Текст книги "Великие князья Дома Романовых"

Надежда Сергеевна – другая. Она видит в доставшемся ей наследстве вовсе не какой-то мифический памятник, а всего лишь деньги – ключ к роскошной жизни. Так что тем, кто обвиняет великую княгиню в высокомерном нежелании принять в семью любимую жену любимого сына («дворняжку»), стоит задуматься о мотивах. Кстати, возможно, и сын в конце концов понял, что матушка была права. Во всяком случае, по свидетельству Александра Александровича Половцова, душевное состояние герцога в последние годы жизни было очень тяжелым…

Мария Николаевна до всего этого не дожила. Бог уберег.

Странная судьба ждала ее после смерти. То, что никто, или почти никто, не помнит ее добрых дел, неудивительно: такова судьба почти всех Романовых. А вот легенда о любимой дочери «железного императора», придуманная неизвестно кем и неизвестно когда, сохранилась. Многие туристы, осматривавшие Исаакиевскую площадь и Мариинский дворец, слышали от гидов, будто Мария Николаевна, возмущенная тем, что памятник покойному отцу установили спиной к ее дворцу, заявила: «Я не желаю смотреть из своих окон на круп коня!» – и навсегда покинула дворец.

Рассказ этот из области бреда людей, не знающих истории, не представляющих ни великокняжеских возможностей, ни характера Марии Николаевны.

Для начала не затрагиваю психологической стороны нелепого вымысла, привожу только факты, подтвержденные массой документов: великая княгиня скончалась через 17 лет после открытия памятника. Скончалась в этом самом, якобы покинутом ею дворце. Правда, жила в нем не постоянно, много времени проводила в Европе. Но вовсе не потому, что ее не устраивало созерцание конского хвоста. Просто ей была в высокой степени присуща охота к перемене мест.

Но если даже допустить, что ей не нравилось, что бронзовый отец стоит к ней спиной, этого она легко могла бы избежать: с нею, не только любимой дочерью покойного, но и президентом Академии художеств, согласовывали все детали, связанные с памятником. Она лично наблюдала за ходом работ, часто бывала в литейной мастерской скульптора Петра Клодта при Академии художеств.

И наконец, ей, человеку высокой культуры, безупречного художественного вкуса, просто не могла прийти в голову такая мещанская причуда: не хочу, мол, взирать на конский круп. Она прекрасно понимала и разделяла концепцию Огюста де Монферрана, решившего завершить композицию Исаакиевской площади памятником своему царственному покровителю.

Правда, в городе сразу после открытия памятника, имея в виду, что бронзовый император Николай будто стремится вслед за бронзовым императором Петром, стали (шепотом!) повторять: «Дурак умного догоняет, да Исакий не пускает!»

Кстати, еще один домысел, и тоже основанный на скверном знании истории. Чем больше узнаешь о Николае Павловиче, тем больше убеждаешься: чтобы назвать его дураком, нужно самому быть человеком весьма скромного ума, зато самоуверенностью обладать недюжинной.

Эзоп

Семейный остряк великий князь Михаил Павлович прозвал племянника Эзопом. И лестно, и обидно одновременно. Это сейчас смысл прозвища от многих скрыт: ну, в самом деле, кто такой этот Эзоп? А в те времена каждый мало-мальски образованный человек знал, как минимум, что гениальный древнегреческий баснописец был не только на редкость умен, но и поразительно некрасив. Так что дядюшка был безжалостен: второй сын Николая Павловича и Александры Федоровны был мал ростом и не слишком красив, в отличие от родителей, братьев и сестер. Такие казусы случались почти в каждом поколении царствующего семейства. Не говорю о Павле: он был единственным, так что не с кем сравнивать. Среди его сыновей, рослых красавцев, был один невысокий и некрасивый, Константин Павлович, тезка нашего героя. Теперь вот – Константин Николаевич. Он не то чтобы урод, но на фоне ангельски прекрасного старшего брата выглядит весьма неказистым. Среди красавцев-сыновей Александра II тоже будет один некрасивый, грубоватый, неповоротливый, правда, огромный и наделенный невероятной силой – Александр Александрович. Он станет императором Александром III. С его сыновьями будет по-другому: лицом все хороши, зато ростом… При виде низкорослого Николая Александровича его дядюшки, все как на подбор видные, рослые (под 2 метра), будут презрительно пожимать плечами: какой из него император…

Наш герой тяжело переживал свою некрасивость, а главное малый рост. Хотя и то и другое весьма относительно: с фотографий на нас смотрит благородное, породистое, полное достоинства лицо (как раз при жизни детей Николая I появилась фотография, и царское семейство увлеклось фотографированием), а на фотографиях в рост – стройная, подтянутая фигура. В любом другом семействе у человека, наделенного такой внешностью, не возникло бы никаких комплексов. Но Константин родился в семье красавцев Романовых, так что невольно напрашивалось сравнение, при котором он проигрывал. Зато умом превосходил не только великанов-братьев, Николая и Михаила, но и красавца Александра, тоже умом не обделенного.

Ценили и любили Костю в семье ничуть не меньше, чем старшего брата, о будущем его тоже заботились. Подтверждение – хотя бы указ императора от 6 марта 1832 года о том, что «состоящий в Санкт-Петербурге Мраморный дворец с принадлежащим к нему Служебным домом назначается Его Императорскому Высочеству Великому князю Константину Николаевичу». Его Высочеству в это время нет и пяти лет! Потом ему будут подарены Павловский и Стрельнинский (Константиновский, сейчас там Дворец конгрессов) дворцы.

Судя по детскому дневнику, мальчик тоже не чувствует себя обделенным, наоборот, если он недоволен, то только собой. «До сих пор я был просто дитя, потому что, как я веду себя и учусь, оно достойно десятилетнего дитяти (а ему уже тринадцать – „взрослый“!). Пора не на шутку измениться. Если посмотрю назад на свою жизнь, то вижу, что все искал только для того, что забавляет меня, а работать, заниматься дельным, думать – это я очень редко… Первое, с чего мне надобно начать – это усердная учеба». Как это похоже на покаянные записки, какие писали Цезарю Лагарпу дядюшки великого князя Александр и Константин Павловичи. Самокритичность дает право надеяться, что мальчик собирается всерьез взяться за учебу. Так оно и было. Учился Костя превосходно, учителя были им неизменно довольны.

Но знакомец великого князя Платон Александрович Кусков (о поводе к их знакомству расскажу в свое время) записал некоторые рассказы Константина Николаевича, который, оказывается, и в зрелости с горечью вспоминал о несправедливом отношении к себе в детстве, не мог забыть свое «…особое положение в семье. Во мне всегда подозревали какое-то упорство, строптивость и постоянно принимались меры к его обузданию. Меньшие братья мои пользовались несравненно большей свободой, чем я, несмотря на то, что они были шалуны гораздо больше меня. Раз они шалили в комнате матушки в то время, как она сидела за туалетом, к ним спиною. Она, не оборачивая головы, обращала все свои замечания к Косте, которого тут вовсе и не было. Они разбили у нее что-то и скрылись. Она осталась при убеждении, что это разбил я. Я тогда долго, втихомолку плакал об этом…

Когда я учился, то есть приготовлял уроки, за мною наблюдал гувернер: перед ним лежала бумага и карандаш, которыми он отмечал все минуты, потерянные мною для учения. Я чинил карандаш – отмечалось: чинил карандаш 2 минуты. Я задумывался над уроками же; писалось: сидел в задумчивости 1,5 минуты. В комнату, где происходили мои занятия, целую зиму не заглядывало солнце. Когда появлялся первый его луч на откос окна, я вскакивал на окно и начинал целовать этот луч. Тогда отмечалось: целовался с солнцем 0,5 минуты. Я не знаю, почему это со мной делалось. С братьями этого не делали».

Действительно, трудно понять, почему. Был Константин на 9 лет младше Александра, но их воспитанием занимались в основном одни и те же люди, младший, хотя и не в полной мере, все же успел испытать благотворное влияние и Жуковского, и Мердера. Отчего же у старшего о детстве, об учебе самые теплые, сентиментальные воспоминания, а младший, по его словам, – просто жертва садистов?

Если правда то, что рассказывал великий князь в период своего общения с Кусковым (а был он в это время отставлен от всех дел, удален от двора, в общем жестоко обижен), если Александра Федоровна, которая, по общему мнению даже не слишком расположенных к ней людей, была прекрасной матерью, допускала такое обращение с сыном, должна же быть тому какая-то причина… Мне кажется, причину эту я нашла.

Николай I видел главную цель разностороннего образования всех своих детей в их обязанности оправдать в глазах монарха и народа исключительные права, которые получили не по заслугам, а только по рождению. Он постоянно чувствовал последствия изъянов в собственном воспитании и образовании и считал себя обязанным дать безупречное образование не только наследнику, но и второму сыну: вдруг старший «выкинет фортель – вздумает умереть». Так что Костю учили с расчетом на то, чтобы он мог в случае чего занять престол без ущерба для дела. Способности мальчика, его незаурядный ум заметили сразу. Но не было в это время рядом Жуковского, который просил не перехваливать учеников: пусть считают, что хорошо учиться – не какая-то особая заслуга, а естественная обязанность. Костиными успехами, и правда блестящими, постоянно и шумно восхищались. В мальчике проснулось неукротимое тщеславие: Саша рожден до того, как отец стал императором. Он – сын великого князя. Я – сын императора. Значит, я и должен стать следующим императором!

Александру Федоровну амбиции сына огорчают чрезвычайно, она начинает беспокоиться, удастся ли сохранить мир в семье, не станут ли ее сыновья враждовать. А когда разговоры младшего сына (на тот момент он младший) доходят до отца, тот жестоко наказывает Константина, сопровождая порку весьма доходчивыми увещеваниями: «Господь говорит нам: царство, которое разъединилось, падет. Так и семья!». Костя поймет. И запомнит. Пройдет немногим меньше ста лет, и слова Николая I подтвердятся: прежде чем падет Российская империя, разъединится семья Романовых…

По воспоминаниям современников, «во все продолжение воспитания исторические науки всего более занимали великого князя». Знание истории разбудило в нем новые идеи. Он узнал: прабабушка, Екатерина Великая, назвала второго своего внука Константином в надежде, что тот станет императором отвоеванной у Османской империи Византии. Он – тоже второй, тоже – Константин…

Великий князь Контстантин Николаевич в юности.

И он, ребенок, составляет план, как захватить Константинополь не с суши, как это собирались сделать раньше, а с моря. Про море, корабли и морские сражения он знает очень многое. Во-первых, всемогущий отец пожелал, чтобы Костя посвятил себя морской службе; во-вторых, сделал первый шаг к исполнению своей воли: присвоил четырехлетнему (!) великому князю высший морской титул – звание генерал-адмирала (удивляться этому не стоит: стремительное производство членов царской фамилии в самые высокие чины и звания было в то время в порядке вещей); и наконец, заботливый родитель поручил воспитание будущего главного начальника всего военно-морского флота России графу Федору Петровичу Литке, адмиралу, совершившему два кругосветных путешествия и несколько походов в северные широты, ученому-гидрографу с мировым именем, будущему президенту Академии наук.

Не рассказать о роли Федора Петровича Литке в воспитании великого князя Константина так же невозможно, как умолчать о роли Жуковского в воспитании его старшего брата. К моменту их знакомства имя Литке было известно всему миру. Четыре его похода к Новой земле, до того практически неизведанной, стали не только первым научным исследованием архипелага, но и навсегда утвердили присутствие России в этом районе. Во время двух своих кругосветных плаваний Литке исследовал и описал несколько неизвестных прежде земель и берегов, составил настолько совершенные карты, что ими моряки всего мира пользовались до конца 30-х годов XX века. Был он награжден множеством российских и иностранных орденов, избран почетным членом академий от Дании до Бразилии. Его имя 15 раз упоминается на географических картах планеты. В этом с ним сравниться может, пожалуй, только Колумб.

Почти два десятилетия Федор Петрович был воспитателем великого князя Константина. И нет сомнения в том, что многим лучшим в себе тот обязан наставнику. Прежде всего, конечно, любовью к морю и флоту, твердой решимостью реформировать флот, сделать его одним из лучших в мире, а жизнь моряков – достойной. Несомненно и то, что первым разбудил в своем ученике уважение к простым людям и желание помочь им добиться свободы именно Федор Петрович.

Они встретились, когда учителю было 35 лет, ученику 5. Первые два года Литке приходил во дворец в 9 утра, уходил в 9 вечера. И так – каждый день. С тех пор как Косте исполнилось 7 лет, Федор Петрович находился при нем неотлучно. За 18 лет он оставил ученика лишь однажды, когда ему пришлось уехать за границу на лечение. Разлука длилась всего несколько недель, но казалось, они не расставались: каждый день наставник писал великому князю, рассказывал не только о том, что видел, но и о мыслях, о чувствах. Воспитанник отвечал ему письмами, похожими на исповеди.

Случалось, коллеги, друзья жалели Федора Петровича: мол, сколько полезного, интересного он мог бы сделать, сколько открытий совершить, если бы не постоянная занятость с августейшим учеником. Но сам Литке написал в день десятилетия знакомства с воспитанником: «Авось не все, что я тщусь насаждать, расклюют птицы или похитит лукавый, – авось иное зерно найдет и благодарную почву, авось взглянув на мой портрет, когда меня не будет, скажете Вы иногда: „Этот человек жил больше для меня, нежели для себя“».

Когда годы учебы миновали и великий князь вступил на предназначенное ему поприще, отношения с наставником не прервались. В 1850 году адмирала Литке назначили военным комендантом Ревеля (сейчас этот город называется Таллинном). Константин Николаевич как раз в это время начинал реформировать флот и о своих планах, о проблемах подробно писал наставнику. Федор Петрович прекрасно понимал, с какими препятствиями придется столкнуться его любимому ученику: «Вы расшевелили много залежавшегося. Радующиеся этому, возлагающие на Вас всю надежду, составляют огромное большинство во флоте. Но Ваше Высочество вероятно догадываетесь, что есть и мыслящие инако, которым новый порядок вещей, Вами вводимый, не по нутру, потому ли что с ним не так ловко в мутной воде рыбу удить или просто от привязанности к старым закоренелым привычкам…» Перед тем как произвести самые решительные перемены, великий князь всегда будет советоваться с учителем.

Через год после гибели брата Константина Николаевича постигнет новый удар: скончается наставник. Одиночество станет невыносимым. Не физическое, нет. Духовное.

Но вернусь к проекту захвата Константинополя (он разработан перед самым знакомством с Литке). Свой весьма экзотический план Костя поверяет отцу. Император вынужден урезонить маленького завоевателя. Но не может не задуматься: может быть, этот второй сын, активный, амбициозный, умный, саркастичный, злой, более уместен на троне, чем мягкий, инертный наследник?

Объединяла Константина Николаевича с отцом любовь к музыке. Музыкальные способности обоих были незаурядные. Правда, вкусы разные. Из всех Романовых только Константин Николаевич и великая княгиня Елена Павловна были знатоками и любителями классической музыки. А еще великий князь обожал балет (с годами эта страсть найдет вполне конкретное воплощение). Об этом своем еще детском увлечении он рассказывал Кускову: «…каждый день я имел между уроками целый час, в который я был свободен от всякого наблюдения и мог делать, что мне только в голову приходило. Я тогда уходил в пустой верхний зал; там запирался на ключ – и у меня шел балет. Я один был все: прежде всего оркестр. Я пел увертюру, пел все действия – сколько поспевал. Затем – балерина. Потом солистки, кордебалет, аксессуарные вещи и иногда декорации. Я пел и плясал, перебегая с одного места на другое для того, чтобы успеть преобразить все, что было на сцене. Это называлось: Его Высочество беснуется.

Я имел неосторожность пригласить сестер – Ольгу и Сашу на мои представления (Ольга Николаевна, будущая королева Вюртембергская, была на 5 лет старше брата, Александра Николаевна, будущая герцогиня Гессен-Кассельская, – на 2 года. – И. С.). После этого я прихожу раз прощаться вечером к батюшке; он благословил меня и когда я, выходя от него, запер за собою дверь, он вдруг звериным голосом воротил меня: „Костя!!! Говорят, ты балет изображаешь? Начинай!“

Я, конечно, не раздумывая ни минуты запел, кончивши увертюру, я изобразил поднимающийся занавес и тотчас же представил из себя группу. Потом, не переставая петь, изобразил все: танцы корифеек, кордебалета, главной танцовщицы. Батюшка смотрел на меня и помирал со смеху. Когда я кончил, он отпустил меня опять и опять вернул меня к себе громким голосом, когда я затворил двери, и, завернувши в бумажку тяжелый медный пятак, дал его мне за труды. Было за что: с меня пот лил градом».

Демонстрация сыновних талантов не всегда заканчивалась так благополучно. Подростком Костя начал писать стихи. Одно стихотворение казалось ему особенно удачным. Решил прочитать его батюшке. Николай Павлович выслушал. Потом поднял глаза на сына. Взгляд был обжигающе холоден: «Мой сын лучше мертв, чем поэт». Сказал тихо, но так, что Костя больше стихов не писал…

Не думаю, что этот случай остался без последствий для характера великого князя. А характер у него сложился непростой, он умел настроить против себя даже тех, кто изначально был к нему расположен. Любопытно проследить, как постепенно меняет мнение о нем Анна Федоровна Тютчева. Первое впечатление (13 января 1853 года): «…я была приятно изумлена, когда великий князь Константин обратился ко мне очень вежливо на хорошем французском языке. В обществе он слывет свирепым славянином, говорящим только по-русски и намеренно пренебрегающим всеми формами европейской цивилизации». Через несколько дней: «…он, как и прочие, очень прост в обращении; тем не менее, несмотря на его невысокий рост, в его взгляде, в его осанке чувствуется владыка». А эта запись – через полтора года: «У вел. кн. Константина довольно дерзкая и бесцеремонная манера рассматривать людей в монокль, пронизывая вас жестким, но умным взглядом… Он отличается живостью, много говорит и с большой легкостью и изяществом выражается на нескольких языках. Говорят, что он очень образован, очень любознателен, очень деятелен; от него ждут с надеждой славы будущего царствования (до кончины Николая I еще почти год. – И. С.). Утверждают, что его отец не очень любит в результате некоторых честолюбивых поползновений, которые внушают ему недоверие к своему второму сыну».

Может быть, недоверие и было (Николай Павлович вообще до конца доверял, кажется, только себе), но начиная с 1850 года император поручает сыну ответственные государственные дела, ставит его во главе морского ведомства. Наконец-то Константин Николаевич начинает выполнять обязанности, соответствующие полученному им в младенчестве званию генерал-адмирала.

«Для деда, – писал великий князь Гавриил Константинович, – начались годы тяжкого, полного разочарований и огорчений труда, а для флота светлая заря возрождения. Из парусного он стал паровым, а затем – броненосным. Оба эти перехода были сопряжены с немалыми трудностями. Но благодаря энергии и настойчивости деда, его умению подбирать себе сотрудников, эти препятствия были преодолены».

Путь преодоления препятствий был долог, длился почти 30 лет. За эти годы руководивший морским ведомством Константин Николаевич сделал для русского флота столько, сколько, наверное, не сделал никто ни до (исключая Петра Великого), ни после него.

К тому моменту, когда великий князь получил возможность приступить к реорганизации флота, он уже успел пройти под строгим руководством адмирала Литке суровую флотскую службу. Литке был замечательный педагог. Всегда, даже когда девятилетний великий князь находился в своем первом плаванье по Финскому заливу на фрегате «Беллона», воспитатель не делал мальчику никаких послаблений. Кстати, именно в этом плаванье Константин Николаевич познакомился с Иваном Константиновичем Айвазовским. Дружеские отношения сохранятся между ними до конца дней. Айвазовский станет любимым художником великокняжеской семьи.

В 10 лет Костя записал в дневнике: «Начинается второй десяток лет и служба, через 5 лет присяга!.. старался не терять, а с пользою употреблять время…» Впрочем, Федор Петрович Литке и не позволил бы своему воспитаннику понапрасну терять время, он не делал августейшему ученику никаких послаблений, подчинил его строгой морской дисциплине с беспрекословным исполнением распоряжений вышестоящих офицеров, высокомерия не допускал. В результате вырастил (по определению самого великого князя) «страстного моряка». До 1844 года, когда семнадцатилетний Константин Николаевич стал командиром брига «Улисс», он успел побывать в нескольких трудных походах. Несмотря на требовательность наставника, может быть даже чрезмерную, ученик вел себя достойно – мужественно и скромно.

В 1845 году отряд русских кораблей под флагом адмирала Литке отправился в плаванье по Мраморному, Эгейскому и Черному морям. На борту «Улисса» рядом с молодым капитаном был и уже получивший признание художник Айвазовский. 10 июня 1845 года Константин Николаевич, пораженный и очарованный тем искренним почитанием, с которым его встречали греки, записал в дневнике: «С какими ожиданиями встречали они одноверного им православного князя, который еще сверх того носит самое дорогое для них имя… Они называют меня не иначе как Василевс, Царь». Ему всего 18 лет, совсем немного прошло с тех пор, как он составлял план захвата Константинополя и, естественно, считал неизбежным собственное восшествие на престол освобожденной Византии. Если бы отец согласился…

Мечты Константина Николаевича остались мечтами, а вот его дочь Ольга стала королевой Греции с титулом «Василисса тон эллион». Она вышла замуж за датского принца Георга, который был приглашен на греческий престол и стал королем под именем Георгий I. Старший сын Ольги Николаевны стал королем Константином I. Об Ольге я еще расскажу, когда речь пойдет о Константиновичах, детях Константина Николаевича. А пока уже зарекомендовавший себя умным, решительным и заботливым командиром девятнадцатилетний великий князь становится капитаном I-го ранга и вторым после самого Павла Степановича Нахимова командиром фрегата «Паллада». А за год до этого по ходатайству прославленных мореплавателей Ивана Федоровича Крузенштерна и Федора Петровича Литке было создано Императорское Русское географическое общество. Константина Николаевича государь назначил его председателем, в трудолюбии и чувстве ответственности сына он не сомневался. Но едва ли мог вообразить, что географическое общество станет питомником государственных мужей, которых его сын будет находить и заботливо пестовать, чтобы потом сделать их своими верными помощниками в реформировании николаевской державы.

Итак, к 1850 году, когда августейший генерал-адмирал вплотную занялся реформами российского флота, он отлично знал положение дел и был готов к преодолению трудностей. Первым препятствием, с которым пришлось столкнуться, было до боли знакомое во все времена отсутствие денег. Как он это препятствие преодолел? Вот свидетельство современника: «Правительство не соглашалось отпустить сумму в 200 тысяч р., нужную для постройки канонерских лодок, ссылаясь на недостаток денег (еще жив Николай I, в разгаре Крымская война. – И. С.). Великий князь дал эти 200 тысяч р., сказав, все, что он имеет, по праву принадлежит России. Он хранит этот поступок в полной тайне». А вот еще запись из дневника фрейлины Тютчевой (Крымская война продолжается, но на престоле уже Александр II): «Императорская яхта прошла сквозь ряд канонерских лодок, совершенно новых. Русский флот не имел еще ни одной в прошлом году, теперь он имеет их 60. Благодаря заботам великого князя Константина, который, говорят, пожертвовал значительную часть своего состояния на постройку их. Я смотрела на него вчера, когда он ходил, сосредоточенный, по палубе, с выражением жестким и малосимпатичным, но очень умным. Он невольно внушает интерес, но вместе с тем в нем есть что-то отталкивающее».

Константин Николаевич обладал удивительной способностью отталкивать от себя. Может быть, потому что был резок, вспыльчив, сегодня был с кем-то любезен и внимателен, назавтра этого человека просто не замечал или обдавал холодным презрением. Такого, разумеется, не прощали. Человек умный, он не мог не сознавать вреда, который приносит ему собственный характер: «Они, эти дурные черты, во мне сидят, как злой дух; они сильны во мне, и вы не поверите, каких мне усилий требуется с ними бороться». В этой борьбе победа чаще оставалась за дурными чертами. В результате – неприязнь, а то и ненависть многих, в том числе людей весьма влиятельных. Именно она и привела, в конце концов, еще полного сил великого князя Константина к полному отстранению от дел. Но это произойдет уже при Александре III, до этого еще далеко.

А пока Крымская война фактически уже проиграна, все, что создавал, во что верил император Николай, рушится. Он, могучий, несокрушимый, не знавший, что такое болезнь, умирает от элементарной простуды. В это трудно поверить. Ходят слухи, что государя отравили, что сам он попросил у доктора Мандта яду. Едва ли… Ему просто больше незачем было жить…

19 февраля 1855 года, сразу после смерти императора Николая I в Большой церкви Зимнего дворца был, как положено, прочитан манифест о восшествии на престол императора Александра Николаевича. Анна Федоровна Тютчева, только что ставшая фрейлиной уже не великой княгини, а императрицы Марии Александровны, при этом присутствовала: «Великий князь Константин произнес присягу громким и энергичным голосом… „Я хочу, – сказал он, – чтобы знали, что я первый и самый верный из подданных императора“. Он, очевидно, намекал этими словами на разговоры, которые шли по поводу его нежелания будто бы подчиняться брату, что, как говорят, возбуждало неудовольствие покойного императора и беспокоило его».

Добавлю, что слухи эти были весьма упорны. Всякий раз, когда влияние Константина Николаевича на венценосного брата заметно росло (особенно во время подготовки освобождения крестьян), слухи, которые должны были вызвать недоверие императора к младшему брату, разрастались, принося великому князю много тяжелых минут, вызывая его гнев (а в гневе он был страшен, как и отец). Это давало лишние козыри в руки его врагов. Замкнутый круг…

Высоко ценивший великого князя госсекретарь Е. А. Перетц писал: «Я думаю, нет другого человека, на которого возводили бы столько клевет». И подтверждая эти слова, ненавидевший Константина граф Александр Алексеевич Бобринский записал в дневнике после гибели Александра II: «Великий князь Константин Николаевич сделался ненавистным. Некоторые прямо обвиняют его в том, что он стоял во главе убийц. Хорошенькая репутация!» Клевета очевидна. Но как стойко она будет держаться…

А пока после смерти батюшки, которого братья в равной мере боготворили и боялись, они анализировали плачевное положение державы и решали, как его исправить. Пылкий Константин предлагал немедленно начать реформы. Новый император молчал – думал или был растерян, трудно понять. Умница Мария Александровна, супруга Саши, с недавних пор – императрица, предложила пощадить честь и память отца, в первое время не говорить о крахе всего и вся, сначала поставить памятник папá, а потом уже начать реформы. На том и порешили.

Работу над памятником доверили двум любимцам покойного: архитектору Огюсту де Монферрану и скульптору барону Петру Карловичу Клодту. Место для бронзового императора выбрали с точки зрения архитектурной безупречное: на площади между Исаакиевским собором, любимым детищем Николая Павловича, и Мариинским дворцом, его подарком любимой дочери.

Любопытная запись о дне открытия памятника (25 июня 1859 года) есть в дневнике великого князя: «Бывший чудный день рождения Папа. Впрочем, в этот раз провели его достойным образом, через открытие монумента Папа. Утром были сперва на панихиде в крепости. Потом с Сашей объезжали войска. В Исаакиевский собор, на южной площадке молебен и вечная память Папа. Тогда на караул, ура, и общий салют всей артиллерии и наших 37 канонерских винтовых лодок. Потом обошли около монумента и, наконец, церемониальный марш. Я проходил во главе Финляндского полка с саблей в руках, даром что был в морском генерал-адъютантском мундире и в шляпе. Все было прекрасно и благополучно, и несколько минут было чрезвычайно emouvants (трогательных. – И. С.). Потом с жинкой сухим путем домой в Стрельну. Там радость детей. Вечером очень много работал один, а потом катались с жинкой в самоправке».

Небрежность стиля свидетельствует: запись сделана только для себя, без расчета на будущих читателей. Этим она особенно и интересна: такое естественное для любого, наверное, человека смешение впечатлений, возвышенных и бытовых…

Пора уже рассказать про «жинку» (Константин Николаевич любил выражаться по-простонародному: жену называл жинкой, старшего сына Николая – Николой, да и вообще, блестяще владея шестью европейскими языками, предпочитал говорить по-русски). Так вот, «жинка», великая княгиня Александра Иосифовна, была самой красивой женщиной при русском дворе, который всегда славился изобилием красавиц. Женился Костя по любви, что в царской семье случалось не так уж часто. Ему было 18 лет, когда он поехал в Германию (поводов к таким поездкам было много: почти при каждом немецком дворе – родственники). Там он и встретил шестнадцатилетнюю принцессу Александру Саксен-Альтенбургскую. Участь его была решена: «Или она, или никто!» – объявил он родителям. А они и не собирались противиться, выбор сына их вполне устраивал. Что же касается недостатков воспитания юной невестки, то ее неземная красота все искупала.

Вот что пишет о жене великого князя Анна Федоровна Тютчева: «Великая княгиня изумительно красива и похожа на портреты Марии Стюарт. Она это знает и для усиления сходства носит туалеты, напоминающие костюмы Марии Стюарт. Великая княгиня не умна, еще менее образованна и воспитана, но в ее манерах и в ее тоне есть веселое, молодое изящество и добродушная распущенность, составляющие ее прелесть и заставляющие снисходительно относиться к недостатку в ней более глубоких качеств. Ее муж в нее очень влюблен, а государь к ней весьма расположен (запись сделана во время царствования Николая I). Добавлю, что она стала и любимицей свекрови, что случается не так уж часто. Умирая, Александра Федоровна будет звать не сыновей, не дочерей, она будет шептать: „Санни, Санни…“ (что значит „солнышко“ – так называли в семье Александру Иосифовну. – И. С.). Она занимает в семье положение enfant gatée (игривого ребенка. – И. С.), и принято считать забавными выходками и милыми шалостями бестактности и неумение держать себя, в которых она часто бывает повинна». Что касается замечания Тютчевой о том, что муж в нее очень влюблен… Не проходит дня, чтобы Константин Николаевич с нежностью не упомянул жинку в дневнике, а когда она куда-то уезжает или ему самому приходится покидать дом, в записях такая тоска, что не усомнишься: жизнь в разлуке с Санни для него пуста и бессмысленна.