Текст книги "Загадка для Гиммлера. Офицеры СМЕРШ в Абвере и СД"

Глава 4

Зарево бушевавших в Краснодаре четвертые сутки пожаров превратило непроглядную февральскую ночь в яркий июньский полдень. Части Тридцать седьмой и Сорок шестой армий вели непрерывные яростные атаки на позиции гитлеровских и румынских войск на северо-восточных и восточных окраинах города. Ураганный огонь артиллерии сметал с лица земли целые кварталы глинобитных хат. Эскадрильи тяжелых бомбардировщиков, висевшие в воздухе, не давали пехоте генералов Бутлара и Пикерта высунуть голову из окопов. Танковые батальоны и штурмовые роты сороковой мотострелковой бригады и тридцать первой стрелковой дивизии, несмотря на отчаянное сопротивление противника, продолжая вести наступление, метр за метром вгрызались в его оборону. К полуночи накал боев достиг апогея. Порой казалось, что сама земля пропиталась смрадным запахом смерти, а город напоминал собой клокочущий адский котел, в котором сгорали десятки тысяч человеческих жизней.

К рассвету сопротивление фашистов в основном было сломлено, и лишь на отдельных участках фронта отборные эсэсовские части продолжали, отчаянно защищаясь, сдерживать мощный натиск частей Красной Армии, но это уже не могло остановить наступления. Советские танки прорвались в город и при поддержке пехоты стремительно продвигались к центру. К полудню северо-восточные окраины и главная улица Краснодара – Красная перешли под полный контроль штурмовых подразделений генерал-майора Цепляева, а отдельные передовые разведывательные группы сумели пробиться на правый берег реки Кубань и захватить плацдарм. Кольцо вокруг разрозненных гитлеровских войск с каждым часом сжималось все сильней, и с наступлением темноты лишь в районе железнодорожного вокзала, маслозавода и в карьерах у правой протоки еще звучали автоматные очереди и грохотали разрывы гранат. Ближе к ночи отступление фашистов из города превратилось в паническое бегство, прикрываемое эсеэсовскими подразделениями, которые всеми силами старались сдержать напор частей Красной Армии, но, огрызаясь, все же откатывались под их натиском, стараясь сохранить боевые порядки.

У понтонной переправы сгрудились тысячи машин, повозок и десятки тысяч обезумевших от страха людей. Сметая редкие кордоны военных комендатур и тайной полевой полиции, они рвались на левый, спасительный, берег реки. Расстрелы паникеров и отчаянные призывы командиров не в силах были остановить эту ревущую, визжащую и умоляющую человеческую реку. Толпы охваченных ужасом солдат и офицеров, спасаясь от гусениц советских танков, штурмом брали плоты и лодки, вышвыривая в ледяную воду раненых и просто слабых. Кубань, превратившаяся после половодья в дикого, неукротимого зверя, закручивала в ревущих бурунах лошадей и людей, чтобы потом вышвырнуть их на берега. Зловонная лента из вздувшихся трупов тянулась на несколько километров по песчаной отмели – от взорванного железного моста до Большого острова.

Когда ночь вступила в свои права, остатки гитлеровских и румынских войск покинули город, чтобы закрепиться на новых позициях левобережной Кубани, у станиц Северская и Ильская. Краснодар перешел под полный контроль частей Красной Армии, и впервые за последние четыре дня над городом установилась особенная, хрупкая, готовая взорваться в любой момент военная тишина. В садах пригорода – у станицы Пашковская, у прудов Карасуна и зарослях ивняка над рекой сначала робко, а затем все уверенней загомонили птицы. Слабый порыв ветра печально прошелестел в прошлогоднем высохшем камыше и принес из степи запах перепревшей полыни. Сгустился предрассветный полумрак, и мрачная громада далеких гор, а на переднем плане деревья и кустарник утратили привычные очертания, но уже через мгновение они расцвели живыми сочными красками. Огненно-яркий диск восходящего солнца медленно поднялся над горизонтом. Его лучи с трудом пробивались сквозь плотный туман, клубившийся над рекой и затонами. Едкая гарь зловещими черными языками колыхалась над развалинами, придавая еще больше трагизма картине тяжелого, кровавого утра.

Опережая рассвет, боевая группа Особого отдела НКВД СССР тридцать первой стрелковой дивизии, покинув временный пункт дислокации, начала продвигаться к улице Комсомольской, в центр Краснодара. Капитан госбезопасности Павел Коломиец с трудом узнавал родной город, теперь он больше походил на каменоломню, поэтому группе дважды приходилось делать приличный крюк, прежде чем она смогла добраться до цели. Бывший штаб «Абвергруппы 102» встретил Коломийца и его бойцов из взвода охраны Особого отдела пустыми глазницами выбитых окон и сорванными с петель, болтающимися дверями. Но капитан не терял надежды найти хоть что-нибудь, проливающее свет на деятельность абверовцев, и, расставив посты, дал команду начать обыск. Разбившись на группы, бойцы осторожно, опасаясь ловушек, метр за метром осматривали пустые кабинеты и классы. Обыск затянулся до обеда, но результатов так и не принес – абверовцы не оставили никаких следов. Единственной наградой Коломийцу стала фантастическая находка. В подвалах гаража бойцы обнаружили трех полуживых от голода и жажды подпольщиков. Бедняги не могли поверить в свое чудесное спасение и с благоговейным трепетом теребили солдат за рукава шинелей и бушлатов.

Эту трогательную сцену нарушило появление во дворе «виллиса» начальника Особого отдела дивизии майора Иванова. Вместе с ним был руководитель московской оперативной группы из Управления Особых отделов подполковник Барышников. Коломиец поспешил к ним навстречу с докладом. Иванов вяло махнул рукой и буднично спросил:

– Что хорошего скажешь, Павел?

– Да вот живых подпольщиков обнаружили, товарищ подполковник! – не мог скрыть тот своего удивления.

– Это хорошо! А чем еще порадуешь?

– Пока больше нечем, – погрустнел Коломиец и с нажимом на каждое слово сказал: – Гады! Все вымели! Подчистую! Даже в сортире, мерзавцы, ни одной бумажки не оставили!

– И что, никаких зацепок? – не смог скрыть досады Барышников.

– К сожалению, товарищ подполковник, ничего! Всё вывезли, все концы в воду попрятали.

– Почувствовали, гады, что жареным запахло, – процедил сквозь зубы Иванов.

– Да, поздновато ты хватился, Андрей Иванович! – посетовал Барышников. – Надо было заранее забросить группу захвата и накрыть сволочей на месте, а теперь, как говорится, ищи-свищи Гесса с его выводком.

Начальник 3-го отдела (борьба с агентурой противника) ГУКР СМЕРШ НКО СССР с 1943 по 1946 г. генерал-майор Владимир Барышников

На лице Иванова появилась болезненная гримаса, он с раздражением ответил:

– С нашими-то силенками только на захваты и идти. Я, к твоему сведению, Владимир Яковлевич, больше пятнадцати процентов оперсостава потерял, пока наступали от Армавира до Кореновска, и в Краснодаре еще восемнадцать. Так что…

– Не сердись, Андрей Иванович, – поспешил сгладить свою резкость Барышников и, не удержавшись, все же посетовал: – Жаль, что Гесса упустили, ведь совсем близко подобрались, и на тебе – все сорвалось.

– Этого мерзавца теперь не взять, – сбавив тон, ответил Иванов. – По моим данным, еще в январе за крупный провал его сняли с должности, и теперь у них заправляет то ли Штайн, то ли Краузе. Но эти далеко от нас не уйдут.

– Хотелось бы верить. Вопрос только – где их искать?

– Есть оперативная информации, что они рассредоточились в Крымской и Темрюке, а переправочные пункты наладили в Шапсугской и на хуторе Азовский.

– Товарищ майор, недавно мои разведчики нащупали еще одну точку в Абинской, – напомнил Коломиец.

– К сожалению, товарищи, всего этого недостаточно, – покачал головой Барышников. – В последние месяцы вы, да и не только вы, а целый отдел армии работает вслепую против абверовцев… – Не став дальше развивать эту тему, он направился к входу в опустевший штаб «Абвергруппы 102».

– Товарищ подполковник, там небезопасно: минеры обезвредили две ловушки, – предупредил Коломиец и первым шагнул на порог.

– А мы не из пугливых, правда, Андрей Иванович? – снисходительно заметил Барышников. – Давай, капитан, веди на экскурсию!

Коломиец пожал плечами, прошел вперед и двинулся по коридору. Следом за ним, стараясь не перепачкаться о груды мусора, осторожно продвигались старшие офицеры.

От штаба остались только голые стены и обломки мебели. Абверовцы уничтожили все, что не смогли вывезти с собой. Разбитые шкафы, стулья и табуретки валялись в коридорах и кабинетах. В одном из них Барышников задержался и принялся рассматривать странный то ли чертеж, то ли рисунок на стене. Краска еще не успела облупиться и потускнеть. В верхней части рисунка выделялась взятая в кавычки буква «Г», ниже под ней стояла цифра двадцать семь, к хвостику которой прилепилась маленькая «я», вправо от нее вела жирная стрела, заканчивавшаяся заглавной «К». Иванову и Коломийцу наскучило разглядывать этот ребус, тем более что через разбитое окно со двора потягивало тошнотворным запахом тлеющих тряпок. Они крутили носами и нетерпеливо переминались за спиной подполковника. Он, казалось, не замечал их недовольного сопения и как завороженный разглядывал рисунок. Затем сделал резкий шаг вперед, коснулся рукой буквы «Г», словно убеждаясь в ее существовании, и, обернувшись, спросил:

– Андрей Иванович, тебе этот рисунок ни о чем не говорит?

– А черт его разберет! Какая-то китайская грамота, – пожав плечами, ответил он.

– Нет, ты получше присмотрись, – настаивал Барышников. – Как ты думаешь, что могут означать двойка и семерка?

– Вроде день, а может, код, – терялся в догадках Иванов.

– Почти угадал! Предположим, день, а что стоит за «я»?

– Владимир Яковлевич, я тебе не китайский мандарин, чтобы…

– Может, двадцать седьмое января? – не выдержал Коломиец и тут же смешался под сердитым взглядом своего начальника.

– Правильно мыслишь! – подбодрил Барышников. – Что еще на ум приходит?

– Товарищ подполковник, так в тех самых числах абверовцы дали деру из Краснодара! – осенило капитана.

– Молодец! – воскликнул Барышников и повел пальцем по стрелке к букве «К».

– К… Краснодар? Нет! Наверное, Киевская, – строил предположения Коломиец.

– Хорошо соображаешь! Уже теплее! Теперь все вспоминаем – какие под немцами остались станицы?

– Стоп! Это Крымская! Точно – Крымская! Их штаб сейчас находится в Крымской! – первым сообразил Иванов и в подтверждение своей версии стал приводить аргументы: – Надежно прикрыта Голубой линией – Леселидзе с Брежневым об нее шестой месяц зубы ломают. Но самое главное, от Крымской рукой подать к портам в Геленджике и Туапсе.

– Вот вам и китайская грамота, теперь все сходится! Гесс или кто там еще засел со своим выводком в этой самой Крымской! – подвел итог Барышников.

– Ну, ты и голова, Владимир Яковлевич! – не смог скрыть своего восхищения Иванов и, хитровато сощурив глаза, спросил: – Тогда, наверное, скажешь, что или кто стоит за буквой «Г»?

Барышников загадочно улыбнулся и уклончиво ответил:

– Помилуй меня, Андрей Иванович, я тебе не Вольф Мессинг, чтобы через стенку видеть, едем в отдел – там и поговорим.

– Что, так сразу и нельзя?! – не отставал тот.

– А сто грамм нальешь?

– О чем речь! За победу хоть резервную канистру раскупорю! Для хорошего человека ничего не жалко! – Иванов рассмеялся и, обернувшись к Коломийцу, распорядился: – Павел, оставайся на месте и еще раз проверь все как следует! Мы с Владимиром Яковлевичем заедем в отдел, посмотрим, как там наши обустраиваются, и сразу на аэродром.

– Есть, товарищ майор! – козырнул Коломиец и возвратился к солдатам.

Иванов и Барышников сели в машину и поехали в отдел военной контрразведки. За те несколько часов, пока они отсутствовали, бойцы и офицеры успели навести мало-мальский порядок в помещениях. Из еще не застекленных окон первого этажа доносился здоровый молодой смех. Планировалось, что там будут временные казармы. На втором этаже сотрудники секретариата и шифровальщики под руководством коменданта перегораживали решетками коридор, а следователи и оперативные работники устанавливали в кабинетах сейфы с секретными документами. Во дворе под охраной автоматчиков жались в кучку захваченные пленные гитлеровцы и с десяток местных полицейских. Отдельно от них понуро стояли дезертиры, членовредители и паникеры – таких тоже на фронте хватало. «Большое сито» военной контрразведки безжалостно отсеивало правых от виноватых, чтобы потом на суровых весах войны отмерить каждому свою долю.

Дежурный по отделу, издалека увидев машину, выскочил во двор и доложил об обстановке. Иванов, не дослушав рапорт до конца, на ходу дал указания и вместе с Барышниковым пошел по кабинетам. В одних уже полным ходом шли допросы задержанных, в других только-только успели разложить по сейфам пухлые тома, а в третьих связисты устанавливали и проверяли связь. Привычные к походной жизни контрразведчики успели наладить не только работу, но и армейский быт. На табуретках и тумбочках степенно попыхивали самовары или посвистывали закопченные чайники. В укромных местах лежал наготове дежурный фронтовой набор – фляжка со спиртом, кусок сала и буханка хлеба.

Пройдясь по коридорам, Иванов пригласил Барышникова в свой кабинет. Комендант отдела вместе с поваром успели на скорую руку приготовить обед. На сковороде шкворчала пересыпанная луком и чесноком яичница на сале. В тарелках дымилась только что снятая с огня мамалыга с запеченным в нее сулугуни. Посредине стола сиял надраенными боками пузатый самовар. В воздухе аппетитно пахло свежеиспеченным хлебом.

Широким жестом пригласив Барышникова к столу, Иванов кивнул коменданту. Тот, как фокусник, вытащил из кармана бутылку водки, наполнил до краев рюмки и только после этого вместе с поваром покинул кабинет. Барышников первым предложил тост за освобождение Краснодара. Они выпили и навалились на еду. Когда первое чувство голода поутихло, Иванов не удержался от вопроса, не дававшего ему покоя с того самого момента, как только они покинули бывший штаб «Абвергруппы 102».

– Владимир Яковлевич, ты мне все-таки скажи, а что означает буква «Г» в том ребусе на стене?

Барышников отложил вилку в сторону, но отвечать не спешил. Загадочно улыбнувшись, он спросил:

– Что, зацепило?

– А ты как думал! Теперь спать не смогу – буду ломать голову над твоей головоломкой.

– Согласись, умный ход, – продолжал интриговать Барышников.

– Толково придумано. Я так понял, это оперативный сигнал?

– Совершенно верно!

– Действует наш разведчик?

– Да! По крайней мере, двадцать седьмого января он был жив.

– Ну, слава тебе господи! – в шутку с облегчением вздохнул Иванов. – А то мы с замом головы ломали, чего это ты со своими «волкодавами» на наш отдел налетел. Теперь все понятно, кого искали.

– Не только это, пришлось отработать ряд проблемных вопросов и в других Особых отделах. В Москве готовится крупное совещание, а к нему нужна очень серьезная фактура.

– А с этим разведчиком, если на связь выйдем, кто, Центр или мы, будет работать? – спросил Иванов.

– Не мне решать – это компетенция самого Абакумова или его зама Селивановского. Сейчас главное восстановить с ним связь.

– Пожалуй, многовато времени прошло. Не хотелось бы говорить такое, но…

– Давай без «но»! Я надеюсь, что жив. С ним подобное уже случалось. Произошло это в Ростове, когда Гойера со всем шпионским выводком перебросили сюда, в Краснодар. Крупно он тогда рискнул. – Барышников, не удержавшись от восхищения, хлопнул рукой по столу. – Ты представляешь! Не побоялся оставить одной замечательной дивчине конверт с подробнейшим рапортом на три диверсионные группы.

– Думаешь, что и теперь все обойдется?

– Очень надеюсь! Он из таких переделок выбирался, что уму непостижимо.

– Наш? Кадровый?

– В том-то и дело, что нет. Зелёнка хозвзводовская в сапогах, но зато смелость, находчивость и импровизация поразительные. Как говорится, разведчик от бога.

– Бывают самородки.

– Не то слово! Если о нем книгу написать – зачитаешься!

– Да, война! – Иванов задумался, а затем произнес: – Бывает, она такие истории подкидывает, что ни один писатель не придумает.

– Это точно! Как тот аптекарь, каждому из нас свою меру отмерит, – согласился Барышников и, поддавшись настроению, продолжил: – Возьмем, к примеру, его. Вроде обыкновенный старлей, до войны служил интендантом. В общем, ничего особенного, разве что на язык бойкий, поэтому не раз с начальством цапался. Сам понимаешь, при таком раскладе в лучшем случае до самой пенсии ходил бы в вечных капитанах, а скорее всего, записали бы в антисоветчики и впаяли пятьдесят восьмую. К тому все и шло. Весной сорок первого ретивый полковой оперок уже дело на него шил, но война все похерила. Второй раз, уже в начале сорок второго, он чуть под «вышку» не попал. Вышел из окружения, а на пункте фильтрации к нему кто-то из наших прицепился. Хорошо, что начальник Особого отдела Рязанцев толковый и смелый оказался мужик: талантливого разведчика в нем разглядел и рискнул – обратно с заданием к фрицам отправил.

– Знал я Пашу Рязанцева, вместе на курсах в Новосибирске учились. Ничего не скажешь, правильный был мужик. В то время с такими, как твой старлей, особо не цацкались: через одного в расход пускали. – Иванов тяжело вздохнул и с горечью заметил: – Вот ведь черт! Сколько народу понапрасну покрошили. Вышел из окружения без оружия – трус и предатель, а значит, к стенке! Нет документов – фашистский шпион!

– Да, много чего и тогда, и в тридцать седьмом натворили, – мрачно кивнул Барышников. – Эта проклятая война только сейчас заставила на многое по-другому взглянуть.

– Выходит, Владимир Яковлевич, мы с тобой не там врагов искали?

– И там и не там. По-всякому было. Задним умом мы все сильны.

– Ну ладно, я в тридцать седьмом простым опером на Урале служил, а там, в тайге, мало что разглядеть можно. Но ты-то сидел на Лубянке! Объясни мне: как такое могло случиться, что почти всех командиров во враги записали? Двадцать тысяч под нож подвели и в лагеря загнали! Лучшего подарка Гитлеру и не придумаешь – в июне сорок первого ваньки-взводные командовали дивизиями! Я как вспомню…

– Стоп, Андрей Иванович, не перегибай! – с раздражением воскликнул Барышников. – Мы, что ли, с тобой одни виноваты? Не хуже меня знаешь, какая тогда обстановка была. Сколько среди краскомов фанфаронов появилось. Правую руку от левой отличить не может, а амбиции-то, амбиции! А как себя жены их вели… Да, были серьезные перегибы, но валить все в одну кучу тоже нельзя. Врагов всегда хватало, особенно скрытых. Чего далеко за примером ходить – в том же сорок первом, вспомни, сколько на сторону фашистов сразу перебежало?! А ведь какими смелыми вояками были до войны! Как грозились шапками врага закидать, да на чужой территории! Таких сволочей не одна дивизия наберется. И воюют они теперь против нас не хуже отборных эсэсовцев. Знают, что пощады не будет ни сейчас, ни после победы. Разыщем и всем до одного яйца наживую оторвем, а уж потом вешать будем, как они наших на площадях вешают.

– Да, это так. И откуда они только выползли, сволочье поганое, вроде каждый взвод, каждого бойца чуть ли не под микроскопом просматривали? – с ожесточением произнес Иванов. – А всё эти чертовы линии! Сколько под них народу как шпалы уложили, чтоб в светлое будущее въехать. Вот и приехали! Получается, вроде как новую страну строили, а про людей в ней забыли.

– Довольно, Андрей Иванович! Пора остановиться, а то так мы с тобой и до тюрьмы договоримся! – прервал опасный разговор Барышников. – Ты лучше скажи, сколько твоих агентов работает в тылу у фрицев и у кого из них есть перспектива проникнуть в Абвер и «Цеппелин»?

Иванов тяжело вздохнул, поняв, что хватил через край. Старая, проверенная временем и испытаниями дружба располагала к откровенности, но то, что они сейчас обсуждали, нельзя было произносить даже шепотом. В отделе контрразведки порой и стены имели уши. Он тяжело поднялся из-за стола, проверил, закрыта ли дверь в приемную, и прошел к несгораемому сейфу из крупповской стали. В нем хранились главные секреты Особого отдела.

Набрав код, Иванов повернул ключ, налег на ручку, и массивная дверца плавно отошла в сторону. За ней оказались две ячейки. В верхней, легко поддавшейся специальному ключу, лежали четыре тонкие кожаные папки. На обложках был оттеснен гриф: «Особой важности», а внизу шла предупреждающая надпись: «Уничтожить при угрозе захвата противником».

Взяв темно-коричневую папку, Иванов передал ее Барышникову. Тот раскрыл ее и достал документ – два листа, исписанные от руки. Это были перечень разведывательных групп с указанием мест дислокации в тылу противника и поименный список зафронтовой агентуры. Ее оказалось совсем немного: по признанию Иванова, только двое имели перспективу проникнуть в гитлеровскую разведку. Барышников не стал вникать в причины сложившегося положения – они были понятны и так. Потери оперативного состава, еще большие потери среди агентуры, а главное – недостаточно кропотливая работа по подбору и подготовке разведчиков пока не позволяли рассчитывать на серьезный результат. Однако разговор на эту тему между ними так и не состоялся. В кабинет вошел дежурный и доложил о готовности самолета к вылету в Москву.

Офицеры поторопились закончить обед и спустились во двор. Там их уже поджидали сотрудники оперативной группы Управления, работавшие в отделе. Рассевшись по двум машинам, они в сопровождении немногочисленной охраны выехали на аэродром. По пути Иванов не удержался от вопроса, который в последнее время не давал покоя ни ему, ни его подчиненным. Упорный слух об очередной реорганизации военной контрразведки, несмотря на завесу тайны, все-таки просочился в войска из кабинетов Лубянки и теперь будоражил умы оперативников самыми немыслимыми предположениями. Наклонившись к водителю, он распорядился:

– Гена, а ну натяни шапку, чтоб уши не замерзли!

Разбитной сержант, за время службы в Особом отделе привыкший ничему не удивляться и уж тем более не задавать лишних вопросов, ловко опустил отвороты шапки и завязал тесемки, прихватив их зубами. Барышников с недоумением смотрел на эти странные манипуляции:

– Андрей Иванович, ты чего чудишь?

– Извини, Владимир Яковлевич, конечно, оно не моего ума дело, но скажи честно – что с нами дальше будет?

– О чем ты?!

– Ладно, не прикидывайся! Мои хлопцы уже по всем углам шушукаются, что нас опять перетряхивать собираются. Почему?

– А, вот в чем дело. – Лицо Барышникова посуровело, и он уклонился от ответа: – Я тоже мало что знаю.

– Но ведь все-таки знаешь! Говорят, опять под военных пойдем? Это же глупость несусветная! – не унимался Иванов.

– Андрей Иванович, не спеши с выводами, как говорится, поживем – увидим.

– Да тут спеши не спеши! Неужели сорок первый ничему не научил?! Вспомни, как перед войной мы вместо контрразведки портянки и сапоги на складах считали, у полуграмотных политруков учились «врагов народа» распознавать, а «отцы-командиры» лучших оперов в строй поставили. И что из этого вышло? В октябре Гитлер под Москвой очутился! Как бы на этот раз вообще в жопе не оказаться.

– Андрей, остановись, ты что-то сегодня совсем уж раздухарился! – осадил его Барышников. – Могу только одно сказать: хуже не станет. Дела всем хватит. Готовь первоклассную агентуру – с ней точно не пропадешь! А разговоры свои дурацкие раз и навсегда брось! Как друг и старший товарищ советую, – закончил он разговор и насупленно уставился перед собой.

Позади остались развалины северной окраины Краснодара, и дорога, прямая как стрела, вывела к аэродрому. Об ожесточенности проходивших здесь недавно боев красноречиво свидетельствовали обугленные глазницы окон диспетчерской службы, казарм и складов, вздыбившиеся над землей остовы сгоревших гитлеровских самолетов и изрытая, будто гигантское картофельное поле, разрывами авиабомб территория у зенитных батарей. Вокруг взлетной полосы, подобно огромному муравейнику, сновали военные саперы, заделывая последние воронки и стаскивая ко рву обломки разбитой техники. В дальнем ее конце, не к месту напоминая стайку нахохлившихся воробьев, разместилась первая эскадрилья легких бомбардировщиков. Рядом с нею, подрагивая мелкой дрожью, ждал команды на взлет транспортный самолет из специального отряда НКВД.

Машины с контрразведчиками остановились прямо у трапа. Барышников на прощание крепко пожал Иванову руку и вместе с офицерами оперативной группы поднялся на борт. Командир экипажа, бравый капитан, с которым ему не раз приходилось вылетать для проверки в войска, доложив о готовности к полету и получив «добро», возвратился в кабину.

Самолет взревел двигателями и, неторопливо развернувшись, побежал вперед по полосе. Легко оторвавшись от земли, он взял курс на северо-восток и через два часа благополучно приземлился в Саратове. После дозаправки и приема спецпочты из местного управления НКВД полет к Москве продолжился. Под крылом тянулись занесенные сугробами бескрайние леса, среди которых затерялись, казалось, безлюдные деревушки и маленькие городки. Вскоре и их поглотила густая, напоминающая кисель ночная мгла. Перед самой столицей на транспортник обрушился снежный заряд, но опытный экипаж сумел занять нужный эшелон и после непродолжительной болтанки все-таки совершил посадку.

Дежурная машина Управления Особых отделов НКВД, почихивая двигателем, ждала на стоянке. Офицеры, успевшие за время полета промерзнуть до костей, поспешили усесться в прогретый, отдающий домашним теплом салон. Но в тот вечер до дому они так и не добрались. Водитель получил указание доставить всех прямиком на Лубянку.

Ночная Москва встретила прибывших безлюдными улицами и перекличкой патрулей, лишь у мрачных громад наркоматов и ворот Кремля кружили вереницы машин. В этот поздний час вождь не спал, и вся гигантская махина государственного аппарата, подчиняясь его железной воле, продолжала работать.

Шел двенадцатый час ночи, а в кабинетах Лубянки все были на своих местах. Лишь на четвертом этаже, в крыле начальника Управления Особых отделов НКВД СССР комиссара государственной безопасности второго ранга Виктора Абакумова, стояла непривычная тишина. Заходивших в тесноватую приемную сотрудников центрального аппарата встречал суровый взгляд дежурного. Он предостерегающе прижимал палец к губам и с многозначительным видом кивал на плотно закрытую дубовую дверь кабинета. Там уже больше часа продолжалось совещание, на котором обсуждалась предстоящая реформа военной контрразведки.

Неяркий свет люстры, деревянные, потемневшие от времени панели, серый потолок и огромный, напоминающий бегемота стол придавали кабинету подчеркнуто мрачный вид. Сверху на участников совещания подозрительно косились с парадных портретов Ленин, Сталин и Берия. Ровный и уверенный голос Абакумова изредка заглушался треском горящих в камине поленьев. Его заместитель Селивановский и руководители отделов управления внимательно ловили каждое слово начальника. Он был крайне осторожен в оценках предстоящей реформы, так как не понаслышке знал цену необдуманно сказанным словам. Даже в его кабинете могли оказаться «уши» Лаврентия Павловича. Опера из Технического управления НКВД «слушали» и «писали» всюду, куда указывал грозный палец Хозяина.

Начальник УНКВД Ростовской области капитан госбезопасности Виктор Абакумов. 14 декабря 1939 г.

Именно осторожность, терпение, а главное – «короткий язык» помогли «зеленому» оперу экономического отдела Главного управления государственной безопасности НКВД СССР Вите Абакумову избежать первого «укоса» массовых репрессий. В августе тридцать четвертого молодой начинающий двадцатишестилетний чекист ходил буквально по самому краю. Вождь был крайне недоволен тем, как «разящий меч партии» расправлялся с ее врагами – троцкистами, и первыми полетели головы чекистов. В тот самый момент, когда перед молодым, пропадавшим на службе дни и ночи «правильным» опером Абакумовым забрезжили офицерские звезды, судьба-индейка подставила ему ножку. Он проявил «преступную расхлябанность», проглядев в своем начальнике «замаскировавшегося троцкиста». Более того, во время расследования упорствовал и не захотел сообщить о его «преступной деятельности». Расплата не заставила себя долго ждать: «уклониста» выгнали из управления и отправили туда, куда Макар телят не гонял, – в ГУЛАГ, но не за колючую проволоку, где бывшие коллеги, чудом избежавшие расстрела, с киркой и лопатой проходи «перековку», а на тупиковую должность «вечного опера» отделения охраны. Так удачно начавшаяся карьера «в органах», казалось бы, закончилась для него навсегда. Партия, которой он начал служить еще безусым мальчишкой в далеком двадцать первом году, будучи санитаром во Второй московской бригаде частей особого назначения, и отдал ей всего себя без остатка, похоже, навсегда вычеркнула его из своих рядов.

Но судьба все-таки благоволила к Абакумову. В то время, когда он «тянул лямку на зоне», новая, еще более безжалостная коса репрессий прошлось от Москвы до самых до окраин. В «ежовых рукавицах» «железного наркома» Николая Ежова страна содрогнулась от ужаса и страха. И снова – в какой уж раз в истории страны! – первыми за «преступную халатность» пришлось расплачиваться сотрудникам государственной безопасности. Машина репрессий пожирала самое себя. Кабинеты на Лубянке пустели, как средневековые города во время нашествия чумы. Новые молодые начальники, не успевая открыть сейфы с документами и сшить свои первые дела, тут же вслед за предшественниками отправлялись в камеры внутренней тюрьмы. Вскоре работать стало некому, и тогда вспомнили о нем.

Заматеревшего, прожженного на зоне Виктора Абакумова вернули на прежнюю должность и вскоре повысили до помощника начальника отделения Четвертого отдела Первого управления НКВД. Его предшественник оказался «пробравшимся в органы врагом народа» и долго в кабинете не просидел.

На новом месте и в новой должности теперь уже битый жизнью и своими коллегами Абакумов твердо усвоил одно: чтобы выжить в этой мясорубке и пробиться наверх, надо верить в непогрешимость вождя, за версту чуять «замаскировавшихся врагов» и не болтать лишнего. Забыв про семью, он сутками пропадал на службе, но карьера, тем не менее, не кладывалась: результаты давал он, а награды и должности сыпались на других. «Темное пятно» в прошлом основательно подмочило репутацию и тормозило ему рост. В лучшем случае перед ним маячила туманная перспектива дотянуть до должности начальника отделения и умереть на ней с грошовой пенсией. И вот наконец пробил его звездный час.

Очередная командировка в Ростовское управление грозила превратиться в рутинное мероприятие, если бы не одно обстоятельство. Листая пухлые тома оперативных и уголовных дел, Абакумов наткнулся на одно, которое направлялось в архив. В этом деле, к своему удивлению, он обнаружил многообещающие выходы на целую вредительскую организацию, нити которой вели на самый верх – в обком партии. Сидевшие на этом деле начальник отделения и оперативный работник в беседе с ним повели себя более чем странно. Последующая встреча с начальником управления Гречухиным, только что получившим майора и даже не успевшим его обмыть, тоже ничего не прояснила. Более того, Гречухин обвинил «московского молокососа» в предвзятости и погоне за «дутыми» результатами, а после разговора приказал подчиненным дело уничтожить. Теперь Абакумову стало ясно, что враги засели в самом руководстве управления, о чем, проявив партийную принципиальность, он немедленно доложил в Москву.