Текст книги "Мертвые страницы. Том I"

Ветер высушил пот на лице, но на душе было плохо. Она совсем запуталась как в себе, так и в происходящем.

По дороге домой Аля взяла в супермаркете бутылку вина, сыр, колбасную нарезку да банку корнишонов. В квартире женщина оказалась, когда совсем стемнело – совсем потеряв представление о времени. Про Савельевну она позабыла. Есть не хотелось, а от полстакана вина вприкуску с кусочком сыра сразу потянули в сон. Алевтина вырубилась на диване, даже не осознавая, что не разделась.

…Ей было жарко и душно, как в пузыре с нагретым воздухом. Липко. Влажно. И дышать практически невозможно. В зеленовато-сером сумраке всё выглядело неправильным, изломанным и ненастоящим. Здесь она просто была, не ощущала ни рук, ни ног – вообще ничего. Помнила лишь, что нужно дышать. Моргать она тоже не могла. Вспышками-кадрами зависая в кромешной темноте, Аля вдруг видела всё словно чужими глазами. Задыхающийся крик зарождался и мерк где-то внутри, когда казалось, что она, пытаясь думать, всё бьется и бьётся головой об стену – неожиданно пластичную и мягкую стену в мыльном пузыре.

Тысяча неудачных попыток и провалов, бесполезное сопротивление… От жаркого воздуха постоянно кажется, что мозг вот-вот просто взорвётся. Тогда она просто делала частые и мелкие вдохи и смотрела чужими глазами на мир, принимая правила этой навязанной игры.

Незнакомая обстановка вокруг. Яркая и порой пёстрая от всполохов резких цветов, наложенных один на другой из-за света торшеров. От этого смотреть было больно и тяжело.

Не выдержав, Аля сдалась, отрешаясь от восприятия, погружаясь лишь в звуки. Кашель. Смех. Скрип дверей и шаги. Вот только запахов нет. Совсем – и это вдруг разом её дико пугает.

По спине стекает горячий пот, становится всё жарче, и чувство у Али такое, будто она облачена в скафандр. Влажный жар неприятен до дурноты. В висках женщины медленно тикает и нарастает тупая боль. Пилит пилой в голове. Это невыносимо. По венам вместо крови бежит кипяток.

Внезапно сквозь пульсацию крови в ушах пробивается чавканье и причмокивание. Так жадно лопают еду в рекламных роликах собаки. Хруст и булькающее всасывание. Затем шебуршание целлофана. Невыносимая пытка смесь боли и любопытства.

Женские всхлипы и стоны. Жалобные. Болезненные. Не её.

Злорадный смех, возможно, только звучит в её голове, внезапно его заглушает знакомый голос мужчины – да это точно Сергей! Алевтине снова хочется видеть. Но больше не получается. Всё перед глазами женщины размыто, как в мыльном пузыре, всё вертится и тонет в сполохах с отражением радужного спектра.

Смех снова торжествующе звучит в ушах, оглушает. Понимание удивляет, ведь это над ней самой смеются.

Панический крик зреет в груди. Вокруг больше нет ни пола, ни потолка. От гадливого смеха режет в кишках, ужас стягивает грудь обручем боли. «Ааа!» – собственный крик прорывается и ломается на корню в пузыре не пропускающим звуки наружу.

Она просыпается. Скомканные простыни путаются в ногах. Одеяло слетело на пол. Пижама прилипла к телу, насквозь потная, влажная, как если бы во сне Алевтина гуляла под ливнем. От спазмов скручивает живот. Голова раскалывается, и при каждом, даже слабом движении её тошнит.

Пару минут она промаргивается, пытаясь прийти в себя ото сна, а потом с трудом плетётся в ванную. Рвотное послевкусие во рту перебивает медный вкус крови. Алю снова рвёт в унитаз, уже желчью. Поводив языком по набухшим деснам, Алевтина сплёвывает в унитаз несколько зубов. С собственным организмом точно что-то не так. От этой мысли женщину сразу же бросает в озноб. Она нажимает на кнопку слива и, отходя от унитаза, ревёт от слабости. С ней определенно что-то происходит.

На ватных ногах Аля идёт на кухню, где, достав из шкафчика бутылку водки, хлещет её прямо из горлышка, как воду. Водка обжигает гортань, согревает пищевод. Становится жарко и хорошо.

Приятная лёгкость и пустота наполняют голову и всё тело. Решение взять отгул приходит, само собой. Алевтина алчно поглядывает на соблазнительную бутылку коньяка, стоящего в незакрытом кухонном шкафчике. Зевает, вспоминая о недоеденной сырной и колбасной нарезке. Открывает холодильник. При виде продуктов появляется слишком обильная слюна. Аля жадно берёт всего помногу – и ест, даже не закрывая холодильник. Вот только появившийся аппетит неожиданно быстро исчезает.

Звонок в дверь выводит её из сонной одури где-то после полудня, и Алевтина, вставая с постели, идёт на автомате в коридор, замечая открытое нараспашку окно на кухне. Сквозняк окутывает холодом. «Раззява», – укоряет себя женщина и, закрывая окно, обнаруживает на подоконнике что-то маленькое и знакомое.

Ладони холодеют. Она чувствует, как задыхается. Сердце в груди надрывается как на стометровке. В висках грохочет пульс. Бух-бух-бух. Инстинктивно Аля спиной прижимается к стене в поисках опоры. В ушах шумит кровь, и звонок в дверь словно отходит на второй план. Всё внимание снова привлекает к себе фигурка. Где-то в собственных мыслях она уже бежит в коридор, прочь, но тело делает совсем другое.

Шаг за шагом всё ближе к подоконнику. Берёт в трясущиеся руки маленькую, слегка тёплую и гладкую, неправильной формы фигурку. Всхлипывает, облизывая солёные от слёз губы. В душе рвёт и мечет огонь. «Что ты делаешь, Аля? Очнись! Это неправильно! Выброси. Спали. Избавься!» Протяжный звонок в дверь усиливает головную боль. «Заткнись», – говорит она дверному звонку, затем матюгается на надрывающийся телефон. Мысли в голове скачут друг через друга отравленными тараканами бессвязных логических всполохов. Она не в себе и прикусывает от злости губу. Тело горит огнём. Чешется и зудит кожа. Фигурка нагревается в её ладонях, и противный до омерзения голос в голове вклинивается в яростные, болезненные мысли. Затем приходят покой и стойкое убеждение, что она спит. Всё сразу становиться нормальным: ведь во сне может происходить что угодно?

Звона в ушах больше нет, как нет и головной боли. Все просто и ясно, и снова на своих местах. Она кладёт фигурку в карман халата и идёт открывать дверь, выдавливая на лице счастливую улыбку умалишённой. За дверью Савельевна просто кипит от злости. Обеспокоенная и встревоженная не на шутку, она орёт на Алю благим матом, не стесняясь в выражениях, а затем просто сжимает женщину в своих медвежьих объятиях и вталкивает Алевтину в квартиру. Затем разжимает руки, отпуская Алю и, наследив на паркете, не разуваясь, так заправски, точно у себя дома, направляется на кухню, быстро раскладывая на столе продукты, вытаскивая их из своей квадратной и массивной рабочей сумки. Стол превращается в нагромождение коробок с салатами, бутылок с водкой и коньяком, консервами и сладостями.

– Сорвалась, бедняжка. Понимаю. Столько всего свалилось на твои плечи за раз. Напилась и на работу не пошла. Эх, собачья бабья доля. Я бы тоже, наверное, на стенку залезла и выла, если бы Борисыч устроил мне подобный разгул на старости лет. Но он же у меня интеллигент. Хоть и непрезентабельный с виду, лысенький и пузатенький, маленький мой колобочек, но надежный. – Савельевна закрыла заметно сдавшую в объёмах сумку.

– Угораздило же тебя дурёху, связаться со смазливым и молодым. Алька, а ты же у нас совсем не дура. Гормоны не иначе как своё взяли, ведь правда?

Савельевна снова обняла её, совсем не обращая внимания на кривоватую, подрагивающую в уголках губ улыбку Али. На глаза Алевтины накатывали слёзы, но что-то внутри сдерживало их поток. В голове собственный придушенный крик заглушала навязанная звенящая пустота, в кармане халата фигурка обжигала кожу, точно игнорируя махровую ткань.

Её сон превращался в безвыходный кошмар.

Давясь и кашляя, Аля снова пила и пила водку, едва закусывая, и очумело слушала Савельевну, которая тоже устроила себе выходной. Завхозиха всё щебетала, всё поучала её, утешала, а потом ещё травки какой-то заговоренной достала, которую раздобыла у торговки на рынке по старым связям.

– Выпей на ночь, птичка моя. Всё само пройдёт: и похмелье, и бессилие. Полегчает. А завтра бери себя в руки и топай на работу, тебе же до пенсии ещё далеко, а место доходное – вместе с должностью, сама знаешь прекрасно, что враз можно потерять. Коль пойдут разговоры, съедят и косточки твои обглодают, птичка моя, – поучала Савельевна.

«Помоги, помоги, неужели совсем не видишь, как мне плохо-то родная, подружка!» – казалось, вопили слезившиеся глаза Али, а внутри от безысходности зрели, гноились и нещадно пекли язвы. Ведь когда она собиралась что-то сказать, попросить о помощи, то язык отнимался – и оставалось только кусать до крови губы – и вдруг тут же, со вспышкой злости осознать, что никакой-то это вокруг происходит не сон, а самая настоящая, что ни на есть – реальность. От этого страшного осознания Аля бесчисленное количество раз пыталась прийти в себя, для чего нещадно щипала себя за кожу запястий, кусала губу до крови и всё никак не могла этого сделать.

Она молчала весь вечер, едва в силах моргнуть. Только на водку налегала, со злости, но проклятая совсем не помогала, забытьё не приходило.

Не Аля, а кто-то другой, захвативший контроль над её телом, провожал Савельевну домой и, покачав головой, отказался от предложения завхозихи остаться с ней на ночь.

Фигурка в кармане халата, наверное, уже прожгла дыру в ткани, опалив до волдырей кожу. Чужая воля внутри Алевтины требовала не церемониться с бывшей подругой.

Наконец входная дверь захлопнулась. Алевтина осталась в квартире в одиночестве. Тело стало более податливым, вот только теперь не давал сконцентрироваться разлитый в крови хмельной яд. И всё же облегчение от вновь обретённой свободы было таким сильным, что подкашивались ноги.

Едва сдерживая рвущиеся из груди хрипы, Аля на автопилоте взяла мешочек с травкой, засыпала в заварник две ложки, как советовала Савельевна, и включила электрический чайник. Навязанная улыбка, наконец, сошла с лица – и с шумным выдохом задёргалось левое веко, брызнули слёзы, затряслись руки. Аля с горем пополам заварила чай, отчаянно надеясь, что он поможет ей от всего разом. Ведь заговоренный.

Проблемы появились, как по волшебству. Она задерживалась на работе допоздна, всё время ездила на семинары, писала докладные и объяснительные и худела, и хирела, не замечая того, пока не услышала шепотки и смешки за спиной в туалете.

Аля брала будто бы ставшую бесконечной работу на дом. Ночные кошмары больше не беспокоили, но теперь женщина, засыпая, точно в омут проваливалась и просыпалась не отдохнувшей, в страхе.

Анализы были в порядке. «Значит, у меня всё хорошо». Единственная утешающая мысль на общем фоне гнетущей тревоги, где-то внутри, нашёптывающей, что с ней всё равно что-то не так. Не в порядке. Но стоило прислушаться к внутреннему голосу, как в руках Алевтины, словно по волшебству, оказывалась фигурка, странная, тёплая и гладкая фигурка, которая успокаивала.

Фигурка теперь всегда была с ней. Как оберег, который так и хочется постоянно держать в руках и лелеять.

Обеспокоенная внешним видом Алевтины Савельевна настойчиво зачастила в гости, но постоянно натыкалась на преграду из холодности и отчуждённости Али, никоим образом не поддающуюся разрушению ни одной уловкой и приёмом из её житейского арсенала. Каждый раз доведённая до отчаяния своими бесплодными усилиями, Савельевна срывалась на крик и, хлопая дверью, уходила, чтобы прийти снова через пару дней.

Запал Савельевны таял – и вскоре она приходила всё реже и реже, пока совсем не исчезла из жизни Алевтины. Но и на это Аля перестала обращать внимание, как и на косые жалостливые взгляды коллег, уверенных, что у неё неизлечимая болезнь. Бороться с фигуркой становилось всё тяжелей.

Однажды Аля проснулась среди ночи от голода, жажды и отчаяния. В теле болело всё, вплоть до суставов, тогда-то она и обнаружила между пальцами рыжий волос и долго, в ступоре ничего не понимая, смотрела на него, пока что-то внутри не щёлкнуло: вспыхнул крохотный осколок воспоминания о чужой квартире и рыжей женщине со смутно знакомым лицом. Сразу нахлынул страх – и все в одночасье перевернулось вверх дном.

С той ночи Алевтина стискивала зубы, кусала руку до крови, лишь бы больше не трогать фигурку. А чужая воля продолжала хихикать в её голове, принуждая и всё больше мучая, при сопротивлении вызывая жгучий зуд в коже и тошноту. «Нет. Нет. О Господи, помоги мне».

Ноги дрожали, тело женщины отказывалось подчиняться командам мозга. Чем больше Алевтина сопротивлялась, тем ей было больнее. Но она во что бы то ни стало должна была узнать правду. «Думай же, вспоминай, думай!»

Она часами, точно в прострации, сидела и думала, прислонившись спиной к стене в коридоре, обхватив себя для поддержки дрожащими руками. В голове шумело, хихикало, а из глаз от беспомощности капали злые и горькие слезы.

Лишь неким чудом в попытке вспомнить Але снова удалось зацепиться за ещё один связующий осколок воспоминание.

Небольшая кухонька. Открытый холодильник и в жёлтом свете – рыжая женщина, с всклоченными, слипшимися волосами и затравленным взглядом, запихивающая в себя продукты без разбору. Кто-то стоял в тени, за её спиной, кто-то высокий, и этот кто-то раз за разом издавал булькающий и такой знакомых хохот. От которого сразу хотелось закрыть уши, чтобы не обезуметь.

Осколок встал на место, точно давнишний сон, но Аля чувствовала, что воспоминание было реальным.

Правда испугала так сильно, что Аля истошно, протестующе закричала. В голове булькающе захохотали, а ноги сами собой, помимо воли понесли её в спальню, где на комоде прямо напротив подушки лежала фигурка. Прокушенная губа очертила язык медяной резкостью, на руке Алевтины алел глубокий отпечаток собственных зубов, а фигурку с упоением ласкали пальцы.

Правила изменились, и теперь сны женщины стали чаще, детальней и ярче. Аля помнила почти всё, кроме того, как попадала домой обратно.

Методом проб и ошибок Алевтина уяснила, что с каждым днём она всё больше теряет себя, даже в мелочах и привычках, путается в мыслях и собственных пищевых пристрастиях.

Вскоре бороться уже не было сил. Помощи Алевтине просить тоже было не у кого. Ведь кому ни расскажи, любой нормальный человек сразу подумает, что она психбольная.

Но Аля всю сознательную жизнь провела в нелёгкой борьбе за жизнь в достатке и теперь не собиралась сдаваться. Пусть даже треклятый враг выбрал своей игорной доской её тело и сны. Она намеревалась взять отпуск.

Ночь перед решительными действиями, запланированными на первый день отпуска, окончательно расставила всё по местам. Алевтина настойчиво сопротивлялась забытью и злобной воле, теснившей её в самый низ подсознания, поэтому и смогла запомнить чужую квартиру в деталях, а главное – хорошо рассмотрела лицо той, кого навещала тварь. Это точно любовница Сергея, только раза в два располневшая и отёкшая за очень короткий срок.

Утром в расчёске остался клок волос, а в раковине ещё один потерянный зуб. Желудок крутило, подкатывала тошнота, а ноги дрожали. А от беспокойства и навязчивых мыслей не помогал ни крепкий кофе, ни завтрак.

Решение отменить отпуск неожиданно стало казаться Алевтине правильным.

Пару минут она поплавала в собственных мыслях, раздумывая и вроде как соглашаясь пойти на это.

Затем Аля неторопливо собралась, концентрируясь только на возвращении к работе. Взяла кошелёк, в сумку положила фигурку – всё, как обычно делала по утрам. Накрасила губы, разглядывая своё усталое и серое вопреки тональному крему лицо, схватила телефон и, обувшись, выбежала за дверь, даже не взяв ключи.

Савельевны как назло дома не оказалось. «Неужели она уже на работе? Так рано? Что же мне делать теперь?»

«А что если поехать в церковь?» – накрыло вспышкой озарения. Но стоило женщине войти в автобус, как накатил голод, враз скрутивший кишки. Желудок урчал, привлекая к ней внимание пассажиров. Мутило. От слабости всё вокруг стало расплываться, став размытым и зыбким, как туман.

– Женщина, вам плохо? – участливо спросил кто-то из пассажиров.

Она что-то промычала в ответ, не в силах выдавить из себя крик, и выскочила из автобуса на первой попавшейся остановке.

В себя Алевтина пришла только в мясной лавке, расплачиваясь за кусок свиной вырезки, с желтыми вкраплениями жира, от которых во рту тут же образовалась обильная слюна. Продавщица смотрела на неё, как на сумасшедшую. Аля даже сдачу не взяла, выбежала из магазина и, завернув к жилому дому и присев, спряталась за мусоркой и стала жрать мясо, давиться, затем снова глотать, едва работая челюстями, и жрать, пока не съела всё до последней жилки.

От слёз и ненависти к себе жгло в глазах. Дышать было трудно. Она рыдала, слезами и руками размазывая утренний макияж. Вокруг мусорки по-хозяйски сновали бездомные коты и с укоризной шипели, точно прогоняя её.

– Что вытаращились, глазастые! Прочь! – закричала Аля, вставая на ноги и тут же чуть не лоб в лоб наткнувшись на сухонькую бабульку, с бигудями в волосах и в тапочках на босу ногу, с зажатым в руках полным ведром. Бабулька прищурившись, открыла практически беззубый рот и с кряхтением выдавила из себя нечто неудобоваримое и тут же с негодованием посмотрела на Алю, как будто та сделала что-то криминальное.

– Извините, – надрывно сказала Алевтина и, виновато оправив юбку, поспешила уйти.

Вздохнув, она только попыталась убедить себя, что всё в относительном порядке, как в голове раздался злорадный хохот, затем, к ужасу Алевтины, сменившийся голосом её покойной бабушки: «Не скроешься, не убежишь, ведь грех взамест души твоей кожу возьмёт, кости вывернет и мясом твоим гнилым изнутри станет».

Тошнить стало ночью, а затем Алевтину приковала к унитазу диарея, с агрессивными симптомами которой не справлялись никакие таблетки из домашней аптечки.

Аля провела второй день отпуска, лёжа в постели, часто посещая туалет.

Только к вечеру ей чуток полегчало, но, как оказалось, то распускались ещё цветочки. Рези в животе утихли, а на смену им «созревшими ягодками» пришёл лютый бесконтрольный голод.

Её захотелось всего и сразу. Жирного, сладкого, мучного. Она сдалась гораздо быстрее, чем надеялась, и в очередной раз, досадуя на себя, Алевтина ела, давилась, снова жевала, глотала, хлюпала носом, не в силах остановиться, теперь на собственной шкуре прекрасно понимая, что довелось испытать рыжей, когда она взахлёб опустошала холодильник.

Наконец челюсти отказались повиноваться, по подбородку стекала слюна, и Аля осела на пол. Пальцы сотрясала дрожь, поэтому она никак не могла закрыть дверь холодильника. Она так устала бороться! Но ещё не сдалась.

О, с ней расправились беспощадно всего за неделю. Методом кнута и пряника.

В интернете Алевтина не обнаружила ничего аномального и зловещего о месте с названием «Услада». Но интуиция настаивала продолжить поиски. Наглотавшись таблеток от диареи, взяв с собой в дорогу целую аптечку, Аля даже напялила на себя отвратительные памперсы для взрослых.

На случай чрезвычайных обстоятельств и зверского аппетита Алевтина запаслась солёным мясом и отправилась в городской архив, в котором ей не удалось разузнать совершенно ничего полезного. Чувствуя страшное разочарование и, возможно, оттого всё усиливающуюся тошноту, Аля запила недомогание сладким кофе, купленным в автомате. Сев на экспресс-маршрутку, отправилась в столицу. Увы, там женщину тоже ждал полный облом. Едва ли чего-то стоили крупицы незначительных сведений: мизер о сгоревшей деревне, которую после затопило вышедшей из берегов рекой. А ещё деревня та была построена в советские времена на языческом капище.

Но Алевтина с упорством питбуля цеплялась за эту тонкую ниточку. Обдумывая свои дальнейшие действия, она жадно расправлялась с нарезанной солониной, усевшись за столик под зонтиком в уличной кафешке. Здесь же она заказала к солонине холодную газировку и жирный салат с кусочками ананаса.

На сытый желудок думалось лучше. Поздним рейсом ехала домой. Аля удобно устроилась в кресле, мысленно торжествуя, что справилась с голодом без последствий. Вот только, прикорнув, увидела очень красочный сон о том, как зубами и ногтями впивается во что-то живое, мохнатое и теплое.

После краткого сна голод сводил Алевтину с ума всю дорогу, и она часто неосознанно облизывала губы, посматривая на уставшие лица попутчиков.

Стоило переступить порог собственной квартиры, как вся хваленая сила воли в один миг исчерпала себя. Женщина снова опустошила холодильник, грызла замёрзший куриный фарш, поливая его кетчупом, а потом до чёрных точек в глазах блевала в унитаз.

Паузы, отведённые на контроль над собственными мыслями – и телом, стали очень короткими, точно происходили в очередном сне. И ей порой так невыносимо хотелось сдаться, смириться, только бы всё прекратилось.

Тогда голосок в голове Алевтины тихонько и визгливо попискивал, намекая на продолжение банкета…

Но она качала головой, злобно стискивала зубы и, наверное, молилась.

Стоя на шатающихся ногах, Алевтина заставила себя выпить минеральной воды, затем включить компьютер и с ожесточением усердно посёрфить в гугле в поисках форумов с тематикой чертовщины и паранормального, в надежде выудить хоть какие-то сведения о чём-то похожем на её случай. Пробила слова «одержимость» и «потеря себя». Снова и снова.

Ничего конкретного Алевтина так и не нашла, кроме разве что сведений о злых духах, беспокоящих людей, а дальше шла информация о полтергейстах и одержимости демонами с картинками из кинофильмов. Что было бы просто смешно, если бы не так досадно и горько.

Ни одной зацепки, ничего похожего на её случай. Алевтина окончательно выдохлась – и, едва всхлипнув, вдруг разрыдалась, сразу почувствовав себя совершенно сломленной. Захотелось взять и исчезнуть. Жить стало больше невыносимо.

Теперь фигурка всегда находилась поблизости, лежала под подушкой во сне, сопровождала в сумке, ласково сжималась в пальцах и наблюдала с бортика ванны. Ей стало так просто прикасаться к фигурке. Гладя и лаская её поверхность, Алевтина получала временный желанный покой и умиротворение.

Чужая воля больше не настаивала на выходе на работу – и за взятый отпуск Аля скинула пятнадцать килограмм и сильно постарела.

За пару дней до начала трудовых будней Алевтина позвонила в частную клинику, где работал её знакомый психотерапевт, и записалась на прием, чтобы взять рецепт на снотворное.

Было раннее утро. В самом разгаре июль, а всё небо затянули смурные небеса, грозя дождём. Она забыла зонт и опасалась дождя, в последнее время болезненно реагируя на сырость и холод. Поэтому и засмотрелась в окно, когда вспышка зарницы очертила небеса. Поэтому и вздрогнула, едва вплотную не столкнувшись в фойе больницы с Сергеем! Тот, направляясь к лифту, вёл за руку тучную, как стокилограммовый боров, женщину, в старомодной шляпе с полями. Аля была уверена, что знает её, но никак не могла вспомнить. Сергей так нежно, с заботой смотрел на эту женщину, что его взгляд поразил Алю до глубины души. «Неужели это та рыжая? Да того просто не может быть? Или всё же может?» В сердце петардой взорвались зависть и боль. Она замерла на месте, провожая их взглядом, до боли впиваясь ногтями в ладонь.

Взгляд бывшего на пару секунд равнодушно скользнул по её лицу, совершенно не узнавая… Наверное, именно это окончательно добило ее. Аля тяжко вздохнула и направилась в регистратуру.

Знакомый доктор несколько раз снимал и надевал очки и всё равно не узнавал давнишнюю подругу. Только слегка охрипший, но в целом не изменившийся голос женщины окончательно убедил доктора, что перед ним находится былая пышка Алевтина.

– Что с тобой случилось, Аля? Ты так сильно похудела, и я, как врач, не могу не отметить, что значительная потеря веса совсем не пошла тебе на пользу.

– Станиславыч, родной, выручай! У меня серьёзная проблема, – дружески улыбаясь, ответила Алевтина, усаживаясь в приёмное кресло, и тут же вкратце поведала о разрыве с Сергеем.

Доктор задумчиво почесал переносицу.

– Ну, раз такие дела, то, конечно же, Алечка, я с радостью дам тебе свой проверенный рецептик, – прицокнул языком старый приятель и снял очки, протирая носовым платком безукоризненно чистые стёкла.

Поставив на рецепт печать, он посмотрел на подругу и шутливым тоном сказал, профилактически погрозив пальцем: таблетки ни в коем случае не совмещать с алкоголем!

Аля фыркнула и рассмеялась, уверяя Станиславыча в своей благонадежности. Затем, включив смартфон, отметила на дисплее время: было ещё только полдесятого утра. На работу по летнему графику ей следовало явиться к половине двенадцатого.

Попрощавшись, Алевтина неожиданно обернулась у двери и, слегка замешкавшись, обратилась к Станиславовичу, спросив: мол, не мог бы он ещё кое с чем личным помочь ей по старой дружбе.

– Так, так, – вновь погрозил он длинным пальцем. – Только, Алечка, не проси ничего криминального.

Чем вызвал её очередной смешок. Она тут же вернулась к столу и без предисловий выпалила, что видела сегодня Сергея в клинике с толстой рыжей женщиной.

– Не мог бы ты узнать с кем он был? Фамилию. Адрес, ну, пожалуйста, Коля.

Кокетливо хлопнув ресницами, Аля вдруг осознала, что чертовски жалеет о том времени, когда Станиславович мог с лёгкостью перейти из разряда друзей в любовники. «Он бы никогда не бросил тебя, как Сергей. Дурёхой была – дурёхой осталась, Алька, а теперь уже поздно: у Коленьки есть жена».

– Ну, хорошо, Аля, уговорила. Только с тебя бутылка шампанского и грильяжные конфеты. Моей Таньке будет приятно.

– Спасибо, Коля. Что я бы без тебя делала? – искренне улыбнулась женщина, благодарно глядя на доктора.

– Я тебе эсэмэску отправлю. Номер, надеюсь, не меняла?

Аля покачала головой и, послав ему воздушный поцелуй, покинула кабинет.

На работе она пошла мириться с Савельевной, но упрямица дулась, не соглашаясь ни на кофейный перерыв, ни на возобновление совместных занятий фитнесом. «Ну и ладно», – подумала Аля, вздыхая, что так и не подвернулась возможность загладить обиду.

Вскоре, её жизнь вернулась в привычное русло, если можно назвать нормальным, то состояние, в котором каждый вечер пьёшь снотворное и ешь на ужин преимущественно сырое, жирное мясо.

Вынужденно взятый на себя грех калёными гвоздями свербил и пёк душу, не давая Алевтине покоя, и больше всего на свете ей хотелось попросить прощение.

Через пару дней Станиславыч подбросил адрес, и она решила не медлить, а сразу съездить туда. Последствия Алевтину не волновали. Бороться не было сил, а так жить она тоже больше не могла.

В голове крутилась единственная картина: она каким-то чудом находит нужные слова и убеждает рыжую выслушать её доводы, а затем слёзно молит о прощении и после всего обязательно материально помогает заболевшей по её вине (Сидоренко Жанне Михайловне – по полученной эсэмэске), и всё становится, как прежде, хорошо.

Если бы не эта картина в мыслях, не эта навязчивая убеждённость отчаявшейся женщины, Алевтина бы никогда и не решилась на подобное действо. Но, доведённая до крайности, она была готова на всё, ведь терять уже, можно сказать, нечего.

Всё уже шло слишком гладко с самого начала.

Алевтине удалось справиться с работой на полчаса раньше запланированного. Маршрутка подошла сразу же, как только женщина подошла к остановке. И вот не иначе как очередное чудо: по пути до Каштановой 48 ни одной пробки.

Крепко сжатый в руках красивый букет удивительно нежных чайных роз и мелких белых цветочков подходил на все случаи жизни. Нужный ей дом находился возле сети магазинчиков и бакалеи. Домофон не работал, и дверь была открыта, поэтому Алевтина зашла в подъезд без проблем.

На лестничной площадке белый пудель с ошейником зарычал на неё и злобно облаял. Симпатичная девушка схватила собачку за поводок и подтянула к себе, ругая, а затем, когда он пристыженно, затих, извинилась перед Алей.

– Ничего страшного, – сказала Алевтина, уточняя, что в последнее время собаки её не жалуют.

– Уф, Маркиза добрая и ласковая, и вправду не знаю, что на неё сегодня нашло. – Девушка, смущённо взглянув на Алевтину, легонько подтолкнула собачку ногой к лестнице.

– А вы не скажете, на каком этаже 77-я квартира?

– Да, на четвёртом, а что вы к Жанне?

Аля кивнула.

– Ну, всего доброго, – девушка одарила женщину сочувствующим взглядом. Аля направилась к лифту и нажала кнопку вызова.

Дверь квартиры открыли сразу, точно ждали. Низенькая полноватая женщина, лет шестидесяти, с усталым лицом, распахнула дверь, удивлённо уставилась на цветы.

– Вы ведь сиделка с поликлиники, да? – спросила она, и, на секунду замешкавшись, Аля вдруг кивнула, воспользовавшись ситуацией.

В квартире пахло лекарствами и болезнью, и это ощущение сразу портило всё впечатление от интерьера, выполненного со вкусом. Алевтине предложили тапочки, забрали цветы и пояснили, что Жанна находится в спальне.

– Вы же знаете, какой уход ей необходим? – поясняла женщина. – Мы просили сиделку на полный рабочий день – и раз в неделю с ночёвкой…

Аля не слушала и просто кивала. В животе вязался тугой узел. С каждым шагом вперёд узнавание этой квартиры становилось сильнее.

Она пугливо сторонилась тёмных углов и даже не стала заглядывать в сторону кухни, опасаясь, что тварь выглянет прямо оттуда и омерзительно рассмеётся, как это происходило во сне. Но ноги сами по себе шли вперёд, определённо лучше Алевтины зная, где в квартире расположена спальня. В области груди едва ощутимо кольнуло, озарив всполохом догадки, которая, тут же совсем, не успев оформиться, исчезла: а ведь её-то подталкивают, торопят.

Едва Алевтина увидела через настежь распахнутую дверь комнаты лежащую на кровати, под капельницей, женскую фигуру, как болезненно ёкнуло сердце. От страха вспотели ладони и задрожали ноги. «Я совершила ошибку. Нужно бежать. Бежать скорее отсюда!» – пришла спасительная и одновременно правильная мысль.

Усталый, измученный взгляд женщины на кровати коснулся глаз Алевтины, внутри обеих женщин разлился огонь узнавания. Вдох-выдох. Мгновение – и глаза рыжей женщины расширились; она придушенно, затравленной мышью перед хищным котом, пискнула.

Ушатом холодной воды на Алю накатило воспоминание. Гибкие трубочки, точно извивающиеся черви, игольчатыми зубчиками прокалывают кожу на вздутом, распёртом от еды животе, цепко свёрлами входят сквозь кожу, а затем со смачным и сочным шипением влажно сосут… К горлу подступила желчь. Затошнило. Голова закружилась, Аляа упёрлась руками в дверной косяк. Ноги одеревенели, не слушаясь команды мозга, комариным писком требующего немедленно бежать, бежать, бежать.

Кусачий лёд холодил спину, вызывая дрожь и озноб. Паника оглушала. Аля задыхалась. Неимоверное усилие, чтобы не вырубиться, не отдать контроль обитающему внутри чужаку. Костяшки пальцев побледнели, руки сжимались в кулаки. Нет, нет, нет. Как же глупо она попалась в западню.