Текст книги "От чтения – к творчеству жизни"

Подводя итоги, можно сказать, что в индивидуальном плане творческое чтение:

– развивает ведущие структуры мозга и прежде всего, правое полушарие, ведающее образным мышлением человека;

– расширяет эмоциональное освоение человеческого опыта, охватывающего прошедшее, настоящее и будущее;

– предоставляет свободу мыслить собственной мыслью, определять ценности, формировать жизненные задачи;

– даёт ключ к пониманию смысла жизни и собственного предназначения;

– психологически и нравственно развивает читателя – открывает глубины духовного мира человека, сближает читателя с людьми, ведёт к познанию самого себя как личности;

– вызывает воспитательный эффект, стремление жить в соответствии с высшими эталонами человечности;

– является способом поддержки и развития интереса к чтению лучших художественных произведений, открывает ценность классики.

До сих пор мы говорили об индивидуальном значении для ребёнка творческого чтения. Но если представить себе, что данное произведение прочитали тысячи, а может быть, и миллионы людей, то чтение становится социальным явлением, интеллектуальным ресурсом и движущей энергией общественного развития, обеспечивающей подрастающему поколению поступательное движение. Творческое чтение связывает поколения, вносит свой вклад в прогресс и в повышение нравственного уровня людей, реализует социальную миссию художественной литературы.

Как творческое чтение художественной литературы влияет на миллионы людей, прочитавших какую-то социально значимую серьёзную книгу, обстоятельно раскрыла в своей книге «Функция художественного образа в историческом процессе» известный академик М. В. Нечкина. Она начала исследование проблемы с коренного вопроса о том, как воздействует художественный образ на читателя. Здесь и выступает на передний план элемент творчества читателя, когда скупые признаки явления, отобранные писателем, вызывают в читателе представления о полножизненном богатстве явления. Для убедительности этой мысли она привела пример из поэзии Пушкина о Наполеоне. На нем треугольная шляпа и серый походный сюртук – всего две приметные черты. Но читательское сознание прибавляет к этим двум множество других, знакомых ему по более ранним впечатлениям от образа Наполеона. Принцип состоит в воссоздании богатейшей жизненной множественности через малое число её признаков. Функция «воскрешения» – это и есть творчество читателя. Она особенно видна на примерах тех художественных текстов, которые оставляют читателю поле для домысливания. Делать это, как она говорит, хорошо умел Маяковский. Убеждает приведённый пример: «Приду в четыре, – сказала Мария. /Восемь./ Девять. /Десять». Показателен комментарий к этим строкам: «Здесь не сказано, что Мария не пришла. Тут ни слова не произнесено о том, что пережил из-за этого любящий человек. Но тут сказано, что она не пришла. Тут с огромной силой доведено до сознания читателя, что пережил любящий человек». В мобилизации множества явлений, хранящихся в опыте читателя, и состоит функция художественного образа. Что лежит в подвалах души читателя, волею писателя воссоздаётся, активизируется, находит объяснение жизни, захватывает его. Это и есть реализация преобразующей человека роли литературы. Информация как таковая бессильна сложить из треугольной шляпы и серого сюртука Наполеона: это только сюртук и шляпа – больше ничего. Наполеон воскреснет, только если в читателе вызван целый мир его личных впечатлений, опыта, догадок. Писатель воссоздаёт в душе читателя больше, нежели непосредственно содержит даваемый им образ. Он стоит у пульта управления мозговой деятельности читателя, в работе которой и кроется воздействие литературы. В читательском сознании возникают новые точки зрения на жизненные явления, происходит переосмысление читателем ранее принятых решений. Этот опыт создаёт связь поколений, соединяет отцов и детей, внуков и дедов. Если такого не происходит, поток жизни будет нести такого человека по поверхности, как соринку.

Раскрытая историком суть влияния литературы, как и других видов искусства, на человека и делает из него человека своего времени. Динамизм эпохи немыслим без роста сознания. А работа сознания происходит в акте чтения. Влияние образа на исторический процесс историк показала в своей книге на примере «Женитьбы Фигаро» Бомарше. Наполеон Бонапарт признал, что занавес революции взвился во Франции благодаря этой пьесе. О революции там не сказано ни слова. Но новая эпоха вступила в сознание благодаря этой книге. Один тот факт, что сразу после премьеры спектакль повторили сто раз, уже говорит за себя. «Никто не посчитал, – говорит Нечкина, – кто из этих зрителей участвовал через пять лет во взятии Бастилии». Подобную силу в России имело «Горе от ума» A. C. Грибоедова. Скликая единомышленников, эта пьеса приняло активное участие в движении российских умов. Для юных читателей огромное влияние на их жизненные установки сыграли «Два капитана» В. Каверина, «Какзакалялась сталь» Николая Островского, «Повесть о настоящем человеке» Бориса Полевого. А для подростков – «Тимур и его команда» Аркадия Гайдара. Не случайно повесть вызвала в свое время целое движение в защиту семей красноармейцев и нашла продолжение в современном волонтерском движении. Характерен отзыв современной девочки из Челябинска на эту повесть: «Может быть, это были не детские игры? Просто так жили, потому что так и надо жить» (Дарья 12 лет.)

Воссоздавая действительность в слове, писатель в читательском сознании слово вновь переводит в действительность. Он зримо воссоздаёт джунгли и прерии, экватор и Арктику, где читатель никогда не был. Посредством в читателе образов в ответ на прочитанное расширяется сфера его жизненного опыта, и он вместе с этим растет как читатель и как личность.

Говоря о творчестве читателя, историк Нечкина особо выделяет дар сопереживания, полагая, что именно в нем скрыто воспитательное воздействие художественного произведения. Через сопереживание искусство содействует развитию человека, а через него – и всего человечества.

Заканчивая разговор о функции художественного образа в историческом процессе, о могущественном участии читателя в творчестве, автор высказывает очень важную мысль: влияние литературы не исчерпывается количеством читателей, как бы ни было велико его значение. Читатели – посредники между литературным произведением и нечитателями. От них через межличностную коммуникацию широким кругом идёт воздействие на дух времени, на формирование морального критерия эпохи и нации. «Читателей, скажем, пятьсот, а носителей духа времени почему-то пятьсот раз по пятьсот. Все эти живые „клеточки“ событий и слагают историческое время». Обогащение и возвышение человеческого сознания и эмоциональной сферы человека, включение творческого начала в сам акт чтения, а через него и в реальную жизнь – залог общественного прогресса и развития нации.

2. О модели чтения, ведущей к творчеству жизни

«Высокое художественное произведение заставляет читателя волей-неволей думать над жизнью, о её цели, смысле, её правде и неправде».

H. A. Рубакин

(дополненный вариант статьи, опубликованный в журнале «Литература в школе», 2005, № 2)

Начну с примеров. Вот что говорил по этому поводу поэт Булат Окуджава, прочитавший рассказ Чехова «Поцелуй»: «Я, современный человек, отправляясь в ту эпоху, сталкиваясь с незнакомыми мне героями, начинаю ощущать себя соучастником их жизни и думаю (вот что знаменательно!) не о том, как они поведут себя в делънейшем, что им предстоит, для чего они, а о том, как мне жить дальше, что предстоит нам, для чего мы на этом свете, правильно ли мы живём».

О результате подобных раздумий мы можем судить по ответу лауреата премии «Оскар» режиссера Владимира Меньшова на вопросы, которые задала ему корреспондент «Литературной газеты» (№ 37,2009): «Кто Вас сделал таким? От кого Вы получили фундамент своей личности?» Меньшов ответил, что этот фундамент сформировали в нем книги. Сначала это были Дюма, Купер, Ж. Берн. Потом пошли более глубокие. Лет в 14 он влюбился в Гоголя и Герцена. «Я был книжным человеком, К реальной жизни я подходил с теми мерками, какие почерпнул из книг. Я был непримиримым максималистом, готовым при любом несовпадении реальности с книжными принципами воскликнуть: „Это неправильно, так быть не должно“». Книги – а он умел отличать среди них талантливые, – подсказывали ему, какой должна быть жизнь и какими должны быть в идеале люди. По этим меркам он и строил свою жизнь. Опытом своего чтения Меньшов, может быть, и не зная этого, подтвердил мысль H. A. Рубакина «Книги через читателя формируют самую жизнь».

Еще раньше об этом же говорил Л. Толстой. Он приписывал литературе животворную функцию. По его мнению, совокупная жизнь людей, обычаи так-то обращаться с родителями, с детьми, с женами, с родными, с чужими, с иноземцами, так-то относиться к старшим, к высшим, так-то – к страдающим, так-то – к врагам, к животным, все, что соблюдается поколениями миллионов людей без малейшего насилия, но так, что этого нельзя поколебать, – все это порождение литературы.

Взяв эпиграфом данной статьи мысль Николая Александровича Рубакина, библиотековеда и психолога чтения мирового уровня, я и в понятие «жизнь» применительно к человеку вложила его же трактовку: единство «интимного, социального и космического». «Интимная сфера» – это мир души человека, соединившей в себе проявления разума, чувств, стремлений, отношений, идеалов и вкусов. Об этой стороне жизни Пушкин сказал коротко: «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать». Причислим сюда и реакции, о которых говорил Чехов: «На боль я отвечаю слезами, на подлость – негодованием, на мерзость – отвращением. По-моему, это собственно и называется жизнью». «Социальная сфера» по Рубакину – это участие человека в общественной и профессиональной жизни, то, что часто сегодня называют социализацией. «Космическая сфера» – это взгляды на мир, на вселенную. Лучше всего об этой составляющей сфере жизни сказал сокурсник Рубакина по Петербургскому университету В. И. Вернадский в своей книге «Начало и вечность жизни»: «Это самое глубокое проявление самосознания, когда мыслящий человек пытается определить своё место не только на нашей планете, но и в Космосе». Схожую мысль высказал и академик H. H. Моисеев: «Человек должен осознать свою принадлежность не только к семье, стране, нации, но и ко всему планетарному сообществу, почувствовать себя его членом».

В понимании «социальной сферы» Рубакин акцентировал внимание на «делании». Для него «делать» – это и означало «жить». (Не расходится, в принципе, с подобным пониманием слова «жизнь» определение его, данное в «Словаре русского языка» (1981): «Совокупность всего пережитого и сделанного человеком»). Понимая жизнь как целостное явление, учёный констатировал: представление о жизни более всего даёт художественная литература. Именно она, как он говорил, «выражает переживания человеческой души; помогает понимать, освещая с внутренней, интимной стороны все сферы или круги общественной жизни и общественных отношений, начиная с семейных и, развёртывая их всё шире и шире, до всего человечества». Отсюда шло усиленное внимание Рубакина к разработке главной темы его профессиональной жизни – чтения как жизнедеятельного процесса.

Используя подход Рубакина к чтению художественной литературы, зададимся вопросом: жизнь, отраженная в литературном произведении, и жизнь реальная – тождественны ли они друг другу? Обратимся к книге петербургского учёного Александра Михайловича Левидова «Литература и действительность» (1987), предисловие к которой, названное «Крупное явление советской культуры», написал Дмитрий Сергеевич Лихачёв. Он представил читателям книгу Левидова в качестве недостающего звена, которого до сих пор не хватало в цепи литературного образования: «Она учит постигать великое и задумываться над ним, учит мыслить, помогает человеку понять свое предназначение. Это целостная система, своего рода философия освоения художественнъи, творений». В этой книге A. M. Левидов глубоко и обстоятельно проанализировал взаимоотношения реальной действительности и действительности, изображенной писателем. Автор назвал жизнь, изображаемую в художественной литературе, «инобытием» действительности, т. е. явлением, в чем-то схожим с реальной жизнью («бытие»), но не тождественным ей («иное»). Отмеченное противоречие касается, прежде всего, изображения в литературе людей. Они, с одной стороны живые, с другой – придуманные.

Литературные персонажи, как он говорил, иногда бывают настолько живые, настолько похожие на реальных людей, что им ставят памятники. В качестве примера он назвал памятник Тому Сойеру и Гекльберри Финну в Ганнибале (США), памятник Дон-Кихоту и Санчо Пансе в Мадриде, Жюлю Мегрэ – персонажу романов французского писателя Жоржа Сименона – в голландском порту Делфзейл. (Мы могли бы добавить к ним памятники многим персонажам отечественной литературы). Подробно остановился A. M. Левидов на «посмертной» информации о Шерлоке Холмсе: на доме № 221/В на Бейкер-стрит, известном по рассказам Конан Дойля, сделана надпись: «Здесь жил Шерлок Холмс». Всё в этом доме приведено в точное соответствие с описанием квартиры литературного героя Конан Дойля, вплоть до бытовых мелочей.

Для подтверждения мысли, что литература – это сама жизнь, A. M. Левидов много цитирует Белинского: «Поэзия есть выражение жизни, или, лучше сказать, сама жизнь. Мало этого: в поэзии жизнь более является жизнью, нежели в самой действительности». Великий критик переносит это жизненное понимание литературы и персонажей в ней на читателя: «Читатели видят в его лицах живые образы, а не призраки, радуются их радостями, страдают их страданиями, думают, рассуждают и спорят между собой о их значении, их судьбе, как будто дело идёт о людях действительно существовавших и знакомых им». В данном случае Белинский говорит о читателях повести Лермонтова «Герой нашего времени». Ту же мысль он высказывает и в очерке «Взгляд на русскую литературу 1847 года», распространяя её на всю сферу искусства: «Искусство есть воспроизведение действительности, повторённый, как бы вновь созданный мир». Однако в другом месте тот же критик высказывает иное: «Создания поэта не суть копии с действительности, но они сами суть действительность, как возможность, получившая своё осуществление». Получается противоречие. С одной стороны литература тождественна жизни, с другой – не копия.

При всей внешней несогласованности этих суждений они оба верны. Как утверждает Левидов, «художественный образ в смысле познания реальной жизни даёт иногда больше, чем непосредственное наблюдение над самой жизнью». Для подтверждения сказанного он приводит мнение Гоголя о «Капитанской дочке»: «Чистота и безыскусственность взошли в ней на такую высокую степень, что сама действительность кажется перед нею искусственной и карикатурной». Другой пример: Чапаев в кино оказался «выше» жизни: фотография нам мало говорит, и мы не хотим знать никакого другого Чапаева, кроме образа, созданного БА. Бабочкиным. Создатель этого образа избрал правильный путь – он отказался от копирования действительности во имя искусства. Для зрителей он оказался жизненнее самой жизни.

Фотография или отражение в зеркале – это далеко не художественное произведение. Надо от правды реальной жизни подняться на высоту правды художественной. В этом и состоит процесс творчества.

«Иначе было бы очень просто быть художником. Стоило бы сесть у окна и записывать, что делается на улице, и вышла бы комедия или повесть», – заметил И. А. Гончаров. Подтвердил это и писатель Э. Хемингуэй в своей статье «О литературном мастерстве»: «Из всего, что знаешь, создаёшь силой вымысла не изображение, а нечто совсем иное, более истинное, чем истинно сущее». Ощущение истинности – причина идейного и эмоционального воздействия произведения искусства, источник его познавательного значения.

За всем читаемым, видимым и слышимым, за всей изображенной в книге жизнью людей скрыт автор, результатом творчества которого и является данное произведение. Силой своего таланта, силой глубокого проникновения в психологию персонажей он заставляет читателя забыть о том, что в его искусстве не реальная жизнь, и поверить в то, что его искусство – сама жизнь. Фокус в том, что не действительная жизнь (всё придумано), оставаясь не действительной жизнью, в восприятии читателя становится действительной.

Восприятие искусства слова как подлинной жизни особенно характерно для детей младшего школьного возраста. Это восприятие часто называют «наивным реализмом». Исследователь восприятия литературного произведения детьми 8-9 лет – сотрудник ГБЛ Ленина Ильинична Беленькая, в семидесятых годах XX века открыла примечательное свойство этого явления – доверчивость ребёнка к содержанию текста литературного произведения. Для «наивных реалистов» критерий качества художественного произведения – «правдоподобие»: «как в жизни», «как правда», «как на самом деле». Именно эта жизненность и вызывает в них эмоциональный отклик. Вместе с тем даже ребёнок понимает, что перед ним не реальная жизнь, а всего лишь бумага с напечатанными на ней типографскими знаками.

Способность младших школьников эмоционально реагировать на «правду» литературного произведения – это не минус их восприятия, а большой плюс. Януш Корчак в своей книге «Когда я снова стану маленьким», говоря о детях, призывал взрослых: «Надо подниматься до их чувств». Беленькая считает: если детский способ восприятия утрачен, то надо много сил, творческой энергии, времени потратить, чтобы заново создать у подростка, юноши или взрослого человека способность чувствовать художественное слово, эмоционально и непосредственно воспринимать и переживать прочитанное, реагировать на него: радоваться радостями, страдать страданиями литературных персонажей. Корней Чуковский по этому поводу писал: «Человек… не прошедший через эмоциональную выучку, навсегда останется душевным уродом, как бы ни преуспевал он в науке и технике. При первом же знакомстве с такими людьми я всегда замечал их странный изъян – убожество их психики, их тупосердие».

Мне вспоминается вычитанный из «Литературной газеты» случай. Учительница читала вслух детям «Муму» И. С. Тургенева. Уже ближе к концу, когда чтение дошло до момента гибели собачки, она услышала всхлипывание мальчика, сидящего за последней партой. Подошла к нему, спросила, почему он плачет. Услышав ответ «Собачку жалко», она стала журить мальчика за то, что он принял гибель собаки за правду: «Ведь это всё придумал писатель – а ты поверил». И далее она стала объяснять детям, что художественная литература – это плод фантазии писателя, и верить в правду того, что написано писателем, не надо. И добавила: «Вам, ребята, надо уметь отличать литературу от жизни. Для этого вы и учитесь в школе».

Как видим, «наивныйреализм» признан учительницей за недостаток читательского восприятия как показатель низкой читательской квалификации, которую надлежит развивать, поднимать, улучшать и доводить до понимания специфики художественной литературы. Такого рода убеждение принадлежит не только этой учительнице. «Наивный реализм» в наши дни стал изгоем в сфере литературного образования. Литература в школе из искусства превратилась в научную дисциплину «литературоведение», цель которого – освоить законы искусства, отличные от «правды жизни». Так, литература оказалась выключенной из системы воспитания и стала предметом исключительно образования, как физика или химия. Вершители образования и сами учителя забыли, что литература не научный предмет, а искусство, которое познается через сопереживание. Если нет сопереживания, то нет и знания. Выработанное в школе через литературоведческий анализ отвращение к литературе закрепляется в учениках на всю жизнь. О воспитательной роли при такой системе освоения литературы говорить не приходится.

Модель чтения, узаконенная в нынешнем образовательном стандарте, конечной целью ставит, чтобы ученики знали название произведений, входящих в школьную программу, запомнили авторов, могли охарактеризовать особенности сюжета, композиции, выделить смысловые части текста, оценить роль изобразительно-выразительных средств, выделить авторскую позицию. Среди перечисленных и не перечисленных мной знаний и умений учащихся нет даже намёка на то главное, во имя чего создаётся истинная литература, – художественного постижения глубинного смысла человеческой жизни, воплощенной в произведение. Нет способности читателя «заражаться» чувствами, вовлекаться в размышления над действительностью и психологией людей и тем самым осознавать себя человеком и адаптироваться в социальной среде.

Погружаясь в книгу, читатель получает возможность, которую не даёт ему реальность: в одной жизни пережить множество других жизней, представить себя самого в разных обстоятельствах, испытать не испытанные ещё состояния любви и ненависти, милосердия и искушения, победы и поражения и тем самым получить опосредованный жизненный опыт, чужую жизнь соединить со своей. Ученик, как и всякий растущий человек, ищет ответа на вековечные вопросы: как быть счастливым, как найти свое место в мире, как отличить правду от лжи, добро от зла, в чем смысл и предназначение человека. Однако в большинстве случаев школьники ищут ответа где угодно, но только не в великой литературе, не осознавая, что в ней-то они как раз более всего нуждаются. И потому они часто оказываются в состоянии опустошения, обособленности, душевного хаоса. Сказанное не означает, что литературоведческие знания, получаемые детьми в школе, бесполезны. Понимание художественных особенностей литературных произведений – важный аспект, но он не должен затмевать жизнетворческую сущность искусства.

Вернёмся к книге Левидова «Литература и действительность». Надо отметить, что Левидов, подойдя к литературе как инобытию действительности, не остановился только на бытийных её качествах. Он раскрыл в литературе как виде искусства те её специфические черты, которые отличают её от жизни. Он показал, что художественное творчество – всегда отбор. Писатель берёт элементы, находящиеся в реальной действительности в более или менее «распылённом» виде, и намеренно сгущает, концентрирует их с целью усилить впечатление, повысить степень эмоционального воздействия литературного произведения на читателя, дать более яркое, убедительное, наглядное представление о жизни. Великие писатели умели не нагромождать ненужных мелочей, они выбирали только то, что могло привести к пониманию реальной жизни и психологии людей. «Сгущенной истиной» назвал литературу Александр Солженицын в своей Нобелевской лекции. В этой «сгущенности» и скрыта специфика литературы, делающая её «инобытием».

То, что говорил A. M. Левидов устами писателей, критиков, философов о роли мелочей, он говорил и о роли случайностей в искусстве. Жизнь реальная состоит из событий самых разнообразных, самых непредвиденных, существенных и несущественных. Художник выбирает только необходимые случаи в обрисовке событий, и выбрасывает все побочные. Делает это так, чтобы каждая деталь, каждый случай помогали раскрывать главное, служили выявлению сущности образа. Это и дает писателю возможность уловить смысл изображённых явлений жизни, сказать о них правду. Возможность уловить за деталями смысл жизненных явлений литература даёт и читателю. В этом плане есть необходимость вернуться к книге Л. И. Беленькой «Ребёнок и книга». Говоря об особенностях восприятия литературы детьми младшего школьного возраста, она большое внимание уделила восприятию ребёнком деталей в художественном произведении, подчеркивая его способность в малом увидеть большое, определить свое отношение к литературному произведению через конкретные образы, увидеть в них обобщение и выразить эту способность словом «нравится». Конкретность обобщения, обобщение без абстракции – важнейшая особенность психики ребёнка. Она, наряду с особенностями развития эмоциональной сферы у детей до десятилетнего возраста, определяет своеобразие восприятия литературного произведения. И это восприятие оказывается в полной мере созвучным специфике искусства.

Итак, правда художественная и правда жизненная не совпадают. Действительности, как считает Левидов, принадлежит содержание, недействительности – форма, в которой это содержание находит своё внешнее выражение. Искусство специфично, условно. Оно состоит из того, чего в действительности нет, а иногда и быть не может: сказки, басни. Но все, что составляет специфику, не только не мешает, а помогает эмоциональному влиянию на читателя. Жизнь и литература не совпадают лишь во внешнем, в поверхностном, в мелочах. Но совпадают – должны совпадать! – в правде психологической, правде индивидуальной и социальной, в их взаимосвязи.

Схожую по смыслу формулировку о специфике искусства мы обнаружили у выдающегося австрийского философа Виктора Франкла, в изданной в России в 2014 году его книге «Сказать жизни „да!“». Вот она: «То нереальное, которое искусство преподносит людям, подчас бывает ближе к истине, чем их человеческая реальность». Перенеся сказанное на литературу – искусство слова, на её близость к истине, мы можем говорить о причине её познавательной ценности, делающей её в некотором роде «учебником жизни». Литература помогает читателю выстроить стратегию своей жизни, сделать определённый выбор. Главным образом она помогает определить цели и направить свои усилия на достижение их. В этом плане примечательно высказывание Д. К. Ушинского: «Удовлетворите всем желаниям человека, но отнимите у него цель в жизни, и посмотрите, каким несчастным и ничтожным существом явится он». О мучительной боли за бесцельно прожитую жизнь говорил и Николай Островский в своём знаменитом высказывании о жизни как о самом дорогом, что есть у человека – высказывании, ставшем афоризмом.

Близко к понятию щель жизни» стоит понятие «смысл жизни». Об этой стороне человеческой жизни упомянутый нами Виктор Франкл написал отдельную книгу «Человек в поисках смысла», принесшую ему мировую славу. Нравственный кризис на планете ученый понимал как ощущение огромным числом людей бессмысленности той жизни, которую им приходится вести, и невозможности найти в ней позитивный смысл. Этим автор объясняет те социальные патологии, которые являются болью нашего общества, – разгул преступности, рост наркомании и алкоголизма, самоубийства. Для убедительности этой мысли, Франкл приводит слова Эйнштейна: «Тот, кто ощущает свою жизнь лишенной смысла, не только несчастлив, но и вряд ли жизнеспособен». И вожделенное счастье, которого человек ждёт получить от жизни, Франкл тоже ставит в зависимость от достижения цели. Чем больше человек видит жизнь как выполнение целей, тем более полной смысла представляется она ему. Но смысл нельзя человеку дать, его надо найти самому. Здесь на помощь и должна прийти литература. Чем её художественный уровень выше, чем в большей мере она обладает чертами открытия великой правды, тем очевиднее эффект сопереживания и нахождения смысла человеческой жизни.

Как влияет литература на жизненные события, цели человека и смысл жизни, как помогает «юноше, обдумывающему житье» выстраивать свою жизнь – мало изученная проблема. Мы попытались к ней подойти в книге «Школа чтения» (2006), исследуя на материале автобиографий деятелей отечественной культуры влияние детского чтения на выстраивание их судеб. Надо сказать, что саму эту мысль о связи чтения с судьбой человека подал мне наш писатель Виктор Розов, предпославший книге H. A. Гончарова «Обыкновенная история» своё предисловие, названное им «Как жить?» О нём мы и расскажем далее.

Погружение в реальность, изображенную писателем, помогает читателю определить свои жизненные позиции, свои представления о нравственном и безнравственном, идеалы и цели, которые ставит перед собой человек. Литература предупреждает читателя о последствиях выбора того или иного способа жизни, тех или иных жизненных установок, поступков и их мотивов. Розов отмечает, что писатель криком кричит о том, что любовь к людям выше всякого расчёта и бездушного дела. Всякое дело, если оно является только средством личного преуспевания, становится тяжким, а порой и гибельным для причастных к нему людей. Эту же мысль отметил Розов и в романе «Подросток» Достоевского. Классик литературы предупреждал: пока человек думает о своей ли выгоде, своём ли покое, об удовольствии, об идее стать Ротшильдом, пока он допускает порок в свои мысли, как Аркадий Долгорукий, до тех пор ни счастье, ни смысл жизни не дадутся ему.

В определённом смысле на вопрос, как жить, отвечает вся классическая литература. Но художественная литература, как известно, учит не назиданиями и сентенциями. Она вовлекает читателей в жизненные ситуации и во взаимоотношения людей, предоставляя ему самому разобраться, что его радует и что огорчает, что заставляет волноваться и что – негодовать, что следует беречь и что подлежит отрицанию. Здесь в борении чувств и мыслей и вырабатывается установка на определенный тип человеческих отношений, происходит выработка черт личности, обогащение духовным опытом человечества, сконцентрированным в литературе. Так, внешние по отношению к читателю социальные и нравственные нормы превращаются во внутренние регуляторы поведения, закрепляются в эмоциональной памяти и действуют как безусловный рефлекс.

В своём предисловии к книге И. Гончарова Виктор Розов подчёркивает, что выдающиеся педагоги прошлого считали литературу великим учебником жизни, учебником более мощным по сравнению с любыми другими рациональными и дидактическими методами. На её материале, с учетом природы этого вида искусства, с проекцией на современность, они вырабатывали в детях стремление к правде, добру, веру в прогресс, в нравственное совершенствование, желание служить высшим целям. Они развивали у читателей способность соизмерять свой внутренний мир с духовным миром персонажей, черпать у них жизнестойкость, находить в них поддержку в решении своих проблем.

Задача учиться жить на материале лучших образцов художественной литературы в наши дни чрезвычайно осложнилась в связи с засильем массовой литературы, антигуманной по своей направленности. Эта литература навязывает детям ложные ценности, уводящие от реальности и социальных задач в мир монстров, мутантов, магов и другой нечисти.

Она размывает понятия добра и зла, заставляет читателя верить не в свои силы, а в волшебство. Агрессивный, разрушительный потенциал этих произведений явно противоречит созидательной направленности классической литературы, отравляет вкус, заставляет облегчённо смотреть на жизнь, вносит в сознание детей сумятицу представлений. Всё это усугубляется использованием языка вражды в СМИ, а также ломкой нравственных социальных ориентиров, происшедшей в стране.