Текст книги "Дядюшка Наполеон"

– Подозрительный!

– А разве что не так?

– То есть как это «разве что не так?». Вы сказали «обозрительный», а нужно говорить «подозрительный»!

– Ей – богу, ага, зачем мне врать?! Грамоте ведь я не обучен… Но все же хотелось бы знать, какая тут разница…

– Разница?

– Ну да. Разница между тем, что сказал я, и что сказали вы.

Потеряв терпение, Шамсали заорал:

– Господин Маш-Касем, я сказал «подозрительный», а вы сказали «обозрительный»! Я потребовал, чтобы вы говорили «подозрительный»!

– А что значит «подозрительный» и что значит «обозрительный»?

В разговор вмешался Асадолла-мирза, вечно над всем посмеивавшийся и без конца отпускавший шуточки. Не стесняясь в выражениях, он объяснил Маш-Касему, что имеется в виду под подозрительным звуком, и этим вывел из себя Шамсали-мирзу, который тотчас заявил, что с правосудием не шутят, снова водрузил на голову шляпу и собрался уйти. Все повскакивали с мест и кое-как уговорили Шамсали-мирзу остаться.

– Ну что ж, Маш-Касем, теперь, когда вы поняли, о чем речь, скажите, вы собственными ушами слышали этот подозрительный звук?

– Но ведь, ага, зачем мне врать?!

Шамсали-мирза раздраженно прервал его:

– Да, да, знаем – «до могилы-то… ать… ать… четыре пальца»! Но отвечайте же на мой вопрос!

– Ей – богу, зачем мне… А вы хотите, чтобы я вам правду сказал или соврал?

– Да что ж это такое?! Вы шутите, что ли?! Если я вас о чем-то спрашиваю, значит, конечно же, хочу знать правду!

– Хорошо, тогда скажу правду. И вообще, зачем мне врать?! До могилы-то… Слышал я какой-то звук, что да, то да… Но вот только, был он подозрительный или не был…

– Я же сказал, что следует говорить «подозрительный»!

– А я что сказал?

– Вы сказали «обозрительный»!

– Ей – богу, насколько мне помнится, я сказал «подозрительный». Короче говоря, я слышал какой-то подозрительный звук.

– Как вы считаете, этот звук был произведен ножкой стула или?..

– Что – или?

– Господин Маш-Касем, не выводите меня из терпения! Мой брат вам только что все объяснил!

Асадолла-мирза, услышав, что ссылаются на него, немедленно влез в разговор и, хохоча во все горло, рассказал анекдот про казвинца, который, выбирая в лавке ткань, случайно издал непристойный звук и немедленно начал рвать куски материи, чтобы скрыть свою оплошность. Но торговец схватил казвинца за руку и сказал: «Зачем зря портишь товар? Я за сорок лет, что торгую мануфактурой, как-нибудь научился отличать треск ткани от чего другого!»

И снова всем пришлось упрашивать Шамсали-мирзу не уходить с совета. Допрос продолжался.

– Ну так что же, Маш-Касем? Мы ждем ответа. В наступившей тишине присутствующие смотрели в рот Маш-Касему.

– Э-э, ага, зачем мне врать?! Да вроде бы так и было, как ваш братец сказали.

Шамсали-мирза облегченно вздохнул с видом следователя, сумевшего после нескольких часов допроса вытянуть признание из опасного преступника, и удовлетворенно улыбнулся.

– Итак, ответ на первый вопрос получен. Перейдем ко второму вопросу. Господин Маш-Касем, кто находился в том месте, откуда раздался подозрительный звук?

Маш-Касем задумался, потом ответил:

– Зачем мне врать?! До могилы-то… Я в ту минуту слушал агу, а он толковал про битву при Казеруне. И как раз, когда ага рассказывал, как он прицелился прямо в лоб Ходадад-хану и спустил курок, но первая пуля проскользнула у Ходадад-хана за ухом…

Дядя Полковник перебил его:

– Постой, постой, Маш-Касем. Ага до этого места не дошел. Он успел только рассказать, как прицелился в голову Ходадад-хана.

– Верно, ага, верно. Но я-то ведь все это собственными глазами видел, вот и рассказываю вам, что было дальше.

– Это от тебя не требуется. Ты просто отвечай на вопросы!

– Ну что ж. Зачем мне врать?! Когда раздался этот звук, я мыслями был вместе с моим агой… Ну, я, конечно, обернулся, смотрю: там вот этот ага и Гамар-ханум… А уж кто из них?.. Зачем мне врать? До мо…

– Мне в голову пришла одна мысль, – перебил его

Дядя Полковник. – Если, конечно, согласится ханум Азиз

ос-Салтане… Мы бы попросили ее ради сохранения священного семейного единства пойти на небольшую жертву…

– А что я должна сделать?

– Если бы вы согласились, мы сказали бы аге, что это маленькое недоразумение… в общем, что Гамар-ханум…

– Не понимаю, при чем здесь Гамар?

– Я хочу сказать, что если бы мы объяснили аге, что в тот вечер Гамар-ханум неважно себя чувствовала, тогда все бы обошлось и…

До ханум Азиз ос-Салтане наконец дошло, куда гнет дядя Полковник. Она поджала губы, секунду помолчала, а потом неожиданно обрушила на дядю Полковника и всю родню поток громкой брани:

– У вас совесть есть?! Постыдились бы такое при мне говорить! Не срамили бы пожилую женщину! Чтоб моя дочь… чтоб моя дочь такое себе позволила!!!

Она так вопила, что все растерялись. С большим трудом ее успокоили. Ханум Азиз ос-Салтане плакала и причитала, но уже без прежней злости:

– Вот, вырастила я дочку, чисто цветочек она у меня… А теперь, когда к ней уже и посватались, когда девочку счастье ждет, – ее же собственная родня хочет ей пакость учинить… Опозорить ее хотят, осрамить!.. Зачем я только до этого дня дожила?! Да пропади оно пропадом это ваше семейное единство!..

Последовавшая минута общего молчания была скорее выражением соболезнования будущему зятю ханум Азиз ос-Салтане, нежели свидетельством скорби в связи с невозможностью решить актуальную семейную проблему. Первым в воцарившейся тишине прозвучал голос Фаррохлеги-ханум. В нашей большой семье Фаррохлега-ханум славилась своим длинным языком и склонностью к злым сплетням. Она вмешивалась во все на свете, и ее толкование любого пустяка неизменно порождало ссоры и скандалы. И было просто удивительно, что она до сих пор вообще молчала. Воспользовавшись тишиной, наступившей после криков и рыданий ханум Азиз ос-Салтане, Фаррохлега-ханум открыла рот и заявила:

– Вы правы, Азиз-ханум. Они ведь и не думают, что могут девушку навсегда осрамить…

Азиз ос-Салтане, не дожидаясь, пока Фаррохлега-ханум закончит, воскликнула, утирая слезы платком:

– Воздай вам бог, милая!.. Разве ж они понимают, каких трудов стоит матери вырастить дочку и выдать ее замуж?!

Фаррохлега-ханум, всегда одевавшаяся только в черное и не ходившая почти никуда, кроме похорон, спросила своим ровным и бесстрастным тоном:

– А кстати, Азиз-ханум, почему это у Гамар ничего не вышло с ее первым женихом? Вроде бы даже и до свадьбы не дошло, так?

Азиз ос-Салтане снова расплакалась и, всхлипывая, сказала:

– Ах, милая, это все тоже из-за родни… Околдовали они ее жениха… Силу в нем заперли… Моя бедняжка целый год прождала… Он, бедолага, тоже души в ней не чаял… Но, сами посудите, милая, если у мужчины сила заперта, разве можно его в том винить?

Шапур, все это время молча сидевший в углу залы, пришепетывая спросил:

– Тетушка, а што жначит «сила жаперта»?

Дурацкий вопрос! Даже мы, дети, тысячу раз слышали это выражение от Азиз ос-Салтане, да и, кроме того, женщины так часто шушукались об этом, что мы давно поняли, что к чему. Но не успел еще никто из заинтересованных сторон ответить на вопрос Шапура, как вмешался Асадолла-мирза:

– Моменто! Неужто ты до сих пор не знаешь, что значит «у мужчины сила заперта»?

И Шапур, известный иначе как Светило Пури, с присущей ему гениальностью ответил:

– А откуда мне знать?!

Асадолла-мирза подмигнул и ухмыльнулся:

– Это значит, у него не получается Сан-Франциско.

Тут уж все поняли, даже малыши, собравшиеся за дверью залы, потому что когда Асадолла-мирза или кто-нибудь другой рассказывал любовную историю, и речь заходила о том, что парень с девушкой остались наедине, Асадолла-мирза неизменно восклицал: «И тут у них получилось… Сан-Франциско!», или: «И они отправились… в Сан-Франциско!»

Сопроводив свое объяснение раскатистым хохотом, Асадолла-мирза добавил:

– Если бы мне об этом раньше сказали, я бы что-нибудь придумал. Как – никак у нас в семье найдется целая связка ключей – что хочешь отопрем. Да ведь ради своих родичей на любую жертву пойдешь!

Его шутка заставила рассмеяться всех, даже угрюмого Шамсали-мирзу, Ханум Азиз ос-Салтане стиснула зубы, на секунду замерла и вдруг, схватив блюдо с нарезанной ломтиками дыней, грохнула его об пол:

– У вас стыд и совесть есть?! Не срамили бы пожилую женщину! Да чтоб ты сдох вместе со своими ключами!

Стремительно поднявшись, она направилась к двери. Дверь распахнулась, и нам, стоявшим в коридоре, было хорошо видно все, что за этим последовало. Дядя Полковник попробовал было вмешаться, но разъяренная Азиз ос-Салтане оттолкнула его и покинула семейный совет.

Родственники, сердито поглядывая на Асадолла-мирзу, начали его ругать, но он, нисколько не смущаясь, заявил:

– Моменто, моменто! Чего вы меня зря ругаете?.. Я это сказал с самыми добрыми намерениями, чтобы знала, что, если следующего жениха тоже вдруг «запрет», мы по-родственному готовы за него поработать. – И он снова раскатисто захохотал, но, поймав на себе злой взгляд дяди Полковника, осекся.

– Сейчас нам не до шуток!.. Прошу всех подумать, как уговорить моего брата не упрямиться. Во всех случаях мы обязаны прекратить раскол и вражду в нашей семье.

Асадолла-мирза, стараясь загладить свой легкомысленный поступок, заговорил очень серьезно:

– Давайте вернёмся к проблеме подозрительного звука. Я хотел бы знать, откуда вообще нам известно, что он раздался не по вине Гамар?.. Такая толстая девушка… Ест-то она – дай ей бог здоровья! – в десять раз больше вашего покорного слуги. Разве нельзя допустить, что она… случайно…

Шамсали-мирза, снова закипая, злобно сказал:

– Как я погляжу, здесь все сводится к шуточкам… В таком случае, дорогие друзья, я, с вашего разрешения, откланяюсь…

– Моменто, моменто! Прошу тебя, братец, не сердись. Я совершенно серьезно пытаюсь найти выход из положения… Позвольте спросить вас, господин Полковник, зачем нам вообще нужно разрешение ханум Азиз ос-Салтане? Вы же сами можете сказать аге, что виновата Гамар…

Предложение Асадолла-мирзы заставило присутствующих задуматься. А действительно, зачем вообще было ставить в известность Азиз ос-Салтане?

Немного помолчав, дядя Полковник сказал:

– Я так старался помирить брата с шурином, что теперь он мне не поверит. А что, если мы попросим доктора Насера оль-Хокама сделать это вместо меня?

Все одобрили его идею и послали Маш-Касема за доктором Насером оль-Хокама, нашим семейным врачом, жившим через улицу.

Вскоре доктор, человек с припухшими глазами и тройным подбородком, вошел в залу. Любимым присловьем доктора было: «Жить вам не тужить!»

Вот и сейчас, раскланиваясь с собравшимися, он повторял:

– Жить вам не тужить!.. Жить не тужить!..

Когда дядя Полковник изложил ему суть дела, доктор почти без колебаний согласился взять на себя ответственную миссию и даже, для успокоения собственной совести, немедленно признал Гамар главной виновницей случившегося:

– Да, ага… Конечно… Я и так неоднократно говорил ханум Азиз ос-Салтане, что Гамар лечиться нужно… Она девушка тучная, ест много, любит пищу, от которой пучит… Да и умом слабовата. Естественно, что когда ума не хватает, то и живот раздувается, а значит, подобные случаи неизбежны…

Осыпаемый благодарностями дяди Полковника и всех членов семейного совета, доктор, повторяя неизменное: «Жить вам не тужить!», направился в дом к дядюшке Наполеону.

Полчаса ожиданья пролетели, в шутках и легкомысленных анекдотах, которыми сыпал Асадолла-мирза. Наконец доктор вернулся. У него был очень радостный и довольный вид.

– Жить вам не тужить!.. Ну, слава богу, недоразумение улажено. Ага очень сожалеет, что поспешил с выводами. Он дал мне слово, что завтра же все встанет на свои места. Ну, мне, конечно, пришлось долго его убеждать… Я даже поклялся памятью своего отца, что в тот вечер собственными ушами слышал этот звук и тогда же определил, с какой стороны он исходил.

Излишне описывать радость, охватившую всю родню, а особенно дядю Полковника. Ну а я – я, казалось, сейчас лопну от переполнявшего меня счастья. Мне хотелось броситься к доктору и поцеловать ему руку, Асадолла-мирза весело щелкал пальцами и, похохатывая, заверял доктора, что выдвинет его кандидатуру в члены ООН, а я смеялся над его шутками.

Уже собираясь уходить, Асадолла-мирза со смешком сказал:

– Моменто! Семейное единство спасено, но смотрите, чтобы о случившемся не прослышал новый жених Гамар, а то его «запрет» на этот раз без всякого колдовства. Ведь если у молодых снова сорвется поездка в Сан-Франциско, ханум Азиз ос-Салтане от всей нашей родни мокрое место оставит.

Родственники начали прощаться с дядей Полковником, и в это мгновение мой взгляд упал на Светило Пури. Он сидел с надутым мрачным видом. Я понял, что он взбешен ликвидацией кризиса. Но в тот миг я был так счастлив, что не придал этому значения и побежал домой сообщить приятную новость отцу.

Он не выразил особой радости и пробормотал под нос:

– Вот уж верно говорят, глупость – дар божий!

Мать снова начала его умолять:

– Ну раз он готов пойти на попятный, ты тоже не упрямься. Ради всего святого, во имя памяти твоего покойного отца, забудь ты это!

Было уже поздно, и я не рассчитывал увидеться сегодня с Лейли, но зато я лег спать, думая о ней и надеясь встретиться с ней завтра.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Не знаю, сколько прошло времени, но вдруг меня разбудили чьи-то крики. Они доносились издалека. Человек вскрикивал коротко и невнятно, словно ему зажимали рот.

– Вор!.. Во… о… ор! Вор!

Я подскочил. Отец и мать тоже уже не спали. Мы внимательно прислушались. Очередной крик развеял все наши сомнения – да, это вопил дядюшка Наполеон. Это его голос несся с балкона в сад. Неожиданно крики смолкли, раздался топот и шум возни. Родители, я и сестра откинули москитные сетки и выбежали во двор. Наш слуга, прихватив палку, ринулся к дому дядюшки. Мы – кто в пижаме, кто в ночной рубашке – помчались следом.

Маш-Касем, видать, только что продравший глаза, открыл нам дверь. На пороге своей комнаты застыли перепуганные Лейли и ее брат.

– Что случилось, Маш-Касем?

– Зачем мне врать?! Я…

– Это ага кричал?

– Вроде как они.

Через анфиладу бесконечных комнат мы бросились к балкону, где на широкой деревянной кровати обычно спал летом дядюшка Наполеон. Но дверь, ведущая из комнаты дядюшки на балкон, была заперта. На наш энергичный стук никто не ответил.

Маш-Касем с силой хлопнул себя по лбу:

– Ох, горе горькое! Украли нашего агу! Мать Лейли, женщина сравнительно молодая, запричитала:

– Ага! Ага! Где же ты?.. Господи, боже мой, похитили его, похитили!

Мой отец попытался успокоить ее.

Мать Лейли была второй женой дядюшки. Со своей первой супругой он прожил тринадцать лет и развелся под тем предлогом, что она не рожала ему детей. Этот развод оставил в жизни дядюшки глубокий след, поскольку он усматривал в нем разительное сходство с разводом Наполеона Бонапарта и Жозефины, расставшихся после тринадцати лет супружеской жизни. Лишь впоследствии мы догадались, что именно это обстоятельство побудило дядюшку в дальнейшем строить свою жизнь, копируя судьбу французского императора.

Отец приказал Маш-Касему принести лестницу и первым полез по ней со двора на балкон. За ним с ружьем в руке последовал дядя Полковник, подоспевший из своего дома в белой ночной рубахе и подштанниках. Пури и я тоже торопливо вскарабкались наверх. Одна из двух веревок, натягивавших москитную сетку над ложем дядюшки Наполеона, была оборвана, и сетка криво свисала прямо на кровать. Но самого дядюшки нигде не было. Мать Лейли спросила из-за двери дрожащим голосом:

– Что там случилось? Где ага?.. Откройте дверь!

– Зачем же врать?! Вроде как сгинул наш ага. Пропал вовсе.

И тут раздался чей-то тихий стон. Мы огляделись по сторонам. Стон доносился из – под кровати. Отец первым нагнулся и заглянул туда.

– Вот – те на! Ага, что это вы там делаете?

Из – под кровати снова раздался слабый голос, но слов было не разобрать, точно у дядюшки отнялся язык. Отец с Маш-Касемом отодвинули кровать от стены и с помощью остальных ухватили дядюшку Наполеона под мышки, подняли с пола и положили на постель.

– Ага, чего это вы вдруг под кровать залезли? Где вор?

Но глаза дядюшки были закрыты, а побелевшие губы дрожали.

Маш-Касем принялся растирать ему руки. Дверь открыли, и на балкон ворвались женщины и дети. Лейли, увидев, в каком плачевном состоянии пребывает ее отец, ударилась в слезы, а ее мать стала исступленно бить себя в грудь.

Маш-Касем пробормотал:

– Похоже, змея агу ужалила!

Мать Лейли крикнула:

– Ну что вы стоите? Сделайте что-нибудь!

– Маш-Касем, беги за доктором Насером оль-Хокама!.. Скажи, пусть немедленно идет сюда!

Вскоре подоспел и доктор Насер оль-Хокама. Он был в нижнем белье, но в руке держал неизменный саквояж. Осмотрев дядюшку, доктор сказал:

– Жить вам не тужить!.. Ничего страшного. Просто он слегка испугался, – и, накапав в стакан с водой несколько капель, влил лекарство в рот дядюшке.

Через минуту – две дядюшка открыл глаза. Первые несколько секунд он недоуменно озирался по сторонам, потом взгляд его остановился на докторе. Неожиданно дядюшка яростно сбросил со своей груди руку доктора и хриплым от злости голосом выдавил:

– Уж лучше умереть, чем видеть перед собой предателя и лжеца!

– Жить вам не тужить!.. Что такое, ага? Шутить изволите?

– Нисколько! Я вполне серьезно говорю!

– Ничего не понимаю, ага… Что, все-таки случилось?

Дядюшка слегка приподнялся на своем ложе и, указывая пальцем на дверь, сказал:

– Вон отсюда!.. Вы что, вообразили, будто я ничего не знаю о заговоре в доме моего брата? Мне не нужен врач, который продает свою совесть! Такому врачу нечего делать в моей семье!

– Ради бога успокойтесь! Вам вредно волноваться, поберегите свое сердце!

– Мое сердце вас больше не касается! Так же как не касается вас, пучит ли живот у Гамар!

Столпившиеся на балконе уже догадались, куда клонит дядюшка. Мы поглядывали друг на друга, пытаясь определить доносчика. Я увидел, что Маш-Касем с подозрением смотрит на Пури. А Пури с некоторым беспокойством отводил глаза в сторону, стараясь ни с кем не встречаться взглядом.

Дядюшка, повысив голос, заявил:

– И вообще, я прекрасно себя чувствую!.. И в докторах не нуждаюсь!.. Извольте удалиться, господин доктор!.. Разводите свое вранье и плетите свои интриги в другом месте!

Дядя Полковник, чтобы сменить тему, спросил:

– Братец, что все-таки случилось? В дом воры залезли?

Дядюшка Наполеон, который, увидев доктора, напрочь забыл о причине переполоха, тотчас спохватился и, в ужасе оглядевшись по сторонам, кивнул головой:

– Да, да, вор… Я сам слышал, как он тут ходил… своими глазами видел его тень… Эй, быстро закройте все двери!

Неожиданно дядюшка заметил моего отца. Гневно поджав губы, дядюшка уставился в пустоту и закричал:

– А этому-то что здесь надо? Превратили мой дом в караван – сарай! – и, указав длинным костлявым пальцем на дверь, рявкнул: – Вон!

Отец пронзил его взглядом и, направляясь к двери, вполголоса заметил:

– Ну и дураки же мы все! Спали бы себе спокойно до утра… Так нет ведь – ринулись спасать знаменитого героя Казерунекой битвы, который от страха чуть не окочурился под кроватью.

Дядюшка рывком вскочил и хотел вырвать ружье из рук дяди Полковника, но тот успел спрятать его за спиной.

Доктор, подхватив саквояж, в ужасе почти бегом кинулся к двери. Я тоже двинулся к выходу вслед за матерью. Уже с порога я бросил прощальный взгляд на Лейли и ушел, унося в памяти ее заплаканные глаза.

Голос дядюшки Наполеона, громко излагавшего стратегический план поимки вора, провожал меня до самого дома.

Однако розыски, предпринятые дядюшкой и его соратниками, ничего не дали. Вор как сквозь землю провалился. Через полчаса в саду снова воцарилась тишина.

Я был настолько взбудоражен, что никак не мог заснуть. Я ничуть не сомневался, что именно Пури свел на нет усилия всей семьи, пытавшейся помирить дядюшку с моим отцом. По тому, как Пури вел себя на балконе, было ясно, что это он донес дядюшке Наполеону о разговоре с доктором Насером оль-Хокама. Ух, с каким удовольствием я бы выбил Пури его длинные зубы! Вот ведь подлец! Вот ябеда! Хорошо бы дядя Полковник догадался о предательстве собственного сына. А если он до сих под ничего не понял, я должен ему об этом рассказать!

Хотя я не спал почти всю ночь, наутро я поднялся раньше всех и бесшумно выскользнул в сад.

Маш-Касем поливал цветы. Его вид привел меня в изумление: штаны его были, как обычно, закатаны до колен, но на плече висела дядюшкина двустволка.

– Маш-Касем! Чего это ты с ружьем? Он беспокойно огляделся, потом сказал:

– Беги-ка, милок, обратно! Домой к себе беги!

– Но почему, Маш-Касем? Что случилось?

– Черный сегодня день, дурной! Самый что ни на есть настоящий день Страшного суда. Ты и отцу своему скажи, и матушке, чтоб сюда не ходили.

– А в чем дело-то?

– Э-э! Зачем мне врать?! Тяжело у меня сегодня на душе, ох как тяжело! Ага приказ отдали, ежели кто из вашей семьи хоть на шаг зайдет вот за это дерево, стрелять такому прямо в самое сердце!

Если бы не понурый, насупленный вид Маш-Касема, я бы подумал, что это шутка. Поправив на плече ружье, Маш-Касем продолжал:

– Сегодня спозаранку Аббас-ага… ну тот, который голубей разводит, вчерашнего вора поймал, когда тот через крышу нашу лез.

– Ну и что с ним сделали?

– Зачем мне врать?! Ага поначалу хотел прикончить его прямо на месте, да я за беднягу заступился… Связали его, сейчас сидит под арестом в подвале. Меня приставили к нему караульным…

– В подвале?.. А почему не сдали его в полицию?

–. Да какое там! Ага, чего доброго, сегодня же его и повесит, прямо тут, в саду.

Я оторопело молчал, Маш-Касем снова огляделся по сторонам.

– Ты, милок, того… не нужно тебе со мной разговаривать, а то, если ага узнает, что я с тобой разговоры разговариваю, глядишь, и меня заодно прикончит.

– Маш-Касем, но при чем тут наша семья? Почему дядюшка на нас сердится?

Маш-Касем покачал головой:

– Ты вот, голубчик, спрашиваешь, при чем тут ваша семья… Да, ежели б ты знал, кто вором-то оказался, тогда бы понял, что дело дрянь… Ой – ё – ёй… Дай-то бог, чтоб все обошлось!..

Теряя голову от тревоги, я спросил:

– А кто же этот вор, Маш-Касем? Что он украл?

– Э-э! Зачем мне врать?! До могилы-то… Ох, ты ж господи! Смотри-ка! Ага идет!.. Беги отсюда быстро! Беги! Пожалей свои годы молодые, беги!.. Или хоть спрячься куда!

Поняв, что убежать я уже не успею, Маш-Касем подтолкнул меня к большому самшитовому дереву, в густой листве которого можно было легко спрятаться, а сам отошел в сторону и продолжал поливать цветы. На дорожке показался дядюшка Наполеон. При виде его хмурого лица меня охватил ужас.

А когда дядюшка заговорил, я понял, что он страшно разгневан.

– Касем! Разве тебе не было приказано караулить вора?! Нашел время цветами заниматься!

– Не извольте беспокоиться, ага! Я и отсюда за ним слежу.

– Это как же ты отсюда следишь за вором, который в подвале сидит?

– А я то и дело бегаю, его проверяю… Что решили-то с ним делать, ага? Кормить ведь его придется… в расход он вас введет… Может, лучше сдадите в полицию – нам же спокойнее будет.

– В полицию? Пока он во всем не признается, я его не отпущу. Тем более, что я и так почти наверняка знаю – его это происки! – И дядюшка махнул рукой в сторону нашего дома.

МапьКасему было явно не по себе: он тайком посматривал на самшит, укрывший меня густыми ветвями.

– Этот Хамадолла слугой у него был несколько лет, – продолжал дядюшка. – Вроде и не воровал никогда. Работящий был, набожный… А теперь – нате вам! – в дом мой залез. Не – е – т, дело ясное, подучили его! Это все заговор против меня!

– Да вы лучше меня послушайте, ага. Зачем мне врать?! До могилы-то… Без работы он сидел, обнищал. Хотел небось дела свои поправить.

Дядюшка задумался и молчал. Маш-Касем продолжал поливать цветы, изредка посматривая в сторону моего убежища.

Неожиданно дядюшка хрипло сказал:

– Знаешь, Касем, меня сейчас больше всего беспокоит длинный язык этого мерзавца.

– Вы о ком, ага?

Дядюшка снова махнул рукой на наш дом.

– Кто свою честь не бережет, тот и другого ославит почем зря. Боюсь, распустит он сплетни по всей округе.

Маш-Касем покачал головой:

– Что ж, ага, в драке халву не раздают, – и, наверняка, вспомнив о невидимом, но все слышащем свидетеле, решил сменить тему, чтобы дядюшка не углубился в опасные дебри. – А почему бы вам не забыть все обиды. Взяли бы да и расцеловали друг друга! Глядишь, ссоры как не бывало.

– Чтоб я помирился с этим человеком?! В дядюшкином голосе звучали такая злоба и ярость, что Маш-Касем перепугался:

– Да я ничего и не сказал, ага… Оно конечно, мириться, с ним никак нельзя… Уж больно он вас обидел…

– Одним словом, боюсь я, начнет он распускать сплетни, наговорит людям ерунду всякую.

– Чего ж тут бояться, ага? По моему разумению, вы с ним все, что хотели, уже друг другу сказали.

Потеряв терпение, дядюшка раздраженно проворчал:

– Неужто ты так ничего и не понимаешь?! Забыл, что ли, что вчера случилось? Нездоровилось мне слегка, не по себе было… Ты помнишь, что он сказал уходя?

– Зачем мне врать?! До могилы-то… Нет, не помню.

– Как это не помнишь? В общем, из того, что он сказал, можно было попять, будто я вора испугался.

– Господи помилуй! Вы?! Испугались?! Да вам страх и неведом!

– А я тебе про что толкую! Уж кто – кто, а ты-то лучше других знаешь – ведь ты был рядом со мной и в битвах, и в походах, и в разных опасных передрягах. Тебе-то уж должно быть известно, что для меня самого слова «страх» но существует.

– Ей – богу, зачем мне врать? До могилы-то… Аллах свидетель, никак невозможно о вас такое сказать! Еще до Казерунской кампании покойный Солтан Али-хан говорил, что второго такого смельчака, как ага, поискать надо!.. Помните ту ночь, когда в нашу палатку ворвались бандиты?.. Господи, прямо будто вчера это было! Как сейчас помню… Вы тогда одной пулей троих наповал уложили…

– Да, в те времена бандиты свирепые были, грозные… Нынешние воры против них, что младенцы грудные.

Маш-Касем взволнованно воскликнул:

– Я-то сам, хоть тоже был смельчак и сорвиголова, но, чего греха таить, в ту ночь здорово перетрухнул… А потом атаман ихний в ноги вам как кинется и давай умолять о пощаде!.. Ну прямо как сейчас помню!.. Его, случаем, не Сеид-Морадом звали?

– Да… мы на своем веку много таких Сеид-Морадов повидали.

– Ни дна ему ни покрышки!.. До чего ж подлый был, до чего свирепый!

Маш-Касем пришел в неописуемое волнение и, казалось, напрочь забыл о моем присутствии. У дядюшки Наполеона настроение тоже вроде бы поднялось. Лица обоих были в эту минуту такими просветленными и вдохновенными, что чувствовалось: и тот, и другой безоговорочно верят в собственные сочинения и сейчас перед ними словно оживают яркие картины далекого прошлого.

Несколько минут они оба молчали. Глаза их смотрели куда-то вдаль, на сияющих лицах играла улыбка. Дядюшка первым вернулся из мира грез и, вновь нахмурившись, сказал:

– Так-то так, Маш-Касем, но об этом только ты да я знаем. А если… если этот клеветник начнет вместе с простофилей доктором людям рассказывать, что дескать кое – кто от страху чуть богу душу не отдал… что тогда останется от моей репутации?

– Да кто им поверит, ага? Кто в этой стране не знает о вашей отваге, о мужестве вашем?!

– Если б люди головой думали! А то ведь только ушам своим да глазам верят. Что ни говори, а я убежден: этот человек на все пойдет, только бы подорвать мой авторитет, только бы ославить на всю округу.

Тут Маш-Касем вроде бы снова вспомнил, что я прячусь рядом, за ветвями самшита. Он покосился в мою сторону:

– Об этом сейчас не время говорить, ага. Пока ведь ничего такого не случилось.

– Не соображаешь, что ли?! Да они уже сегодня начнут языками чесать!

– А мы скажем, что вранье это… Скажем, что аге, мол, нездоровилось…

– Да, конечно, но… – Дядюшка ушел в раздумья и замолчал.

– Можно, к примеру, сказать, что вас змея ужалила.

– Не городи вздор! Где это видано, чтобы человека змея у жалила, а наутро он уже здоровый был?

– А что тут такого?.. Один мой земляк…

– Да провались ты вместе с твоим земляком!.. В общем, история со змеей нам не годится.

Маш-Касем тоже погрузился в мысли.

– Кажется, придумал! А что, если сказать, что вы дыню с медом кушали, а потому у вас живот схватило?

Дядюшка ничего не ответил, но по всему было видно, что эта идея его тоже не вдохновила. Немного помолчав, Маш-Касем сказал:

– Ага, знаете что?

– Что?

– Ежели б вы у меня совета спросили, так, по-моему, лучше вам отпустить вора подобру-поздорову.

– Отпустить? Вора?!

– Потому что, ежели вокруг узнают, что вы поймали вора, разговоры пойдут: что да как? А там и про вчерашнее припомнят.

– Ерунда!

– Я-то что… мое дело сторона. Да только, ежели вы его отпустите, разговоры сами собой и утихнут. Сейчас ведь никто, кроме Аббаса-голубятника, и знать не знает, что мы вора поймали… Другими словами, никто чужой про это пока не прослышал… А голубятник, он и пикнуть не посмеет.

Дядюшка долго молчал. Потом сказал:

– Ты прав, Касем… Нашей семье всегда были присущи великодушие и благородство. Может, этот бедняга и в самом деле от нищеты на такое решился. Простим ему, детей его пожалеем… – и после паузы добавил: – Ты твори добро, о себе забудь, и господь тебе твой укажет путь!.. Иди, Касем, развяжи его и скажи, чтобы бежал без оглядки. А самое главное, скажи ему, что это ты сам решился его отпустить и что, если, мол, ага прослышит, шкуру с тебя сдерет!

Маш-Касем рысцой побежал выполнять приказ, а дядюшка принялся в задумчивости расхаживать по дорожке.

Через несколько минут Маш-Касем вернулся. На плече у него по-прежнему болталась двустволка. С довольной улыбкой он приблизился к дядюшке, успевшему присесть на скамейку в увитой шиповником беседке.

– Воздай вам господь за ваше благородство, ага! Уж как он благодарил! Я так скажу: благородство это у вас в крови! Помните, когда Сеид-Морад начал вас о пощаде молить, вы его на все четыре стороны отпустили, да еще и еды ему дали на дорогу?

Дядюшка, вперив глаза в ветви орехового дерева, с грустью сказал:

– Ах, Касем, кто нынче ценит доброту и благородство?! Может, лучше было бы, если бы я действовал круто и беспощадно, как все остальные… Может, именно из-за собственной мягкости и не преуспел я в жизни…

– Зачем же вы так, ага?! И я, и все вокруг знают, что вы тут ни при чем. Иностранцы окаянные во всем виноваты. Да вот даже третьего дня на базаре мы про вас разговорились, так я прямо и сказал, что, ежели б, говорю, англичаны против моего аги зла не затаили, ага бы таких делов понаделали!..

– Да если б не англичане и их пособники, я бы далеко пошел…