-юнкером, чтобы она могла быть представлена ко двору. Красивая, уверенная в себе «племянница» всемогущего канцлера имела успех, но слухи становились все настойчивее, они наносили репутации канцлера, до той поры безупречной, а значит и репутации страны урон, на который уже нельзя было закрывать глаза.

Александр II вынужден был сказать Горчакову: «Вы ставите себя в смешное положение! Какой пример вы подаете дипломатическому корпусу?» В словах императора нескрываемая угроза. Но это только слова. Он прекрасно понимает, отставка канцлера – катастрофа для России: второй такой головы в империи нет. А тут еще становится известно, что и Николай Лейхтенбергский без ума от Акинфиевой.

Оба готовы жениться. Есть о чем подумать… Канцлер стар, да и не слишком богат: его всегда интересовала судьба России, а не наполнение своего кошелька. Дожил почти до 70 лет, а даже дома собственного не завел. Конечно, она станет светлейшей княгиней… А герцог? Он имеет право жениться только на особе королевской крови, любой другой брак, если его и допустят, будет считаться морганатическим, титула неравнородной супруге не видать. Зато Николай молод и безо глядно влюблен. Терять титул, конечно, обидно. Но кроме титула есть еще сказочные сокровища Жозефины… На них-то супруга, пусть и морганатическая, будет иметь право. После долгих раздумий Наденька выбирает герцога.

Но позволят ли ей второй раз выйти замуж? Тот, кто признан прелюбодеем, по законам Российской империи, лишался этого права. Значит, нужно убедить мужа, чтобы он признался в прелюбодеянии. Как найдет двух свидетелей того, чего не совершал? Это уж его дело.

Сложная задача стоит и перед государем: отдать авантюристке ни Горчакова, ни любимого племянника невозможно. И он находит выход: запретить давать распутнице развод.

Выполнить деликатное поручение доверено управляющему III-м отделением и начальнику штаба Отдельного корпуса жандармов генерал-майору Мезенцеву, человеку в подобных делах искушенному. Надежда Сергеевна, не подозревая о наблюдении, отправилась в Покров, чтобы получить у мужа развод. Вот отрывок из донесения следившего за ней опытного агента, отставного штабс-капитана Карла Арвида Романна: «Наблюдая за ним внимательно, я должен прийти к заключению, что он играет самую жалкую роль в отношении своей жены – роль чуть ли не лакея. Он даже не садится ни рядом с нею, ни против нее, а совершенно в стороне…»

К слову: слежка за соблазнительницей обошлась казне дороже, чем вся агентура, противодействующая революционерам. Но усилия III-го отделения оказались бесплодны: обманутый муж признал себя прелюбодеем и заявил, что «все делает для расторжения своего брака и готов на все жертвы, чтобы осуществить желания жены». Прибавил к этому, что «если бы исполнение ее намерений стоило ему жизни, то он готов и ею пожертвовать». Тем не менее развода Надежда Сергеевна не получила.

Но она не намерена была сдаваться. Обратилась к викарному епископу Московской епархии преосвященному Леониду: перейду в другую веру или предамся любовной связи с герцогом безбрачно. Пастырь только пожурил строптивую красавицу…

Она признается Горчакову, что беременна. И Горчаков (покинутый, преданный!) просит государя позволить герцогу жениться на Надежде Сергеевне. Получив отказ (Александр Николаевич едва ли не в первый раз отказывает своему канцлеру: он не может обмануть надежды страдающей сестры), Горчаков советует уехать за границу, берется помочь. И помогает. Она уезжает рожать в Швейцарию.

Николай же объявляет родным, что хочет поехать в Либаву (сейчас этот приморский город называется Лиепае. – И. С.) на морские купанья – отдохнуть от пережитого. Мария Николаевна вздыхает с облегчением: мальчик отвлечется и забудет корыстную авантюристку. Герцог действительно приезжает в Либаву, но на следующий день нанимает бот с двумя гребцами, надевает матросскую робу и отправляется в Мемель. Путь не дальний, Николай рассчитывает оказаться в Пруссии уже к вечеру. Но начинается шторм – до Мемеля удалось добраться только через сутки. Прусские пограничники были потрясены: член императорской фамилии, президент Минералогического общества, генерал-майор свиты Его величества и флигель-адъютант нелегально перешел границу! Хотели устроить торжественную встречу, но Николай, даже не отдохнув, отправился в Швейцарию – к любимой.

Им удалось обвенчаться, после захватывающих приключений, ускользнув от сыщиков III-го отделения (как ни странно, те в Европе чувствовали себя как дома). Сердце Марии Николаевны было разбито. Только после ее смерти, через 11 лет после свадьбы Александр II признал брак законным и присвоил Надежде Сергеевне титул графини Богарне. Правда, посол Франции выразил протест, но это ее не слишком волновало. Она добилась даже большего, чем рассчитывала.

Драгоценности Жозефины сделали ее баснословно богатой. Младшие братья герцога не хотели упускать сокровища: началась тяжба, не делающая чести наследникам благороднейшего Эжена Богарне. Но Надежда Сергеевна провела всех: продала сокровища, обеспечив не только себя, но детей, внуков и правнуков. Говорят, ее потомки до сих пор безбедно живут на средства, вырученные предприимчивой невесткой великой княгини Марии Николаевны.

Деньги позволили новоиспеченной графине Богарне получить от жизни все, чего она желала. Не позволили одного: быть принятой в доме августейшей свекрови.

Думается, Мария Николаевна ни при каких обстоятельствах не могла согласиться на брак сына не только из-за низкого происхождения его избранницы. Она не без основания подозревала Акинфиеву в корысти и именно поэтому относилась к той с брезгливым презрением. Сама наша героиня корысти не знала. К тому же была идеалисткой. После смерти отца, который ни в чем не отказывал своей любимице, ее финансовое положение заметно ухудшилось. Она могла продать хотя бы часть сокровищ Жозефины и не менять образа жизни. Но для нее это было невозможно. Во-первых, драгоценности должны остаться, как положено, старшему сыну. Во-вторых, и это, наверное, главное: эти сокровища – дар любви великого человека обожаемой женщине. Они – как памятник этой любви. Разве такое можно делить, продавать?!