Текст книги "Загадка для Гиммлера. Офицеры СМЕРШ в Абвере и СД"

На Лубянке сигнал оценили правильно, и в Ростов нагрянула новая комиссия. В ходе повторной проверки и следствия подтвердились предположения «смелого, не побоявшегося угроз врагов» коммуниста Абакумова: в управлении действительно «свила гнездо» целая «банда заговорщиков» во главе с начальником. Они готовили ни много ни мало как «подлый террористический акт» против самого товарища Сталина. Партийная принципиальность, чекистская бдительность и профессиональная зрелость тридцатилетнего работника были по достоинству оценены. С этого времени начался стремительный взлет в его карьере.

Пятого декабря тридцать восьмого года лейтенант Абакумов был назначен временно исполняющим должность начальника Управления НКВД по Ростовской области. А спустя двадцать три дня на его петлицы уже скатились капитанские кубари. До того засыхавший на тупиковой должности, он взлетел вверх с умопомрачительной скоростью.

На новом месте молодой, даже по меркам того сурового времени, тридцатилетний руководитель с удвоенной энергией взялся за порученное дело. Его рабочий день не имел ни начала, ни конца. Обновленный более чем наполовину аппарат сотрудников управления, подчиняясь его железной воле, меньше чем за полгода «выкорчевал» в области все контрреволюционные и вредительские организации. Площадь и прилегающие к управлению улицы вымирали не только ночью, но и днем. Случайные прохожие, попадавшие сюда, спешили поскорее унести ноги от ворот, которые часто распахивались, чтобы пропустить во внутренний двор зловещие «воронки» и «хлебовозки». В них, словно сельди в бочке, сидели и стояли «троцкисты», «бухаринцы» и прочие «турецкие шпионы». В подвалах внутренней тюрьмы бесследно сгинули свыше семисот «врагов народа». На свалку были вывезены сотни килограммов пенькового каната, истрепленного пулями. Впрочем, не только Ростов, но и вся страна в очередной раз захлебнулись в кровавой волне массовых репрессий, поднятой в Кремле.

Усердие Абакумова не осталось незамеченным. Испытательный срок в новой должности закончился, и двадцать седьмого апреля тридцать девятого года он был утвержден в ней. Спустя шесть месяцев после назначения управление вышло в число передовых в наркомате, а через год, в апреле сорокового, на груди Виктора засияла первая награда – орден Красного Знамени. Порой казалось, что ему неведомы ни усталость, ни слабость. Он пахал как вол и, проявив не по годам тонкое умение разбираться в людях, равно как и блестящие организаторские способности, заставил управление работать как часы. Фамилия Абакумов все чаще звучала в докладах всесильному наркому Лаврентию Берия. Дважды, в конце сорокового и начале сорок первого, его заслушивал сам товарищ Сталин. Это был знак, и вскоре последовало серьезное повышение – заместитель наркома НКВД. Но и на этой должности он долго не задержался. Вождю понравился немногословный и исполнительный великан-чекист. В отсутствие Берия во время докладов молодой его заместитель не терялся, толково отвечая на каверзные вопросы умудренного многолетним оперативным и политическим опытом вождя. Внешне спокойный и несуетливый в разговоре, Абакумов, когда вопрос касался дела, преображался и пер как танк. И новое назначение не заставило себя долго ждать. В воздухе уже носилось тревожное дыхание близкой войны с Германией, и вождю потребовался верный, бдительный и профессиональный глаз, присматривающий за Красной Армией.

Но война грянула раньше, чем Сталин пригляделся к Абакумову. Недавно назначенный на должность начальника Управления Особых отделов НКВД Анатолий Михеев был смелым и мужественным офицером, но непрофессионалом в контрразведке. Два года назад он, двадцативосьмилетний выпускник Военно-инженерной академии имени Куйбышева, мечтал о карьере армейского командира и вдруг совершенно неожиданно для себя очутился в Особом отделе Киевского военного округа. Не успев как следует осмотреться на новом месте, он совершил головокружительный прыжок и занял кресло начальника Третьего управления НКО СССР – военной контрразведки всей Красной Армии. Управления, которого фактически не существовало – большинство его сотрудников находились в лагерях или уже были расстреляны. На смену им пришли более-менее грамотные младшие армейские командиры и техники-инженеры, поэтому летом сорок первого контрразведка расплачивалась страшной ценой за маниакальные перегибы вождя. В тот трудный час Михеев, как человек честный и мужественный, понял, что возложенная ноша ему не по плечу. Написав рапорт, он ринулся в самое пекло на помощь подчиненным Особого отдела по Юго-Западному фронту. Там, у села Исаковцы, в составе подразделения он попал в окружение и геройски погиб.

А Виктор Абакумов девятнадцатого июля сорок первого года занял его кабинет на Лубянке. Начинать ему пришлось тоже на пустом месте. Фронтовые Особые отделы в первый месяц войны потеряли свыше сорока процентов оперативного и руководящего состава. Связь с большинством из них в круговерти отступления оказалась потерянной. В центральном аппарате положение дел было ненамного лучше. Многие сотрудники, выехавшие на фронт, обратно так и не вернулись. В пустых, неуютных кабинетах гуляли сквозняки, а в углах пауки плели свои хитроумные узоры.

Не теряя ни минуты, с присущей ему энергией и настойчивостью Абакумов принялся за восстановление боеспособности военной контрразведки. В течение августа и сентября в ряды военных контрразведчиков влилось пополнение из числа молодых и хорошо зарекомендовавших себя в боях командиров. Новому для себя делу им пришлось учиться на ходу. После краткосрочных, чаще всего недельных, курсов подготовки при Особых отделах армий они приступали к оперативной работе в частях. Самыми строгими учителями и экзаменаторами для них были война и те, кто уцелел после репрессий. И уже к концу сорок первого года гитлеровские агенты в расположении советских войск перестали чувствовать себя вольготно. Матерые шпионы все чаще попадались в сети военных контрразведчиков, а волна массовых дезертирств и предательств среди красноармейцев и командиров резко пошла на убыль.

Сталин был доволен этим назначением. Даже измена бывшего любимца и героя битвы под Москвой, командующего Второй ударной армией генерал-лейтенанта Андрея Власова, в июле сорок второго, которую «зевнули» особисты, не изменила его отношения к Абакумову. Вождь ценил в нем не столько преданность и смелость – таких было не мало, – сколько профессионализм и умение быстро и четко наладить дело. Особисты не только как следует «давали по зубам» хваленым шпионам Канариса, но, что не менее важно, исправно докладывали, чем дышит армия. «Свои люди», казалось, сидели под столами и койками командиров полков и дивизий, командующих армиями и фронтами, и не то что каждое неверное слово, но даже намек на него немедленно и точно докладывались вождю.

Однако быстрое возвышение Абакумова, а вместе с тем и усиление военной контрразведки вызывали ревность у всесильного Лаврентия Берия и наркома госбезопасности Всеволода Меркулова. Поэтому предстоящая реорганизация управления Особых отделов сопровождалась ожесточенной подковерной борьбой трех ведомств, руководители которых стремились перетянуть одеяло на себя.

Итак, в феврале сорок третьего года судьба будущей спецслужбы и ее начальника решалась в высоких кремлевских кабинетах, поэтому Виктор Абакумов на этом первом в родных стенах совещании был крайне осторожен в своих предположениях и оценках. Подчиненные затаив дыхание ловили каждое его слово, и появление Барышникова осталось незамеченным. Он тихо опустился на свободный стул, достал спецблокнот и приготовился записывать, но выступление уже подходило к концу. Абакумов завершил его лаконичным и жестким указанием:

– Предупреждаю всех, разговоры о предстоящей реорганизации должны умереть в этом кабинете! Нечего слухами и предположениями будоражить оперативный состав! Взаимодействие с подчиненными органами не должно прекращаться ни на минуту! Мы обязаны твердо держать руку на пульсе армии и горле врага! Все свободны. Николай Николаевич, Владимир Яковлевич, задержитесь!

Барышников подождал, когда выйдут остальные офицеры, и остался стоять у дверей. Абакумов внимательным взглядом прошелся по нему и шутливо заметил:

– Чего стоишь, Владимир Яковлевич? Как говорится, в ногах правды нет, давай присаживайся.

Шагнув к столу, тот занял место напротив Селивановского. Абакумов не спешил с вопросами, достав из пачки папиросу, он постучал ею по краю пепельницы, закурил, прищурился и, сделав глубокую затяжку, сквозь кольца дыма пристально, словно прицеливаясь, смотрел на собеседников. И Барышников, и Селивановский прекрасно знали это выражение и игру оттенков внешне спокойных глаз и с напряжением ожидали предстоящего разговора.

Абакумов начал издалека:

– Как обстановка в отделах Закавказского фронта, Владимир Яковлевич?

– Товарищ комиссар второго ранга…

– Перестань щелкать каблуками! – перебил Абакумов. – Давай прямо к делу!

– По большому счету работают ровно, без срывов, но и без особых взлетов. На главных направлениях есть перспективные оперативные наработки, но они требуют существенного развития, особенно в агентурном плане, – коротко сообщил Барышников.

– Как раз то, о чем мы с тобой говорили утром, Николай Николаевич. – Абакумов повернулся к Селивановскому и продолжил свою мысль: – Сейчас нам нужен не вал, а первоклассная агентура. Это самое главное! С ее помощью мы не только осиные гнезда Абвера разворошим – глядишь, самого Канариса за его длинный нос или яйца схватим. – Снова обратившись к Барышникову, он спросил: – Такая агентура в отделах есть?

– Хорошие наметки имеются, но их надо серьезно развивать.

– Мда… – неопределенно произнес Абакумов и, выпустив кольцо дыма, поинтересовался: – Что удалось прояснить по Гальченко?

– Так, кое-что, – осторожно начал разговор Барышников. – По крайней мере, двадцать седьмого января он еще находился в Краснодаре и был жив. – И далее подробно рассказал о надписи, обнаруженной в штабе «Абвергруппы 102».

– Слишком все это зыбко, – заключил Селивановский. – Такой разведчик дал бы о себе знать, если жив.

– Надеюсь, мы скоро о нем услышим, – не терял надежды Барышников.

– Но тогда почему он не ищет новые каналы, как это было в Ростове?

– Слишком рискованно! Времени на поиски надежного человека у него не оставалось. К тому же, по данным отдела Иванова, абверовцы в феврале прекратили заброску своей агентуры в наш тыл.

Все это время молчавший Абакумов притушил папиросу о пепельницу и оборвал спор:

– Как бы там ни было, но выход на Гальченко надо искать. Необходимо восстановить с ним связь. В ближайшее время он нам очень понадобится. Кстати, сколько агентов такого класса в Особом отделе фронта наберется?

– Два, и еще в перспективе один может появиться, – доложил Барышников.

– К сожалению, Виктор Семенович, и на других фронтах положение не лучше, – посетовал Селивановский. – Пока работаем на среднем уровне, бывает, что не с чем идти на доклад к наркому.

– Ну, ты, Николай Николаевич, не слишком сгущай краски, – не согласился с ним Абакумов. – Таких агентов, как наши Гальченко и Северов, еще поискать надо! Работают так, что перед другими управлениями не стыдно. Не зря Лаврентий Павлович это не раз отмечал.

– Отмечал! На последнем совещании меня физиономией по всем батареям поводил! – мрачно заметил Селивановский. – Один только Судоплатов и гремит. Его агенты чуть ли не под задницей у Гиммлера сидят, а многие наши разведывательные сводки дальше корзины не идут.

– Зато по другим направлениям мы им всем вместе фору дадим, – возразил Барышников, оборачиваясь к Селивановскому. – После Власова ни одной серьезной измены не допустили. В войсках больше месяца ни один агент Абвера не продержался. Кроме того…

– Все, хватит спорить! – перебил их Абакумов. – А то договоримся, что без нас реорганизации не произойдет! С кем и где завтра придется работать, это не нашего ума дело. Как решит товарищ Сталин, так и будет! Мы свои предложения в инстанцию передали. Сегодня надо не сидеть и гадать, а работать день и ночь. Хватит отсиживаться в окопах – пора подниматься в атаку. Наша главная цель – Абвер и «Цеппелин». Канарис силен, но и мы тоже не лыком шиты. Сорок первый многому научил: у кого есть первоклассная агентура, тот и побеждает. Поэтому основное наше оружие – это такие люди, как Гальченко и Северов. А они есть! Только их надо найти и грамотно с ними работать. Понимаю, не всякий боевой офицер на такое пойдет – в одиночку сражаться с целой шпионской сворой. Риск смертельный, и вот тут грамотному контрразведчику важно найти дорогу к сердцу разведчика, и тогда этот разведчик поможет нам прочитать самые тайные планы врага. А цену такой информации, полагаю, вы знаете.

Селивановский и Барышников невольно подтянулись. То, о чем сейчас говорил Абакумов, а еще больше умалчивал, выходило далеко за рамки очередной реорганизации военной контрразведки. В те напряженные февральские дни они не могли знать, что 19 апреля 1943 года станет для них настоящим моментом истины. Созданная в тот день новая спецслужба СМЕРШ – «Смерть шпионам!» – благодаря самоотверженному труду ее сотрудников вскоре превратится в одну из самых мощных и эффективных контрразведок в мире, о которой спустя многие десятилетия с гордостью и восхищением будут говорить, а еще выразительнее молчать их преемники. Многие и многие десятилетия правда о работе специалистов СМЕРШ будет оставаться тайной за семью печатями, даже после ухода из жизни всех ветеранов той горячей военной поры…

Накануне решающей битвы Второй мировой войны – Курского сражения – военная контрразведка стояла на пороге крутых перемен и серьезных испытаний. Небывалая активность гитлеровских спецслужб, недавняя измена бывшего командующего Второй Ударной армией – предателя Власова, которая едва не обернулась новой трагедией, крайне беспокоили Верховного Главнокомандующего. Еще одна подобная измена могла нанести непоправимый урон моральному духу командиров и красноармейцев, подорвать боеготовность Красной Армии. В этих условиях И. Сталину была необходима сильная, готовая к немедленным и решительным действиям эффективная спецслужба, способная надежно защитить войска Красной Армии от подрывных действий агентуры противника и беспощадно пресекать измену и предательство в ее рядах. 19 апреля 1943 года Постановлением Совета Народных Комиссаров № 415 – 138 сс Управление Особых отделов НКВД СССР было выведено из состава наркомата, преобразовано в самостоятельное Главное управление контрразведки СМЕРШ Народного Комиссариата Обороны (ГУКР СМЕРШ НКО СССР) и напрямую подчинено лично И. Сталину.

«Смерть шпионам!» – под таким грозным названием военная контрразведка просуществовала чуть больше трех лет. Но и за это короткое время она оставила яркий и заметный след в истории отечественных органов государственной безопасности. Военными контрразведчиками было проведено 186 радиоигр, в результате которых на нашу территорию было выведено и захвачено в плен свыше 400 кадровых сотрудников и агентов гитлеровских спецслужб, разоблачено более 30 000 шпионов, свыше 6000 террористов и около 3500 диверсантов, привлечено к уголовной ответственности 800 000 военных преступников. Подобных результатов за столь краткий срок не смогла добиться ни одна спецслужба мира ни до, ни после войны.

В этом невиданном по накалу и ожесточенности тайном противостоянии не на жизнь, а на смерть гитлеровским военным разведывательным органам – Абверу и «Цеппелину» не удалось завербовать или склонить к измене ни одного кадрового сотрудника СМЕРШ или проникнуть в армейские штабы Красной Армии. «Большое сито» военных контрразведчиков рано или поздно отсеивало даже самых матерых шпионов и не позволило гитлеровским спецслужбам получить серьезной разведывательной информации ни об одной из стратегических наступательных операций советских войск.

В тот суровый для страны и народа час испытаний время выдвинуло на передний край борьбы с жестоким и опытным врагом именно эту силу – СМЕРШ, надежно защитившую армию и флот от вражеских агентов, террористов и диверсантов. И не росчерк пера всесильного И. Сталина, а именно они – бывшие летчики, пограничники, артиллеристы, пехотинцы и моряки, военные и гражданские, мобилизованные войной в органы безопасности, – своим беззаветным служением Отечеству создали легендарную контрразведку СМЕРШ. Ту самую СМЕРШ, которая заставляла в страхе трепетать врага и укрепляла веру командиров и бойцов в то, что в их ряды не проникнет измена.

Из выступления начальника Управления военной контрразведки ФСБ России на встрече с ветеранами органов безопасности, посвященной 60-летию образования ГУКР СМЕРШ НКО СССР, 19 апреля 2003 года

Глава 5

Гулкое и раскатистое эхо выстрелов еще долго гуляло среди скал, пока не затерялось в глубине леса. Ошарашенные увиденным и пережитым, диверсанты смотрели то на партизан, то на бьющееся у ног в последней предсмертной конвульсии тело Шаликашвили. Окончательно сбило их с толку неожиданное появление на поляне улыбающегося Рейхера. Он не таясь вышел из кустарника, руки его были развязаны, следов грязи на плаще уже не было, а фуражка по-прежнему щеголевато сидела на голове. Как ни в чем не бывало, лейтенант шел им навстречу, придерживая правой рукой кобуру, из которой торчала рукоять его любимого парабеллума. Удивительно, но партизан это не встревожило: перебросив автоматы за спину, они продолжали спокойно курить. Рейхер, стараясь не замочить сапог, стороной обошел лужу и направился к мордатому. Тот, притушив папиросу, одернул полы надувшегося пузырем ватника. Лейтенант снисходительно усмехнулся, одобрительно потрепал его по плечу и сказал:

– Гут, Виктор!

– Хайль Гитлер! – рявкнул мордатый, вскидывая руку в нацистском приветствии.

У диверсантов пропал дар речи, с обалделым видом они смотрели на них. Рейхер, перебросившись несколькими фразами с мордатым, направился к своим подчиненным. Приблизившись, он пристальным взглядом пробежался по их лицам, на миг задержался на распростертом теле Шаликашвили, презрительно поморщился и объявил:

– Будем считать, что последняя проверка закончилась.

– Осталось только в НКВД, а там вас ждут не дождутся, – хмыкнул мордатый.

Рейхер бросил короткий жесткий взгляд на лжепартизана.

– Это я так, к слову, герр лейтенант, – с ехидцей ответил тот и, подтянувшись, поинтересовался: – Прикажете выводить группу на базу?

– Да, свое дело вы выполнили отлично, так и можешь передать капитану Пинкерту.

– Яволь, герр лейтенант! – ответил мордатый, числившийся командиром этой особой группы, действовавшей при местном отделении гестапо, а затем гаркнул: – Всё, хлопцы, маскарад окончен! Собирай манатки! Митяй! – Пнув ногой тело Шаликашвили, он распорядился: – Эту куклу заховай куда-нибудь под скалы.

Лжепартизаны загалдели и, сбившись в кучу вокруг мордатого, направились к развалинам. Там, под завалами веток, стояла замаскированная машина. Митяй, схватив за ноги труп Шаликашвили, поволок его к расщелине в скале. Столбняк, охвативший диверсантов, уже прошел, и вид подскакивающей на кочках, будто футбольный мяч, размозженной головы мертвого Шаликашвили не заставил их содрогнуться. Жестокий закон «слабый должен умереть», знакомый им не понаслышке, приучил каждого из них цинично относиться к чужой жизни. Однако неестественный смех и громкие голоса еще какое-то время звучали на поляне.

Рейхер не стал тратить время на лишние слова и призывы – результаты последней безжалостной проверки говорили сами за себя – и приказал немедленно занять места в кузове. Диверсанты поспешили подчиниться. Грузовик взревел двигателем и, пропахав по склону широкую жирную полосу, сполз на дорогу.

К пункту назначения – хутору Эриванский – группа добралась без остановок. Здесь ее уже ожидал вездесущий Райхдихт. Пока диверсанты разгружали машину и занимали места в блиндаже второго горнострелкового батальона, он вместе с Рейхером и Петренко отправился на командный пункт к капитану Дику. Тот встретил их сухо и недружелюбно. Основания для этого имелись: заброска к русским разведывательных и диверсионных групп абверовцев чаще всего оборачивалась для него настоящей головной болью. Как всегда в таких случаях, начальство, стараясь застраховать себя от всесильной контрразведки, засыпало штаб батальона бестолковыми указаниями. На этот раз оно и вовсе озверело: от Дика потребовали, чтобы его батальонные разведчики, рискуя жизнью, расчистили дорогу в тыл к красным этим пижонам из Абвера! Четвертые сутки они только этим и занимались. Тем не менее, его многочисленные доклады о подготовке к операции командиру полка показались неубедительными, и сутки назад в расположение батальона прикатил сам начальник штаба – майор Фогель. Судя по тому, что он не погнушался собственным животом проутюжить передовую, а после этого извести командиров рот дурацкими прямолинейными вопросами в типичном рейнландском стиле, какова, дескать, плотность огня противника на один квадратный метр, Абвер, вероятно, готовил серьезную операцию.

В эти последние перед операцией сутки майор Фогель своим занудством, перемешанным с характерной для рейнской области невнятной скороговоркой, успел проесть батальонному плешь на голове, и он с трудом сохранял спокойствие. Масла в огонь взаимной неприязни подлило и то, что ни один из предложенных им маршрутов вывода группы в тыл к русским Фогель не принял, и лишь за несколько часов до приезда лейтенанта Райхдихта он все-таки остановился на одном из самых первых, что проходил на стыке первой и второй рот батальона. Помотав нервы Дику, он, тем не менее, своей подписи на плане не поставил, в лучших традициях штабных бюрократов возложив ответственность на подчиненного. Сославшись на неотложные дела, майор потребовал прислать документы в штаб полка после ознакомления с ними офицеров Абвера и смылся от греха подальше к себе в Крымскую, так и не встретив «гостей».

Вот почему капитан встретил абверовцев откровенно враждебно, но оттаял он достаточно быстро. Отменный прусский служака, тянувший нелегкую лямку окопного офицера с первых дней войны, Дик, с откровенным презрением относившийся к лощеным штабным шаркунам, ценил только тех, кто доказал свое умение воевать на поле боя, под пулями. Но прибывшие по повадкам никак не походили на тыловых крыс, что заседали в теплых кабинетах и тянули жилы фронтовикам, которые всегда расплачивались собственными шкурами за провалы шаркунов. Наметанным взглядом он с ходу определил в командире группы – немногословном силаче – настоящего «горного стрелка», способного запросто дать фору даже самым отчаянным из его батальона.

В холодном и цепком взгляде серых глаз Дик заметил так хорошо ему знакомый хищный блеск, блеск волка-охотника, которому было не привыкать играть в прятки с самой смертью. Лейтенант и не пытался надувать щеки, с первой же минуты он повел себя просто и по-деловому. Он лишь бегло просмотрел планы, оставленные Фогелем, а затем внимательно выслушал предложения Дика, не принятые штабистом. После нескольких уточняющих вопросов по маршруту в тыл к русским Рейхер взял карандаш и расписался в левом нижнем углу карты. Вслед за ним без всяких разговоров поставил подпись Райхдихт.

У Дика словно гора свалилась с плеч, он оживился, размашисто расписался последним и, подняв голову, встретился взглядом с Петренко. Этот нахальный славянин вел себя на его КП как у себя дома, на равных с офицерами. В душе капитана вновь поднялась волна раздражения. К большинству русских он относился с патологической ненавистью, и было за что: большевистские фанатики в последних боях сократили его батальон едва ли не до роты. По твердому убеждению Дика, те немногие, что, бежав от Сталина, перешли на сторону великого фюрера, в лучшем случае годились только на то, чтобы вешать и стрелять своих соотечественников. Но этот русский, похоже, представлял собой редкий экземпляр зарвавшегося хама.

«Мерзавец! Напялил на себя священный для прусского офицера мундир элиты вермахта – горных стрелков и вообразил себя арийцем!» – негодовал в душе Дик.

А Петренко, казалось, не замечал этой откровенной враждебности, склонившись над картой. Он внимательно изучал расположение передовых и скрытых дозоров, опорных пунктов и минометных точек противника не только в полосе обороны батальона, но и в соседних с ним, а затем бесцеремонно прильнул к окуляру стереотрубы. Дик с откровенным презрением смотрел на его неловкие манипуляции. Петренко продолжал что-то высматривать среди занесенного снегом леса. Рейхер, обсуждавший с Райхдихтом детали предстоящей операции, прервал разговор и настороженно спросил у него:

– Что-то не так, Петр?

– Пока затрудняюсь ответить, господин лейтенант, надо бы присмотреться, – ответил тот и повернул стереотрубу резко влево.

В окуляре возник неправдоподобно большой ствол сосны, а затем невысокий холм у ее корней. Там был навален лапник, за которым проглядывала темная амбразура дзота. Вверх от него вел едва заметный ход сообщения, который заканчивался новой огневой точкой. Впереди, в сотне метров, прерывистым серым пунктиром среди снега проглядывала траншея, занятая ротами батальона. Капитан хорошо знал свое дело и оборудовал двойную линию обороны – именно по ней сейчас и метался объектив стереотрубы.

У Дика иссякло терпение наблюдать за неуклюжими движениями русского.

– Господин лейтенант, ваш подчиненный, похоже, собрался воевать с моим батальоном, а может, он в первый раз увидел стереотрубу? – с уничижительной иронией произнес он и предложил Рейхеру: – Господа, давайте пообедаем, а он пусть потренируется в окопах.

Рейхер не сдержал добродушной улыбки. Райхдихт, наморщив нос, с участием взглянул на Дика. Но Петренко оставался невозмутимым. Он снова поводил стереотрубой, остановил ее на оборонительных порядках русских и озабоченно заметил:

– Кажется, я понял, где тут собака зарыта! Господа, обратите внимание на одно сомнительное место!

– Какое? – заинтересовался Рейхер, наклонился к стереотрубе и затем, покачав головой, процедил: – Да, темное местечко, господин капитан.

Дик засуетился и тоже посмотрел. На его лице появилась удивленная гримаса. «А этот русский не так-то прост!» – подумал он и с раздражением произнес:

– Там у иванов запасной командный пункт, но ваш маршрут проходит ниже и правее.

– А когда там происходит смена постов? – насторожился дотошный Райхдихт.

– По нечетным часам, – буркнул Дик.

– Опасное местечко, как бы не напороться на засаду, – забеспокоился Рейхер.

– Не исключено, – согласился с ним Райхдихт.

– Наоборот! Русские там стараются поменьше болтаться! Мои разведчики мимо не раз проходили, и ничего! – заверил Дик.

– Гут, капитан, – не стал его мучить вопросами Рейхер. – Обо всем, что мы сейчас недоглядели, потом расскажете в контрразведке обер-лейтенанту Райхдихту. А он у нас большой любитель поговорить по душам, особенно в казематах.

От его злой шутки Дика передернуло, он обиженно поджал губы. В блиндаже сразу стало так тихо, что можно было услышать, как за перегородкой о чем-то перешептываются связисты. Первым нашелся Райхдихт: чтобы сгладить возникшую неловкость, он добродушно заметил:

– К чему такой черный юмор. Я полагаю, до этого не дойдет, давайте лучше займемся чем-либо более приятным.

– Конечно! А вас, господин капитан, прошу не обижаться, как говорится, как служим, так и шутим, – примирительно сказал Рейхер.

– Вот и отлично! – поспешил уйти от этой скользкой темы Райхдихт и предложил: – Господа, я полагаю, что сейчас самое время воспользоваться любезностью капитана Дика и отправиться на обед.

Никто не возразил, и офицеры прошли в блиндаж, где батальонный повар накрыл простой, но сытный армейский стол. Отменно приготовленное мясо и умение лейтенанта Райхдихта вести беседу вскоре смягчили горький осадок, оставшийся в душе у Дика. Рейхер, похоже, понял, что, упомянув казематы, хватил лишнего, и к месту рассказал несколько веселых, еще довоенных анекдотов. Дик, окончательно оттаяв, вытащил из своих запасов бутылку коньяка и разлил коричневатую жидкость по рюмкам. Первый тост подняли за победу, второй – за удачу, на этом остановились и налегли на мясо. Обед затянулся, и офицеры Абвера все чаще и чаще поглядывали на часы. Наконец, поблагодарив капитана, они покинули теплый блиндаж и направились в расположение группы. Там царило нервное оживление. На деревянном настиле, покрывавшем земляной пол, высилась внушительная гора из амуниции, продуктов и личных вещей. В углу отдельно лежали взрывчатка, оружие и боеприпасы. Рейхер придирчиво осмотрел содержимое рюкзаков и, несмотря на вялые протесты диверсантов, все постороннее безжалостно вынул. Там, за линией фронта, не были лишними только патроны и толовые шашки.

Отдельно на столе аккуратной стопочкой были сложены документы диверсантов. Райхдихт бегло просмотрел их, а затем заглянул за ширму, отгораживавшую угол блиндажа.

Здесь Петренко и пришедший ему на помощь Асланидзе корпели над оперативными документами, которые Райхдихту предстояло захватить с собой в Крымскую. Вооружившись линейками и цветными карандашами, они наносили на карту маршрут движения диверсионной группы от линии фронта к Туапсе, заполняли кодовые таблицы, отмечали контрольные точки и время выхода в эфир. Райхдихт не стал их отвлекать. Возвратившись к группе, он вместе с Рейхером еще раз просмотрел документы прикрытия: командировочные, красноармейские книжки, пропуска. Тут имела значение любая мелочь: именно на них, простых на вид красноармейских книжках, сыпались многие агенты. «Большое сито» советской контрразведки безжалостно отсеивало брак, допущенный спецами из лабораторий, где готовили «ксивы» для шпионов и диверсантов. Чего стоили одни только пресловутые скрепки из нержавейки, которыми в Абвере скрепляли липовые документы «красноармейцев». Они стали тем самым крючком, на который поймался не один агент. Русские, то ли по бедности, то ли в силу своего восточного коварства, прошивали книжки железными скрепками, а те быстро ржавели, в то время как великолепная крупповская сталь своим предательским блеском с головой выдавала абверовцев. В первое время особисты благодаря такой мелочи как бреднем вылавливали целые шпионские стаи, и только спустя год после начала войны в Берлине сообразили что к чему. Канарис разразился грозным указанием, но и потом время от времени эта роковая скрепка снова «палила» очередного агента.

Боец разведывательно-диверсионного отряда Абвера в летнем камуфляже, вооруженный пистолетом-пулеметом МР-40