Текст книги "Французский орден особиста"

Глава 1
Накануне

Роковой июнь 1941 года

Пятница 20 июня 1941 года в Москве выдалась необычайно жаркой. На голубом небе не было ни облачка. Солнце немилосердно палило, что для июня редкость. Дома, деревья в городских скверах, машины на улицах – все плыло в жарком мареве. К полудню под жгучими лучами солнца асфальт оплавился, кровля раскалилась почище сковородок на плите, и дышать стало невозможно. Однако вечером прошел сильный ливень, и пекло на какое-то время отступило. Уставшее за день Светило, скользнув последними лучами по красным стенам Кремля, полыхнув отблесками на златоглавых куполах соборов, плавно скатилось за горизонт.

Суббота была рабочей, но, когда на город опустились сумерки, московские улицы ожили. В парках и скверах, сверкая медью, заиграли духовые оркестры. На танцевальных площадках молодежь самозабвенно отдавалась фокстроту и тустепу, а люди постарше кружили в старомодных вальсах. В летних кинотеатрах показывали «Веселых ребят», и публика заходилась от хохота. Никто из тех, кто наслаждался роскошным вечером, кто предвкушал удовольствия выходного дня, и подозревать не мог, что уже наутро в мирную жизнь безжалостно ворвется война и время теперь навсегда будет делиться на «до» и «после».

Вооруженная до зубов бронированная армада вермахта уже изготовилась для вероломного нападения. «Этюд № 21», наброски которого хранились в секретных папках германских штабов, обрел четкие очертания и превратился в «План Барбаросса». Баки самолетов и танков были заправлены под завязку, боевые орудия расчехлены, личный состав дивизий обеспечен трехдневным сухим пайком, а фляжки наполнены крепким шнапсом и корном. Командиры воинских частей вермахта заняли свои места на наблюдательных пунктах и с нетерпением ждали наступления часа «Ч».

То, что они видели в субботу на советской территории, вызывало у них неподдельное изумление. Опытный взгляд не замечал ни малейших признаков подготовки частей Красной армии к предстоящим боевым действиям. Служебно-хозяйственная деятельность подчинялась установленному распорядку. В спортивных городках на турниках крутились подтянутые парни, у бань царило веселое оживление. В бинокль можно было разглядеть афиши, приглашавшие в клубы, стайками бегала неугомонная ребятня.

В половине девятого вечера горны заиграли вечернюю зорю. В частях завершилась поверка, личный состав направился в казармы. Уставшие за день солдаты уснули крепким, безмятежным сном. Впереди ждал выходной, а кого-то и увольнительные.

Июньская ночь накрыла землю бархатистым темным одеялом. На небе проступила волшебная россыпь звезд. Все вокруг дышало покоем. В июне, однако, ночи короткие, а уж на солнцестояние тем более. О приближении рассвета возвестил озорной ветерок. Он смахнул молочно-белую пелену, стелившуюся над Бугом. Зеркальную поверхность реки местами сморщила мелкая рябь. Тревожно зашумел у берега камыш. Звезды трепетно мигнули напоследок и растворились в бездне небесного купола. В кустах робко защебетали птичьи голоса. На мгновение хрустально-чистый воздух, напоенный запахами полевых цветов, стал недвижим, и могло бы показаться, что предрассветные сумерки сгустились. Но уже через пару секунд яркая вспышка озарила восток: из-за горизонта появилась кромка алого, как кровь, солнечного диска. И сразу все живое затрепетало и запело на разные голоса.

Почти идиллическая, пасторальная благодать была и в деревне поблизости от границы. Петушиная разноголосица прорезала воздух, но летом петухи обычно опаздывают с побудкой, местные жители встают куда раньше. Пришло то время, когда день целый год кормит. На заливных лугах в пестрых рубахах рассыпаются косари. В огородах окучивают картошку и снимают первый урожай огурцов. Скоро на сходнях у реки появятся женщины, будут стирать и полоскать белье. А на мелководной заводи с визгом плескаться беззаботная ребятня.

Командующий 3-й танковой группой генерал-полковник Гот приник к стереотрубе. В окуляре отчетливо просматривались огневые точки Брестской крепости. На берегу Буга сквозь маскировку проглядывала паутина траншей и окопов. Гот внимательно вглядывался в оборонительные позиции русских, но так и не обнаружил никаких признаков усиления боевых постов. У русских все было как обычно.

Личные наблюдения генерала подтверждали также данные воздушной разведки и сообщения германской агентуры: русские не подозревают о грядущей войне.

Генерал гордился тем, что ему было поручено овладеть приграничной крепостью на западной границе СССР, и овладеть не просто так, а с использованием новых секретных военных приемов. Обеспечить быстрое и уверенное продвижение частей вермахта должны были группы специального назначения «Бранденбург-800». «Бранденбуржцы», переодетые в форму бойцов Красной армии и вооруженные советским оружием, прекрасно владели русским языком, и все это должно было дезорганизовать противника. Также на границе ждали своего часа «подводные танки». Герметичные бронированные машины, снабженные специальными воздушно-газовыми механизмами, должны были форсировать реку и, не привлекая внимания танковой и артиллерийской разведки, внезапно оказаться перед «рубежами большевиков», обеспечив успех боевым действиям штурмовых подразделений.

Гот видел предстоящий блицкриг очередным триумфом германского военного гения и своим личным триумфом, который поднимет его на еще большую военную и политическую высоту. Позже в своих мемуарах он так опишет тот последний мирный субботний день:

«… 21 июня я находился в передовых частях моих корпусов, проверяя их готовность к наступлению. Тщательное наблюдение за русскими убеждало меня в том, что они ничего не подозревают о наших намерениях. Во дворе крепости Брест, который просматривался с наших наблюдательных пунктов, под звуки оркестра они проводили развод караулов. Береговые укрепления вдоль Западного Буга не были заняты войсками».

Роковые иллюзии Вождя

Война уже давно стояла на пороге СССР, но Сталин продолжал находиться в плену своих иллюзий. Постоянно прокручивая в мозгу сложные политические комбинации, он был почти уверен, что до решающей схватки с фашизмом у него в резерве остается пять-шесть, а возможно, и десять – двенадцать месяцев. Неуемные в своей профессиональной активности сотрудники разведывательных структур, хотя и боялись гнева Вождя, все же продолжали класть ему на стол материалы, в которых указывались близкие даты начала войны. Но они никак не вписывались в глубинные планы Сталина по подготовке к отпору агрессору. Более того, разноголосица дат в сводках закордонных резидентур неистово, до бешенства раздражала Вождя, и тот грозил разведчикам страшными карами – не напрямую, конечно, а через их руководителей.

И для многих профессионалов тайной войны эти вспышки ярости действительно обернулись кратковременными или продолжительными проблемами. Репрессивная машина работала безостановочно. Потом, когда спохватились, самые ценные кадры были возвращены в строй. Но не все: многих успели пустить в расход, а некоторых каток репрессий достал уже после Победы, несмотря на героический вклад в разгром нацистского государства.

Позже, в августе 1942 года, на вопрос Уинстона Черчилля «о неизбежности войны с фашистской Германией» Сталин сухо и сдержанно ответит: «Мне не нужно было никаких предупреждений. Я знал, что война начнется, но я думал, что мне удастся выиграть еще месяцев шесть или около этого».

Но этих шести месяцев, чтобы лучше подготовиться к войне, Сталину так и не удалось выиграть. Накануне решающей схватки его, человека искушенного в многолетних политических и военных интригах, Гитлер начисто переиграл в дипломатическом и военно-дезинформационном плане. Фюрер сделал несколько беспроигрышных ходов и усыпил бдительность Вождя.

Четырнадцатого мая 1941 года специальный курьер из Берлина доставил в Кремль личное, строго конфиденциальное послание Гитлера. Тот хорошо знал, на какой струне советского руководителя надо сыграть, – на его маниакальной подозрительности.

В памяти Сталина были свежи воспоминания о «военно-фашистском заговоре в Красной армии», разоблаченном органами НКВД в 1937–1938 годах. Поэтому он с внутренним пониманием отнесся к «опасениям и тревогам», изложенным Гитлером в его «доверительном послании»:

«… Пишу это письмо в момент, когда я окончательно пришел к выводу, что невозможно достичь долговременного мира в Европе – не только для нас, но и для будущих поколений – без окончательного крушения Англии и разрушения ее как государства…

Вы наверняка знаете, что один из моих заместителей, герр Гесс, в припадке безумия вылетел в Лондон, чтобы пробудить в англичанах чувство единства. По моей информации, подобные настроения разделяют несколько генералов моей армии…

В этой ситуации невозможно исключить случайные эпизоды военных столкновений…

Я хочу быть с Вами абсолютно честным. Я боюсь, что некоторые из моих генералов могут сознательно начать конфликт, чтобы спасти Англию от ее грядущей судьбы и разрушить мои планы…

Я прошу о сдержанности, не отвечать на провокации и связываться со мной немедленно по известным Вам каналам. Только таким образом мы можем достичь общих целей, которые, как я полагаю, согласованы.

Ожидаю встречи в июле.

Искренне Ваш

Адольф Гитлер».

В тот важнейший исторический момент Сталин, похоже, больше поверил «искренности» Гитлера, чем донесениям собственной политической и военной разведки. Резиденты советских секретных служб – Рамзай (Рихард Зорге) в Токио, Старшина (Харро Шульце-Бойзен) в Берлине, да и не только они докладывали об активной подготовке Германии к нападению на СССР. Назывались сроки, и эти сроки постоянно корректировались. Весной 1941 года один только Рихард Зорге шесть раз передавал данные о возможных сроках начала войны с СССР, как только ему удавалось получить новую информацию.

Сталин, который прекрасно разбирался в вопросах нелегальной работы и курировал практически половину коминтерновских секретных служб, ежедневно оказывался в состоянии принятия или непринятия окончательного решения о наиболее вероятной дате нападения. Однако советский вождь упрямо верил, что ему в любом случае удастся оттянуть начало неизбежной войны. Страна, таким образом, сможет должным образом завершить масштабное перевооружение Красной армии и Военно-морского флота для достойного отпора врагу…

* * *

Полностью полагаясь на прозорливость товарища Сталина и несокрушимую мощь Красной армии, советский народ продолжал жить самой обычной, полной повседневных забот жизнью. В ту последнюю мирную субботу на московских стадионах и на пляжах кометами летали футбольные и волейбольные мячи. В кинотеатре «Ударник» яблоку негде было упасть – шла знаменитая комедия «Волга, Волга», снятая Григорием Александровым еще в 1938 году.

Свет в зале погас. Яркий луч разрезал темноту и упал на экран. Приключения героев фильма перенесли зрителей в счастливый и безоблачный мир. Полилась чарующая музыка Исаака Дунаевского. Влюбленная пара – письмоносица Стрелка (неподражаемая Любовь Орлова) и счетовод Алексей Трубышкин (Андрей Тутышкин) все время спорили, какая музыка лучше: народная или классическая, – но зрители знали, все равно победит дружба, то есть любовь, и, конечно, все смеялись до коликов над бюрократом Бываловым в исполнении Игоря Ильинского.

Фильм не оставлял у зрителей сомнений в том, что они живут в самой лучшей стране. Что никто не отважиться напасть на СССР, а если найдется «урод», то под руководством великого товарища Сталина «несокрушимая и легендарная Красная армия, в боях познавшая радость побед» разобьет противника наголову «быстро и на его же территории».

Таким же мирным был вечер и за тысячи километров от Москвы, на западной советской границе. Жизнь и служба командиров и бойцов Сокальской комендатуры 90-го пограничного отряда шла своим чередом в соответствии с установленным распорядком. После ужина те, кому положено, заступили на дежурство, остальные отдыхали. Новобранцы под присмотром старшины учились подшивать подворотничок к гимнастерке, кто-то, поскрипывая перьевой ручкой, писал в Ленинской комнате добрые, сердечные письма домой. Старослужащие собрались на спортивной площадке, кто-то занимался на гимнастических снарядах, а кто-то просто травил анекдоты – чего б не посмеяться, когда все хорошо!

Уставшее за день солнце, обагрив алым отблеском верхушки деревьев, засобиралось на покой. По полянам заскользили длинные, зубастые тени. Туман над Бугом косматыми языками пополз на берег. Все вокруг утратило привычные очертания. Сонно прощебетав, в гнездах затихли птицы, и только цикады распелись – любят они ночь. Воздух наполнился таинственными звуками и шорохами. Тренированное ухо пограничников, находившихся в нарядах, пыталось различить среди них те, что могли бы выдать возможного нарушителя границы.

В последнее время нарушители действовали все более дерзко и нагло. На большинстве пограничных застав дня не проходило без задержаний и стычек с диверсантами и шпионами. Предстоящая ночь также не обещала обойтись без сюрпризов. Накануне, по данным разведки, в расположении немецких частей происходила очередная скрытая перегруппировка сил. Тяжелая техника – танки и самоходные орудия – переместилась на новые позиции, мотопехотные части также пришли в движение в непосредственной близости от советских границ. Зачем?

Все, вместе взятое, говорило – и не только командованию, но и рядовым пограничникам, – что враг затевает крупную военную провокацию. Поэтому на передовых постах внимательно ловили каждый подозрительный шорох.

Громкий всплеск нарушил убаюкивающее журчание воды в камышах. Через мгновение он повторился, и никак это не походило на игру рыбы: либо крупный зверь, либо человек.

Порыв ветра развеял туман, клубившийся над рекой. В прибрежном подлеске возник размытый человеческий силуэт. Нарушитель на мгновение замер, а затем от дерева к дереву стал осторожно продвигаться вперед. Когда от наряда его отделяло не больше десяти шагов, сержант-пограничник вскинул автомат и приказал:

– Стой! Стрелять буду!

– Найн! Найн! – почему-то шепотом воскликнул нарушитель.

– Оружие на землю! – потребовал сержант.

– Найн! Найн! – повторил нарушитель и послушно вскинул руки вверх. По знакам отличия стало видно, что это ефрейтор.

– Кто ты? Зачем нарушил Государственную границу СССР? – допытывался пограничник.

– К-камрад! К-камрад! – Голос нарушителя срывался. Выражение его лица, энергичная жестикуляция и отдельные фразы – «камрад Тельман», «камрад Сталин», «камрад Ленин» – говорили пограничникам, что, возможно, перед ними немецкий антифашист.

– Что случилось? Что?! – торопил с ответом сержант.

С губ нарушителя сорвалось:

– П-пуф! П-пуф… Г-Гитлер! Гитлер!

– Неужели война?! – в один голос воскликнули пограничники.

Подтверждение они получили через мгновение. С сопредельной стороны донесся приглушенный гул моторов: на исходные позиции уже выдвигалась техника. На правом берегу Буга тут и там вспыхивали и гасли зловещие всполохи. Ощущение грядущей катастрофы стало осязаемым.

– В-война! За мной! – севшим голосом потребовал сержант.

Не ощущая боли от веток, хлеставших по лицу, спотыкаясь о корни, сержант, его напарник и немец-перебежчик помчались на заставу. На часах было 21:00. До начала войны оставалось 6 часов 30 минут.

* * *

В это самое время в Москве, в кремлевской квартире Сталина, собрались близкие к нему люди, члены политбюро ЦК ВКП(б) Молотов, Микоян и Ворошилов. За ужином разговор шел об отношениях с Германией и напряженной обстановке на западной границе.

По воспоминаниям Микояна, Вождь стоял на том, что «Гитлер не начнет войны в ближайшее время». Но последние доклады, поступавшие из погранвойск, в которых говорилось об интенсивных перемещениях немецких войск, поколебали его уверенность. Получив от руководства советской нелегальной разведки по-партийному смелый и по-чекистски правдивый доклад о неизбежности начала войны в самое ближайшее время, Сталин поручил тщательно проанализировать все поступившие данные из закордонных резидентур и оперативно подготовить аналитический отчет. Практически одновременно с этим он дал указание Молотову получить у посла Германии графа фон дер Шуленбурга официальные разъяснения по поводу того, что происходит на советско-германской границе. Также были вызваны нарком обороны СССР маршал Тимошенко и начальник Генштаба генерал армии Жуков.

Прибыв в кремлевский кабинет, они подтвердили данные о подозрительных перемещениях войск вермахта вдоль всей западной границы СССР. Вождь на этот раз не оставил без внимания доклад военачальников и распорядился подготовить указание о приведении в полную боевую готовность частей Красной армии. Но вместе с тем Вождь попросил, чтобы «войска Красной армии своими действиями не провоцировали германских генералов». Он интуитивно помнил о «предостережении» Гитлера «не поддаваться провокациям, которые могут стать делом рук тех генералов, которые забыли о своем долге».

Покинув Кремль и возвратившись к себе, Тимошенко и Жуков занялись подготовкой директивы, сегодня известной как Директива № 1. В ней командующие западными военными округами, Балтийским и Черноморским флотами предупреждались о вероятном – в течение 22 и 23 июня – нападении Германии, которое «может начаться с провокационных действий». Директива требовала привести подчиненные части в полную боевую готовность, а в случае осложнения обстановки «не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения». Передача Директивы на места в зашифрованном виде началась только после 23 часов 21 июня и закончилась в 00 часов 30 минут уже 22 июня 1941 года.

Вслед за Тимошенко и Жуковым в кремлевский кабинет Сталина был вызван нарком НКВД СССР Лаврентий Берия. В его докладе также содержались данные, указывающие на приближающуюся войну. Один из наиболее ценных агентов советской разведки – сотрудник германского посольства в Москве Герхард Кегель (оперативный псевдоним – ХВЦ) сообщал: «…во внутреннем дворе в Леонтьевском переулке в спешном порядке уничтожаются документы». Документов было такое количество, что столб дыма поднялся над крышами домов. Ранее, утром 21 июня 1941 года, Кегель проинформировал своего куратора, полковника Леонтьева из 5-го управления (военная разведка) Генштаба Красной армии, о том, что посол Вернер фон Шуленбург «…получил телеграмму из Министерства иностранных дел в Берлине… из которой следовало, что война Германии против СССР начнется в ближайшие 48 часов».

Сталин принял информацию к сведению и после ухода Берии, оставшись один, некоторое время работал над документами. О чем он думал в те роковые для страны и советского народа часы, так и останется тайной. Корил ли он себя за неадекватные шаги при оценке политической обстановки, за политическую близорукость и приверженность только одной, принятой им самим политической концепции? Мог ли он, умудренный и искушенный в политических интригах человек, изменить что-то за оставшиеся до начала громадной трагедии часы? Ни его ближайшему окружению, ни последующим поколениям узнать этого не дано…

После часа ночи Сталин покинул Кремль, выехал на Ближнюю дачу, в Кунцево, прилег на любимый диван в кабинете и забылся тревожным сном.

Гитлер и его ближайшее окружение в эту ночь бодрствовали. В имперской канцелярии царила радостная, возбужденная, но вместе с тем и напряженная атмосфера. Все бросали нетерпеливые взгляды на часы. Стрелки неумолимо приближались к роковым цифрам: 22 июня 1941 года, 3 часа 30 минут. Не выдержав, Гитлер покинул кабинет и в сопровождении своей охраны совершил короткую автомобильную поездку по ночному городу.

Рейхсминистр народного просвещения и пропаганды Геббельс, находившийся при нем, позже записал в своем дневнике:

«…Итак, наступление начинается в 3:30. Сто шестьдесят укомплектованных дивизий. Линия наступления протяженностью в три тысячи километров. Самое крупное во всем мире сосредоточение войск. По мере того как приближается час решения, фюрер все более освобождается от давившего на него страшного бремени. Он просто оттаивает…

Сталин должен пасть…

Сделано все, что вообще можно было сделать. А теперь решить все должно военное счастье…»

До начала войны оставалось меньше трех часов.

* * *

На часах было 0 часов 30 минут. Комендант Сокальского участка капитан Бершадский на грузовой машине доставил перебежчика – им оказался ефрейтор Лисков, военнослужащий 221-го саперного полка 15-й дивизии вермахта, – в город Владимир-Волынский, в штаб 90-го погранотряда. В ходе допроса, проводившегося начальником отряда майором Бычковским, Лисков сообщил: «…перед вечером командир роты лейтенант Шульц заявил, что сегодня ночью после артиллерийской подготовки часть начнет переход Буга на плотах, лодках и понтонах…»

Бычковский немедленно доложил о показаниях Лискова дежурному штаба погранвойск бригадному комиссару Масловскому, а вслед за этим командующему 5-й армией генерал-майору Потапову. Генерал Потапов оперативно передал информацию Бычковского напрямую в Генштаб Красной армии в Москву. На весах войны информация Лискова, как и остальных перебежчиков, уже практически ничего не весила – она стала лишь запоздалым подтверждением фатальной ошибочности в тактической реализации глобальной советской военной доктрины, порожденной волей и непримиримым упорством Сталина.

* * *

Время неумолимо отсчитывало последние минуты, и наконец военная машина вермахта пришла в запрограммированное движение. Предрассветную тишину взорвал гул мощных авиационных моторов. С аэродромов в Восточной Германии, Польше, Венгрии и Румынии самолеты дальней авиации поднялись в воздух и взяли курс на восток. Первые бомбы упали на Севастополь уже в 3 часа 15 минут. Спустя пятнадцать минут рев десятков тысяч артиллерийских орудий, казалось, обрушил небеса на землю по всей линии советско-германской границы, от карельского севера до бессарабского юга. Ночь мгновенно превратилась в день. Смертоносный огненный вал, сметая все на своем пути, покатился на восток, в сторону Москвы. После завершения артподготовки ударные части вермахта поднялись в атаку, в их числе 134-й пехотный полк под командованием полковника Артура Бойе.

Пройдет несколько часов, и он запишет в своем дневнике, который назовет «История 134-го пехотного полка, или Борьба немецкого мастера против Советов»:

«…22 июня полк занимает укрепления, еще одна ночь, и тогда начнется невиданная борьба порядка против беспорядка, культуры против бескультурья, хорошего против плохого. Как мы благодарны фюреру, что он вовремя заметил опасность и неожиданно ударит. Еще только одна ночь!..

За рекой Буг стоит враг. Стрелки часов медленно движутся. Небо розовеет. Три пятнадцать! Ударила наша артиллерия.

Огонь ведется из сотен стволов. Передовые группы бросаются в лодки и переправляются через Буг. Бой начался! Неожиданный удар удался – другой берег наш! Звучат выстрелы. Здесь горит дом, там соломенный стог. Первое сопротивление сломлено. Теперь вперед, дальше!..»

Подспудный страх перед мощью Красной армии и вождем «азиатских орд» – Сталиным, внутренне точивший душу Бойе, Гота и других гитлеровских офицеров и солдат, быстро улетучился. Фюрер, как всегда, был прав: Россия действительно оказалась «колоссом на глиняных ногах». Гений и воля фюрера вели вермахт к величайшей победе нового германского порядка, которую когда-либо знал этот мир. К ногам будущего «тысячелетнего Рейха» должна была пасть огромная, с неисчерпаемыми природными ресурсами советская империя.

Танковые клинья генералов Гота и Гудериана смяли большинство передовых рубежей обороны советских войск и, сокрушая все на своем пути, устремились вглубь территории СССР. И если на земле хозяевами положения были моторизованные части вермахта, в воздухе господствовали асы люфтваффе. В первые часы войны германская авиация уничтожила почти всю фронтовую авиацию Западного и Киевского Особых военных округов, множество складов с оружием, боеприпасами, большое количество военной техники.

Прошло несколько часов с начала войны, а командующему авиацией Западного Особого военного округа генерал-майору авиации Ивану Копецу практически некого и нечего было поднимать в воздух. Получивший звание Героя Советского Союза за бои в Испании, Копец застрелился, и он был далеко не единственным, кто покончил с собой в тот период. Одни пускали пулю в лоб или сердце, другие, расстреляв весь боезапас, шли на таран с врагом, чтобы ценой своей жизни хотя бы на мгновение задержать наступление врага. Но ни бесстрашные «сталинские соколы», ни «экипажи машин боевых», ни отдельные смелые и инициативные командиры, которые, не дожидаясь приказов сверху, на свой страх и риск принимали бой с гитлеровцами, были не в силах противостоять превосходящему в тактической силе и военной организованности противнику.

Это была не их вина, а вина Генштаба Красной армии и высшего политического руководства СССР. Они не только недооценили ударный потенциал вермахта, политическую подлость правителей Германии, но и, к великому сожалению, в час испытаний не смогли обеспечить должное эффективное управление войсками, не проявили умения в критической ситуации сохранить жизнь солдат и офицеров для организации отпора. Каждый шаг, каждый маневр приходилось болезненно согласовывать с вышестоящими инстанциями в условиях военно-политической истерии и непонимания обстановки на месте. Многие командиры просто не умели или боялись взять на себя ответственность в сложной ситуации. Принятие тактически и стратегически верных решений срывалось или несоразмерно затягивалось, что приводило к еще большим потерям и проблемам. И все же были те, кто осмеливался действовать на свой страх и риск, выводя части и подразделения из нескончаемых котлов и окружений, организуя достойный отпор и по возможности крепкую оборону. Благодаря их смелости, умению правильно применить профессиональные военные навыки первые недели войны стали жестоким разочарованием для многих солдат и офицеров Третьего Рейха. Упорство в отстаивании самых малых рубежей помогло сохранить веру в несокрушимость Красной армии и обязательную победу над врагом.

* * *

Но пока что до Победы было далеко. Существенную роль в первом успехе вермахта сыграли разведывательно-диверсионные подразделения Абвера, прежде всего учебно-строительный полк специального назначения «Брандербург-800», насчитывавший в своем составе несколько тысяч отборных специалистов тайной войны с прекрасным знанием русского языка и социальных особенностей жизни в Советском Союзе. Наряду с ним – при основных германских военных группировках «Север», «Центр» и «Юг» – действовали оперативные диверсионно-разведывательные команды численностью по 600–700 человек. Они были оснащены передвижными средствами связи, легковыми, грузовыми и специальными автомобилями, мотоциклами, в том числе советского производства. Диверсанты были одеты в советскую военную форму, у них было точно такое же оружие, как у бойцов Красной армии, и безупречные документы. Иными словами, у них было все для ведения разведывательной и подрывной деятельности на территории СССР.

В первый день войны диверсионным частям Германии при поддержке авиации Геринга удалось вывести из строя основные каналы и пункты связи советских войск на большинстве участков западных фронтов. Система боевого управления войсками – нерв любой армии – была парализована. В штабах просто не знали, что происходит. Пользуясь массовой неразберихой, растерянностью советских офицеров и солдат, диверсанты действовали смело и решительно: взрывали и разрушали транспортные коммуникации, уничтожали склады вооружений, боеприпасов, топлива, распространяли подрывную информацию среди мирного населения, сеяли панику.

Помимо германских спецподразделений, широко использовались многочисленные диверсионные отряды, сформированные из числа украинских, белорусских, прибалтийских националистов и белоэмигрантов. Большинство участников националистических формирований прошли «обкатку» в составе «боёвок», действовавших в предвоенный период на недавно присоединенных к СССР территориях.

* * *

В Генштабе не представляли чудовищного масштаба катастрофы в первые сутки после вторжения. Все попытки Тимошенко и Жукова добиться от командующих западными военными округами внятного, подробного доклада о положении в войсках не дали результата. Из тех скудных сведений, что поступали в Москву, стало ясно: происходящее на западной границе – это не очередная крупная провокация немецких генералов, «вышедших из-под контроля» Гитлера, а настоящая полномасштабная война. Промедление в признании свершившегося факта было смерти подобно – требовались ответные действия, требовалось признать войну как таковую, и это решение мог принять только один человек – Сталин.

Тимошенко поручил Жукову доложить Вождю о начале масштабных боевых действий на границах, а сам в который раз попытался прояснить обстановку у командующих военными округами.

Георгий Константинович поднял трубку телефона правительственной ВЧ-связи. На звонок долго никто не отвечал. Наконец он услышал сонный голос начальника личной охраны Сталина генерала Власика:

«– Кто говорит?

– Начальник Генштаба Жуков. Прошу срочно соединить меня с товарищем Сталиным.

– Что? Сейчас? – изумился начальник охраны. – Товарищ Сталин спит.

– Будите немедля: немцы бомбят наши города, началась война.

Несколько мгновений длилось молчание. Наконец в трубке глухо ответили:

– Подождите.

Минуты через три к аппарату подошел И. В. Сталин. Я доложил обстановку и попросил разрешения начать ответные боевые действия.

И. В. Сталин молчит. Слышу лишь его тяжелое дыхание.

– Вы меня поняли?

Опять молчание.

– Будут ли указания? – настаиваю я.

Наконец, как будто очнувшись, И. В. Сталин спросил:

– Где нарком?

– Говорит по ВЧ с Киевским округом.

– Поезжайте с Тимошенко в Кремль. Скажите Поскрёбышеву, чтобы он вызывал всех членов Политбюро», – вспоминал позже об одном из самых тяжелых разговоров в своей жизни Жуков.

Через несколько минут после звонка кортеж с Вождем на бешеной скорости уже мчался по улицам Москвы.

Стрелки часов показывали 5 часов 41 минуту. Сталин вышел из машины и, тяжело ступая, поднялся к себе в кабинет. В 5 часов 45 минут в дубовую дверь проскользнули Молотов, Берия, Тимошенко, Жуков и начальник Главного политического управления Красной армии Мехлис. Их взгляды вопрошали: «Как такое могло произойти?» – и не получали ответа. Сталин хранил тягостное молчание, катастрофа плющила его душу невидимым прессом. Таким Вождя соратники видели впервые. Он на глазах постарел. Рябое лицо осунулось, кожа приобрела землистый оттенок, губы кривила злая гримаса. Сталину нечего было сказать соратникам по партии.