Текст книги "Мертвые страницы. Том I"

Вскоре он обессиленно упал в снег, на дороге на подступе к деревне. Тело онемело, и возникло приятное чувство умиротворения. Только подумал, что вот она, пришла его смерть, как услышал шум – тарахтенье, похожее на приближение трактора, и отключился.

Его легонько хлопали по щекам, и Павел очнулся. Вокруг полки с соленьями, пахнет землёй сыростью и подвалом, а рядом знакомое, запавшее от худобы мужское лицо, но как зовут мужчину, Павел не помнит. Мужчина что-то мычит, показывает себе на рот. Что означает его действие – непонятно. Возможно, говорить не может? Сам Павел в тёплых одеялах закутан, как капуста, и весь потный. Свет яркой дневной лампочки на потолке режет глаза, руками пошевелить трудно от слабости. Почему он здесь находится и где это «здесь», Павел не знает. Вот только сильно хочется пить. Он облизнул пересохшие губы и тихо произнёс:

– Жора Константинович, – вспомнив имя мужчины, и просит воды, а затем внезапно возвращается память, и Павел заходится криком.

Жора Константинович быстро затыкает ему рот ладонью и шипит, качая головой. Дожидаясь, пока Павел успокоится, после, пристально глядя ему в глаза, убирает ладонь и достаёт из кармана стёганой жилетки, надетой поверх фланелевой рубашки, сложенный лист бумаги и ручку. Павел тяжело дышит спёртым воздухом подвала, дёргается, пытаясь сбросить одеяла, но не получается. А Жора Константинович, прислонив листок к стенке полки, быстро что-то пишет на нём, затем показывает Павлу и ждёт, пока тот читает: «Я тебя спас и спрятал. На тракторе ехал, дорогу перед приездом городских богатеев чистил. Не бойся. Буду писать, говорить не могу, если понимаешь, кивни». Павел кивнул.

Жора Геннадьевич принёс ему воды, затем еды. Освободил от части одеял и, пока Павел жадно пил, а потом ел, снова торопливо писал. «Важные люди из города приезжали и увезли с собой Марьяну и Роксолану. Остальные ведьмы сейчас заняты. В деревне пусто и безопасно. Никто не знает, что ты у меня», – прочитав Павел и сразу попросил помочь уехать. Жора Геннадьевич покачал головой и, забрав лист бумаги, снова начал писать: «Я заколдован и не могу покинуть деревню. А тебя быстро поймают. Есть другой вариант – отвлечь их и сбежать, и мне заодно поможешь». Дал прочитать Павлу и снова забрал листок, чтобы писать дальше. «Я, считай, уже покойник. Внутри червяк-паразит. Лечения нет. Да и воля связана, ведьмам сам навредить ничем не могу, но ты можешь. Я тебе всё покажу и напишу, как и что сделать», – протянул листок и с мольбой посмотрел на Павла. Честно сказать, с последней их встречи Жора Геннадьевич сильно сдал и теперь напоминал живой, едва способный передвигаться скелет, как те мужики из постройки, из которых ведьмы на живую вытянули паразита, а они даже не стонали, настолько сильно ослабели. Павел вздохнул. Жору Геннадьевича было искренне жаль, а вот сбежать Павел уже пытался – не получилось. «Видимо, придётся ему довериться», – решил Павел.

– Я помогу. Что будем делать?

Жора Геннадьевич улыбнулся, и эта улыбка выглядела по-настоящему страшной на его измученном, похожем на череп лице. Зато в глазах мужчины появился решительный блеск. Он написал, что сейчас принесёт Павлу одежду, затем поднялся по ступенькам к выходу из погреба, откинул люк и вышел.

От еды у Павла прибавилось сил, но всё равно руки дрожали, пока одевался. Бельё, кальсоны, толстовка, джинсы – всё было велико как по размеру, так и по росту, длинное, приходилось подворачивать. А ещё то и дело кружилась голова, и Павел почувствовал, что от усердия вспотел. Что и сказать, по лестнице из погреба он практически полз, а тощий, как скелет, Жора Константинович как мог, помогал ему, подталкивая в спину.

Погреб, где Павла спрятали, располагался на кухне. И, закрыв его, отчим Марьяны решительно повёл Павла в комнату падчерицы. Идти быстро, к собственному сожалению, не получалось. Оттого он взгрустнул, ибо не знал, какую помощь рассчитывает от него получить Жора Константинович. Видит же, в каком Павел сейчас слабом состоянии. Тут же вспомнилось про телефон, и сердце ёкнуло: можно ведь друзьям позвонить и отцу, помощи попросить. Или это плохая идея? И лучше звонить в полицию – или вообще никому не звонить.

Словно чувствуя его нерешительность, Жора Константинович буквально толкал Павла идти побыстрее, затем, уже в комнате Марьяны, увидев, что Павел пристально смотрит на радиотелефон, отрицательно покачал головой, замычал и жестом дал понять, чтобы Павел открыл одну из жестяных банок на книжной полке. Он и открыл, обнаружив среди разной мелочи, вроде пуговиц и камушков в ней, ключ. Тогда Жора Константинович снова потянул его за собой, указывая на лестницу, ведущую на чердак, и, как вспомнил Павел рассказ Марьяны, наверху была её мастерская. Снова замычав, Жора Константинович вытащил из кармана свой смятый лист бумаги и написал: «Иди, там в бутылочках на столе (метка – красные крестики) есть укрепляющее лечебное средство. Принеси. Выпьем и вернутся силы. Я смогу говорить».

– Понял, – ответил Павел и медленно стал подниматься наверх.

Павел долго возился с ключом, вставляя его в замочную скважину. Руки дрожали. Затем с усилием толкнул внутрь дверь и вошёл. Пахло на чердаке травами и знакомой маслянистой горечью. Темно. Но на стене быстро нащупал выключатель. Лампа яркого дневного света на потолке убрала темноту, заставив его на мгновение зажмуриться. Затем, открыв глаза, он осмотрелся. Окон на чердаке не было. Мольберты располагались у стен, прикрытые тёмной тканью. В центре чердака – широкий, обведённый мелом круг, в нём непонятные символы вокруг пентаграммы. А ещё чёрные толстые свечи – точнее, целый ряд свечей и огарков у пустующего алтаря.

Осмотревшись, он обнаружил старинный тёмно-красный деревянный буфет со шкафчиками, находившийся прямо за дверью, словно специально там прятался. Благо буфет был не заперт и за стеклянными, из непрозрачного тёмного стекла шкафчиками, внутри, на полках, размещались тоненькие прямоугольные флакончики с резиновыми пробками. Все с наклейками и меловыми пометками. Пришлось повозиться, пока обнаружил искомые – с красными крестиками. Подумав, Павел взял их все – четыре штуки.

Когда закрывал шкафчик, то заметил небольшую ступку с пестиком, края которой поблескивали от фиолетовой жирной и словно фосфоресцирующей пыли. Сам не понял, почему взял в руки ступку, забыв об осторожности. Фиолетовый цвет внезапно остро напомнил о паразите, вытащенном из мужчин, тут же заставив с омерзением положить ступку на место. Но запах из неё знакомой едкой маслянистой горечи таки шибанул в нос, и Павел чихнул, едва не столкнув на пол временно поставленные на край буфетного стола под шкафчиками флакончики с укрепляющим средством.

Сердце ёкнуло, и вдруг вспомнилась Божена и ее пустые, не узнающие его глаза, и та жуткая седовласая старуха, напавшая на водителя, чтобы совокупиться с ним. Почему-то на мгновение именно та старуха пронеслась перед мысленным взором особенно чётко, и в этом видении она, закончив своё мерзкое занятие, резко подняла голову вверх. Спутанные седые космы волос разлетелись в стороны, и Павел увидел, что вместо лица у старухи чёрная собачья морда. Видение пронеслось пулей и исчезло. Ему стало сильно не по себе, и Павел поспешил покинуть чердак.

Жора Константинович дремал, сидя прямо на полу. Пришлось разбудить его, дотронувшись до плеча. Он осоловело уставился на Павла, словно не узнавал. На что Павел, испугавшись, проговорил:

– Эй, это же я. Вот флаконы.

– Хорошо! Давай сюда, – протянул руку мужчина и взял один флакон. Затем дрожащими пальцами медленно открыл и в один глоток выпил, поморщился, зажмурившись. И, когда снова открыл глаза, Павел готов был поклясться, что кожа на лице Жоры Константиновича резко порозовела, сменив нездоровую бледность, а лицо меньше стало походить на ссохшийся череп.

– Ещё! – сипло, с придыханием внезапно выговорил Жора Константинович, протягивая руку.

Его глаза, мгновение назад выцветшие и тусклые, заблестели. Павел протянул ему ещё один флакон, и тот, больше не морщась, выпил.

– Теперь ты! Пей, не бойся, парень! – нормальным голосом проговорил Жора Константинович, и Павел едва мог поверить своим глазам, ибо тот уже выглядел заметно поздоровевшим.

Жидкость из флакона на вкус оказалась ядрёной и острой, как гремучая смесь из редьки, хрена и перца чили. Она опекла язык, как жгучая лава прошла через гортань и, оказавшись в желудке, разлилась во всём теле приятным теплом. Внезапно стало так хорошо, так здорово и легко, что хотелось смеяться и петь, а ещё при сильном желании, наверное, можно было взлететь. По крайней мере, такое внутри у Павла распирало необъяснимое крепкое чувство. Улыбка сама собой возникла на его лице, затем он рассмеялся.

– Эй, парень, возьми себя в руки. Эффект эйфории скоро пройдёт, а дел много. Чёрт, как же здорово снова слышать собственный голос.

Павлу сейчас захотелось задать много вопросов Жоре Константиновичу, но озвучил он только один, самый важный:

– Так, а почему вы раньше сами не взяли флакон и не выпили?

– Я не мог по собственной воле, как и сейчас не могу, ни навредить, ни ещё чего ведьмам сделать. Не мог и говорить. А ведьмы заразили, сказали, что материал им попортили и срочно нужен новый.

– Хорошо, – ответил Павел. – Я верю. Расскажите, что нужно сделать, чтобы отсюда сбежать?

И Жора Константинович рассказал, торопливо, но со знанием дела, ведь долгие годы вопреки собственной воле служил ведьмам и с того истово больше всего на свете их ненавидел.

Оказалось, только огня боялись тварюги, и, как надеялся, предполагая, отчим Марьяны, уничтожение того паразита, которого ведьмы выращивают в подвалах каждой своей приспешницы, должно было их ослабить и, как минимум, отвлечь. Но и предупредил, когда Павел рассказал, ответив на вопрос Жоры Константиновича, как он смог выбраться из жуткого места в ином мире. Что, мол, старуха та особо опасна, ведь она прабабка Марьяны – Варвара. Она и в собаку умеет превращаться, а ещё Жора Константинович отметил, что ведьмы: Марьяна, Роксолана и Варвара – необъяснимым образом связаны, ибо в дни силы, на шабашах, он замечал, как внезапно из одной ведьмы в образе собаки, словно выходило три, будто бы они могли, благодаря колдовству своему, пребывать в одном теле, а затем растождествляться.

– Как всё сложно, – почесал затылок Павел и вздохнул, чувствуя себя после выпитого зелья очень бодрым и способным на подвиги, а затем добавил: – Итак, Жора Константинович, с чего мы начнём?

В богатом доме Марьяны, в кладовке и в сараях, нашлось всё необходимое. А именно: бензин, керосин, бутылки, банки, рейки, тряпки, поролон – то, что можно использовать для зажигательных смесей и факелов. А ещё острые топоры и молотки разных размеров висели на стене с инструментами в гараже, где размещался трактор. Автомобили, как пояснил Жора Константинович, ведьмы не водили то ли из принципа, то ли современная техника с электронной составляющей их не слушалась то ли еще чего. Оттого автомобили здесь не держали, а когда ведьмам надо было, вызывали личного водителя из города, либо Костя (местный водитель автобуса) на этом автобусе их куда нужно возил.

Жора Константинович сожалел, ведьмы и водителя заразили, не пожалев и позабыв об оказанной им верной службе. И тот дурак. Ведь сам, в отличие от Жоры Константиновича, к ним примкнул. Не отвратило ни знание, что женщины – ведьмы, лишь бы хорошо за услуги развозки большей частью платили. Вздохнув, Жора Константинович добавил: мол, жестокие они. Нет в ведьмах ни сострадания, ни милосердия. Уточнив, что его самого Роксолана насильно к себе любовным приворотом привязала, а потом, как действие зелья слегка ослабело, он уже и сам понял, где и с кем оказался, но ничего поделать не мог. Ведьма к самой земле деревенской с помощью вина намертво приворожила.

– Знаешь, я больше так жить не могу. Как все дома подпалим, то в огонь кинусь, – грустно, но решительно проговорил Жора Константинович.

Тут уж и Павел не знал, что сказать.

Тишина в деревне такая, будто вымерли все. Морозец крепкий. Ясно. Небо голубое, пронзительное, на солнце снег искрится, а Павлу на душе плохо, неспокойно. Не радует его природа. Наоборот кажется, что со всех сторон, из каждой хаты, за ними затаившись, наблюдают.

Хорошо, хоть дорога сейчас старательно прочищена трактором, идти легко. Снег скрипит под ногами, звук этот навевает на Павла жуть, а еще они идут молча, а ему, словно назло, хочется множество вопросов задать. И вот, наконец, подошли к хате – там, где жила продавщица из магазина с матерью. Досадно, но все окна закрыты ставнями, а входная дверь новая и крепкая. Оттого им с Жорой Константиновичем пришлось хату обойти и только с чёрного хода внутрь войти: дверь там неожиданно, к радости обоих, незапертой оказалась.

В хате Павел то и дело возвращался в мыслях к тому паразиту, что довелось увидеть, и теперь он с ужасом и омерзением представлял, что же ожидает его в подполе. Какой он из себя – взрослый паразит? Оттого спросил, не выдержал неизвестности:

– А он точно не нападёт? Может, лучше просто хату поджечь?

– Не дрейфь!.. Вхолостую без толку будет. Нам нужно убедиться, что паразит внутри подвала, прежде чем подпаливать. Я слышал, что тварюга днём спит. Ты, главное, как спустимся, не дрейфь: осмотримся и обольем его, если выйдет, бензином. А нет, так у бутылки с коктейлем Молотова фитиль подпалим и сбросим. И в темпе в другую хату. Чувствую, Пашка, времени у нас в обрез. Как существо загорится, ведьмы наверняка почувствуют, – озвучил свои догадки Жора Константинович.

От них, увы, ни спокойней, ни легче Павлу не стало.

В подвале едко и крепко воняло: звериный мускусный дух, вызывал свербение в носу и желание чихнуть. Лестница скрипела под ногами, старые тонкие деревянные ступеньки грозили в любой момент обрушиться. Света не было. Поэтому Жора Геннадьевич включил фонарик и протянул Павлу, сам же завозился с факелом.

Поначалу о том, что в подвале что-то неладно, сообщал лишь запах, но вскоре за полками, такими же старыми, как и лестница, и большей частью пустыми, они заметили прилипшие к древесине толстые ворсистые нити, похожие на фиолетовую паутину. Нити эти тянулись и облепляли стены. И среди них и скрывалось существо. Оно облепило собой стену, расползлось фиолетовой кляксой со жгутиками, чем-то напоминая паука с толстым брюшком. Брюшко медленно изредка вздымалось и опадало, покрытое мохнатыми щетинками. Крапчатое и словно бы влажное, оно вызывало такую гадливость, что Павла затошнило.

– Давай, – прошептал Жора Константинович, намекая Павлу, чтобы тот расплёскивал бензин.

Сам же тоже снял рюкзак с плеч и достал оттуда небольшую канистру. Павел же еле отвёл взгляд от твари, и хоть та словно бы действительно спала, но ему казалось, что она при этом незримо и пристально смотрит прямо на него. Его пробрало от взгляда твари, и все волоски на теле Павла приподнялись, а по коже рассыпались холодные мурашки. Может, стоило просто бросить в существо одну из бутылок с горючей смесью, как предварительно обсуждали, но высказать свои опасения Павел не успел.

Жора Константинович его опередил и первым стал расплёскивать по стенам бензин из канистры. От паров сразу заслезились глаза. Павел достал свою канистру из рюкзака, и тут существо проснулось, исторгнув из себя тонкий свистящий звук, и открыло единственный тёмный глаз в центре брюшка. Павел ощутил его взгляд костями, всю кровь будто заморозили, и, вместо канистры с бензином, пальцы сомкнулись на рукояти с топором. Он вытащил топор, не спуская глаз с существа. Адреналин в крови зашкаливал, а инстинкт самосохранения требовал бежать прочь. И тут истошно со стороны полок заорал Жора Константинович.

– На помощь! – заверещал он.

Сука! Нельзя им было разделяться, как и вообще стоило всё делать проще и быстрее. Так некстати сейчас накрыло досадой и сожалением. Покачав головой, Павел решительно, доверившись чутью, бросил топор, целясь в глаз существа. И попал. Оно зашипело со свистом. Внутри что-то щёлкнуло, выплескивая фиолетовую жижу, и сразу скукожилось.

Стало тихо, и Павел позвал Жору Константиновича. В ответ раздался стон, который помог сориентироваться среди полок. В свете фонарика Павел обнаружил мужчину на полу, лежащего в позе эмбриона, подтянув ноги к груди.

– Мои руки! – стонал, всхлипывая, Жора Константинович.

И действительно, его руки выше локтей были сильно обожжены.

Павел как мог перевязал ему раны, разорвав свою рубашку, затем помог выйти из подвала. И только после поджёг фитиль и бросил в подвал банку с бензином. Пламя занялось быстро.

Жора Константинович пришел в себя и с горечью приговаривал, что в случившемся он сам виноват и хорошо, что Павел не пострадал. Кряхтя от боли, он стискивал зубы, пытался бодриться, приговаривая, что сейчас бы ещё чего укрепляющего из зелий ведьмовских не помешало бы, но лучше таки было просто водочки выпить.

На улице вовсю поднялся и лютовал ветер, и со всех сторон стягивались, сгущаясь, тёмные тучи. И, хоть по-прежнему стояла тягостная тишина, у Павла появилось стойкое чувство, будто сам сгустившийся воздух вибрирует, а за ними пристально, со злостью наблюдают, и вот-вот произойдёт что-то воистину скверное.

– Ты тоже это чувствуешь? – с опаской, тихо спросил Жора Константинович.

Павел от ветра поежился и кивнул.

Они обошли ещё три дома, проникнув внутрь, где – сломав замок, а где – разбив в коридоре окно. Но в подпол сразу, как обнаруживали тварь, сбрасывали подожженные бутылки и спешили убраться восвояси. И оба радовались, когда снизу вслед слышали шипящий булькающий свист охваченного огнём существа. А Жора Константинович ещё в третьем доме приметил на кухне початую бутылку самогонки и знатно к ней приложился, слегка осоловел и повеселел. Зато забыл про боль. Павел же чувствовал, как снова возвращается слабость, и думал, насколько ему ещё хватит сил. Успеют ли они поджечь все хаты с паразитом в деревне, или нет? Склоняясь ко второму варианту, вздохнул.

Только покинули третий дом, который располагался вблизи перекрестка с колодцем, как на улице с ног буквально свалил ветер с колючей метелью. А в воздухе уже резко пахло дымом

– Ого… – икнул Жора Константинович.

Вдруг ветер подул в другую сторону, и тут Павел увидел свою прабабку Божену, притаившуюся у колодца на четвереньках, как какое животное. Она и зарычала, как животное. И, честно, Павел никогда и не признал бы в ней свою прабабку, только ведь запомнил её яркое оранжевое болоньевое пальто, что висело в хате коридора и часто попадалась на глаза. И вот она, заметив, что он на неё смотрит, буквально сбросила с плеч своё длинное пальто и кинулась к ним. Под пальто она была голой, и, не ожидая увидеть подобное, Павел опешил, застыл, как столб, теряя драгоценное время. В чувство привёл пьяный гогот Жоры Константиновича, а ещё то, что ветер внезапно стих. А с тёмного неба прямо на них пикировали бабы на мётлах, грязные, дикие, страшенные, к тому же совершенно голые.

– Бежим! – схватил за руку Жору Константиновича, но оказалось поздно.

Расторопная и прыткая Божена опередила, перегородив им дорогу, утробно завыла, как некое чудовище, словно и не была совсем недавно вполне себе нормальной пожилой женщиной, вызывая свой новой ипостасью у Павла отвращение и страх. Из раззявленного, со слишком острыми для человека зубами рта капала на снег слюна.

Жора Константинович мгновенно протрезвел и быстро снял рюкзак, но Божена оказалась ловчее: прыгнула прямо на него, придавила и, скрипя зубами, метила укусить в шею. Жора Константинович кричал, извивался, но прабабка передюживала.

Зато Павел, вовремя вспомнив про молоток, достал его из рюкзака и со звериным криком впечатал его в голову Божены. Раз, другой, третий, пока молоток не пробил кость, расплеснув кровь и мозг. Божена содрогнулась и затихла. Жора Константинович, как заведённый, говорил: «Спасибо!.. Спасибо!..»

Руки Павла дрожали, и никак их было не присмирить, как и слёзы, которые сами по себе всё текли и текли. Он от шока и забыл про приземлившихся ведьм, а Жора Константинович вдруг замолчал, побелел как мел и сказал, что уходить и прятаться надо – и немедленно, и жестом показал Павлу на ведьм, которые, побросав свои метлы, не обращая на них обоих внимания, скопом, как по приказу, бросились в горящую избу. И слышно было, как громко и неистово визжат они там от боли и ярости, но и колдуют, ибо небо внезапно потемнело до черноты в один момент; яркие синие молнии осветили жутким светом воцарившуюся ночь, и жутко громыхнул гром. Затем начался мощный ливень.

Жора Константинович побежал, схватив Павла за руку и увлекая за собой. Пахло серой и озоном, а из-за дождя совсем ничего не было видно.

Успели добраться до кладбища, когда Жора Константинович внезапно упал.

– Всё, не могу. Оставь, – с придыханьем выдохнул он. – Спасайся сам.

«Нет! Как же так, не брошу…» – не успел озвучить свои мысли Павел, как позади раздалось рычанье.

Он повернулся, остолбенев. Даже сквозь мешающий видеть ливень Павел разглядел контуры огромной чёрной собаки. Её глаза отливали фосфоресцирующим алым, и сердце его ушло от страха в пятки. Захотелось спрятаться, все силы разом исчезли.

Внезапно яркой вспышкой в мозгу вспомнилось детство. Тот день, когда он с родителями приехал в деревню, и та собака, напавшая на него. Она вернулась за ним – в этом Павел был на сто процентов уверен. И задрожал от ужаса.

– Дурак, беги до станции! Я задержу! – отрезвил, дёрнув за плечо, поднявшийся Жора Константинович. В руках мужчины сжат маленький топорик. И когда достал?

Снова громыхнуло. Ослепительная вспышка молнии прорезала зигзаг на небе прямо над ними. Собака больше не рычала, а просто стояла, словно специально не спешила, растягивая удовольствие от страха жертв перед нападением.

– Нет! – после секундной заминки выдохнул Павел, и это слово, как и последующее решение, далось с неимоверным трудом. Но зато как его принял, то словно тяжкий груз разом с плеч рухнул.

– Хватит бегать. Давай, сука, покончим с этим сейчас! – гневно выкрикнул он.

Снова громыхнул гром, но сквозь него Павел (он готов поклясться!) услышал рычанье и злобный хохот. И тут всё закрутилось.

Собака рванула к ним. Жора Константинович с криком, с топором в руках – ей наперерез. Павел, сбросив рюкзак, достал бутылки с керосином и, накрыв их рюкзаком от дождя, стиснув губы, поджёг фитиль. Пока возился, собака повалила Жору Константиновича и мгновенно перегрызла ему горло. Павел заорал и бросил прямо на них обоих бутылки поочередно.

Фитиль первой потух прямо на лету, словно собака своей ведьминской волей его потушила. Вторая же бутылка попала в цель, расплескавшись на Жору и собаку, и лопнула. Пламя ухнуло, яро взвившись, и расползлось во все стороны. Собака завизжала совсем по-человечьи и покатилась по снегу. Больше бутылок с горючей жидкостью у Павла не было. Зато топор, который выронил Жора Константинович, находился совсем рядом, и Павел схватил его. И вовремя, ибо собака, снегом затушив на шерсти пламя, оказалась в шаге от него.

Нападать Павел не спешил, он следил за собакой. При этом он старался дышать ровно и сконцентрироваться именно на дыханье, потому что иначе паника, чёртова паника, накатывающая чёрными волнами, грозила превратить его в беспомощное дитя, как было всегда, стоило ему только увидеть вблизи собаку.

Собака напала внезапно, как раз в тот момент, когда очередная молния расколола небо и ослепила Павла. Чудом он увернулся, но собака вцепилась в рукав куртки, натягивая на себя, стараясь повалить его. «Нет! Соберись!» – мысленно приказал себе Павел и освободился от куртки, затем, собрав в себе всё мужество и храбрость, замахнулся и ударил собаку топором. Она отскочила, поэтому, вместо того чтобы ударить по туловищу, он отрубил ей лапу. Грозно зарычав от боли и ярости, та, словно отступив, стала пятиться назад, но Павел инстинктивно не поверил её уловке и не бросился за ней, чтобы добить.

Продолжая следить за собакой, он подошёл к телу Жоры Константиновича и, взяв его рюкзак достал из него бутылку с зажигательной смесью. Как оказалось, не зря, ибо в мгновение ока собака превратилась в трёх обнажённых женщин: седовласую, сморщенную от старости старуху (у неё из обрубка руки сочилась кровь), горбунью Марьяну и толстуху Роксолану. Они тяжело дышали, словно перевоплощение в человека забрало много сил, и по-звериному ползли на четвереньках в его сторону.

В голове Павла зашумело, и голос Марьяны ласково пробормотал: «Сдавайся, сладкий! Куда тебе тягаться с нами? Тогда, может, и не убьем».

Чтобы избавиться от наваждения, Павел прикусил до крови язык, затем, не глядя на женщин, подпалил фитиль и резко сразу же бросил бутылку под ноги первой из них. С хрустом взорвалось стекло, кто-то из ведьм истошно завопил.

Ему сейчас следовало бы бежать, но, честно сказать, Павел не был уверен, сможет ли он уйти от них. А ещё ведь лучше умереть, погибнув, чем снова оказаться у ведьм в плену, в рабстве, с паразитом внутри, который будет пожирать его заживо.

Поэтому, собравшись, он яростью отогнал от себя страх и бросился с топором на них. Замахнулся и ударил ту, что ближе: оказалось – Марьяну. Удар попал прямо в шею, топор застрял, но только он сумел выдернуть оружие, как его самого с ног сбила толстуха Роксолана, придавила своей тушей к земле так, что не шевельнуться. Она, разинув рот, по ширине напоминающий лягушачью пасть, собиралась загрызть его. Павел извивался, как червяк, и чудом смог пнуть её коленом в толстый живот. Затем выскользнул из-под неё и, кое-как поднявшись, уже топором ударил её в грудь. Топор застрял, Роксолана с хрипом толкнула его в разбухший от воды снег.

Дождь резко кончился, и тут рядом оказалась старуха. Она юрким чёрным языком зализывала себе руку, голодным взглядом посматривая на него. Взгляд словно сдавливал Павла изнутри, путал мысли, лишал сил настолько, что хотелось разом плюнуть на всё и сдаться. Крик Роксоланы отрезвил. Она, вытащив из груди топор, оскалившись, шла прямо к нему. Подняться Павел не находил в себе сил и мог только отползать. И полз, пока не упёрся во что-то спиной. Оказалось, то было старый железный крест. Значит, Павел дополз до могил. Роксолана оказалась в двух шагах. Оскалившаяся. А её рана на груди от топора практически затянулась. С отчаяния Павел ухватился за крест и потянул – и то ли со страха хватило сил, но таки вытащил крест из земли…

Роксолана взмыла в воздух, бросившись на него, а Павел, с истошным криком замахнувшись крестом, ударил изо всех сил и сбил ведьму прямо в прыжке. Она заверещала. От тела задымило, а там, где крест коснулся кожи, та вздулась красными пузырями. Павел нервно, истерически хохотнул и, удвоив усилия, продолжил наносить ведьме удары крестом, пока она вся разом не покраснела и не затихла.

Тяжело дыша, он не заметил, как старуха подкралась сзади. С гоготом полоснула его по плечам длинными звериными когтями. А он боли сперва не почувствовал и тоже отбиваться от неё крестом начал. Бил, не щадя, по бокам, по голове, по туловищу. И сам не знал, почему с каждым ударом у него только силы прибавлялось, а старуха визжала, голосила, но продолжала бросаться. И вдруг за край креста схватилась и сломала, словно он из дерева, а не из железа был. Загоготала ещё сильнее, а у самой глаза бешеные, кровью налились. Павел её ногой крепко лягнул, затем, ударив в грудь крестом, пронзил тело крестом насквозь, так что тот со спины вышел. Старуха вздохнула хрипло, как каркнула, и замерла.

Ноги и руки Павла дрожали, в голове от шока и изнеможения было пусто. Он тяжело и часто дышал и просто бездумно пошел вниз с холма.

Марьяна коршуном слетела прямо с неба, как раз у остановки. Нижняя часть женского лица – вытянутая чёрная морда, на заросших шерстью руках-лапах когти, на теле – клочковатая шерсть, а ноги оканчивались лапами. Она толкнула Павла, когтями зацепив и разорвав рубашку, затем ухватилась за его плечо и впилась зубами в руку, начала грызть.

Павел заорал, от боли в голове помутилось. И сколько ни бил её, ни лягался, не отпускала тварина, а он безоружный. Подыхать вот так – после всего пережитого, обидно. Жить-то ведь сильно хочется. А ведьма жадно лакала кровь, обгладывала его пальцы. Павел извивался, дёргался, вырывался – всё без толку. Как и то, что с отчаяния раз за разом пытался выдавить ей глаза, но что мог поделать одной рукой?.. С безысходности про себя впервые в жизни взмолился: «Боженька, помоги!»

От ярой, полосующей мозг боли силы его иссякали, но эта же невыносимая боль подстёгивала ярость, и Павел продолжал безуспешные попытки, освободиться… И с бессильной горечью смотрел, как его пальцы, словно куриные косточки, хрустели в пасти ведьмы.

И вот она на мгновение отпустила его руку – то случилось, когда вместо кисти осталась лишь рваная культя. Павел уже терял сознание, когда с развидневшегося, яркого до боли голубого неба молния ударила в ведьму, испепелив её на месте.

…Павел очнулся в больнице: в памяти провалы, слабый, с культей и сильным обморожением. Врачи сказали, что чудом жив остался. А спасли пожарные, бригаду которых вызвали люди со станции, заметив подозрительный дым со стороны леса.

Позже часто и назойливо его допрашивала полиция, а он едва что-то помнил – лишь как гостил у прабабки. Родители временно забыли о вражде и окружили Павла своей заботой. А он несколько раз пересматривал выпуск новостей о страшном пожаре в деревне, где выживших не нашли.

Окрепнув, он взял академический отпуск и просиживал дни в квартире родителей, где спал с включенным светом, потому что ему снились странные, фантастические существа в форме шара с куриными лапами. Во сне они гонялись за ним и гоготали ужасающим женским смехом. А когда он смотрел телевизор, то помимо воли заострял внимание на рекламе новейших медпрепаратов, не в силах отвести напряжённого взгляда от экрана и дрожа в ознобе всем телом. Психолог не помогал, как и прописанные врачами таблетки.

Вскоре Павел уже сторонился женщин, всех, кроме матери, даже врачей в женском облике еле терпел. Ещё он не переносил тишины и безлюдных мест: тогда он словно ощущал на себе чей-то пристальный, злобный взгляд, будто бы его ищущий. Но никаким волевым усилием Павел не мог заставить себя оглянуться, ибо до дрожи в коленках боялся увидеть, кто и что там может быть, позади.